При лунном свете наблюдать за бегством далай-ламы

Как сумел далай-лама в марте 1959 г. сбежать из Тибета в Индию без всяких помех со стороны китайцев? «Завесу над этой тайной теперь можно приоткрыть», — сообщает выходящая в Пекине газета Китайская молодежь (Чжунго циннянь бао), печатный орган Коммунистического союза китайской молодежи, 10 июля 1995 г. Народно-освободительная армия Китая была подготовлена наилучшим образом к бегству далай-ламы. Лхаса находилась на осадном положении. Если бы пекинские власти отдали приказ, группировке далай-ламы и шагу не позволили бы ступить. Ли Цзюэ [род. 1914], тогдашний начальник штаба Тибетского военного округа, пишет в своих воспоминаниях: «Ночью 17 марта 1959 г. далай-лама и его окружение готовились на северном берегу реки Лхасы к переправе. Наши орудия уже давно были направлены в ту сторону. Достаточно было одного залпа, и никто из них не уцелел бы. Однако пекинское командование не отдало нам приказ задержать беглецов. Так мы и сидели тихо в лесу и при лунном свете наблюдали, как те на кожаных лодках боязливо переплавлялись на южный берег».

Со слов далай-ламы (Mein Leben und mein Volk: die Tragödie Tibets (Моя земля и мой народ: трагедия Тибета) [пер. с англ. Марии Штайнингер (Steininger)]. Мюнхен, 1962, с. 266 и след, [ориг. назв.: «My Land and My People. Memoirs of the Dalai Lama of Tibet», 1962 — книга писалась в содружестве с английским писателем Дэвидом Хауартом (Howarth), представляя собой переложение с тибетского; на рус. яз. см.: «Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества далай-ламы XIV». Пер. с англ. А. Терентьева. СПб.: Нартанг, 2000], его бегство из Лхасы предстает следующим образом: «Для меня приготовили военное обмундирование и меховую шапку; около половины шестого я снял свое монашеское одеяние, переодевшись в униформу [стратагема 21]... Мне... дали автомат, который я повесил на плечо, чтобы окончательно принять вид военного. Меня сопровождали солдаты. Мы углубились в темный сад... На пути к реке мы миновали большое скопление народа. Мой казначей остановился, чтобы переговорить с предводителями ополчения. Некоторые были осведомлены о том, что я этой ночью покидаю Лхасу. Но народ, разумеется, ничего не знал. Во время разговора я спокойно ждал, стараясь походить на солдата. Еще не до конца стемнело, но без очков я плохо видел и поэтому не знал, разглядывают меня или нет. Я обрадовался, когда разговор подошел к концу. На пути к берегу мы должны были пересечь песчаную местность с зарослями кустарника. Казначей-монах был крепким высокорослым парнем; в руках он держал меч, и я уверен, что в случае необходимости он бросился бы на эти заросли с мечом наперевес. Возле каждого кустарника он принимал угрожающий вид. Но врага нигде не было видно. Мы переплыли реку в кожаных лодках. На противоположном берегу меня встречали родственники. Пришли также министры и духовные лица. Они выбрались из Норбулинки[318], спрятавшись в грузовике под брезентом. Нас ожидали около тридцати бойцов из Кхама...»[319].

Открыть невод и дать уйти Далай-ламе с его спутниками, даже предполагая их бегство в Индию, все это явилось уловкой Мао Цзэдуна, заключает Китайская молодежь [Чжунго циннянь бао], не утруждая себя разъяснением подоплеки события. Почему же отпустили далай-ламу, спросил я в ходе одной из поездок в Тибетский автономный район, будучи членом посланной туда в августе 1997 г. швейцарским Министерством иностранных дел инспекционной группы по правам человека, одного местного чиновника. Ответ был таким: «Если бы по вине китайской стороны с головы далай-ламы упал хотя бы один волос, столь нужное Китаю укрепление власти в Тибете надолго затормозилось бы». Если эти утверждения верны, они показывают, что и один оказавшийся в окружении человек может обладать такой духовной силой, которая делает беспомощной располагающую значительным материальным перевесом противную сторону, вынуждая ее отказаться от стратагемы 22.