Восстание и реформа

Первые годы нового правления всегда привлекали внимание своей красочной политической жизнью. Но в некоторых отношениях наиболее яркие перемены того периода касались роли Британии в колониях, осознания ее как империи, которая с неизбежностью возникла после Семилетней войны. Настоящая гегемония в Северной Америке была особенно впечатляющей. Имперские чиновники и министры вначале 60-х годов XVIII в. наслаждались коротким периодом ничем не сдерживаемой изобретательности, планируя новое и светлое будущее для американских колоний. Квебек обещал стать настоящим рогом изобилия (в том, что касается рыбы и мехов). Американские колонии, усиленные приобретениями в Канаде и во Флориде, должны были сформировать огромный и лояльный рынок для британских промышленников, стать долгосрочным источником важных видов сырья и даже (соблазнительная перспектива для обремененной долгами метрополии!) новым источником доходов в казну. Вест-Индия, прочно укорененная в более эффективно управляемую меркантилистскую систему, должна была максимально увеличить прибыли от процветающей работорговли, обеспечить постоянный приток тропических продуктов и стать ценной базой для торгового проникновения в Испанскую империю. На Востоке вырисовывались еще более умозрительные и захватывающие перспективы. После победы Клайва при Плесси в 1757 г. Британия стала доминирующей европейской державой на индийском субконтиненте. Формально в Индии не было британского территориального присутствия, однако в реальности с того времени Ост-Индская компания была бесповоротно вовлечена в процесс настоящей колонизации. В этом отношении 1765 год, когда Клайв официально принял от имени компании земельную ренту (diwani) в Бенгалии, расширив таким образом сферу ее деятельности от простой торговли до политического управления, стал вехой такой же важной, как и сама победа при Плесси, логически из нее вытекая. Эти события изменили британское восприятие Индии. Экзотический характер новых владений и тот факт, что они открыли ранее малоизвестную культуру, сделали впечатление от создания новой империи более мощным. Это впечатление было тогда же выражено Фрэнсисом Хейманом в огромной картине, изображающей Клайва принимающим знаки покорности местных князей (она была выставлена в пантеоне модных развлечений Ранела (Ranelagh) в 1765 г.). Объем импорта азиатских диковин взлетел до небес, и впервые начал формироваться подлинный интерес к индийскому обществу. Другие аспекты новых приобретений на Востоке были менее благородными и трогательными. Во время всеобщих выборов в 1768 г. пресса была переполнена статьями о том, как в ряде избирательных округов появились люди, возвратившиеся домой после службы в Ост-Индской компании и использующие свое якобы неправедным образом полученное богатство, для того чтобы купить дорогу в Парламент. На сцену вышли «набобы». Их влияние неизменно преувеличивалось, так же как их проступки и злодеяния. Кроме того, в сущности, они не отличались от вecт-индских плантаторов, «турецких купцов», «денежных людей» и др., чьи нетрадиционно полученные доходы вызывали неприязнь со стороны семейств с менее «разнообразными» доходами. Но их появление с неизбежностью возбудило сильное любопытство, а впоследствии тревогу. Сам Клайв был воплощением алчного набоба; безжалостность и бесстыдство, с которыми он при обретал личное состояние во время службы в компании, казались весьма характерными чертами целого класса людей, рассматривавших империю в качестве средства для быстрого и дaжe преступного обогащения. Казалось, что в Индии нет преград для соблазнов. Неистовая спекуляция акциями Ост-Индской компании, последовавшая после принятия diwani, а затем периодические кризисы в финансовых делах компании и не в последнюю очередь усиливавшийся интерес правительства к ее деятельности – все это в совокупности выставило сложный и зачастую коррумпированный характер политики компании на яркий и нежелательный для нее свет.

В Америке не было набобов, однако экономические и политические проблемы, вызванные стремлением сохранить и расширить Американскую империю, оказались более значительными даже по сравнению с результатами экспансии на Востоке, а их последствия более широкими. Британские министры очень хорошо сознавали потенциальную ценность своих подданных по ту сторону Атлантики, однако они не оценили высокую степень независимого отношения к вмешательству из Лондона, которую обрели тринадцать колоний. Они также не смогли верно оценить способность отдаленного, богатoгo, обладающего большими ресурсами населения, состоящего примерно из 2,5 млн человек, противостоять и противодействовать имперской власти. Результатом стало десятилетие циклического кризиса в англо-американских отношениях, начиная с Акта о гербовом сборе (Stamp Act), заставившего американцев провозгласить: «Нет налогов без представительства» – в 1765 г., и заканчивая восстанием и войной в 1775 г. Довольно трудно определить, что в конечном счете было предметом спора с британской точки зрения, даже с расстояния двух с лишним веков, отделяющих нас от этих событий. К 1775 г. от большинства целей в отношении Америки, которые ставили перед собой министры после Семилетней войны, они явно или молчаливо отказались. Даже крайние оптимисты в 1775 г. не могли думать, что Америка будет тем, что лорд Рокингем назвал «золотой доходной жилой». Подавление колоний силой было бы очень дорогостоящим предприятием, а его долговременные последствия – непредсказуемыми. Противники в Европе явно рассматривали Войну за независимость как возможность восстановить баланс сил, который так сильно склонился не в их пользу во время Семилетней войны. Кроме того, были и те, кто оспаривал необходимость войны, опираясь на логические выводы и принципы меркантилизма. «Богатство народов» Адама Смита, опубликованное в том же году, что и Декларация независимости (и примерно в то же время, что и первый том пессимистического исследования Эдуарда Гиббона о закате Римской империи), методично опровергало экономические предпосылки для существования империи. И все-таки, за немногими исключениями в лице радикальных политиков в метрополии и некоторых религиозных диссентеров, англичане решительно поддержали войну против Америки. Ее главный принцип – защита неограниченного суверенитета Парламента – был очень важен в ту великую эпоху его торжества. Знаменитые «Комментарии к законам Англии» Уильяма Блэкстоуна, опубликованные в 1765 г., провозгласили с бескомпромиссной ясностью неограниченную юридическую власть парламентского правления Короны. Конфликт с Америкой – наиболее яркое ее выражение. Однако экономические аргументы, которые выглядят весьма привлекательными в ретроспективе, произвели небольшое впечатление тогда, когда были впервые высказаны. Для большинства англичан единственным жизнеспособным представлением об империи являлся его старый, меркантилистский вариант. Колонии, которые отказывались признать безусловную власть Парламента, были не просто бесполезными, но по-настоящему опасными. Против воззрения, согласно которому империя без прямого контроля хуже, чем полное отсутствие империи, даже умы, наделенные большим воображением, мало что могли возразить. Как представляется, этот конфликт являл собой хронологическое и культурное столкновение. Американцы в глубине души защищали права англичан XVII в. Для них сопротивление гербовому сбору было сродни борьбе Гемпдена со сборами корабельных денег. Суверенитет, который имел приоритет над властью провинциальных ассамблей и местными правами, являлся для них немыслимым. Англичане же, с другой cтopoны – применяли оружие XVIII в. – верховную власть Парламента, которая входила в одну из самых популярных доктрин столетия, нераздельную и неограниченную власть метрополии в системе меркантилизма. Только сила могла разрешить это противостояние.

С течением времени оно разрешились в пользу новых Соединенных Штатов. Между тем война обернулась бедствием для Британии – худшим, чем что-либо со времен второй войны с Голландией 1665-1667 гг. Она разрослась из восстания в колонии до полномасштабной войны против монархий во главе с Бурбонами (Франции и Испании), привела к враждебным отношениям с Голландией и состоянию «вооруженного нейтралитета» с другими державами. Во время мирных переговоров 1782-1783 гг. Англии удалось кое-что спасти. Хотя тринадцать колоний были потеряны навсегда, блестящая морская победа в Сентесском сражении (Доминиканское морское сражение английского и французского флотов), одержанная адмиралом Родни в 1782 г., отвела угрозу от Британской Вест-Индии и прежде вceгo спасла Георга III от унижения в связи с возможной потерей наиболее ценимой жемчужины – Ямайки, которую Кромвель завоевал столетием раньше. На Средиземном море попытка Испании вернуть Гибралтар потерпела неудачу. В Индии организованная Уорреном Гастингсом отчаянная оборона завоеваний Клайва отвела угрозу как французского реванша, так и восстания местных князей. Для современников независимость Америки была весьма горькой пилюлей, но большая часть империи за пределами тринадцати колоний осталась в неприкосновенности, и по крайней мере удалось избежать полного унижения, которого боялись в самые черные дни войны.

Последствия войны с Америкой для внутренней жизни были, вероятно, даже более важными, чем ее итоги для колониальной системы. Экономические трудности, доставленные рождавшемуся индустриальному обществу мировой войной и сопровождавшей ее блокадой внешней торговли, были колоссальными. В условиях последовавшей рецессии и рынок акций, и цены на землю упали до угрожающе низкого уровня, невиданного в течение многих лет. Беспрецедентно высокие налоги и быстрый рост государственного долга усилили финансовый кризис И, в свою очередь, породили серьезные экономические проблемы. Были подняты фундаментальные вопросы, касающиеся деятельности правительства, Парламента и политической системы в целом. При последовавшем вслед за тем хаосе довольно консервативно настроенные силы, в которых сельские джентри играли не последнюю роль, начали проводить в рамках организованного движения Ассоциаций 1779-1780 гг. то, что выглядело как открытая атака на конституционное устройство. Ассоциации имели широкую поддержку в графствах, столице и провинциальных городах, и в своих требованиях реформ они зашли дальше кого бы то ни было, за исключением разве что самых неистовых радикалов из лагеря Уилкса. Кристофер Уивилл, клирик и сельский джентльмен из Йоркшира, который очень близко подошел к тому, чтобы возглавить движение в общенациональном масштабе, сам по себе вряд ли являлся таким уж радикалом. Однако его требования об уничтожении «гнилых местечек», расширении избирательного права и введении тайного голосования были почти фантастическими. Кроме того, в рядах Ассоциаций намекали, а ряд столичных агитаторов, таких, как Джон Джебб и майор Картрайт, прямо говорили, что, если Парламент откажется проводить реформу, он должен быть заменен делегатами от графств. Страхи современников по поводу нового феномена оказались чрезмерными. Однако, оглядываясь назад, трудно не поразиться силе и масштабам движения Ассоциаций. Можно сказать, что проведение реформ с его помощью было ближе к осуществлению именно тогда, чем на протяжении последовавших пятьдесят лет, и на пике своей активности в 1780 г. оно достигло небывалого уровня национального консенсуса. В то время даже Палата общин, несмотря на давление заинтересованных кругов в правительстве и вне его, приняла резолюцию, провозглашавшую, что «влияние Короны возросло, растет и должно быть уменьшено». Это послужило сигналом к продолжавшимся почти пять лет жарким политическим спорам, непрерывному идеологическому конфликту.

Почему же в таком случае движение Ассоциаций не смогло выполнить своих обещаний? Когда лорд Норт на короткий период уступил власть вигам в 1782 г., Бёрк и его коллеги протолкнули через Парламент некоторые реформы, отменявшие ряд наиболее известных синекур и обеспечивавшие более тщательный контроль за финансами Короны. Однако парламентская реформа оказалась трудным делом. Даже когда Питт Младший в 1784 г. получил верховную власть и проведение реформы было действительно предложено с правительственной скамьи в Парламенте, будучи поддержано авторитетом премьер-министра, – даже тогда не удалось собрать голоса большинства парламентариев. По большому счету это объясняется самими обстоятельствами рождения движения Ассоциаций. Подлинный энтузиазм в отношении коренных реформ в целом ограничивался кругом интеллигенции и городских слоев. Иногда они могли производить чрезвычайно сильный шум, однако реальная поддержка, даже со стороны городской буржуазии, была не так уж велика. Ассоциации возникли в условиях национального кризиса, когда любая систематическая критика существующих политических порядков выглядела привлекательной. Протест реформаторов против затратной и неэффективной придворной системы казался особенно уместным. Подобный феномен вновь возник тридцать лет спустя, когда огромные расходы на войну с Наполеоном и связанный с ней экономический кризис вызвали схожие протесты. Но эти условия были кратковременными, и заинтересованность в проведении реформ по большей части умерла вместе с ними. К середине 80-х годов все больше ощущалось восстановление коммерции и финансов, не в последнюю очередь благодаря влиянию политики, проводимой Питтом Младшим. Процветание уничтожило стимул для требования реформ эффективнее, чем любой другой аргумент.

Дополнительным следствием этих политических событий стала широкая и усиливающаяся озабоченность по поводу необходимости мер относительно экстремистов. Фанатически настроенная часть движения за реформы, как казалось, бросает вызов не только коррумпированной политике Двора, но и конституционным рамкам, которые его поддерживали, и даже всему порядку, обеспечивающему власть имущих классов. То, что позднее стало называться школой «прав человека», ясно видно уже в документах раннего движения за реформы. Такие люди, как Ричард Прайс и Джозеф Пристли, по меркам более позднего времени, были настроены довольно умеренно. Но они подвергали сомнению некоторые из наиболее укорененных представлений и общих идей своего времени, и понадобилось совсем немного усилий, для того чтобы разорвать их хрупкий альянс с захолустными джентри и провинциальными предпринимателями. В этом контексте особенно большой ущерб нанесли беспорядки, возглавляемые Гордоном. Реформисты не имели прямых связей с участниками беспорядков, почти неделю державшими в страхе Лондон и вовлеченными в оргию убийств и разрушений весной 1780 г. Их причиной послужили бесчестные религиозные предрассудки, их цель состояла в отмене либеральных мер, облегчавших положение католиков и одобренных при поддержке как правительства, так и оппозиции, в 1778 г. Как и в случае с Биллем о евреях 1754 г., было очевидно, что законодатели могут легко разойтись с настроениями масс. Лидер антипапистов, лорд Джордж Гордон, называл свое движение Протестантской ассоциацией, и испуганные собственники могли легко прийти к выводу о связи между участниками беспорядков и политическими деятелями из более респектабельных ассоциаций. Можно утверждать, что консервативная реакция, которой отмечена жизнь Англии в последующие годы, берет начало именно в этом эпизоде.

Начало 80-х годов было бурным не только вне стен Парламента: в данный период разыгрался тот же спектакль политической нестабильности, что и в 60-х. В этом заключалась еще одна причина неудачи реформ. До 1782 г. реформисты в Парламенте образовывали две главные группировки вигов – партию лорда Рокингема и партию тех, кто следовал за лордом Шелберном. Родословную двух крыльев виггизма можно проследить со времен Ньюкасла и кланов старых вигов, как в случае с Рокингемом, и Питта Старшего, как в случае с Шелберном. Наиболее многообещающими талантами в обоих лагерях были люди, носившие известные имена. Чарлз Джеймс Фокс, один из наиболее радикальных сторонников Рокингема и самый популярный среди них, являлся сыном того самого Генри Фокса, который был соперником Питта Старшего, а в период нового правления какое-то время служил инструментом в руках лорда Бьюта. В число союзников Шелберна входил молодой Питт – по словам Бёрка, не «щепка от старой колоды», но «колода сама по себе». Оба – настоящие сторонники реформ, оба казались готовыми предложить новый подход в ту уставшую, но оптимистично настроенную эпоху, оба надеялись стать лидерами в борьбе с дискредитированной политикой людей, которые проиграли войну с Америкой. К сожалению, а может быть и с неизбежностью, они были скорее соперниками, чем союзниками, и в сложной, ожесточенной политической борьбе, которая последовала за отставкой лорда Норта в 1782 г., их вражда являлась важнейшим элементом. Ее инициатором выступил Фокс, который стремился установить ни много ни мало полный контроль над кабинетом, монополию на власть, а ее король не выносил, тем более что она могла достаться человеку, который был лично ему неприятен. Оружием Фокса в битве, которая последовала за смертью Рокингема летом 1782 г., стал бесчестный союз со старым противником, Нортом. Это был весьма одиозный и широко осуждаемый альянс, но его цена – контроль над Палатой общин и вследствие этого, как считал Фокс, над правительством – казалась достаточно большой, чтобы не обращать внимания на непоследовательность своих взглядов. Однако в логику Фокса вкралась ошибка. Его правительство, пресловутая коалиция Фокса-Норта, просуществовало недолго. Ему противостоял сам король, который систематически строил интриги с целью его развала, а также Питт, который не хотел никакой зависимости от Фокса и всем сердцем ненавидел Норта. Когда Фокс сам предоставил повод, с помощью которого Питт и король могли обратиться к стране, предложив радикальное преобразование Ост-Индской компании, он тем самым совершил политическое самоубийство. Георг III проинструктировал Палату лордов, с тем чтобы она проголосовала против Ост-Индского билля, Питт получил власть, и на весну 1784 г. были назначены всеобщие выборы. По поводу их исхода не могло быть споров. Фокс потерпел решительное поражение не только там, где казначейство могло использовать свое влияние, но также и в более крупных, более открытых избирательных округах, где общественное мнение имело значение и где массовая ненависть к нему проявлялась очевидно. Когда улеглась пыль, Питт стал премьер-министром, и это оказался на редкость спокойный срок пребывания в должности, а вигов как следует «урезонили». Более того, реформа, ожидаемый результат ожидаемого союза между Фоксом и Питтом против объединенных сил Георга III и Норта, умерла, вернее, была убита безответственными выходками Фокса, этого «любимца народа».

Возможно, реформа умерла бы в любом случае. Инициировав реформу, которая не могла осуществиться без поддержки короля, и отдав таким образом дань принципам своей молодости, Питт в качестве премьер-министра проявил мало интереса к радикальной политической деятельности. Он действительно был реформатором, но не в вопросах, касающихся устройства Церкви и государства. Многие из требований «экономических реформаторов» по снижению уровня коррупции и расходов Двора Питт поддержал. Кроме того, первые, очень нерешительные шаги по направлению к свободной торговле предпринимались под его руководством, особенно при составлении торгового договора с Францией в 1787 г. Трудные вопросы функционирования империи также решались со смесью осторожности и новизны. Во время кризиса в ходе войны с Америкой ирландцы потребовали от Вестминстера парламентской независимости и после ее получения в 1782 г. смогли установить определенную степень автономии. Питт готов был предоставить Ирландии торговое равенство с метрополией, если бы производители из центральных графств и Ланкашира позволили ему сделать это. Его неудача в данном вопросе оставила англо-ирландские отношения в двусмысленном и неопределенном. Индийский вопрос был решен, по крайней мере в качестве главной проблемы британской политики, после принятия Ост-Индского акта, который наконец дал правительству право решающего голоса в делах компании, если они не касались чисто торговых вопросов. В 1791 г. Канаде, куда устремились поселенцы-лоялисты после войны с Америкой, Канаде, с ее трудноразрешимой «этнической» проблемой в Квебеке, был дан конституционный акт (settlement), который действовал, хотя и не всегда гладко, до 1867 г.

Во многих отношениях власть Питта выглядела очень традиционно. На деле он многим обязан Двору и поддержке со стороны короля. Его триумф в 1784 г. можно было бы рассматривать и как триумф Короны, как при Данби или Сандерленде. Оппозиция Питту также смотрелась традиционно. Фокс сильно зависел от наследника трона, будущего Георга IV, чьи выходки, политические, финансовые и сексуальные, вызывали отчаяние короля, хотя мало чем отличались от поведения любого из прежних престолонаследников. Но в других отношениях Питт и его деятельность отражали перемены прошедших лет. Его административные и экономические реформы заняли свое место среди огромного множества перемен в современных ему подходах, которые легко можно не заметить на фоне политического консерватизма той эпохи. Наиболее успешный продукт просвещенного разума – польза – уже появился на горизонте. Иеремия Бентам и философы-радикалы еще только готовились к прорыву в практическую политику, но тот дух, которым они делились, или который, возможно, воспринимали, был повсюду, так же как и религиозное влияние евангелического учения. Реформы, которые действительно оказали серьезное воздействие в тот период, как раз носили характер тех моральных, гуманитарных, практичных «усовершенствований», которые восхищали евангелический разум. Знаменитая кампания Джона Говарда осуществлялась им в 1770-1780 гг. Его «путешествия открытий», или «кругосветное плавание милосердия», говоря словами Бёрка, послужили мощным стимулом для работы в области тюремной реформы, широко поддержанной многими местными магистратами. В эту эпоху благочестивых устремлений повсеместно стали появляться воскресные школы, а также возникло широкое движение по учреждению обществ помощи под руководством священнослужителей. Традиционные развлечения низших классов все более попадали под пристальный и неодобрительный взгляд людей, занимающих более высокое положение на социальной лестнице, особенно если, как в случаях с петушиными боями и травлей привязанных быков собаками, они предполагали жестокое обращение с животными. Кроме того, произошло явное изменение отношения к имперской ответственности. Кампания Бёрка против Уоррена Гастингса, спасителя Британской Индии, оказалась недопустимо затянутой и в итоге безуспешной; ход парламентского суда был ниже всякой критики, несмотря на очевидную виновность Гастингса по ряду обвинений. Тем не менее, последний стал жертвой изменившихся стандартов общественной морали. То, что ранее терпели в отношении Клайва, более не заслуживало прощения. Обращение с народами – подданными Короны больше не встречало безразличного отношения в метрополии. Интерес к «нецивилизованным» народам, от краснокожих индейцев до островитян из Южных морей капитана Кука, как и возмущение Бёрка положением более развитых, но в той же мере покоренных азиатов, стал проявлением нового, чуткого, окрашенного романтизмом осознания тяжелой доли жертв империи. Самой заметной мишенью нового отношения стала, разумеется, работорговля. Должны были пройти многие годы, прежде чем кампания, организованная Гренвиллом Шарпом во время зарождения этого движения в 70-х годах и продолженная Уильямом Уилберфорсом в 80-х, добилась успеха. Но у нее были и победы на этом пути, как в случае с Соммерсеттом в 1772 г., когда раб-негр, привезенный в Лондон вест-индским плантатором, был освобожден на основании того, что ни один закон Англии не санкционирует такого «акта владычества, как рабство». Ценность публичной огласки этого решения далеко превосходила его юридическое значение, однако интерес, который оно вызвало, выразил самую главную черту сознания конца XVIII в., с его акцентом на человеческое равенство, религиозное спасение и политический консерватизм. Неслучайно Уилберфорс и его друзья являлись стойкими защитниками Церкви и государства и были совершенно не заинтересованы в осуществлении радикальной политики. Этим они выражали серьезно настроенный, евангелический энтузиазм деловых кругов новой, промышленной Англии. Несмотря на считающийся непредставительным характер политической системы, именно эти круги лучше всего представлял Питт, бывший другом Уилберфорса. Именно их стремление упорно защищать интересы собственности, соединенное с коммерческой напористостью и безграничной моральной ревностностью, определило путь Англии, продолженный Питтом Младшим в эпоху Французской революции.

Революция и власть закона (1789-1851)