САМОЛЮБИЕ

Она пришла с тремя друзьями. Они были серьезны, держались с разумным достоинством, присущим хорошо образованным людям. Один из них обладал способностью мгновенно схватывать то, о чем шла речь. Другой отличался живостью, но был несколько нетерпелив; третий был полон рвения, хотя оно не покоилось на твердом основании. Все трое составляли дружную группу и принимали живое участие в проблеме своей подруги. Никто из них не предлагал своих советов или соображений. Все хотели помочь ей выбрать такое решение, какое она сама считала правильным, но совсем не потому, что того требовала традиция, общественное мнение или личные склонности. Вся трудность состояла в том, чтобы найти правильный путь действий. Сама она не обладала искренностью, не ощущала в себе спокойствия и твердости. Но обстоятельства требовали немедленных действий. Надо было принимать решение, и она не могла более откладывать. Вопрос шел об освобождении от сложившихся семейных взаимоотношений. Она желала быть совершенно свободной, и повторила это несколько раз.

В комнате водворилась тишина, нервное волнение улеглось; все готовы были углубиться в проблему, не стремясь к тому, чтобы непременно получить какой-то результат или найти правильный путь действий. Правильные действия должны появиться естественно в полной мере, как только будет раскрыта проблема. Важно раскрыть содержание проблемы, а не получить конечный результат, так как любой ответ явится лишь новым выводом, новым суждением, мудрым советом, но все это никоим образом не разрешит проблемы.

Необходимо понять саму проблему, а не заниматься поисками ответа или решением вопроса, как поступить с ней. Важен правильный подход к проблеме, так как в ней самой содержится правильное действие.

Воды реки играли, а солнце проложило на них дорожку света. Белый парусник прошел через нее, но не потревожил танца. Это был танец чистой радости. На деревьях сидело множество птиц; они перебранивались, чистили клювом перья, поднимались с места, чтобы тотчас же вернуться обратно. Несколько обезьян обрывали молодые листочки и жевали их; тонкие ветви сгибались в дугу под их тяжестью, но обезьяны сидели, как ни в чем не бывало и без всякого страха. С какой легкостью они перескакивали с ветки на ветку; их прыжки напоминали полет, а момент отрыва и посадки сливались в одно движение. Они подолгу сидели, опустив хвост, обрывали листья и не обращали никакого внимания на людей, проходивших внизу. С приближением сумерек попугаи сотнями стали возвращаться и усаживаться на ночь среди толстых листьев. Можно было видеть, как они подлетали и исчезали в листве. Показался молодой месяц. Где-то вдали свистел паровоз, проходя через длинный мост на изгибе реки. Эта река была священной, и люди приходили издалека, чтобы окунуться в нее и смыть свои грехи. Каждая река прекрасна и священна; красота этой реки раскрывалась в ее широких изгибах и песчаных отмелях среди глубоких стремнин; прекрасны были и безмолвные белые парусники, которые целый день ходили вверх и вниз по реке.

«Я хочу быть свободной от отношения совершенно особого рода», — сказала она.

— Что вы подразумеваете под вашим желанием быть свободной? Когда вы говорите «Я хочу быть свободной», вы подразумеваете, что вы не свободны. В каком смысле вы не свободны?

«Я свободна физически; я свободна приходить, уходить, потому что физически я не являюсь больше женой. Но я хочу быть полностью свободной; я не хочу иметь что-либо общее с данным конкретным лицом».

— Какого рода отношения сохраняются у вас с этим человеком, если физически вы уже свободны? Связаны ли вы с ним каким-либо другим образом?

«Не знаю, но он вызывает у меня огромное чувство возмущения. Я не хочу иметь с ним ничего общего».

— Вы хотите быть свободной и тем не менее негодовать на него? Тогда вы от него не свободны. Почему у вас негодование против него?

«Я недавно обнаружила, каков он на самом деле: его ничтожность, полное отсутствие любви, его махровый эгоизм. Я не могу выразить, какой ужас я вскрыла в нем. Подумать только, что я ревновала его, сделала из него кумира, подчинялась ему! Теперь я увидела, как он глуп и хитер, в то время как я воображала, что он идеальный муж, любящий и нежный; и это вызывает во мне глубокое возмущение. Одна мысль, что я должна поддерживать с ним какую-то связь, вызывает во мне чувство отвращения. Я хочу быть совершенно свободной от него».

— Вы можете быть свободней физически, но пока в вас живет негодование против него, вы не свободны. Если вы его ненавидите, вы связаны с ним; если вы стыдитесь его, вы продолжаете находиться в состоянии порабощения. Чувствуете ли вы негодование против него или против себя? Он — таков, каков он есть, поэтому какой имеет смысл негодовать на него? Действительно ли на него направлено ваше возмущение? Или, обнаружив то, что есть, вы почувствовали стыд за то, что связали себя с ним? Без сомнения, вы полны негодования не против него; вы негодуете на свои суждения, на свои собственные действия. Вам стыдно за себя. Но вы не хотите это осознать, поэтому вы осуждаете его за то, каков он есть. Когда вы осознаете, что ваше негодование против него есть бегство от созданного вами романтического обоготворения, тогда он выпадет из вашего поля зрения. Тогда вы будете стыдиться не его, а себя за то, что вы связали себя с ним; вы будете негодовать на себя, а не на него.

«Да, это так».

— Если вы по-настоящему поймете это, если вы переживете это как факт, то будете свободны от него. Он не будет больше объектом ваших враждебных чувств. Ненависть, так же как и любовь, связывает.

«Но как мне освободиться от своего собственного стыда, от своей собственной глупости? Я отчетливо вижу, что он есть то, что он есть, и что его нельзя за это осуждать. Но как мне освободиться от этого стыда, от этого возмущения, которое постепенно накапливалось во мне и достигло высшей точки в данный момент? Как мне стереть прошлое?»

— Ваше желание стереть прошлое имеет большее значение, чем знание того, как стереть это прошлое. Мотив, с которым вы подходите к проблеме, важнее, чем знание того, что надо делать в связи с этим. Почему вы хотите вычеркнуть из памяти прошлое?

«Мне ненавистно воспоминание обо всех прошедших годах. Оно оставило горький след. Разве это недостаточно серьезное основание?»

— Не совсем, не так ли? Почему вы хотите стереть воспоминание об этом прошлом? Конечно, не потому, что оно оставило чувство горечи. Даже если бы вы были в состоянии каким-то образом вычеркнуть это прошлое, вы снова могли бы быть пойманы в сеть действий, которые вызвали бы в вас чувство стыда. Простое вычеркивание тягостных воспоминаний не разрешит проблему, не правда ли?

«Я думаю, что да. Но в чем же тогда состоит сама проблема? Есть ли необходимость ее усложнять? Она и без того достаточно сложна, по крайней мере, для меня. Зачем же добавлять еще новые трудности?»

— Прибавляем мы новые трудности или, наоборот, стараемся понять то, что есть, и освободиться от него? Запаситесь, пожалуйста, небольшим терпением. В чем причина, которая толкает вас к тому, чтобы стереть прошлое? Может быть, это прошлое и настоящее носит неприятный характер, но почему вы хотите вытеснить его? У вас имеется определенная идея или образ самой себя, а ваше воспоминание противоречит этому образу; поэтому вы стремитесь отделаться от него. Внутри вас таится высокое представление о своей личности, не так ли?

«Конечно, так или иначе...»

— Все мы ставим себя на тот или иной уровень и постоянно падаем с этих высот. Вот этих-то падений мы и стыдимся. То, что мы поставили себя на пьедестал, — это и есть причина нашего стыда, нашего падения. Именно это возвеличение своей личности необходимо понять, а не падение. Если отсутствует пьедестал, на который вы можете себя ставить, разве тогда возможно падение? Почему вы поставили себя на пьедестал, именуемый самолюбием, чувством собственного достоинства, идеалом и т.д.? Если вы сможете понять это, то не будет стыда перед прошлым, оно совершенно исчезнет. Вы будете такой, какая вы есть, без пьедестала. Если не будет пьедестала, если не будет тех высот, которые дают вам возможность смотреть вниз или вверх, тогда вы будете тем, от чего вы постоянно убегали. Именно желание уйти от того, что есть , от того, что вы есть, именно это желание несет с собой смятение и антагонизм, стыд и возмущение. Вас никто не обязывает говорить мне или кому-либо другому, какова вы в действительности, но осознайте то, какова вы есть, приятно это или неприятно; живите с этим без того, чтобы это оправдывать или этому сопротивляться. Живите с этим, не называя имени; потому что сам термин — это уже осуждение или отождествление. Живите с этим без страха, так как страх препятствует общению, а без общения вы не можете с этим жить. Быть в общении — значит любить. Без любви вы не можете стереть прошлое; с любовью прошлого не существует. Любите, и время перестанет существовать.

СТРАХ

Она проделала длинный путь, проехав почти половину земного шара. У нее был настороженный взгляд и сдержанный подход к людям. Она раскрывала себя лишь настолько, чтобы иметь возможность немедленно замкнуться при первой же попытке взглянуть на нее более пристально. Она не отличалась робостью, но отнюдь не была расположена выставлять перед другими свое внутреннее состояние. Тем не менее она жаждала поговорить о самой себе и своих проблемах; специально для этого она преодолела огромное расстояние. Она говорила неуверенно, путалась в словах, не чувствовала себя свободно, но в то же время настойчиво хотела о себе высказаться. Она прочитала много книг по психологии и, хотя никогда не пыталась исследовать какую-либо проблему, могла анализировать себя; по ее словам, с детства она привыкла подвергать анализу собственные мысли и чувства.

— Почему вы так настойчиво стремитесь анализировать себя?

«Не знаю, но я всегда это делаю с тех пор, как себя помню».

— Является ли анализ способом защиты от самой себя, от эмоциональных взрывов, и последующих сожалений?

«Я вполне уверена, что именно с этой целью я и анализирую и постоянно ставлю себе вопросы. Не хочу оказаться пойманной в сеть неприятностей, чисто личных или связанных с другими. Это было бы слишком тяжело, и я предпочитаю быть вне этого. Мне ясно теперь, что самоанализ — это средство защиты, способ избежать неприятностей как в обществе, так и в семье».

— Удавалось ли вам избегать сетей?

«Я не совсем в этом уверена. В одних случаях были успехи, в других нет. Говоря об этом, я вижу, что происходит странная вещь, когда не видела все это прежде так ясно».

— Почему вы так упорно себя защищаете и от чего? Вы говорите: от неприятностей, готовых обрушиться на вас; но, собственно говоря, что это за неприятности, против которых вы должны защищаться? Если это действительно неприятности, и вы ясно видите, что это так, то вы не должны оберегать себя от них. Люди защищаются только тогда, когда полны страха, а не понимания. Итак, чего же вы боитесь?

«Я совсем не думаю, что чего-то боюсь; просто я не хочу ввязываться в повседневные трудности. У меня есть специальность, благодаря которой я могу существовать, но я хочу быть свободной от других трудностей, и мне кажется, что я обрела эту свободу».

— Если у вас нет страха, тогда почему вы противитесь трудностям? Мы сопротивляемся чему-либо только тогда, когда не знаем, как с этим обращаться. Когда вы знаете, как устроен и работает автомобиль, вы чувствуете себя с ним свободно; если что-либо происходит не так, вы всегда можете это исправить. Мы оказываем сопротивление тому, чего не понимаем. Мы сопротивляемся смятению, злу, несчастью только тогда, когда не знаем их структуру, когда не умеем все это связать вместе. Вы сопротивляетесь смятению, так как не осознаете его структуру, его происхождение. Почему вы этого не осознаете?

«Но я никогда об этом не думала в таком разрезе».

— Когда вы установите непосредственную связь со структурой смятения, вы сможете осознать работу его механизма. Лишь тогда, когда между двумя лицами существует общение, они понимают друг друга; если они друг другу сопротивляются, понимания не существует. Общение или взаимоотношения возможны только тогда, когда нет страха.

«Я понимаю, что вы хотите сказать».

— Тогда чего же вы боитесь?

«А что вы понимаете под страхом?»

— Страх может существовать только в отношении к чему-либо; он не может существовать сам по себе, оторванный от всего. Нет такой вещи, как абстрактный страх; есть страх перед известным или неизвестным, страх перед тем, что человек сделал, или что он может сделать; страх перед прошлым или будущим. Отношение между тем, что человек есть, и тем, чем он желает быть, порождает страх. Страх возникает тогда, когда то, что вы есть, вы истолковываете в терминах вознаграждения и наказания. Страх приходит вместе с ответственностью и желанием от нее освободиться. Существует страх, рожденный контрастом между страданием и удовольствием. Страх существует в конфликте противоположностей. Поклонение успеху влечет за собой страх неудачи. Страх — это процесс ума в борьбе становления. В становлении добра существует страх зла; в становлении полноты — страх опустошенности; в становлении великим существует страх оказаться ничтожным. Сравнение — это не понимание; оно вызвано страхом перед неизвестным по отношению к известному. Страх — это неуверенность в искании надежности.

Усилие становления есть начало страха, страха бытия или не бытия. Ум, этот экстракт опыта, всегда страшится безымянного, вызова. Ум, который есть имя, слово, память, может функционировать лишь в поле известного; а неизвестное — вызов от момента к моменту — встречает сопротивление или переводится умом в термины известного. Вот это сопротивление или перевод вызова и есть страх, так как ум не имеет никакого отношения к неизвестному. Известное не может быть в общении с неизвестным; известное должно прекратиться, чтобы проявилось неизвестное.

Ум — это тот, кто создает страх; и когда он этот страх анализирует, чтобы выяснить его причину и освободиться от страха, он только лишь еще больше себя изолирует и тем увеличивает страх. Когда вы производите анализ, сопротивляясь смятению, вы увеличиваете силу сопротивления; а сопротивление смятению лишь усиливает страх перед ним, который препятствует свободе. В общении, в единстве существует свобода, но не страх.

«КАК МНЕ ЛЮБИТЬ?»

Мы находились высоко на склоне горы и смотрели вниз на долину и серебряную ленту широкого потока, ярко сверкавшую на солнце. Солнечные лучи в отдельных местах пробивались через густую листву, и воздух был напоен ароматом цветов. Было прекрасное утро, роса тяжелыми каплями еще лежала на земле. Вдоль долины дул благоухающий ветерок, принося с собой отдаленный шум человеческой деятельности, звон колоколов и звуки рожка. Из долины прямо вверх поднимался столб дыма, и ветер был недостаточно сильным, чтобы его рассеять. Это было восхитительное зрелище: столб дыма поднимался с самого дна долины и стремился достичь небес, подобно древней сосне. Большая черная белка, которая долгое время ворчала на нас, наконец, угомонилась, спустилась по дереву вниз, чтобы все разузнать, и затем, несколько удовлетворив свое любопытство, сделала несколько скачков и исчезла. Появилось крохотное облачко, но небо оставалось чистым, нежным, бледно-голубым. Он ничего этого не видел, был поглощен своей неотложной проблемой. Его ум был поглощен проблемами, которые двигались и постоянно пребывали вокруг него. Это был богатый человек. Он был худощав, но крепкого сложения, имел непринужденный вид, роковую улыбку. Он теперь глядел как бы сквозь долину, и оживающая красота не трогала его; лицо его не становилось мягче и черты были такими же жесткими и решительными. Он продолжал свои искания, но не денег, а того, что он называл Богом. Он постоянно говорил о любви и Боге. Он искал повсюду, был у многих учителей. По мере того, как шли годы, искание его становилось все более ревностным. Несколько раз он приезжал сюда для бесед по этому же вопросу, однако посещения его постоянно имели характер обдуманного расчета; он всегда взвешивал, сколько требуется денег, чтобы найти Бога, сколько надо потратить на ту или иную поездку. Он знал, что для него невозможно взять с собой то, что он имел; но нельзя ли захватить с собой что-нибудь другое, такую монету, которая имела бы цену там, куда он собирался поехать. По природе он был жесткий человек, который никогда не делал широкого жеста и у которого ни сердце, ни рука не были щедрыми. Он постоянно был в нерешительности, как бы не передать чуточку больше того, что следовало. Он был уверен, что каждый, исключая его самого, достоин своей участи. Но в это утро он был здесь для того, чтобы снова открыться, так как над его жизнью, благополучной в других отношениях, нависала угроза и это сильно его тревожило.

«Я начинаю себя понимать, — сказал он. — Все эти годы я скрыто противодействовал и сопротивлялся вам. Вы выступаете против богатых, вы плохо о нас говорите, и я сердился на вас; но не имел мужества вам ответить, так как я не могу идти против вас. Я делал другие попытки, но не могу поднять руки на вас. А что вы хотите, чтобы я делал? Я желал бы, ей-богу, никогда вас не слышать и не приближаться к вам. Теперь я не сплю ночами, у меня всегда был такой хороший сон. Появились мучительные сновидения, а до этого я вообще никогда не видел снов. Я боюсь вас, втайне проклинаю вас, но не могу уйти. Что мне делать? У меня нет друзей, как вы указывали, а теперь я не в состоянии купить их, что я обычно делал раньше, — слишком далеко я зашел в раскрытии самого себя. Может быть, я могу быть вашим другом. Вы предложили мне свою помощь, и вот я здесь; что мне делать?»

— Раскрыть себя не так легко; а раскрыли ли вы себя? Распахнули ли вы уже дверцы шкафа, который так тщательно замкнули и в который запрятали все то, что неудобно выставлять напоказ? Имеется ли у вас желание раскрыть его и посмотреть, что в нем находится?

«Да, но как мне это сделать?»

— Действительно ли вы этого хотите или только играете этим желанием? Если вы хоть немного приоткроете этот шкаф, вы не сможете его закрыть. Дверца навсегда останется открытой, а содержимое шкафа день и ночь будет сыпаться наружу. Можно попытаться убежать, как это обычно делается, но оно будет там ожидая и следя. Действительно ли вы хотите это открыть?

«Ну, конечно, именно для этого я и приехал. Я должен это встретить, так как я дошел до предела. Что мне делать?»

— Откройте и глядите. Чтобы накапливать богатство надо добиваться, быть жестоким, способным на низость; для этого нужна безжалостность, хитрый расчет, нечестность; должно быть стремление к власти и эта эгоцентрическая деятельность, которая просто прикрывается такими благозвучными словами, как ответственность, долг, эффективность, права.

«Да, все это правильно и даже больше. Личность человека совсем не принимается в расчет; религиозные дела — это лишь ширма респектабельности. Теперь, когда я смотрю на это со стороны я вижу, что все вращалось вокруг меня. Я был центром, хотя не претендовал на это. Я понимаю это. Но что же мне делать?

— Прежде всего необходимо принять вещи такими, каковы они есть. Для того чтобы можно было стереть накопленное, надо обладать нежностью, любовью, этим пламенем без дыма. Только такое пламя в состоянии стереть содержимое шкафа; ничто другое ни самоанализ, ни жертва, ни отречения не могут это сделать. Если имеется это пламя, тогда не надо ни жертв, ни отречения, тогда вы сможете смело идти навстречу шторму, даже не ожидая его.

«Но как мне любить? У меня нет теплого чувства к людям; я безжалостен, и те, кто могли бы быть со мной, ушли от меня. Я совсем одинок, как же я могу научиться любить? Я не настолько глуп, чтобы не понимать, что не могу получить любовь благодаря какому-то сознательному акту, купить ее путем какой-то жертвы, отречения. Я знаю, что никогда не любил, и понимаю, что если у меня была любовь, я не оказался бы в настоящем положении. Что же мне делать? Должен ли я раздать свои владения, свое имущество?»

— Если вы видите, что сад, за которым вы так тщательно ухаживали, приносит одни ядовитые травы, вы должны выдернуть их с корнем; вы должны разрушить стены, которые давали им убежище. Вы можете сделать это или не сделать. Учтите, что у вас обширные сады, предусмотрительно обнесенные стенами и хорошо охраняемые. Но вы сможете осуществить это только тогда, когда не будет меновой торговли. Проделать же это необходимо, так как умереть богатым означает прожить тщетно. Но, помимо этого, еще должен быть огонь, который очищает ум и сердце и все обновляет. Это пламя вне ума, его нельзя культивировать. Проявления доброты могут быть полны света, но это еще не пламя. Деятельность, которую называют служением, хотя она полезна и необходима, не является любовью. Длительно практикуемая и тренируемая терпимость, сострадание, культивируемое церковью и храмом, кроткие речи, мягкие манеры, преклонение перед спасителем, образом, идеалом — ничто из всего этого не является любовью.

«Я слушал и наблюдал, и сознаю, что во всем этом нет любви. Сердце мое пусто, а как его наполнить? Что мне делать?»

— Привязанность отрицает любовь, Любовь нельзя найти в страдании. Ревность, как бы она ни была сильна, не может привязать любовь. Чувства и удовлетворение, которое доставляется ими, всегда имеют конец. Любовь же неисчерпаема.

«Для меня это только слова. Я стражду, я изнемогаю: утолите мой голод».

— Для того чтобы утолить, должен быть голод. Если вы голодны — вы найдете пищу. Голодны ли вы или жаждете вкусить другой пищи? Если это так, вы найдете то, что доставит вам удовлетворение, но оно вскоре окончится; все это — не любовь.

«Но что же мне делать?»

— Вы продолжаете повторять все тот же вопрос. Что вам делать — не важно; но существенно важно сознавать, что вы делаете . Вас интересует будущее действие, но это способ избежать, устраниться от непосредственного действия. Вы не хотите действовать, поэтому продолжаете спрашивать, что вам делать. Вы снова хитрите, обманываете себя, и таким образом сердце ваше пусто.

Вы хотите наполнить его предметами ума, но любовь — вне ума. Пусть сердце ваше будет пустым. Не заполняйте его словами, деятельностью ума. Пусть сердце ваше будет совершенно пустым; только тогда оно будет полным.