ЧЕРТЫ ПОДЛИННИКА, СВЯЗАННЫЕ СО ВРЕМЕНЕМ ЕГО СОЗДАНИЯ, И ЗАДАЧИ ПЕРЕВОДА

Наряду с вопросом о сохранении национального своеобразия переводимого подлинника встает также вопрос о передаче его исторического колорита. Эпоха, когда создано литературное произведение, накладывает свой отпечаток на художественные образы и в плоскости их вещественного содержания, и в плоскости их языкового оформления.

Разумеется, научная и общественно-политическая литература тоже бывает отмечена печатью эпохи, но с точки зрения задач перевода, по сравнению с задачами перевода художественной литературы, это менее существенно: основа научной речи — логическая и терминологическая, практическая же необходимость в переводе старых научных трудов (произведений классиков науки XIX века и более ранних) возникает сравнительно редко; в тех же случаях, когда она возникает, язык переводов в связи с интересами наиболее полной и доступной передачи содержания, как правило, максимально приближается к современному, хотя и без излишней модернизации. Редким исключением из этого правила являются переводы старых — античных или средневековых — памятников научной мысли, точная передача которых требует особой манеры выражения — с применением некоторых более архаических синонимов и с отказом от некоторых специфически современных слов, в частности — терминов, что позволяет выделить характерные оттенки значения, подразумеваемые подлинником, и избежать опасности исторически неверного, т. е. слишком современного освещения текста. Удачным примером такого перевода может служить выпущенное Академией наук Узбекской ССР на русском языке издание трудов средневековых ученых Абу Али Ибн Сины (Авиценны) и Бируни1. Но и здесь переводчики не отказываются от некоторых современных слов (например, «режим»), если применение их не вызывает какого-либо противоречия или многозначности.

Что же касается художественной литературы, то постоянно переводятся произведения, созданные в самые различные периоды истории, т.е. в разной степени удаленные от нашего времени и написанные языком; который всегда в большей или меньшей, часто — очень значительной — мере отличается от современного языка данного народа, даже в пределах истории нового времени, не говоря уже о периодах более давних. При этом вопрос о передаче исторического колорита практически решается в связи с основной целью перевода — ознакомить современного читателя с литературным памятником, который в момент своего создания, т.е. для читателя своей эпохи, тоже был современным; такая цель предполагает использование в основном современного языка в переводе, хотя бы и с таким отбором словарных и грамматических элементов, которые в известных случаях позволяли бы соблюсти нужную историческую перспективу, наметить «дистанцию времени», отделяющую нас от времени создания подлинника.

Развитие разных языков происходило разными темпами, в зависимости от исторических условий жизни страны и народа. Это означает, что бессмысленно было бы говорить о каких-либо хронологических соответствиях в развитии разных языков: русский язык XVII века для нас архаичнее, чем для французского читателя язык того же века, потому что литературный русский язык именно за последние три столетия претерпел более существенные изменения, связанные, прежде всего, со сменой его базы (церковнославянской на разговорно-русскую).

Не случайно, что история перевода в России (в XIX-XX вв.) не знает примеров, когда бы произведения западноевропейской литературы XVI-XVIII вв. воссоздавались русским языком того же времени; это даже трудно было бы себе представить. Попытки же более строгого и настойчивого соблюдения исторической перспективы путем воссоздания исторической окраски языка делаются только с помощью языковых средств более поздних по сравнению с временем создания оригинала.

В качестве примера может быть назван выполненный А. А. Морозовым перевод романа немецкого автора XVII века Гриммельсгаузена «Симплициссимус»1. Стиль оригинала представляет собой чрезвычайно своеобразный, может быть даже уникальный сплав просторечных элементов языка с книжно-письменными, в том числе — архаическими как приметами «учености», нередко пародируемыми в тексте. При воспроизведении этого сплава по-русски переводчиком широко использованы и архаизмы, по большей части вполне понятные современному читателю, их сочетание с чертами просторечия воссоздает эффект оригинала.

Бесцельность поисков прямых исторических соответствий языку подлинника в деятельности советских переводчиков отнюдь не означает свободу переводить литературу прошлого с помощью специфически современного словаря и фразеологии. Использование хотя бы отдельных специфически современных элементов речи (в том числе слов, обозначающих реалии нашего времени и быта) неизбежно вступило бы в противоречие с временем и обстановкой действия, переносило бы его в наши дни и в быт, навязывало бы читателю ассоциации представлений, не согласующиеся ни с подлинником, ни с окружающим текстом перевода.

Переводы классических произведений западных литератур, появившиеся за последние полстолетия, дают не мало примеров отказа от модернизмов, и это служит основным средством (хотя бы и негативным) для воссоздания исторической перспективы. Вот отрывок из «Сентиментального путешествия» Лоренса Стерна в оригинале и в переводе А. А. Франковского:

Текст перевода состоит из самых распространенных слов, бытующих в современном русском языке, в близком соответствии с оригиналом Стерна, словарь которого в преобладающей своей части еще вполне жизнеспособен. В тексте перевода выделяется, как более старое, лишь слово «поношений» (живущее, однако, во фразеологическом сочетании «позор и поношение», которое, правда, применяется сейчас лишь иронически).

Приведу также следующий отрывок повествовательного характера из «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле (книга 3, гл. XXI) в переводе Н. М. Любимова:

«Нимало не медля они двинулись в путь и, войдя в жилище поэта, застали доброго старикана уже в агонии, хотя вид у него был жизнерадостный и смотрел он на вошедших открытым и ясным взором. Поздоровавшись с ним, Панург надел ему на безымянный палец левой руки, в виде дара от чистого сердца, золотой перстень с чудным- крупным восточным сапфиром; затем в подражание Сократу он подарил ему красивого белого петуха — петух тотчас же вскочил к больному на постель, поднял голову, превесело встрепенулся и весьма громко запел. После этого Панург в наиучтивейших выражениях попросил поэта высказать и изложить свое суждение касательно тех сомнений, какие вызывает его, Панурга,. намерение жениться»2.

Старофранцузский оригинал во многом непонятен современному французу, а в приведенном русском тексте нет ни одного сколько-нибудь неясного слова или словосочетания. Некоторые слова («взор», «наиучтивейшие»), правда, архаичны по сравнению с их употребительными сейчас синонимами (ср. «взгляд», «самые вежливые»), но применение их в этом переводе связано и с сочетаниями, в которых они здесь даны («ясным взором», «в наиучтивейших выражениях») и далее — с общим характером авторского повествования, выдержанного в книжно-письменной форме, порою и с известным налетом ученого педантизма, над которым Рабле тут же нередко и иронизирует. Последней особенности соответствует полутавтологическое парное сочетание глаголов «высказать и изложить».

Однако переводчики классических произведений не всегда ограничиваются одним только отказом от применения специфически современных слов и фразеологических оборотов. В той или иной мере они пользуются и архаизмами - словарными и синтаксическими (главным образом, инверсиями). Разумеется, привлечение таких языковых средств бывает оправдано и обосновано также степенью общестилистического соответствия подлиннику (если, например, архаизм перевода лучше, чем другое слово, передает вещественное содержание или иронический характер отрезка оригинала или его просторечную окраску или речевой стиль соответствующего места).

Другими словами принцип, который осуществляется в лучших отечественных переводах литературы прошлого — это воспроизведение не реального возраста языковых средств, используемых автором, а их стилистической роли.

Тем самым применение архаизмов может иметь более глубокие основания, чем просто стремление создать эффект «старинности». Так, в том же переводе Рабле умеренное употребление архаизмов, каждый из которых не поражает резкостью своей окраски (будь то отдельное знаменательное слово или служебное слово, или форма словорасположения), небезразлично с точки зрения образа персонажа, в речи которого он встречается, например, в речи монаха брата Жана, когда он рассуждает о «пушистых Котах», олицетворяющих жадное судейское сословие:

«Взявший взятку от взятки погибнет, и так оно всегда и бывает, — рассудил брат Жан. — Отцы нынешних Пушистых Котов сожрали тех добрых дворян, которые, как приличествовалоих званию, посвящали свой досуг соколиной и псовой охоте, дабы этими упражнениями подготовить и закалить себя на случай войны, ибо охота есть не что иное, как прообраз сражения, и Ксенофонт недаром говорил, что из охоты, как из троянского коня, вышли все доблестные полководцы. Я человек неученый, но мне так говорили, и я этому верю. Души этих самых дворян, как уверяет Цапцарап, после их смерти переселились в кабанов, оленей, косуль, цапель, куропаток, и других животных, коих они всю свою жизнь любили и искали»1.

«Неученость» и простой здравый смысл уживается в речах Жана с естественной для него, как для монаха, привычкой к книжным словам и оборотам, круг которых вообще и невелик (в пределах цитаты: «приличествовало», «дабы», «коих»), и на их фоне более четко выделяются черты иной стилистической окраски — обыденности и простоты («и так оно всегда и бывает»), и пародийность перелицовки евангельских речений («взявший взятку от взятки погибнет» — ср. «взявший меч от меча погибнет»).

В другой работе Н. М. Любимова — в переводе «Дон Кихота» Сервантеса — более широким использованием архаических средств (лексических и синтаксических) оттеняется образ Ламанчского рыцаря, как человека, внутренне живущего в фантастическом и старомодном мире рыцарских романов и противостоящего прозе современной действительности; этим же оттеняется и контраст с просторечием, пословицами, поговорками в репликах Санчо.

Только путем стилистических соответствий подлиннику, в сущности, и возможно воссоздание исторической перспективы и исторической окраски произведения, ибо стилистические средства непосредственно воплощают те образы, которые были специфичны для писателей определенной эпохи и их современников. Поэтому вопрос о передаче исторической окраски подлинника отнюдь не ограничивается одной какой-либо категорией языковых элементов (например, архаизмов), а захватывает целую систему стилистических средств. Понятие «исторической перспективы» или «дистанции времени» предполагает не только степень простой хронологической отдаленности классического произведения от нас, но и представление о месте, занимаемом им в литературе своего времени, о мировоззрении, идеологии и политической позиции автора в отношении к его современникам, о его эстетике.

Выдающиеся советские переводы иностранных классиков никогда не проходили мимо факта связи произведения с эпохой и мимо того места, какое ему принадлежит в литературе эпохи. При этом в них учитывалась и возможность применения таких элементов стиля, которые, имея архаический оттенок, не вызывали бы впечатления архаизации.

Не случайно, например, что в цитированных ранее переводах (под редакцией А. Франковского) «Робинзона Крузо» Дефо и «Путешествий Гулливера» Свифта, — произведений, полностью сохранивших свою живость, свою социальную остроту для читателя нашего времени — стиль несколько современнее и живее, чем в переводах «Тома Джонса» Филдинга или произведений Стерна, также выполненных А. Франковским. При всей значительности «Сентиментального путешествия» Стерна или «Тома Джонса» Филдинга, самая тематика этих произведений, ограниченная более узкими рамками, сдержанно ироническая (а не обличительная, как в «Путешествиях Гулливера») позиция автора обусловила и специфику стиля: мысли и наблюдения писателя, чувства и поступки его героев раскрываются здесь медленно и обстоятельно, в формах подчеркнуто-педантических, с оговорками по поводу каждого отступления. Отсюда большой удельный вес в переводе книг Стерна или Филдинга архаических черт в лексике и синтаксисе, обусловленных самим содержанием, и тем самым — оправданность этих средств. Сравним, например:

«Исследуйте свое сердце, любезный читатель, и скажите, согласны ли вы со мною или. нет. Если согласны, то на следующих страницах вы найдете примеры, поясняющие слова мои»1.

Если же применение архаизма не оправдано историческим своеобразием переводимого материала, а вызвано только пристрастием к старым, редким, вычурным словам, как к чему-то самодовлеющему, оно создает противоречие оригиналу, вызывает неверное представление о нем — случай, противоположный всем разобранным ранее. Так, поэт-символист Бальмонт, переводя Уолта Уитмена вводил в его стихи всякого рода поэтизмы и, в том числе, архаизмы. К. И. Чуковский замечает по этому поводу:

«Уитмен говорит, например грудь, Бальмонт переводит лоно. Уитмен говорит флаг. Бальмонт переводит стяг. Уитмен говорит поднимаю. Бальмонт переводит подьемлю. Бальмонту словно совестно, что Уитмен пишет так неказисто и грубо. Он норовит подсластить его стихи славянизмами»2.

Подобное употребление архаизмов, разумеется, резко искажает характер стиля подлинника, неверно освещает его содержание, его социальную направленность, вносит черты нарочитой возвышенности и торжественности там, где их нет на самом деле. Для переводческой практики русских символистов это вообще было не случайно. Архаизм в их руках, как показывает данный пример, становился средством борьбы (пусть и неосознанной) с несозвучным подлинником, средством приспособления его к собственной эстетике.

Перевод есть путь к объективному познанию подлинника, и если архаизм, неуместно примененный, искажает историческую перспективу, отдаляя от нас неархаический оригинал, то нарочито современное слово в переводе старого текста вызывает противоположную крайность, приводит к разнобою, нарушая впечатление известной временной отдаленности подлинника или вызывая противоречие между обстановкой действия и фоном произведения, с одной стороны, и стилем перевода — с другой,

Результаты такого разнобоя будут, разумеется, в разной степени ощутимыми — в зависимостиот характера и количества модернизирующих слов, их соотношения с контекстом и степени мотивированности.

Перевод «Исландских саг», выполненный небольшой группой авторитетных германистов3, чужд всякого налета архаизации, очень прост и экономен по подбору слов, и только иногда то или иное слово выделяется на общем фоне, как более современное, — например, в начале «Саги о Гуннлауге». После скупо намеченного сказочного зачина («Жил человек по имени Торстейн») и краткого рассказа о герое, его родителях и жене, отражающего архаичность представлений оригинала («Он не выделялся так ростом или силой, как его отец Эгиль, однако, он был превосходный человек и все его любили»), но не языка, начинается повествование о событиях:

«Рассказывают, что однажды летом в устье реки Гувы пришел с моря корабль. Хозяина корабля, норвежца родом, звали Бергфинн. Он был Человек богатый, пожилой и умный. Торстейн поехал к кораблю. Он всегда распоряжался там, где шел торг. Так вышло и на этот раз. Норвежцы искали себе пристанища, и Торстейн пригласил к себе хозяина корабля, так как тот попросился к нему. В продолжение зимы Бергфинн был неразговорчив, хотя Торстейн вел себя как гостеприимный хозяин. Норвежец очень интересовался с нами».

(Перевод М. И. Стеблин-Каменского)1

Степень разнобоя, создаваемого на фоне предыдущего повествования глаголом «интересовался», незначительна именно потому, что фон ничуть не архаичен, а выбор глагола мотивирован наиболее близким смысловым соответствием оригиналу.

Несколько сильнее степень модернизации в тексте «Русских повестей XV-XVI веков», переведенных Б. А. Лариным с древнерусского языка, — что зависит от большей частоты контрастирующих с основным фоном слов в отдельных местах повествования — например, в рассказе об осаде Константинополя и взятии его турками:

Этот перевод по самому своему замыслу, оговоренному и в предисловии от редактора, далек от стилизации, но специфически модернизирующая лексика (наподобие выделенных в примерах слов) все же очень немногочисленна, а главное — неслучайна и относительно оправдана (особенно в рассказе о военных действиях): переводчик стремился показать реальные исторические события с максимальной вещественной конкретностью, вызывающей ввод более новых военных терминов и несовместимой с условностью более поэтического, но расплывчатого изложения1.

И, наконец, в качестве примера злоупотребления модернизирующими средствами можно назвать перевод «Слова о полку Игореве», сделанный М. Тарловским. Самое заглавие уже «осовременено»: «Речь о конном походе Игоря», а первые строки перевода таковы:

Товарищи, старую быль взворошить

Не стоит ли нам для почина,

Чтоб Игорев конный марш изложить,

Рейд Святославова сына?

Мы слогом теперешним речь начнем,

На происшедшее глянув:

Певцу не к лицу изжитый прием,

Ветхий обычай Боянов2.

В этом духе выдержан весь перевод. Такие слова, как «рейд», «марш», применяемые в качестве военных терминов новейшего времени, всякого рода бытовые вульгаризмы (вроде словечка «шмяк») или фамильярно-обиходные слова (вроде «вояка»), обильно рассеянные по всему дальнейшему тексту, резчайшим образом противоречат содержанию «Слова» и выпадают из его стиля. В результате — не столько перевод, сколько эксперимент, более чем спорный.

Последний пример, в качестве доказательства от противного, подчеркивает, насколько важен при переводе произведений литературы прошлого (в особенности, далекого прошлого) отказ от специфических модернизмов словаря и фразеологии. Главное же в том, что передача исторической окраски и создание исторической перспективы, соответствующей оригиналу, предполагает определенную систему обоснованного отбора языковых элементов. А возможность выполнения этой задачи зависит не от хронологической соизмеримости словарных, фразеологических и грамматических средств двух разных языков, а от соотносительности и соответственности стилистических функций, выполняемых в двух языках элементами, как одинаковых, так и разных формальных категорий.

Что же касается различных стилистических тенденций и принципов, применяемых при переводе отдаленных по времени произведений, то, как показывает материал, это могут быть 1) использование архаизирующих средств языка — художественно мотивированное или немотивированное; 2) модернизация—придание тексту или отдельным его местам современной окраски, мотивированное или немотивированное; 3) нейтрализация исторического колорита, ослабление связанных с ним черт, мотивируемое тем, что оригинал был современен своей эпохе, и, наконец, 4) то или иное сочетание этих тенденций. Тот факт, что эти тенденции или принципы сосуществуют и могут даже сочетаться в пределах одного перевода, зависит от двойной соотнесенности, в которой и для обычного читателя, и для филолога-исследователя находится литературное произведение более или менее отдаленного прошлого, т. е. соотнесенности его с языком того времени, когда оно возникло, с языком, современным нынешнему читателю.

Проблеме перевода произведений, созданных в отдаленном прошлом, была посвящена специальная работа — кандидатская диссертация С. Д. Жордания «Проблема архаизмов в связи с переводом средневекового эпоса (на материале переводов «Витязя в тигровой шкуре» и «Слова о полку Игореве» на английский язык)», М., 1970), написанная под руководством Л. С. Бархударова. На основе анализа обширного материала, в первую очередь, языковых образов «Витязя» и «Слова» — метафор, гипербол, эпитетов и пр. и их переводов на английский язык, выполненных разными переводчиками, автор исследования приходит к выводу о том, что аргументы против употребления архаизмов в тексте перевода не имеют под собой почвы. Опыт перевода народно-эпических повествований на современный английский язык показывает, что в целом, несмотря на определенную долю модернизации подлинников переводчиками, существующие переводы сохраняют идейную и художественную окраску древнего произведения, причем архаичный стилистический слой (лексические и грамматические архаизмы), являясь неотъемлемой частью богатства лексико-грамматической системы языка, несет наиболее важную функциональную нагрузку при воссоздании в переводе исторического колорита древних памятников.

От вопроса о переводе литературных произведений прошлого, естественно, отграничивается вопрос о переводе произведений (современных или классических), где авторами сознательно применены архаизмы, являющиеся таковыми по отношению к языку их времени. Воспроизведение таких архаизмов в соответствии с их функциями (создание исторического колорита, повышение эмоционально-стилистического тона или внесение иронической окраски, нередко — по контрасту — присущей архаизму), вполне закономерно входит в таких случаях в задачу перевода. Так, например, обстоит дело при переводе романа В. Гюго «Собор Парижской богоматери», действие которого происходит в средние века, при переводе «Легенды об Уленшпигеле» Шарля де Костера — произведения, написанного во второй половине XIX века о событиях XVI столетия, или при переводе «Петра I» A. H. Толстого.