Загадка формирования произвольного поведения

Одной из интереснейших и важнейших проблем психологии является проблема генезиса человеческой психики и появления свойственного только человеку произвольного поведения — способности следовать сознательной, произвольной (т. е. происходящей из воли) цели вопреки непосредственным побуждениям. При произвольном поведении человек способен противостоять побудительной силе актуальных потребностей и состояний и действовать в соответствии с целью, непосредственно не связанной с конкретной ситуацией. Даже самые высокоорганизованные животные лишены такой способности, будучи «рабами» актуальной потребности и текущей ситуации.

Мотивационно-целевое единство, как уже отмечалось, образует своего рода вектор деятельности, определяющий ее направление и величину усилий, прилагаемых субъектом при ее выполнении. Но если мотив и цель связаны, то человек может думать и направлять свое поведение только в рамках актуального мотива или потребности и не способен к произвольной деятельности. Иными словами, труд, непосредственно связанный и обслуживающий базовые потребности, не может вырваться за их барьер. В этом контексте марксистский взгляд, трактующий историю человечества как его образование трудом[152], оказывается явно недостаточным для понимания внутренних причин эволюции человека.

Трудовое поведение общинного человека, жестко детерминированное потребностью, неизбежно прекращалось вместе с удовлетворением вызвавшей его потребности и никак не могло обеспечить качественный переход к каким-либо иным опосредованным целям.

Так как труд был жестко детерминирован потреблением, а потребление, в свою очередь, определялось трудом, одного труда самого по себе было недостаточно, чтобы «вытолкнуть» человека на спираль восхождения к более высоким целям и потребностям. Какие-то причины должны были заставить человека заглянуть поверх забот о «хлебе насущном» и поставить перед ним те цели, которые непосредственно не связаны с голодом, жаждой, сном, сексом и т. п.

В начале XX века подобную проблему пытался решить М. Вебер, стараясь дать объяснение появлению феномена капитализма в современном западном обществе. В своем знаменитом труде «Протестантская этика и дух капитализма» Вебер, продемонстрировав разницу в уровне производительности в протестантских и римско-католических государствах, предположил, что эти различия являлись не столько функцией ресурсов, технологии и способностей людей, сколько функцией идеологии и ценностей[153].

Вебер утверждал, что причиной резкого скачка производительности явилась специфическая система ценностей, основанная на теологии протестантизма. Именно она обусловила рост индивидуальной предприимчивости, а последняя, в свою очередь, обеспечила бурное экономическое развитие. Таким образом, трудовую активность индивида Вебер связал с теологической доктриной божественного «призвания»[154] , и тех, кто является «избранником Бога», можно определить по успеху, которого человек достиг в жизни.

Тем не менее Вебер должен был признать, что даже честное, добытое праведными трудами и усилиями благополучие не может спасти индивида от непрерывных искушений, которые неизменно сопровождают благополучную, сытую жизнь: неумеренного потребления, плотских радостей и, наконец, безделья, т. е. возврата в исходный круг базовых потребностей.

Лучшей профилактикой против указанных соблазнов согласно протестантизму является добровольный отказ от возможных вознаграждений и стиль жизни, в котором главный акцент делается на труде ради труда, на достижениях ради самих достижений. Не тратя деньги на удовольствия и развлечения, индивид обретает возможность к накоплению капитала, который можно использовать для расширения своего бизнеса, что, по мнению М. Вебера, в конечном счете и стало главной предпосылкой развития капитализма в Европе.

Я подробно остановился на этой концепции вовсе не потому, что считаю ее состоятельной. Пытаясь ответить на вопрос о том, как человечество преодолело замкнутый круг базовых потребностей, невольно вступаешь в полемику с Вебером по вопросу об определяющих причинах этого качественного скачка. И эти причины связаны не с появлением новых религиозных или идеологических течений, а с формированием неизвестных общинному человеку явлений — власти и организации.

Рассматривая появление специфически человеческих форм поведения как следствие генезиса надобщинных структур и новых отношений, я, разумеется, не отрицаю важности биологических предпосылок этого развития или, например, использования знаковых систем (языка). Вместе с тем я считаю, что именно появление феноменов власти и организации являлось решающимфактором, обеспечившим переход древнего человека к качественно новым формам поведения.