БУДО И КУЛЬТУРА

Возможно, ли считать боевые искусства культурным явлением, вместо того чтобы принимать их как не более чем совокупность технических приемов кровавого боя? Есть ли в этом смысл? Эти вопросы время от времени задаются даже их поклонниками. Возникает своего рода противоречие. В определенной мере такой взгляд является правильным: каждая из изложенных выше концепций боевых искусств настолько отличается одна от другой по смыслу, что в конечном итоге противопоставляется одна другой, так как одна из них носит разрушительный, а другая созидательный характер.

Нельзя отвергать тот факт, что в боевом духе прослеживается сильная тенденция к предотвращению свободного развития культуры и более того – к ее открытому разрушению. В истории человечества многочисленные войны, в которых боевой дух приобретает первостепенное значение, явились причиной утери многих важных культурных ценностей, унаследованных от предыдущих поколений. Часто боевой дух пробуждал в человеке инстинкты фанатизма, приводя его к подавлению ростков культуры вследствие чрезмерного темперамента и самоотрицания, что в конечном итоге приводило к его собственной смерти. Эти два аспекта боевых искусств, безусловно, являются негативными.

С другой стороны, необходимо отметить, что это действительно часть культуры. В общем, и целом, культура в определенной мере является возвышенным стилем жизни или конкретным выражением духовной деятельности народа, распространяющимся на другие аспекты его жизнедеятельности, барометром, отражающим уровень его развития. Следовательно, культура носит исключительно созидательный характер и является противоположностью разрушению в любом его проявлении. Таково общепринятое определение данного понятия.

Также не следует забывать о том, что культура, подобно многим другим историческим явлениям, жизнедеятельности человека и самому человеку, является живой. То есть, единожды появившись на свет, культурное явление не только живет рядом с другими явлениями жизни, преображаясь и умирая подобно им, но и способно оказывать глубокое влияние на формирование других явлений, их развитие, изменение или исчезновение. Иногда депрессивное направление в культуре способно отрицательно влиять на другое явление, недавно зародившееся или существующее параллельно, одновременно отвергая свою истинную ценность и погружаясь в собственное упадничество. Зрелость культуры также требует определенных условий наступления и имеет временные пределы.

Ни одно живое существо не может жить само по себе. В понятие жизни автоматически закладывается постоянная частичная смерть самого индивида и его неизбежная зависимость от других. В это заключается парадокс, присущий органическим существам. Создание и развитие культуры также подпадает под действие этого закона.

Культура, как правило, процветает в период своей «юности», когда предшествующие стили отмирают вместе с дегенерировавшей и утратившей активность общественной системой; в этом случае она находится в тесной и адекватной связи с новыми социальными реалиями. Слово «адекватный» представляется слишком неопределенным, однако для формирования культуры необходимы определенные условия, отвечающие ей, другими словами, составляющие для нее «адекватный» субстрат. Тем не менее, это не исключает возникновение серьезных конфликтов между культурой и определенными социальными реалиями, также входящими в состав упомянутого субстрата. Общеизвестно, что блестящий расцвет эпохи Возрождения проходил на фоне более чем неспокойных социальных реалий того времени. Великая творческая плодотворность соседствовала со сверхъестественными разрушениями, определявшимися не только остаточными проявлениями прошедших времен и могущими служить хорошим доказательством большой жизненной силы, присущей той культуре.

Аналогичная картина неоднократно имела место в истории Японии. В конце XII века, вплоть до которого аристократическая культура на протяжении длительного времени переживала агонию вследствие чрезмерной наигранности и декадентской утонченности, японское общество, в конце концов, смогло выбраться из этого тупика при помощи грубого, но весьма реалистичного духа вновь образовавшегося класса Буши – самураев, которые полностью отвергли аристократизм, присущий предшествовавшей культуре. В данном случае возникла почти «физиологическая» необходимость такого возрождения. Естественно, что оно сопровождалось большими жертвами и разрушениями. В многочисленных лирических стихотворениях можно слышать грустный и прекрасный зов времени, слабый как вздох:

И мое покинутое сердце, что живет без чувств,

Услышать может грусть долины, где, внезапно взвившись,

Разлетаются в осеннем танце стаи листьев

Озеро волнуется. И хоть до конца разрушена столица,

Но кусты кизила так же в цвете,

Как и в прошлом.

Посмотрев вокруг, я не заметил

Ни цветов, ни разноцветных листьев;

Одинока хижина на пляже в полумраке осени.

В последнем стихотворении символически отражается падение утонченного аристократического общества и приход нового общества, грубого и воинственного. Таковы точки зрения старого класса. Однако взгляд нового класса очень отличается от изложенного выше, так как его интерес вызывали в основном реальные аспекты жизни, чем декоративные, и предпочтение отдавалось не красоте, а реалистичности.

Этот дух реализма и примитивная жизнестойкость самураев смешались с тяжелым социальным давлением, стимулированным двумя успешными нападениями на монголов и вновь пришедшей китайской культурой, в особенности с философией Дзен и определяемыми ею новыми тенденциями в искусстве. Все это породило необычность средневековой японской культуры, которую можно охарактеризовать словами «искусность» и «чистота»: от динамической и реалистической скульптуры до символизма, наиболее полно проявляющегося в садовом искусстве.

В этом возрождении, в этой искусности и очищении культуры ведущая роль принадлежала равнодушию, беззастенчивому рассмотрению предметов и проникновенному осознанию смерти. Люди жили в то время, когда смерть являлась чем-то столь обыденным, что возможность жить «сегодня представлялось почти благодатью. Это привело к исчезновению таких проявлений сентиментализма, как «цветы» или «грусть долины»; осталось только главное: принятие смерти и концентрация на жизни в настоящий момент. Культура перешагнула зов смерти и чудесным образом возродилась.

Смерть культуры на протяжении одного поколения или отдельного периода не означает полное исчезновение данной культуры. Многие великие культуры, существовавшие на протяжении длительного времени, переживая частичное или временное умирание в соответствии с особенностями каждого периода времени, в то же время никогда не теряли своей сути, поддерживая созидательную, творческую деятельность, подчас блистательную, иногда не очень, на протяжении всей истории своего существования. При столкновении таких культур с устойчивым застоем, в результате слияния с реальностью, или погружении их в хаос в результате их неконтролируемого и неуравновешенного развития начинается поиск примитивной формы с последующим возвращением к ней, что позволяет сохранить элементы, являющиеся изначальными для данной культуры. Можно признать существование закона, который можно назвать «самонаблюдение культуры».

Эта консервативная тенденция особенно сильно проявляется в восточной культуре и в частности в традиционной культуре Японии. Не случайно, при более пристальном рассмотрении вопроса с этой точки зрения можно заметить, что, несмотря на продолжение исторического развития, подчас весьма заметного, культура в целом является исключительно консервативной по отношению к самой себе и постоянно испытывает тенденцию к возвращению к истокам, считающимся основой каждого народа; в то же время цивилизация более или менее успешно эволюционирует, продвигаясь в будущее и безвозвратно отделяясь от прошлого. На мой взгляд, в этом заключается основное различие между культурой и цивилизацией; при этом нельзя забывать, что существует такая важная сторона культуры, как молодежная, женская или, что более серьезно, артистическая мода, или мода в искусстве, raison d’кtre (основу существования) которой составляет новизна, постоянное обновление.

Боевые искусства, получившие глубокое развитие в Европе, в особенности начиная с периода Возрождения, в виде различных техник ведения боя и быстро распространившиеся по всему миру, сопровождались и продолжают сопровождаться неустанным совершенствованием методов и орудий войны; они развиваются параллельно с наукой и промышленностью. Следовательно, можно отметить их тесную связь с образованием, носящим название «современной цивилизации». Однако в этом аспекте боевые искусства претерпели конструктивное (или деструктивное) «материальное» развитие, результатом которого стала их обвальная «механизация». В то же время, это привело к возникновению отдаления их от человека, которое усугубляется с каждым днем, принимая критические масштабы. В них не остается места для такого гуманного действия, как отражение внутреннего мира индивида. В этом заключается «цивилизованный» аспект боевых искусств.

В Азии существовала другая интерпретация боевых искусств. Разумеется, мы не пытаемся утверждать, что здесь не существовали описанные выше явления, однако на фоне их сравнительно слабо выраженного проявления интересно заметное развитие так называемых «культурных аспектов» боевых искусств в Азии и, особенно в Японии. Они в значительной степени определяются индивидуальным видением мира, что составляет живой контраст с их бесчеловечным и материальным развитием на Западе.

Человеческие чувства в данном случае предшествуют неизбежному акту жестокости, включающему борьбу и убийство или собственную смерть. В этом заключается причина, по которой боевые искусства трансформировались из чисто технических направлений в философию жизни, будо, представляющее собой не что иное, как те же боевые искусства со способностью к постоянной самокритике. В средневековой Японии боевые искусства наряду с другими областями культуры подверглись самоотрицанию. Самураи также следовали идее Дзен, согласно которой «…познание Истины означает познание самого себя. И познание самого себя означает самозабвение…» (Доген). Иными словами, объективизированное «я» прекращает свое существование; центральная часть сознания не может осознать сама себя. Единственным выходом является самозабвение. С целью избавления от эго, Правда, представляется как чудо, а процесс самопознания подавляется: настоящее эго, тихое и незаметное, идентифицируется с Не эго. Доген глубоко продвинулся в понимании того, что искомая «Правда», секрет жизни и смерти, суть всего существования, находится внутри себя, одновременно подавляя и поддерживая собственное эго. Основное внимание этих людей направлено внутрь, а не наружу, при этом не исключая упорных телесных тренировок. Они пошли по пути не создания нового, более мощного оружия, но усовершенствования уже существующих его видов (без изменения их основной формы), а также техники его применения до такой степени, что становится возможным отказ от самого оружия.

Прежде всего, они обратили внимание на последние слова приведенной цитаты Догена о самозабвении, так как основным камнем преткновения являлись как раз собственная устарелость и неопределенность, то есть, их собственное эго, ограничивавшее их свободу и разрушавшее результаты их деяний. Таким образом, истинное познание требует достижения описанного состояния «забвения», без которого данное познание невозможно. Приобретенное знание, каким бы глубоким оно не было, перед лицом новой реальности, новой неизвестности оказывается скудным и поверхностным. В самой приведенной фразе заключается описание постоянного само преодоления, смелого расставания со всем, что было и есть, чтобы начать все из ничего. Умереть, чтобы возродиться вновь и вновь – вот истина, понятая этими людьми. Они не избегали страданий и не пасовали перед трудностями.

Их постоянной целью являлось достижение идеального совершенства, то есть, полной свободы. В качестве типичных примеров можно привести удивительное развитие японского меча, простого, но очень глубоко продуманного, и усовершенствование техники владения им. Изготовление меча считалось высоко духовным действием. Работа мастера, изготовлявшего мечи (токё) по своей филигранности мало отличалась от скульптора, ваявшего буддистские статуи (бусши). Преодолев этап простой виртуозности, техника владения мечом значительно продвинулась в духовном направлении. Здесь также можно наблюдать трансформацию ценностей: от кровавого акта убийства до очищения собственной души. Встречи один на один с врагом и со смертью занимали их умы больше, чем удачный стратегический ход или эффективное построение солдат. Так начинался их поиск своего «я», смысла мира, жизни и смерти…, но в то же время оставалась гордость принятия своей судьбы в настоящей жизни в ожидании жизни будущей. Поэтому, им ничего не оставалось, кроме как тренироваться и выживать на свой страх и риск: напряженные и неустанные тренировки духа и тела, направленные на достижение сатори – определенного внутреннего скачка к конечной цели.

Объектом поиска становится уже не относительность, но абсолютность. Истинным противником является уже не себе подобный, но сама жизнь с ее двойственностью. Неизбежность столкновения с врагом из плоти и крови отступает на второй план. Его жизненное пространство также претерпевает изменения. Когда самурай «находится» в этом мире, его окружающее пространство должно быть полно мира, спокойствия и достоинства. Для человека, единожды победившего страх смерти, нападение теряет смысл. Тот, кто выбросил из своего сознания агрессию по отношению к другим и живет в поисках мира и гармонии с окружающим миром, уже не имеет причин бояться, кого бы то ни было. Существует известный эпизод: в середине XIII века, когда боец попытался убить дзен-монаха, известного под именем Мугаку-Соген, тот, глядя на занесенный над ним меч, сказал, спокойно улыбаясь: «О, какой красивый и дорогой меч – он разрежет весенний ветерок с быстротой молнии». Перед лицом такого спокойствия и умиротворенности солдат не смог опустить меч на монаха. Между легким ветерком, обдувавшим их, блеском меча, занесенного над головой монаха, и его веселой и лучезарной улыбкой установилась полная гармония, перед которой проявление агрессии со стороны солдата становилось чем-то абсолютно чужим, выходящим за рамки окружающего мира, и поэтому требовало удаления. Монах отождествлял себя со свободой весеннего ветерка и одновременно с блеском меча, который уже был для него не чем-то несущим угрозу, а всего лишь игривым спутником ветра, то есть, его самого. В этот момент мир Мугаку-Соген был наполнен абсолютным миром, в котором ничего не могло произойти. Можно даже сказать, что если бы меч по какой-либо причине опустился на его голову и убил его тело, с ним самим ничего бы не произошло. Солдат не в силах был бы нарушить абсолютный мир его мира. Для человека, превратившегося в ветер, смерти не существует. Пока есть ветер, он живет, а ветер появляется когда угодно и где угодно. Его мир расширился до пределов самой Вселенной; он сам стал ничем иным как Вселенной.

Эта история очень вдохновила воителей. Монах Мугаку-Соген, основатель дзен-храма Энкакудзи, преподал самураям урок и духовно закалил их в критический период японской истории (вторая половина XIII века).

Самурай – в данном случае это слово употребляется не как обозначение определенного общественного класса, но как идеальный прототип средневекового человека – принимает свою судьбу, состоящую в борьбе, несмотря на поиски абсолютного мира; он никогда не забывает тренироваться, совершенствуясь в технике ведения боя. Его путь лежит в поисках понимания жизни. Теперь его тренировки направлены на превращение меча в мостик между его душой и внешним миром. Его меч не хочет крови, но доминирует в окружающем его мире, являясь символом его души. Отсюда такое почтение к мечу как со стороны ремесленников, так и со стороны самураев. Пространство, окружающее идеального самурая, его микрокосмос полон жизненной силы и в то же время глубоко невозмутимо. Меч, уже не являясь простым орудием убийства, становится истинным выражением его души, совершенно объединяясь с ним, в то время как сам самурай находится в центре Вселенной, достигая полной гармонии с последней. Так отражается жизненная полнота пространства. Интенсивная жизнь, тихо кипящая внутри него, сообщается с вселенской жизнью, достигая своего апогея при полном внешнем спокойствии.

Пространство не является пустотой; оно наполнено жизненной силой и духом, исходящим от его хозяина. Более того, жизненное пространство самого человека и сам он дышат вместе с ней, расширяясь вслед за своими мыслями, подчас до размеров самой Вселенной, как в случае с Мугаку-Соген. Следовательно, она определяет структуру, характер, динамизм и облик пространства. При необходимости его пространство легко расширяется, вибрирует, электризуется, успокаивается, разрежается и становится прозрачным. Динамика пространства в некоторых случаях носит абсорбтивный, а в некоторых выместительный характер, отвечая на силу, действующую извне и достигая гармонии с ней. Для достижения полного владения пространством или, проще говоря, с целью превращения в само динамическое пространство, то есть, для того, чтобы жизнь вышла из состояния свернутости и напряженности и вернулась к первоначальной живости и летучести, полностью освобождаясь до полной потери плотского начала, а также для того, чтобы жизнь каждого в отдельности по достижении своей сокрытой глубины мгла объединиться с вселенской жизнью, самураи с нечеловеческим упорством тренировались не только в плане совершенствования техники боя, но и в медитации, концентрации, созерцании природы, то есть, совершенствовали свои тело и дух в целом, стремясь к наиболее полному слиянию и гармонии с окружающим миром. Их тело жестко подчинялось духу с целью его выживания и укрепления. Самураи никогда не относились к своему телу как к врагу, утверждая ценность жизни. В то же время физические занятия были направлены на укрепление духа и характера.

Желание подчиняться Природе и ее «духам» «ками» превалировало у них над желанием подчинить Природу себе; они стремились к полному слиянию с ней, направляя все свои усилия на превращение каждого действия в нечто «святое», составляющее «смысл» Природы. Для осуществления этих действий им потребовались специальные «святые» места, где возможно было слияние с «духом» этого места и последующая трансформация. Они были убеждены, что столь полная самоотдача Природе ни в коей мере не означала уничтожение собственной личности, но, напротив, ее освобождение, очищение и укрепление.

Различные виды культурной деятельности (литература, философия, религия и др.) выражались в произведениях культуры и искусства. Тем не менее, в случае будо этого вида материализации культуры не наблюдалось, за редким исключением, что, по-видимому, обусловлено собственно природой будо, отражающей аспекты жизни, наименее подверженные фиксированию или увековечению. Письменные секреты, носящие название макимоно, в основе своей являются краткими и передаются в устной форме только начинающим заниматься в той или иной школе. Опыт предыдущих поколений великолепно кристаллизовался в форме технических систем, великолепно отработанных и полных мудрости, передающихся непосредственно от человека к человеку. Помимо технических тонкостей и умственных действий, характерных для каждого случая в отдельности, действительную трудность представляет обобщение таких понятий как храбрость, возвышенность духа и ярость, которые, тем не менее, являются в определенной степени решающими факторами, подлежащими обязательному контролю, направлению и эффективному использованию.

Были сделаны попытки создания своего рода «безошибочной» науки, однако, основываясь не только на «духе геометрии» или на аналитическом разуме, составляющем основу каждой техники, но, прежде всего на интуиции, тонкой чувствительности и остроте чувств, она недалеко отошла от того, что Паскаль назвал «чувством вкуса». Их заслуга заключается в создании своего рода «частной науки», то есть, науки, не только не избегающей чувств, предчувствий, наличия или отсутствия желаний, ожиданий, надежд, удивления, личных предпочтений и вкусов, но фундаментально зависящей от них в отличие от других, официальных наук, не признающих данные понятия и полностью исключающие их. Подобно поэтам и артистам, самураи могли выражать в действии, имевшем конкретную и детализированную форму, ответы и чаяния души, на первый взгляд незначительные для их использования с целью установки объективного критерия для каждого критического момента, могущего провести сквозь навалившуюся горькую реальность. Они могли вырабатывать, сортировать и определять эти внутренние движения, исходившие из глубины личности каждого из них, столь же уверенно, как и мысли и умозаключения, обостряя внутреннее восприятие в большей степени, чем внешнее. Точность и сила их действий, достигших математической чистоты и отточенности, основывались не только на холодном аналитическом разуме и невозмутимости, но и на суждениях, носивших в целом субъективный характер, которые, тем не менее, оказывались безошибочными, так как являлись результатом длительных, серьезных и пристальных поисков полного слияния с Вселенной. И эта безошибочность чувств и интуиции, открывающих таинственный путь общения с Природой, до или мичи, превращаются в беспощадный вызов людям, наделенным упомянутым «чувством вкуса».

Подписи к фотографиям раздела:

1. Нитен (Мисауши Миямото) Зимородок на сухой ветке.

2. ЧьенгЮнг. Дракон (деталь).