Часть вторая. Раннеисторический период (до 500 г

Раннеисторический период (до 500 г. До н.э.): «Темные века» и архаика

Глава 3

Аргос

Здесь, в Аргосе, подушкой мне служила земля, а широкие просторы мира – жилищем… и влажные испарения ночи окутывали жесткое и негостеприимное место моего отдохновения.

Уильям Лизгоу. Исчерпывающий рассказ о редкостных приключениях и нелегких паломничествах, 1632

Период поздней бронзы в Греции, как мы видели в последней главе, носит условное наименование микенского. Однако в принципе он мог бы называться аргосским, ахейским или данайским, поскольку Гомер называет греков аргивянами[16], ахейцами и данайцами. Это было время, когда слово «эллины» не стало общим обозначением для них, ведь под Элладой первоначально подразумевалась совсем небольшая область на севере Греции. Поскольку она располагалась в центре и сама по себе политическим значением не обладала, ее название было очень удобно распространить на весь греческий мир. Понятие «панэллинский» (общегреческий) впервые засвидетельствовано применительно к VII в. до н.э. и использовалось для обозначения того, что позднее стало называться просто «эллинским». Так что представление об «эллинстве», эллинском этносе распространялось достаточно медленно, в течение нескольких столетий, в течение периода «темных веков» и архаики.

Однако, назвав микенский период в истории Греции аргосским, мы рисковали бы допустить серьезную путаницу с городом Аргосом, расположенным в нескольких километрах к югу от Микен и господствующим над двумя холмами, Ларисса и Аспид («Щит»). Если Микены прячутся или таятся между двумя горами, скрываясь от случайных взглядов, то Аргос гордо возвышается на вершине Лариссы, а его акрополь хорошо виден с окружающей его плодородной равнины, одной из самых обширных и изобильных во всей материковой Греции. (В наши дни она отведена под апельсины, завезенные из Юго‑Восточной Азии, во времена же древности здесь выращивали по преимуществу зерно, оливки и виноград.) Некоторые центры материковой Греции сохранили преемственность обитания при переходе от бронзового века к железному и сравнительно быстро выросли из непроглядного мрака «темных веков»; среди наиболее важных таких центров был Аргос, извлекший пользу из упадка крупных региональных соперников, Микен и Тиринфа.

Этот город мог похвалиться тем, что дольше всех в Греции существовал на одном и том же месте, однако протогород Аргос, возникший в XI столетии до н.э., в эпоху «темных веков», был, по сути, новым. Он был новым не в архитектурном или топографическом, но в этническом отношении: вошедшие в силу представители новых языковых групп греков, которые называли себя дорийцами (их традиционно считают пришельцами из Центральной Греции), превратили Аргос в один из своих трех крупнейших центров на Пелопоннесе; двумя другими были Спарта и Мессена. На юге дорийцы распространились до самого Крита, так что Кносс исторической эпохи стал дорийским городом, основанным, возможно, выходцами из Аргоса, а из Южной Греции они, пересекши Эгейское море, достигли современной Юго‑Западной Турции (в частности, Галикарнасса – родины Геродота) и греческих прибрежных островов – таких, например, как Родос. Чтобы продвигаться на восток, они должны были преодолевать Эгейское море, очевидно, «перепрыгивая» с одного острова на другой. Но прибыли они на Пелопоннес морем или двигались по суше, это другой вопрос, на который невозможно дать ответ. Как бы там ни было, позднейший дорийский миф о переселении сохранил память о предполагаемой переправе через Коринфский залив в его самом узком месте на плотах от Антириона к Риону, это подразумевает, что в противном случае им пришлось бы идти по суше из Северо‑Западной и Центральной Греции на северо‑запад Пелопоннеса. Эта легенда при определенной изобретательности совместима с теми скудными находками, которые мы имеем из соответствующего ареала за время «темных веков» (с ХI по Х в. до н.э.).

Однако если говорить об археологических данных, в целом этих дорийцев весьма трудно «привязать» к какой‑либо территории – настолько трудно, что, учитывая отсутствие однозначно «дорийских» черт материальной культуры, не допускающих иного толкования, самое существование какой бы то ни было миграции в постмикенскую эпоху, а тем более вторжения, решительно отрицалось. Этой скептической точке зрения следует противопоставить прежде всего такое свидетельство, как языковые данные. Даже если Джон Чедвик был прав, находя формы протодорийского диалекта на табличках «линейного письма Б», завершение формирования дорийского диалекта как языка исторических греков, равно и ионийского (см. в следующей главе), согласно общему мнению, произошло во времена, наступившие после бронзового века, в начале железного века. Простейшая гипотеза, объясняющая это обстоятельство, состоит в том, что носители протодорийского диалекта покинули Северную Грецию (Фессалию?). Этот диалект впоследствии, по мере того как ранние дорийцы расселялись отдельными, зачастую противостоявшими друг другу общинами, превратился в ряд вариантов субстрата общего диалекта, причем аргосский отличался от лаконского (спартанского) и так далее.

Геродот в занятном, но совершенно умозрительном рассуждении о семи этнических группах, населявших Пелопоннес в его дни, говорит о кинуриях, которые занимали окраинную территорию на границе между аргосской и спартанской сферами влияния, следующее: «Кинурии принадлежат к числу коренных жителей. Это, по‑видимому, единственное ионийское племя на Пелопоннесе. Со временем, будучи под властью аргосцев, они превратились в дорийцев»[17].

Рис. 2. Аргос – аргосский Герайон

Доризация означала, помимо общего диалекта, сходство определенных институтов (три одинаково называвшихся «племени», чье родство, однако, было мнимым) и религиозных обычаев (ежегодные празднества в честь Аполлона Карнейского). Аргосские дорийцы, чтобы отличаться от дорийской Мессены с ее культом Артемиды и дорийской Спарты с ее культом Афины, выбрал своей богиней‑покровительницей Геру, сестру и жену самого верховного владыки Зевса. Ее главное святилище, аргосский Герайон (рис. 2), размещался на расстоянии примерно 9 километров от центра города, где находился акрополь, и существует весьма правдоподобная точка зрения, согласно которой преднамеренно созданная и поддерживавшаяся связь между загородным святилищем и центральным поселением на Лариссе и вокруг нее позволяет объяснить то, что Аргос с самого начала начал развиваться как полис. Наиболее знаменитый миф, связанный с Герайоном, повествует о братьях Клеобисе и Битоне. Когда быки, которые должны были отвезти их мать‑жрицу на празднество, стали запаздывать, юноши сами впряглись вместо животных и доставили родительницу в святилище вовремя. Она стала молить Геру, чтобы та достойно вознаградила их за их сыновнюю преданность, после чего те тотчас заснули вечным сном. Некоторые ученые считают две мраморные в человеческий рост статуи молодых людей, датируемые началом VI в. до н.э., изображением Клеобиса и Битона (не подлинным, конечно). Однако они являлись посвящением Аполлону Дельфийскому, и другие их идентификации столь же или даже более вероятны. Мрамор, использованный для этих скульптур, добыт на острове Парос, где, как считалось, находятся месторождения самого лучшего и беспримесного мрамора, и полагали, что в среднем для изготовления статуи из этого материала в человеческий рост требовался год.

Однако в течение VIII в. до н.э. еще весьма значительная часть Аргосской равнины все больше и больше переходила в руки экспансионистов‑аргивян, и Аргос de facto установил (как верно указывает Геродот в отношении кинуриев) гегемонию над большей частью области, известной как Арголида, включая и крупнейшие центры бронзового века Микены и Тиринф. В процессе установления этого господства периодически терпели поражения и даже изгонялись менее сильные соседи, такие как жители Асины на побережье, их место занимали переселенцы из метрополии: это представляло собой форму внутренней колонизации, которая во многом позволяла устранять необходимость для Аргоса выведение колоний за морем. В этом отличие от эмиграции из страдавшего от нехватки земли Коринфа, которую он вынужден был практиковать во второй половине VIII в. до н.э. (см. восьмую главу). Влияние на внешний мир оказывалось и другими, более мирными путями, посредством вывоза произведений искусства и умелых аргосских мастеров. И те, и другие были достаточно многочисленны, особенно если говорить о множестве посвятительных бронзовых и терракотовых фигурок животных и людей в месте, которому суждено было стать одним из эпицентров этнического взаимодействия греков и развития общегреческой идеи: межполисного, «международного» святилища Зевса Олимпийского, располагавшегося на северо‑востоке Пелопоннеса, древней Олимпии (см. Приложение).

Ранний Аргос находился под управлением своего рода царей, по большей части неизвестных, если не считать блистательного Фидона, наследственного монарха, о котором Аристотель достаточно странно говорит, что тот «превратился в тирана». К несчастью, датировки здесь весьма ненадежны (они колеблются от VIII до VI в. до н.э.), но соблазнительно связать его имя с ростом численности населения и благосостояния в конце VIII – начале VII в. до н.э., подтвержденным увеличением количества роскошных погребений одно другого богаче, которые были обнаружены в Аргосе и его окрестностях (материалы раскопок опубликованы греческими и французскими археологами), и успешными военными предприятиями, среди прочего крупной победой над Спартой при Гисиях (в Кинурии на юго‑восточной границе Арголиды), традиционно датируемой 669 г. до н.э. Это знаменовало собой вершину военного могущества Аргоса в исторические времена, и никогда более Аргос не наносил Спарте поражение в битве.

Одно из богатейших погребений позднегеометрического периода было, собственно, погребением воина, семья которого дала понять это, положив в могилу среди прочих предметов великолепный шлем, украшенный гребнем, и даже еще более великолепный бронзовый панцирь, а также многочисленные железные вертела, чтобы жарить жертвенных животных (a не людей). Все это скопление являет собой своего рода капсулу времени, фиксирующую состояние военного дела в наиболее развитых областях Южной Греции в последней четверти VIII в. до н.э. С одной стороны, шлем с высоким длинным гребнем хорошо смотрелся бы на головах могучих воинов, изображенных в гомеровской «Илиаде», вполне подходя для боя на больших дистанциях, поединков с метанием копий, участие в которых своих героев любит описывать Гомер. Однако такие шлемы совершенно не подходили для сражений массы воинов в сомкнутом строю – об этом говорят изображения на вазах и другие находки оружия и доспехов той поры, – которые стали нормой для наиболее агрессивных полисов того времени, страдавших от нехватки земли. C другой стороны, сделанный целиком из бронзы панцирь нашего аргосского героя ясно свидетельствует о прогрессе технологий и о том, что более всего внимания уделялось защите тела и что с точки зрения тактики в бою предпочтительнее считалась оборона, а не нападение.

Описывая эту коллекцию предметов из погребения, мы, однако, еще ничего не сказали о главном элементе снаряжения греческого пехотинца, а именно о его щите. Ибо слово «гоплиты», hoplites , можно почти с полной уверенностью считать происходящим от hoplon . Щит был также известен под названием аргивского – вероятно, потому, что изобрели в Аргосе или там сконструировали первый несомненно удачный и заслуживший наибольшую популярность вариант. Где‑то между 750 и 650 гг. до н.э. сложился новый способ ведения боя, получивший наименование гоплитского, который больше не зависел от «героической» доблести отдельных воителей, и есть определенные основания подозревать, что Фидон имел самое непосредственное отношение к этим процессам. Но чтобы получить более полное представление об этом новом повороте в греческой истории, мы должны подождать до главы о Спарте (глава седьмая).