ОБУЧЕНИЕ ЯЗЫКАМ-ПОСРЕДНИКАМ ДРУГИХ ЖИВОТНЫХ И ПТИЦ.

Наряду с шимпанзе языку жестов обучали также гориллу (Patterson, 1978) и орангутанов (Miles, 1983). Кроме того, ряд ученых попытались исследовать эту форму коммуникации у животных-неприматов.

Способность морских млекопитающих к овладению языками-посредниками в течение ряда лет изучает американский исследователь Л. Херман (Herman, 1986). В его работах дельфины афалины должны были сначала усвоить "названия" различных предметов, находящихся в бассейне, и совершаемых с ними действий. "Словами" служили жестовые сигналы экспериментатора, который стоял на краю бассейна. После того как дельфины устанавливали связи между жестами и объектами в бассейне, а также между жестами и манипуляциями, которые они должны были выполнить, проводились тесты с использованием новых предложений, в которых их просили принести или переместить какой-либо предмет, либо поместить один предмет внутрь другого или на него, или под него и т.п. Оказалось, что афалины способны без специального обучения понимать логически упорядоченные последовательности "слов" языка-посредника. Интересно отметить, что постоянный оппонент Хермана Р. Шустерман (Schusterman, Gisiner, 1988) регулярно предлагал трактовку тех же результатов с позиций условнорефлек-торной теории, отказываясь (подобно критикам экспериментов с "говорящими" обезьянами) признавать наличие у них хотя бы зачатков способности понимать значение порядка слов.

Несомненный интерес представляют также исследования на попугаях. Известно, что попугаи разных видов могут выучивать и произносить сотни слов, варьировать слова в предложениях, произносить фразы адекватно ситуации и вступать в довольно осмысленные диалоги со своими воспитателями. Подробное описание поведения "говорящих" птиц приводится в работе В.Д. Ильичева и О.Л. Силаевой (1990). Примеры "осмысленной" речи попугаев широко известны, особенно благодаря тому, что, начиная с 60-х годов, волнистые попугайчики стали широко распространенным у любителей видом. Однако экспериментальных исследований высокой нервной деятельности попугаев практически не проводится. Исключение составляют только многолетние работы американской исследовательницы Айрин Пепперберг (Pepperberg, 1981; 1987а; 1987Ь). На основе методик обучения обезьян она разработала оригинальный метод общения с попугаем Алексом (африканским серым жако – Psittacus ertthacus), причем в качестве языка-посредника использовалась собственно человеческая речь. Хотя высказывания попугая в опытах Пепперберг и производят глубокое впечатление, их уровень не сравним с продемонстрированным шимпанзе. Тем не менее, именно Пепперберг впервые удалось поставить эксперименты, с помощью которых можно объективно судить о характере когнитивных способностей попугаев.

Разработанный Пепперберг метод отличается тем, что в процессе обучения участвуют одновременно два обучающих человека. Один (основной) тренер обращается одновременно и к человеку (второму тренеру), и к попугаю. Второй тренер является для попугая, с одной стороны, объектом для подражания, а с другой – как бы его соперником.

Благодаря этой программе Алекс научился не только называть предметы, но и определять их форму (треугольная, четырехугольная) и цвет, а также указывать материал, из которого они сделаны. Алекс мог отвечать на вопросы, например: ''Сколько здесь предметов? Сколько из них круглых? А сколько кожаных? Сколько черных?" У этого попугая удалось установить связь между неприятной для него ситуацией и отрицанием "нет".

Работы по обучению языкам позвоночных-неприматов построены так, что не столько выявляют их коммуникативные способности, сколько характеризуют уровень когнитивной деятельности – способность к обобщению и символизации. Несмотря на то что такие работы немногочисленны и разрозненны, они внесли несомненный вклад в характеристику их высшей нервной деятельности и свидетельствуют о перспективности дальнейших исследований в этом направлении.

5.4.4.3. КЛЮЧЕВЫЕ СВОЙСТВА ЯЗЫКА ПО ХОККЕТУ. Чтобы точнее охарактеризовать структуру и свойства "языка", который усваивали обезьяны и другие позвоночные, кратко рассмотрим некоторые положения лингвистики, привлекаемые авторами экспериментов к их анализу, и определим их наличие или отсутствие в усваиваемых шимпанзе языковых навыках. Как упоминалось выше, существует много определений и критериев языка. В связи с проблемой усвоения антропоидами языков-посредников широко обсуждалось и использовалось определение известного _ американского лингвиста Ч. Хоккета (Hockett, 1958; см. также: Линден, 1981). Согласно его представлениям, язык человека обладает 7 ключевыми свойствами, которые частично присущи естественным языкам животных, а в полном объеме – только человеку. Использование предложенной Хоккетом базовой таблицы ключевых свойств позволяло понять, насколько глубоко животные могут овладеть человеческим языком и каковы пределы, их.лингвистических способностей. В частности, Р. Футе (Fouts, 1975) проанализировал жестовый язык шимпанзе в соответствии с этими критериями.

Ч. Хоккет обсуждает выделенные им ключевые свойства языка применительно как к общению людей, так и к конкретным способам общения у четырех видов животных – пчелы, колюшки, серебристой чайки и гиббона, полагая, что такой подбор видов отражает разнообразие способов общения в животном мире. Как было описано выше, пчела, обнаружив источник пыльцы, возвращается в улей и танцем сообщает остальным пчелам о местоположении источника корма и о его количестве.

Самцы и самки колюшки сигнализируют о готовности приступить к размножению путем изменения своей окраски и формы тела. Птенцы серебристой чайки побуждают своих родителей кормить их с помощью клевков в направлении родительского клюва. В сообществе гиббонов существует система криков, оповещающих о различных опасностях и общих потребностях. Хоккет полагает, что в каждом из этих способов общения присутствует по крайней мере одно из выделенных им ключевых свойств языка, а в танце пчел – почти все (табл. 5.3, подробнее см.: Линден, 1981).

Таблица 5.3 Характеристики коммуникативных систем некоторых животных и человека

Свойство структурной двойственностиозначает, что человеческий язык обладает одновременно и фонологической (звуковой), и грамматической (смысловой) организацией, т.е. построен из звуковых и смысловых элементов. Вместо того чтобы для каждого сообщения использовать отдельный сигнал, как это характерно для большинства коммуникативных систем животных, речь человека строится из конечного числа звуков, или фонем, которые комбинируются огромным числом различных способов и благодаря этому образуют смысловую структуру. Языки животных, как показано в таблице, этим свойством не обладают.

Свойство семантичностиозначает присвоение определенного значения некоторому абстрактному символу. Это свойство присуще как естественным языкам животных, так и языкам-посредникам.

Свойство произвольностиозначает, что сообщения слагаются из единиц, не имеющих очевидной связи с их смыслом. Альтернативой такой системе является иконическая, когда знаки являются "картинками", иллюстрирующими их смысл. Произвольность, как и двойственность, присуща и амслену, и йеркишу, и жетонам, с помощью которых "разговаривала" Сара (см.: 2.7.4). Примером иконического знака можетслужить изобретенный Уошо жест "нагрудник" (она очерчивала пальцем соответствующее место на груди), тогда как ее учили произвольному знаку – условной комбинации пальцев, ничего общего не имеющей с реальным предметом.

Свойство взаимозаменяемостизаключается в том, что любой организм, способный посылать сообщения, должен быть способен и принимать их. Например, когда самка колюшки раздувает брюшко, самец в ответ совершает брачный ритуал, но их роли поменяться не могут, и таким образом, в языке колюшки взаимозаменяемость отсутствует. В отличие от этого все виды языков-посредников, освоенных шимпанзе, обладают этим свойством.

Свойство специализациизаключается в отсутствии прямых физических следствий полученного сообщения, в том, что животное лишь передает информацию, но не действует непосредственно. Человек, по-видимому, обладает максимально специализированной системой общения. Если же вернуться к примеру с колюшкой, то самцы реагируют непосредственно на физические аспекты сообщения, посылаемого самкой, – раздувание брюшка и метание икры, тогда как самка реагирует на изменение окраски самца. Таким образом, сообщение самца более специализированно, чем сообщение самки. В отличие от естественных языков животных языки-посредники обладают свойством специализации.

Наконец, культурная преемственностьозначает способность передавать информацию о смысле сигналов из поколения в поколение посредством обучения и подражания, а не генетической преемственности. Наблюдения Р. Футса за общением Уошо с ее приемным сыном Лулисом (Fouts et ah, 1984; 1989) показывают, что такая преемственность в использовании языка-посредника, по-видимому, может существовать.

Зарегистрировано, по крайней мере, три случая, когда Уошо специально учила малыша знакам амслена (пища, жвачка, стул) – складывала соответствующим образом его пальцы. Два этих жеста так и вошли в его словарь. Взрослые шимпанзе также в ряде случаев усваивали знаки, подражая "говорящим" сородичам.

Эти данные представляют несомненный интерес, однако не могут служить достаточно убедительным доказательством наличия культурной преемственности языковых навыков у шимпанзе. Хотя они пользуются знаками в отсутствие человека, неясно, насколько эти знаки отличаются по своим функциям от естественного языка жестов и телодвижений. Не было проанализировано, о чем обезьяны сигнализируют друг другу и какой тип коммуникативных связей они обеспечивают этими жестами. Вместе с тем, в природных условиях культурная преемственность, по-видимому, играет определенную роль в создании диалектов естественного языка шимпанзе.

Принципиально важным свойством языка человека является перемещаемость,поэтому мы особенно подробно рассмотрим, насколько оно присуще языковому поведению шимпанзе. Имеется в виду, что предмет сообщения и его результаты могут быть удалены во времени и пространстве от источника сообщения. Наличие этого свойства подразумевает способность:

1) использовать знаки в отсутствие соответствующего объекта;

2) передавать информацию о прошлых и будущих событиях;

3) передавать информацию, которая может стать известной только в результате употребления знаков.

У естественных коммуникативных систем животных свойство перемещаемости полностью отсутствует. В работах Р. Футса (Fouts, 1984) приведены отдельные наблюдения, свидетельствующие о наличии этого свойства в языке, усвоенном Уошо и Люси. Так, например, Люси, которую разлучили с ее любимой собакой, когда та заболела, постоянно называла ее по имени и говорила, что той больно (Temerlin, 1975).

Для анализа этого вопроса Р. Футе (Fouts et al., 1976) провел опыты на шимпанзе Элли. Он обратил внимание, что Элли неплохо понимает устную речь окружающих, и в специальном эксперименте обучил его названиям нескольких предметов. Затем Элли уже в отсутствие обозначаемых предметов научили знакам амслена, соответствующим этим словам. Во время теста обезьяне предъявляли новые предметы тех же категорий, что и использованные при обучении. Оказалось, что Элли правильно называл их с помощью жестов амслена, как бы мысленно переводя их названия с английского на амслен. На этом основании автор сделал заключение о том, что в основе употребления знаков у шимпанзе может лежать не просто образование ассоциаций, но формирование внутренних представлений о соответствующих им предметах и .действиях. Поэтому знаки могут употребляться в отсутствие обозначаемых предметов и наряду с прочими преобразованиями допускают и кроссмодальный перенос от звуковых (словесных) к зрительным (жестовым) знакам.

Наиболее убедительно способность шимпанзе передавать информацию об отсутствующих и недоступных непосредственной сенсорной оценке предметах была продемонстрирована в работах С. Сэ-ведж-Рамбо (Savage-Rumbaugh, 1984; 1993). При сравнении поведения шимпанзе и детей обращает на себя внимание тот факт, что дети понимают слова еще до того, как начинают говорить сами (навык восприятия формируется у них раньше, чем навык воспроизведения). В то же время этого не наблюдалось в опытах на многих шимпанзе, в особенности обученных "йеркишу" по методике Д. Рамбо. В этих опытах употребление знаков было жестко формализовано и служило главным образом для получения нужных предметов. В ряде случаев животные, по-видимому, не понимали смысла знаков при изменении контекста. Кроме того, в упомянутых выше опытах шимпанзе подают знаки главным образом в присутствии предметов, если они получают за это подкрепление, тогда как дети произносят слова ради чистого удовольствия или для привлечения внимания окружающих к интересующим их вещам.

С. Сэведж-Рамбо предположила, что эти различия обусловлены особенностями методики, которую разработал для обучения шимпанзе Д. Рамбо. По ее мнению, ведущую роль в ней играло образование условной связи (ассоциации) между знаком и получением соответствующего предмета, а также подражание действиям тренеров, тогда как у детей слова усваиваются в самых разных ситуациях и им соответствуют более или менее отвлеченные внутренние представления, а не простые ассоциации. Особенно это различие проявлялось при сравнении поведения детей и шимпанзе Даны. Ее обучение было строго формализовано во избежание возможных подсказок и т.п., и она действительно научилась главным образом нажатию на соответствующую клавишу компьютера для получения нужного ей предмета.

В отличие от этого новая методика С. Сэведж-Рамбо не фокусировала внимания обезьян на получении объекта. Их учили использовать знак (изображение, которое появлялось на экране после нажатия на определенную клавишу, так называемая "лексиграмма") не для получения предмета, а для его "наименования" в ситуации, где всегда было несколько предметов, и воспроизведение знака не было жестко связано с их получением. Поскольку одновременно воспитывали двух самцов – Шермана и Остина, – они научились общаться с помощью знаков, отвечать на них и влиять на поведение друг друга и окружающих. Благодаря этому они, по мнению авторов, усваивали язык как "функционально-действенный навык", как средство воздействия на поведение окружающих, а не просто как серию движений, которую надо совершить, когда этого хочет экспериментатор. С нашей точки зрения, сходный тип поведения был описан Футсом (Fouts et al., 1984) у шимпанзе Бруно и Буи, которых обучали амслену (см. табл. 5.2).

Обученные по этой системе Шерман и Остин употребляли знаки в гораздо более разнообразных ситуациях, чем их предшественники, особенно Дана. Стремление к "наименованию" предметов обнаружилось у них спонтанно, без инструкции тренера. Очевидно, что научить этому специально невозможно. Не дожидаясь, когда тренер даст им или попросит предмет, как это бывало у всех других обезьян, они по собственной инициативе называли их и показывали тренеру, т.е. включали обычно исполняемые тренером функции в собственное поведение. При появлении тренера с набором игрушек они без всякой команды называли их и показывали, вместо того, чтобы ждать, когда тот решит играть и даст соответствующую команду. Это свойство проявилось и в отношениях между самими шимпанзе. Шерман – доминант – нажимал на соответствующую клавишу и давал Остину кусок апельсина. Оба нажимали нужную клавишу компьютера прежде, чем взять кусок пищи или игрушку, даже если те были спрятаны. Остин (низший по рангу) подводил Шермана к компьютеру и побуждал добывать лакомства.

Как подчеркивает автор, для такого уровня использования знаков (лексиграмм) как средства индикации (называния) предметов требуется понимание соответствия между: 1) предметом, который выбран из группы как объект наименования; 2) лексиграммой, выбранной на панели; 3) предметом, который в конце концов выбран и передается экспериментатору. Наиболее жесткая проверка этого соответствия – процедура теста при двойном слепом контроле (рис. 5.24).

В обстановке игры с тренером шимпанзе "называют" один из предметов, но предметы для выбора, тренер, которому их надо показывать, и клавиатура, на которую надо нажимать, пространственно разнесены для создания дополнительной нагрузки на образную память. Решив, какую игрушку выбрать (рис. 5.24, а), шимпанзе должен помнить, что именно он выбрал, пока идет к клавиатуре и высвечивает соответствующую лексиграмму в отсутствие реального объекта. Затем он должен держать в памяти высвеченную лексиграмму, когда перестает ее видеть, взять соответствующий предмет (рис. 5.24, б) и передать его тренеру, который сидит у экрана и видит лексиграмму только после вручения ему выбранного предмета, так что не может ничего "подсказать" обезьяне (рис. 5.24, в).

Оказалось, что оба шимпанзе правильно называли выбранный предмет практически в 100%, причем, когда Шерман однажды высветил лексиграмму отсутствующего в наборе предмета, то не взял ничего. Эти опыты позволили сделать важное заключение о языковых возможностях шимпанзе.

По мнению авторов, стремление Шермана и Остина к наименованию предметов по собственной инициативе, в том числе когда они их не видят, свидетельствует о том, что усвоенные ими знаки приобрели свойства символов и эквивалентны навыкам, описанным у детей. Они несомненно свидетельствуют о том, что языковые навыки обезьян при определенных условиях обучения могут обладать свойством перемещаемости. Еще более веские доказательства были получены в дальнейших работах С. Сэведж-Рамбо на карликовом шимпанзе Кэнзи (см.: 5.4.4.4).

Как мы уже упоминали, вопрос о наличии свойства перемещаемости в усвоенном шимпанзе языке особенно важен в связи с изучением мышления животных, поскольку употребление знака в отсутствие обозначаемого им предмета свидетельствует о формировании и хранении в мозге внутренних (мысленных) представлений об этом предмете.

Свойство продуктивностиозначает способность создавать и понимать бесконечное число сообщений, преобразуя исходный ограниченный запас символов в новые сообщения. Именно это свойство делает языки человека практически не ограниченными по своему объему и богатству. Вопрос о наличии этого свойства у языковых навыков шимпанзе был многократно проанализирован. О его наличии могла свидетельствовать способность комбинировать знаки для обозначения новых предметов: например, Уошо называла арбуз "candy drink" ("конфета – питье"), а впервые встреченного на прогулке лебедя – "water bird" ("вода – птица"). При достаточно большом запасе знаков шимпанзе начинали гибко использовать синонимы для обозначения одного и того же предмета в зависимости от контекста (чашка – пить, красный, стекло; подробнее см.: Линден, 1981. С. 104-110).

Приведенные данные, по-видимому, свидетельствуют, что усвоенная шимпанзе система знаков амслена в некоторой степени обладает свойством "продуктивности". Впоследствии анализу этого свойства языков-посредников специального внимания почти не уделялось. Что касается естественных языков животных, то до недавнего времени считалось, что у них это свойство практически отсутствует. В большинстве случаев это действительно так, однако ряд современных исследований показывает, что один компонент естественного языка шимпанзе – так называемые "долгие крики" – состоит из ограниченного числа базовых элементов, которые комбинируются по-разному в зависимости от ситуации и у разных животных и тем самым расширяют диапазон возможных сообщений (Mittani, 1992; Clark, Wrangham, 1993; Brandt, 1994; Hof-man, Fruth, 1994).

В.И. Марков (1993) на основе многолетнего анализа акустических сигналов дельфинов приходит к выводу, что они обладают коммуникативной системой открытого типа, которая также наделена свойством продуктивности, хотя вопрос этот, несомненно, требует дальнейших исследований.

Таким образом, в отличие от большинства естественных коммуникативных систем животных языки-посредники, которыми овладевали шимпанзе, обладают не только свойством семантичности, но и элементами свойств продуктивности и перемещаемости.

5.4.4.4. синтаксис языков-посредников. Уже на самых ранних этапах экспериментов выяснилось, что обезьяны комбинировали знаки не только для обозначения новых предметов. Оказалось, что они склонны спонтанно объединять 2–3 и более знаков в цепочки, напоминавшие предложения, которые произносят дети 1,5–2,5 лет. Огромная доля усилий Гарднеров, их коллег и последователей была направлена на анализ структуры создаваемых обезьянами "предложений". Анализ 158 фраз, "произнесенных" Уошо, показал, что в большинстве случаев порядок слов в них отвечает принятому в английском языке и отражает те же, что у детей, базисные семантические отношения типа:

субъект – действие, действие – объект, указательная частица – объект.

Иными словами, обезьяны прекрасно понимали и передавали информацию о направленности действия, о принадлежности предмета, о его местонахождении ("Роджер щекотать Люси", "дай мне, я дам тебе", "кошка кусать собака" или "собака кусать кошка" и т.п.). Таким образом, типичные для шимпанзе последовательности знаков обычно были основаны на улавливании связей между предметами и явлениями внешнего мира, отражали их эмпирические представления.

На основании этих данных было высказано предположение о том, что обезьяны овладевают элементами синтаксиса. Более того, ряд авторов истолковывает эти данные как подтверждение гипотезы американского лингвиста Ч. Хомски (Chomsky, 1980) о наличии неких врожденных "языковых структур", т.е. механизмов, которые предопределяют освоение языка человеком в процессе его онтогенеза. Эта гипотеза Хомски подвергалась широкой критике (см.: Панов, 1983), но в определенный период ее использование было продуктивным при анализе поведения обезьян в процессе освоения языка.

Вопрос о синтаксисе языка Уошо и других шимпанзе долгое время был предметом острых дискуссий. Позднейший анализ тех же видео- и кинозаписей показал, что первоначальные представления были слишком оптимистичными и не полностью подтверждались. Так, оказалось, что увеличение числа знаков в предложении чаще всего не прибавляет объема передаваемой обезьяной информации, что многие из фраз остаются незаконченными, а часть из них – бессмысленными. Однако выяснилось, что в лингвистике и детской психологии не существовало критериев того, с какого момента, с какой стадии детский лепет можно считать речью. Это и понятно, поскольку не было такой проблемы: ведь у детей все равно раньше или позже этот лепет переходил в полноценную речь. Но для строгого сравнительного анализа речи ребенка и шимпанзе такие критерии были необходимы.

Одним из наиболее непримиримых противников гипотезы о том, что "язык" обезьян обладает синтаксисом, был и остается до настоящего времени американский исследователь Герберт Террес (Terrace et al., 1979). Он обучил шимпанзе Нима амслену по методике Гарднеров и проанализировал его высказывания, сравнив их с фразами Уошо. По убеждению Терреса, данный уровень экспериментов не позволяет утверждать, что шимпанзе действительно овладевают элементами синтаксиса, т.е. понимают смысл знаков и употребляют их в определенном порядке в соответствии с законами английской грамматики. По его мнению, в основе создаваемых обезьянами фраз лежит не истинное представление о грамматических структурах, а какой-то более простой и, вероятно, более универсальный механизм.

Таким механизмом, как считал Г. Террес, может быть, например, способность животных подражать экспериментатору: они запоминают продуцируемые им последовательности знаков и воспроизводят их в соответствующей ситуации. Он предположил, что запоминание длинных цепей знаков – это особый процесс, отличный от механического заучивания. В его основе, по-видимому, лежит улавливание их внутренней структуры (Terrace 1985; 1991). Этот процесс можно сравнить с запоминанием, например, телефонных номеров, когда цифры группируют парами или тройками.

Одно из наиболее весомых возражений Терреса состояло в том, что, по его мнению, обезьяны строили свои фразы просто в подражание воспитателям. Поскольку Гарднеры не регистрировали жестов экспериментаторов, они не могли удовлетворительно опровергнуть этот довод (или согласиться с ним). Они повторили работу с 4 новыми обезьянами (Gardner et al., 1989), однако не сделали попытки определить в ответ на критику, влияют ли адресованные обезьянам фразы тренеров на их жестикуляцию. В новой работе они еще раз показали, что и эти новые 4 шимпанзе прошли тесты двойного слепого контроля, подобные тем, которые проводили с Уошо. Эти тесты ясно свидетельствуют, что шимпанзе могут узнавать предметы и действия на фотографии, продуцируя соответствующие знаки в условиях, исключающих подсказку. Однако Тер-ресс никогда и не оспаривал весомости этих тестов: его критические замечания были направлены на то, что обезьяны вряд ли способны самостоятельно формировать семантически значимые и грамматические правильные предложения, не подражая своим тренерам. К сожалению, Гарднеры так и не дали убедительного ответа на этот вопрос. Веские доказательства того, что шимпанзе действительно могут усваивать общие принципы построения фраз и даже делать это самостоятельно, на основе понимания их смысла, а не просто подражая экспериментатору, были получены лишь в работах Сью Сэведж-Рамбо (Savage-Rumbaugh S.E. et al., 1993) в 90-е годы.

Выше упоминались работы (см.: 5.4.4.3), в которых шимпанзе Шерман и Остин обнаружили способность употреблять символы для обозначения отсутствующих предметов и в более широком контексте, чем обученные по другим методикам. В развитие этой работы Сэведж-Рамбо начала воспитывать детенышей карликового шимпанзе и детей в сходной речевой среде и сравнила их способности понимать устную речь. Особенность этого долгосрочного эксперимента состояла в том, что он был начат в раннем возрасте, когда двум карликовым шимпанзе (бонобо) и трем детям было по 10 месяцев. Все они с начала обучения находились в сходных условиях: постоянно слышали устную человеческую речь. Шимпанзе научились также общаться с человеком и друг с другом при помощи компьютера. При этом обезьян не тренировали непосредственно на выполнение словесных команд, а лишь создавали им "языковую среду".

Оказалось, что в возрасте 5 лет Канзи спонтанно начал понимать устную речь, и не только отдельные слова (что отмечали и раньше другие исследователи), но и целые фразы. Без специальной тренировки он правильно выполнял каждый раз новые команды и понимал разницу между фразами "Унеси картошку за дверь" и "Иди за дверь, принеси, картошку".

Опыты убедительно свидетельствуют, что шимпанзе могут понимать и сложные синтаксические конструкции типа: "Если не хочешь яблока, положи его обратно". Подобные конструкции понимала и строила также шимпанзе Сара в опытах Д. Примэка (A. Premack, D. Premack, 1971, 1994). Однако она делала это только после долгой тренировки с каждой конкретной фразой, не понимая общего принципа, тогда как Кэнзи усваивал именно общий принцип и без дальнейшей дрессировки спонтанно мог давать собственные ответы на сотни вопросов. Кэнзи научился также общаться с человеком и другими обезьянами при помощи лексиграмм, наблюдая, как этому учили его приемную мать Матату (причем безуспешно). Свои собственные фразы он также составлял в соответствии с правилами, так что, например, лексиграмма, обозначающая его приемную мать, оказывалась то подлежащим, то дополнением ("Хватай Матату", "Матата кусает"). Вывод о том, что шимпанзе действительно улавливает синтаксический строй английской речи, был сделан на основе экзамена, который включал 660 вопросов, заданных устно и совершенно не повторяющихся. Оказалось, что, как и его двухлетняя коллега – девочка Аля, он безошибочно понимал все предложенные ему просьбы и вопросы (рис. 5.25).

На основе этих опытов Сэведж-Рамбо сделала вывод, что язык Кэнзи достигает "протограмматического уровня, сравнимого по сложности с речевыми навыками двухлетнего ребенка". Еще один важный вывод работы состоит в том, что и для человека, и для шимпанзе критическим фактором, определяющим формирование способности понимать речь, является возраст, когда они начинают слышать речь, и условия, в которых они при этом находятся. Ведь шимпанзе, которых начали обучать не в 10 месяцев (как Кэнзи), а в 2–3 года, смогли усвоить гораздо более ограниченные навыки и не были способны понимать устную речь.

Эти сенсационные данные заставили авторов обратиться к исследованию мозга шимпанзе в поисках морфологических основ зачатков речи. С помощью разнообразных методов (гистология, сканирование, позитронно-эмиссионная томография) была обнаружена асимметрия височных структур, причем в левом полушарии область planum temporale оказалась более развитой, чем в правом. Выводы американских ученых представляются тем более убедительными, что еще в 30–60-е годы российские нейроморфологи Г. И. Поляков, С.М. Блинков, Е.П. Кононова, Ю.Н. Шевченко (см.: Фирсов, 1993) разрушили представление о том, что речевые зоны специфичны только для мозга человека. Они обнаружили многочисленные черты сходства речевых областей мозга человека и шимпанзе. В частности, еше в тот период было установлено, что в верхневисочной области шимпанзе имеется поле 37, ответственное у человека за понимание звуковой речи.

Коль скоро мозг шимпанзе наделен речевыми структурами и способен их активизировать в соответствующих условиях, можно предположить, что последний общий предок человека и шимпанзе тоже имел эти структуры. Тогда и непосредственные предшественники человека – австралопитеки и Homo erectus – тоже могли иметь зачатки языка (Savage-Rumbaugh et al., 1993).

5.4.4.5. НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ЕСТЕСТВЕННОГО ЯЗЫКА ШИМПАНЗЕ. Сколь ни убедительны были бы данные о способности шимпанзе к усвоению и пониманию синтаксиса языков-посредников, их значение несомненно возрастет, если в естественном поведении шимпанзе удастся обнаружить черты, соответствующие полученным в лаборатории. Для этого необходимо выяснить, например, используются ли в естественном языке шимпанзе специфические ряды звуковых элементов, которые меняют свой смысл в зависимости от того, в каком порядке эти элементы следуют друг за другом. Такой факт свидетельствовал бы, что они организованы в соответствии с неким "естественным синтаксисом". Исследования этого аспекта коммуникации приматов оказались достаточно плодотворными.

Показано, что разная комбинация одних и тех же элементов обеспечивает различия между криками самцов и самок у тамаринов. У гиббонов репертуар богаче и может быть дифференцирован более тонко. Так называемые "долгие крики" сигнализируют не только о присутствии обезьяны и ее местонахождении, но также о ее поле, ранге и "семейном положении" (Cowlishaw, 1992).

В репертуаре обоих видов шимпанзе (и обыкновенного, и карликового, или бонобо) также существуют "долгие крики". Они состоят из ограниченного числа базовых акустических элементов, которые комбинируются по-разному у разных животных (Clark, Wrangham, 1993; Mitani, Brandt, 1994; Hofman, Fruth, 1994).

Важную роль в общении приматов играют "дуэты" – координированные крики, когда обезьяны взаимодействуют, подстраиваясь под голоса друг друга. У гиббонов дуэты устойчивы и однообразны. Половые различия, похоже, генетически запрограммированы. В криках бонобо есть различия, но оба пола способны продуцировать звуки одной частоты, и когда они кричат по одиночке, их трудно различить (Hohmann, Fruth, 1994).

Митани и Брандт (Mitani, Brandt, 1994) наблюдали, что самцы шимпанзе пытаются подражать акустическим характеристикам криков обезьяны, с которой они кричат вместе. Отдельные самцы, как оказалось, кричат по-разному в зависимости от того, с какими партнерами взаимодействуют. Это приводит, с одной стороны, к индивидуальному разнообразию, но с другой – к унификации криков членов данной группы.

Индивидуальный репертуар каждого самца содержит много вариантов криков, которые усваиваются благодаря подражанию сородичам. Как считают авторы, это свойство отличает язык шимпанзе от обычных коммуникативных систем животных. На основе этих данных высказано предположение, что естественная коммуникативная система шимпанзе может рассматриваться как промежуточная между обычными для животных и языком человека. Для ее обозначения введен термин "минимальный язык" (или "протоя-зык"), имеющий в виду наличие в криках шимпанзе вариабельных элементов, которые по-разному группируются в разных ситуациях (элементарный синтаксис), и не только выражают сиюминутное состояние животного, но сигнализируют о самоопределении особи.

Сходное мнение о том, что у шимпанзе может иметься некий "первичный язык", высказывает Л.А. Фирсов (1993) на основе всестороннего изучения высшей нервной деятельности шимпанзе. Предполагается, что для возникновения этих особенностей коммуникации существенна сложная сеть социальных взаимодействий, характерная для сообществ шимпанзе, поскольку ни моногамные виды, ни виды, живущие в сообществах другого типа, не могут достичь подобного уровня.

Таким образом, есть данные о том, что естественный язык шимпанзе качественно отличен от коммуникативных систем других приматов. Эти данные также подтверждают уже упоминавшиеся нами представления Л.А. Орбели (1949) и О. Келера (КоеЫег, 1956) о наличии промежуточных, переходных уровней коммуникации, предшествовавших появлению речи человека. В сочетании с результатами обучения приматов языкам-посредникам, сконструированным на базе человеческой речи, на этом основании можно сделать вывод о столь значительных резервах коммуникативных, а также когнитивных возможностей животных, какие трудно было представить себе до начала 70-х годов.