Владимир Малявин. Я все больше убеждаюсь в том, что очень большой, если не главной, трудностью в постижении тайцзицюань[1] является непонимание последовательности шагов и

Я все больше убеждаюсь в том, что очень большой, если не главной, трудностью в постижении тайцзицюань[1] является непонимание последовательности шагов и самого смысла занятий в усвоении этого крайне тонкого искусства. В вопросах духовного совершенствования мы вообще обречены блуждать в темном лесу, ведь мы имеем дело с реальностью, которую невозможно ни перевести в «объективные понятия», ни описать, ни даже обозначить. Почему? Потому что речь идет о самом изначальном, безусловном в нашем бытии – о том, что предшествует или, лучше сказать, предвосхищает наш опытный мир. Эта реальность – сила творческих метаморфоз мироздания, просто: животворение живого (шэн-щэн生生). Китайская мудрость стоит на инстинктивном, совершенно целомудренном доверии к благу и силе жизни, как младенец безотчетно доверяет матери, еще не зная ни облика ее, ни имени. Истоку жизни можно только «следовать», о нем можно только намекнуть посредством разного рода иносказаний – сравнений, метафор, символов и т.п. Здесь приходится «молча идти наощупь», как говаривал еще Конфуций. Все дело в том, что наш опыт включает в себя наряду с актуальной данностью, миром понятого и понятного, еще и бездну виртуальной реальности, чего-то еще только грядущего, неизведанного. Обойти эту бездну, отвернуться от нее нельзя. Самая неотъемлемая часть нашего существования есть как раз то, чем мы не можем владеть: бесконечность, прикровенно присутствующая, смутно узреваемая в конечности личного опыта. Как раз об этом первичном факте соотнесенности «поименованного» и «безымянного» говорится в 1-ой главе «Дао-Дэ цзина». И пусть древние римляне утверждали: «кто ясно мыслит, ясно излагает». Лао-цзы мог бы ответить им: «А кто неясно мыслит, неясно излагает».

Тайцзицюань – это путь опознания нашей бесконечности. Цель практики тайцзи, по словам некоторых ее мастеров, состоит в том, чтобы постичь в жизни (уже даже неважно чьей) полноту ее родового бытия, замысловато определяемую как «энергетическая конфигурация пустотно-отсутствующего» 虛無之氣勢. Избавлю читателя от разговора о том, как «конфигурация энергии» соотносится с «пустотой и отсутствием». Во всяком случае, когда китайские учителя говорят о ценности «не-деяния» 無為, «не-мышления» 無心, «не-я» 無我и т.д. они имеют в виду именно этот мельчайший зазор между наличным и возможным, предвосхищением и опытом; зазор как простор трансцендирования. «Бессмертья, может быть, залог…».

Как узнать незнаемое? «Пойти туда, не знаю куда»? Вот здесь и требуется знающий учитель. Старые мастера единодушно называют такого наставника совершенно необходимым условием успеха в занятиях тайцзицюань. Настоящий учитель уже имеет опыт открытия упомянутого просвета бытия и способен вести к нему других. Отношения между учителем и учеником носят в высшем смысле интимный характер, но не в смысле личного доверия, а вследствие того, что они затрагивают те глубины опыта, которые непроницаемы для рефлексии и умственного анализа и составляют наше глубочайшее естество. Эта непреложная правда жизни открывается со спонтанностью сновидения. В ней «дышит почва и судьба».

В канонах тайцзицюань тоже встречается совет «в молчании познавать наощупь», но он касается высоких ступеней мастерства. А для начала, по-моему, можно и нужно разумно организовать свои занятия. В своих суждениях я буду опираться в основном на собственный опыт, не обходя, конечно, вниманием мнение известных мастеров.

В недавно вышедшей и во многом необычной по своей тональности и содержанию книге Дэн Вэньпина, знатока тайцзицюань стиля Ян, автор утверждает, что, по его наблюдениям, 98% любителей тайцзицюань занимаются безрезультатно, а из оставшихся 2% половина имеет хороший результат, а другая половина – дурной. Себя Дэн Вэньпин в скандальном по традиционным понятиям, но, видимо, уже допустимом в современном Китае полуироническом тоне причисляет к последней категории. К суждениям Дэна я еще вернусь, а пока поспешу заметить, что дело не просто в занятиях, а в их качестве (хотя, пожалуй, оно в конечном счете и есть выражение личности: le style c’est l’homme). Только тот добьется успеха в тайцзицюань, кто сможет реально совместить свои занятия с самой жизнью или, точнее сказать, чистым переживанием жизни. Заниматься урывками и тем более имитировать занятие (а это большая и почти незаметная для новичка опасность) бесполезно и бессмысленно. Но и усердие само по себе не гарантирует успеха, а «усердие не по разуму» гарантированно приведет к неудаче. Ведь, как говорил еще Лао-цзы, нам нужно не научиться чему-то, а… разучиться всему, не сделать какой-то предмет, а, так сказать, разделать его. Тут по-русски есть поучительная игра слов: «разделывая» себя в моменте прозрения, сознание утверждает свою подлинность: оно за-раз делает себя! И при этом становится заразительным, проницает весь мир. Короче, заниматься надо «с умом». Тайцзицюанисты говорят, что их практика на три части состоит из упражнений, а на семь частей – из понимания[2]. Можно встретить и противопоставление терминов «тренировка» ;練и «совершенствование»煉 , которые обозначаются сходными по написанию и звучанию, но имеющими разные ключи иероглифами. Согласно одному разъяснению, «когда мы не тренируемся, мы совершенствуемся».

Успех в таком случае не может быть «заработан», он приходит незаметно в момент, когда все «оставляется» и, следовательно, остается себе. Но для этого нужно найти смысл в постоянном претворении базовых принципов тайцзицюань, что предполагает ясное знание этих принципов и их реального эффекта. Вот тут и начинаются действительные трудности. Ибо новичок просто не замечает тех мельчайших, первоначальных движений души, которые определяют его представление о себе и, соответственно, его характер, вкусы, интересы и проч. На самом деле в каждый момент жизни мы исподволь выбираем, пойдем ли мы в рай или в ад. Так, по-моему, нужно понимать заповедь: «кто не со мной, тот против меня». (Ибо, как хотел сказать Достоевский своей «Легендой о Великом Инквизиторе», можно быть против Христа, считая себя верующим.) Более того, как гласит древняя поговорка, дорога в ад выложена благими желаниями. Почему? Потому что неспособность прозреть изначальное в своем опыте и, как следствие, непонимание смысла духовного подвижничества побуждает ученика подменять отсутствие подлинного блага личной блажью или, как гласит китайская поговорка, «рисуя змею, добавлять к ней ноги». Тот, кто не понимает, что усвоение тайцзицюань имеют целью постижение внутреннего, обязательно обратит внимание на внешнее и соблазнится им. В таком случае он будет руководствоваться абстрактными идеями, искать в своих занятиях чисто эстетические или практические (рукопашный бой) ценности и, конечно, будет постоянно искать противника, ведь он не имеет внутренних критериев оценки своего мастерства. А мастер, как напоминает Пушкин, сам является лучшим судьей себе.

Тот, кто слеп к «внутренней работе», неизбежно обставит свои движения разными «рюшечками и бантиками» и будет нарциссически наслаждаться их внешней красивостью. Или будет ценить только «реальный бой», пока не станет калекой. Что не так с таким человеком? Он усваивает себе – на первых порах почти бессознательно – определенный самообраз, некую самость, по сути, иллюзорную (православные исихасты называли ее «прилогом»). И этот «прилог», как паразит на здоровом теле, начинает расти, усиливаться, захватывать все новые области жизни. Одним словом, самость становится привычкой. А ее «носитель» (очень подходящее здесь слово) уже думает не о том, как надо, а как удобно делать в угоду своему любовно выращенному эго. Принципом его жизни становится не бдение, не блюдение подлинного в себе, а развлечение, на чем и стоит современная цивилизация. Подобно человеку, преследуемому болями в теле, такой учащийся вечно ищет наиболее комфортное для себя положение, но его комфорт всегда относителен, никогда не приносит ему покоя, и он ищет спасения в разнообразии поз: сейчас нагнулись, потом попрыгали, потом покружились под ритмичную, убаюкивающую музыку… В этом поверхностном разнообразии нет внутренней преемственности и цельности, только череда сбивчивых и потому бессмысленных движений. Превыше всего, в нем человек не имеет центра тяжести в себе, но вечно мечется и не находит равновесия между взглядом вовне и вовнутрь, внешним и внутренним мирами. А ведь главный принцип тайцзицюань, запечатленный в первой же фразе канона тайцзи гласит, что «все движения должны быть словно нанизаны на одну нить», все они воплощают «единую истину», так что в этой практике, «постигнув одно, постигнешь все» 一通百通. Мастер тайцзицюань тем и отличается от ученика, что, как столпник, безупречно хранит «центрированную устойчивость» в себе. А судьба уступившего соблазнам себялюбия незавидна: за год-два в нем окончательно укоренятся соответствующие привычки, и тогда вернуть его на истинный путь будет практически невозможно. Более того, неправильные занятия сулят ему болезни. Известно, что неправильная медитация порождает различные неврозы, так называемую «чаньскую болезнь». Но и среди любителей боевых искусств я знавал людей, которые по той же причине попадали в больницу с тяжелым поражением внутренних органов.

Итак, трудность претворения «праведного Пути» состоит в том, что мы должны вернуться к состоянию, когда еще нет нашего «я», и чутко отслеживать момент зарождения в нас эгоистических импульсов. Это «небесная работа» или «божья искра» в нас. Мы можем гораздо больше, чем предполагаем. А на первых порах достаточно только «бдить», сознавать, по совету Лао-цзы, свою «первоначальную ошибку». В последние столетия китайской истории внимательное слежение за своим духовным состоянием и пресечение субъективных побуждений стало среди ученых людей Китая настоящей страстью. Моральный идеал той эпохи требовал от подвижников Дао освобождаться от корыстных намерений «прежде, чем они проявятся в сознании»! Таков культурный контекст, в котором вызревала традиция тайцзицюань. Это требование означало предельную открытость сознания бытию, способность вместить в себя мир и оттого чутко «соответствовать» всем метаморфозам жизни. Речь идет о состоянии, когда есть только безупречное соответствие (т.е. различие без противостояния), но нет того, кто соответствует. Между тем субъективность в нашем существовании неустранима. Личность и, шире, человеческая социальность в конечном счете являются плодом нелегкого компромисса между требованиями привычки и потребностью в свободе – «небесным» началом в нашей природе. И то, и другое обладает качеством спонтанности (в привычке иллюзорной), что затрудняет их размежевание. Не имея возможности подробно разъяснить этот тезис, замечу только, что для японских авторов характерно как раз смешение двух этих форм автоматизма (назовем их условно психофизическим и психодуховным) в понятии комплекса нормативных движений (ката 形). Японцы склонны абсолютизировать значение ката как своего рода импринтинга, «впечатывания» высших состояний духа в движения физического тела. Это, конечно, верно, когда импульс движений исходит из «небесной» или даже, как говорили в Китае, «прежденебесной» 先天, по сути, сверхэмпирической реальности. Но этот импульс подвержен забвению и может быть подменен «посленебесным», эмпирическим бытием индивидуальной личности с его параллелизмом субъективной воли и физического тела (что и составляет пространство западной философии). В таком случае духовное подвижничество низводится до общепонятных школьных прописей и… становится непонятным! Недаром многие японские мастера борьбы утверждают, что смысл ката был утерян и видят в них не более чем разминочные упражнения (подход не чуждый и любителям тайцзицюань на Западе). В Китае, напротив, всегда подчеркивалось превосходство «бесформенного» над формой (термин ката и означает «форма», причем именно статичная). Здесь китайские мастера применяют все ту же формулу: семь к трем. А смысл совершенствования в тайцзицюань заключается в раз-делке предметности опыта.

В свете сказанного вопросы о том, сколько времени, чем и в каком порядке надо ежедневно заниматься, способны вызвать у опытного тайцзицюаниста только улыбку. Занимайтесь как-угодно и чем-угодно без всяких формальностей, просто в охотку (Полное отсутствие солдатской дисциплины и вообще формального коллективизма в китайских школах «внутренних» боевых искусств разительно отличает их от японских нравов.) Главное – чувствовать, «держать» внутреннее и не впадать в механическое повторение, не нарабатывать себе привычку. А одно мгновение само-оставления искупает вечность. Оно всегда приходит как прерывание длительности, втягивающее все глубже, все сокровеннее в «жизненный порыв». Постепенно понимаешь, что истинная жизнь – неизмеримо выше жизни. Вот почему «где опасность – там спасение». Оттого же тайцзицюань – истинно воинское искусство. Ведь оно дарит полноту жизни, устраняя частные и иллюзорные представления о ней. Впрочем, в истории, как водится, не было недостатка в любителях опошлить эту истину.

Как заниматься тайцзицюань? Часть вторая. «Устойчивость в центрированности» 1