МЕРРИЛИ И ДЕТСКАЯ КОЛЯСКА

Дом мисс Винтер стоял на отшибе, а его обитатели вели замкнутый образ жизни, и потому я была удивлена, когда через несколько дней после моего появления в этих стенах услышала звук подъезжающего к главному входу автомобиля. Из окна библиотеки я разглядела только открывшуюся черную дверцу и фигуру высокого темноволосого мужчины, который поднялся на крыльцо и исчез из поля моего зрения. Коротко тренькнул дверной звонок.

Я повстречала его на следующий день. После прогулки по саду я приближалась к дому со стороны главного входа, когда позади меня раздался характерный шорох катящихся по гравию автомобильных шин. Я остановилась в нескольких шагах от крыльца, на открытом месте. Упустить меня из виду было сложно, однако люди чаще всего видят лишь то, что заранее ожидают увидеть. Если же кто-то ожидает увидеть пустое место, ему это, как правило, удается. Подъехавший к дому человек меня не заметил.

Облик его был суров и мрачен. Тяжелые надбровные дуги отбрасывали тень на глаза, тогда как видимая часть лица сохраняла каменную неподвижность. Он прихватил из машины свой саквояж, захлопнул дверцу, поднялся на крыльцо и позвонил.

Я услышала, как открылась дверь, и человек исчез внутри дома. Ни он, ни Джудит при этом не произнесли ни слова.

Позднее в тот день мисс Винтер рассказала мне историю о Меррили и детской коляске.

***

Подрастая, близняшки совершали все более дальние походы по окрестностям. Они обследовали все строения и сады в соседней деревне и на отдельных фермах, расположенных на землях Анджелфилдов. Такие понятия, как «границы дозволенного» и «частная собственность», для них попросту не существовали. Встретив на пути забор, они перелезали через него и продолжали идти напрямик. Забираясь в чужой двор, они не удосуживались хотя бы притворить за собой ворота или калитку. Они открывали двери черного хода, если те оказывались незапертыми – в большинстве случав так оно и было, поскольку люди в Анджелфилде редко пользуются замками, – и проникали в дома. Полакомившись тем, что находили в буфете, они могли часок вздремнуть на хозяйских постелях, если чувствовали себя уставшими, а затем удалялись, прихватив кастрюли и ложки, чтобы потом триумфальным посудным громом распугивать на полях птиц.

Семьи местных арендаторов были встревожены и растеряны, ибо в каждом подобном случае находились свидетели, примерно в то же самое время видевшие девочек-близнецов вдали от места преступления, если не обеих сразу, то хотя бы одну из них или, по крайней мере, кого-то очень на них похожего. В этой связи припоминались давние истории о привидениях. Всякий старинный дом имеет свои легенды и своих призраков. Само по себе внешнее сходство девочек уже отдавало чем-то сверхъестественным. Все соглашались: с ними что-то неладно. То ли из-за близнецов, то ли еще по какой причине, но местные жители – не только дет», но и взрослые – побаивались старой господской усадьбы и предпочитали держаться от нее подальше.

Но в конце концов ущерб, наносимый набегами близнецов, оказался сильнее страха перед привидениями. Особенно рассержены были жены фермеров, которые несколько раз заставали девочек на месте преступления и, разумеется, поднимали скандал. Они громко кричали, надувая красные щеки и выплевывая потоки слов с удивительной скоростью и энергией, – все это удивляло и очень смешило близнецов. Женщины не понимали причину их смеха, расценивая его как издевательство, и ярились пуще прежнего. Какое-то время девочки наблюдали за этим спектаклем, а когда он им надоедал, поворачивались и шли прочь.

Вечером, по возвращении мужей с полевых работ, жены рассказывали о случившемся и призывали их что-нибудь предпринять, на что мужья резонно замечали: «Не забывай, ведь это господские дети». В ответ раздавалось: «Господские они там или нет, но никому не дозволено этак вот безобразить без стыда и всякого удержу! Наглых девок надобно приструнить!» Мужчины молча склоняли головы над своими тарелками, жевали мясо с картошкой и покачивали головами, чем все обычно и завершалось.

Вплоть до истории с детской коляской.

Жила в деревне молодая женщина по имени Мэри Джемсон. Она была супругой Фреда Джемсона, батрачившего на соседней ферме. Они только недавно поженились и жили в доме родителей Фреда. До замужества женщина именовалась Мэри Ли, чем объясняется прозвище, данное ей близнецами, как известно общавшимися на своем собственном языке. Они называли ее Меррили, и это имя очень ей подходило*. Нередко она перед концом рабочего дня выходила в поле навстречу мужу, и они присаживались под изгородью, где Фред выкуривал сигарету. Это был рослый мужчина с каштановыми волосами и большими ногами; сидя под изгородью, он обнимал жену за талию, щекотал и теребил, всячески стараясь ее рассмешить. Она изо всех сил старалась не смеяться, чтобы его поддразнить, но смех распирал ее изнутри, и в конце концов она не могла его сдержать.

></emphasis> * Merrily (англ.) – букв.: весело, оживленно.

Не будь этого смеха, она мало чем отличалась бы от прочих деревенских женщин. Ее довольно светлые волосы имели грязновато-серый оттенок, не позволявший причислить ее к настоящим блондинкам; у нее были круглые щеки, слишком массивный подбородок и слишком маленькие глаза. Но у нее был и совершенно особенный смех – столь красивый и мелодичный, что при его звуках вы невольно начинали воспринимать эту женщину не посредством зрения, а прежде всего на слух, и тогда она совершенно преображалась. Все грубые и невыразительные черты ее лица куда-то исчезали, а в их отсутствие вы видели только ее рот: полные вишневые губы, два ряда ровных белых зубов – никто другой в Анджелфилде не мог похвалиться такими зубами – и маленький, розовый, как у котенка, язык. Главным же был сам звук: прекрасная музыка смеха, струившаяся из ее горла, как бьет из глубин земли чистый прохладный родник. Так звучит сама радость. Из-за этого смеха Фред на ней и женился. Когда она смеялась, голос его теплел, и он раз за разом целовал жену в шею, при этом повторяя ее имя. Колебания воздуха от его голоса щекотали ей кожу, опять вызывая смех, и она смеялась, смеялась, смеялась…

Зимой, когда близняшки большую часть времени проводили у себя в усадьбе, Меррили разрешилась от бремени. С наступлением теплых весенних дней ее часто можно было застать во дворе дома развешивающей на солнце очередную партию выстиранного детского белья. Позади нее красовалась черная детская коляска фабричного производства. Бог знает откуда она взялась – подобные вещи не были в ходу у деревенских жителей. Наверняка эта коляска прошла через множество рук, прежде чем семья приобрела ее по дешевке (при том что вид она имела недешевый), дабы тем самым подчеркнуть значимость рождения первенца. Как бы то ни было, Меррили, вешая в ряд пеленки, ползунки и распашонки, заливисто вторила весеннему пению птиц, и песня ее была обращена непосредственно к расчудесной коляске. Конструкцию последней отличали высокие серебристые колеса, из-за чего создавалось ощущение легкости и скорости, нехарактерное для большинства детских колясок.

Сразу за их двором начиналось поле, отделенное от него Живой изгородью. Меррили и не подозревала, что с той стороны на ее коляску уже нацелились четыре зеленых глаза.

С младенцами стирке не видно конца, а Меррили была любящей и заботливой матерью. В течение дня она чуть ли не каждые пять минут появлялась во дворе, снимая сухое белье и вешая мокрое на его место. А находясь в доме, она из кухонного окна, перед которым стоял таз для стирки, приглядывала за коляской, гревшейся в лучах солнца. При этом она все время что-нибудь напевала.

Но Меррили была не одинока в своей нежной привязанности к коляске. Это ее чувство разделяли Аделина и Эммелина.

И вот как-то раз Меррили вышла во двор с корзиной белья и обнаружила, что коляски нет на обычном месте. Она встала как громом пораженная. Рот ее широко открылся, а корзина выпала из рук и закатилась в клумбу, развесив часть своего содержимого на стеблях желтофиолей. Вместо того чтобы сразу же заглянуть за забор или обыскать заросли ежевики, Меррили продолжала стоять, очумело поворачивая голову влево-вправо, влево-вправо, как будто отказываясь верить собственным глазам, а тем временем внутри нее нарастал панический страх, который наконец вырвался наружу и пронзительным воплем вознесся к голубым небесам.

Мистер Гриффин, копавшийся в своем огороде через три дома от Джемсонов, разогнул спину и подошел вплотную к межевому заборчику. В соседнем доме матушка Стоукс оставила недомытой посуду и вышла на заднее крыльцо. Они недоуменно уставились на Меррили, словно не веря, что их вечно смеющаяся соседка способна издать столь невероятный звук. Меррили в свою очередь смотрела на них безумным взглядом и не могла произнести ни слова, как будто крик унес с собой и весь ее запас слов.

В конце концов она все-таки выдавила из себя фразу:

– Мой малыш пропал.

Услышав эти слова, соседи тотчас перешли к активным действиям. Мистер Гриффин в мгновение ока перепрыгнул один за другим три забора, взял Меррили за руку и повлек ее в обход дома, вопрошая: «Пропал? Как пропал? Куда пропал?» Матушка Стоукс исчезла с заднего крыльца и секунду спустя объявилась на улице, оглашая ее призывами о помощи.

И вот уже раздался многоголосый гул:

– Что такое? Что случилось?

– Похищен! Прямо со двора! В детской коляске!

– Вы двое давайте в ту сторону, а мы пойдем туда!

– Кто-нибудь сбегайте за ее мужем!

На улице перед домом Джемсонов собралась возбужденная толпа.

А на задворках деревни все было тихо. Высохшее белье Меррили покачивалось на ветру, лопата мистера Гриффина безмятежно торчала из наполовину вскопанной грядки, счастливая Эммелина пыталась на ходу погладить блестящие спицы, а Аделина пинала ее по рукам, одновременно толкая вперед коляску.

Они уже придумали этой вещи название. Она называлась «вуум».

Катить детскую коляску по бездорожью было не таким уж простым делом. Во-первых, их добыча оказалась гораздо тяжелее, чем они изначально думали, а во-вторых, земля вдоль поля имела заметный уклон, и коляска шла с боковым креном. Они могли бы двигаться по ровному полю, но его совсем недавно вспахали, и на колеса налипала земля. Вдобавок ко всему побеги чертополоха и ежевики то и дело застревали в спицах. Удивительно, как они вообще умудрились протащить коляску более двадцати шагов. Но девочки были здесь в своей стихии. Налегая на ручку, они совсем не ощущали усталости. Их пальцы кровоточили, израненные чертополохом, который приходилось вытаскивать из колес, но мало-помалу дело продвигалось, а Эммелина еще и успевала тайком от сестры погладить и даже поцеловать их новую игрушку.

Наконец поля были пройдены и вдали показался их дом. Однако, вместо того чтобы направиться в ту сторону, девочки свернули к холмам на краю оленьего парка. Они задумали игру. Все с той же неослабевающей энергией они вкатили коляску по самому длинному склону и остановились на вершине холма. Здесь они извлекли младенца и положили его"на землю, а в освобожденный экипаж забралась Аделина. С побледневшим лицом, прижав колени к подбородку и уцепившись руками за края кузова, она взглядом подала сигнал сестре. Та крепко уперлась ногами и что было сил толкнула коляску, направляя ее вниз по склону.

Сперва она катилась медленно. Земля была неровной, да и уклон на вершине холма еще только намечался. Но постепенно скорость возрастала. Сверкая на солнце спицами, «экипаж» разгонялся все больше и больше, пока спицы не превратились в сплошные серебряные круги, а затем и эти круги сменило нечто смутно-расплывчатое. Крутизна склона увеличивалась; коляска подпрыгивала на ухабах, качаясь из стороны в сторону и рискуя вот-вот опрокинуться.

В воздухе повис высокий нескончаемый звук:

– Аааааааааааааааааааааа!

Это кричала от восторга Аделина, сотрясаясь всем телом внутри летящего вниз снаряда.

Дальше случилось то, что должно было случиться.

Одно из колес зацепило выступавший из земли камень. Брызнули искры от спиц и металлического обода, и коляска продолжила движение по воздуху, на лету переворачиваясь колесами вверх. Она описала изящную дугу на фоне чистого голубого неба, но земля вздыбилась ей навстречу и яростно ухватила свое. Раздался противный брякающе-хрустящий звук, и, когда эхо от восторженного вопля Аделины угасло среди холмов, вдруг стало очень тихо.

Эммелина бегом спустилась по склону. Одно из двух задранных кверху колес было сплющено восьмеркой и косо сидело на оси; второе медленно вращалось, теряя остатки инерции.

Из смятого кузова высовывалась тонкая белая рука, лежавшая на каменистой земле под каким-то неестественным углом. На ладони были видны фиолетовые ежевичные пятна и ссадины от чертополоха.

Эммелина присела на корточки и заглянула внутрь коляски. Там было темно.

Но через миг в этой темноте вспыхнули два зеленых огонька.

– Вуум! – сказала она и улыбнулась.

Игра окончилась. Пора было возвращаться домой.

***

За исключением собственно рассказов, мисс Винтер мало что говорила во время наших встреч. В первые дни я, входя в библиотеку, интересовалась: «Как вы себя чувствуете?» – получая один и тот же ответ: «Плохо. А вы?» – причем произносилось это с раздражением, словно я ляпнула какую-то несусветную глупость. На ее встречный вопрос я не отвечала, да она и не ждала ответа, и вскоре обмен дежурными любезностями прекратился. Ровно за минуту до назначенного времени я бочком проскальзывала в дверь, занимала свое место на стуле по другую сторону от камина и доставала из сумки блокнот. После этого она без каких-либо предваряющих слов продолжала свой рассказ с того места, где остановилась накануне. Длительность интервью не была четко регламентирована. Иногда мисс Винтер доводила повествование до конца очередного эпизода, произносила четко обозначенную голосом финальную фразу и замолкала. Наступавшая затем тишина была столь же недвусмысленна, как пустое пространство внизу страницы по окончании главы. Я делала последние пометки в блокноте, закрывала его и, собрав свои принадлежности, удалялась. В иных случаях она обрывала рассказ внезапно, на середине сцены, а порой и на середине предложения, и я, вопросительно подняв глаза, видела ее бледное лицо, застывшее в мучительной попытке превозмочь боль. «Могу я чем-нибудь помочь?» – спросила я, когда это случилось впервые, но она лишь прикрыла глаза и жестом велела мне уйти. Когда она закончила историю о Меррили и детской коляске, я убрала карандаш и блокнот в сумку и, вставая, сказала:

– Я должна буду уехать на несколько дней.

– Нет! – резко прозвучало в ответ.

– Боюсь, мне все же придется. Изначально я рассчитывала пробыть у вас совсем недолго, а задержалась уже больше чем на неделю. У меня с собой мало личных вещей.

– Морис отвезет вас в город, и вы купите там все, что хотите.

– Еще мне нужны мои книги…

Она молча указала на ряды книжных шкафов за моей спиной.

Я отрицательно покачала головой.

– Извините, но мне действительно необходимо отлучиться.

Мисс Ли, вы, должно быть, полагаете, что у нас с вами в запасе целая вечность. Возможно, для вас это и так, но мое время на вес золота. Я не желаю больше слышать ни о каких отъездах. Вопрос исчерпан.

Я закусила губу, чуть было не поддавшись этому жесткому натиску, но быстро овладела собой.

– Вы помните нашу договоренность? Три правдивых ответа? Я хочу кое-что уточнить.

Она заколебалась.

– Вы мне не верите?

Я предпочла не развивать эту тему.

– Три факта, которые могут быть подтверждены документально. Вы дали мне слово.

Она сжала губы в гневной гримасе, но все же пошла на попятную:

– Вы можете уехать в понедельник. На три дня. Но не больше. Морис отвезет вас на станцию.

Я дописала историю о Меррили и детской коляске до середины, когда в дверь постучали. Это меня удивило, поскольку до ужина было еще далеко, а Джудит прежде ни разу не появлялась во внеурочное время, прерывая мои занятия.

– Вы не могли бы заглянуть в гостиную? – попросила она. – Там сейчас доктор Клифтон. Он хотел с вами поговорить.

Когда я вошла в гостиную, мне навстречу поднялся из кресла мужчина, которого я ранее уже видела приезжающим в этот дом. Я не слишком расположена к рукопожатиям при знакомстве и потому не огорчилась, заметив, что он также решил воздержаться от церемоний. Однако это создало паузу, затруднившую начало разговора.

– Вы биограф мисс Винтер, насколько я понимаю? – сказал он наконец.

– В этом я не уверена.

– Не уверены?

– Если она рассказывает мне правду, значит, я ее биограф. В противном случае я что-то вроде секретарши.

– М-да… – Он помедлил. – А разве это имеет значение?

– Для кого?

– Для вас.

Я и сама этого не знала, но, поскольку вопрос вряд ли относился к делу, по которому мы встретились, решила на него не отвечать.

– А вы, насколько я понимаю, врач мисс Винтер?

– Совершенно верно.

– Вы хотели меня видеть?

– Собственно говоря, это мисс Винтер пожелала, чтобы я с вами встретился. Она хотела удостовериться, что вы не питаете иллюзий относительно состояния ее здоровья.

– Понимаю.

Далее последовало сухое и четкое изложение фактов. Он назвал мне болезнь, которая ее сейчас убивала, перечислил основные симптомы и болевые ощущения, уточнил периоды суток, в которые лекарства действуют на нее эффективнее или, напротив, слабее. Он упомянул и о других заболеваниях мисс Винтер, каждое из которых также было смертельным, однако вышеназванная болезнь далеко их опередила в своем разрушительном действии. Говоря о дальнейшем течении болезни, он отметил, что сейчас желательно как можно медленнее наращивать дозы лекарств, чтобы, по его словам, «не исчерпать резерв увеличения до того, как это станет действительно необходимым».

– Сколько ей осталось? – спросила я, когда он закончил.

– Я не могу сказать точно. Другой человек на ее месте уже был бы мертв. Мисс Винтер сделана из прочного материала. А с тех пор, как здесь появились вы… – Он запнулся, как человек, чуть было не проговорившийся.

– С тех пор, как здесь появилась я?..

Доктор посмотрел на меня с сомнением, но затем все же решился:

– С тех пор как здесь появились вы, ее самочувствие несколько улучшилось. Она считает, что рассказывание историй действует на нее как анестетик.

Я не знала, что на это сказать, а доктор между тем продолжил:

– Насколько я понимаю, вы намерены уехать по своим делам…

– Так вот почему она просила вас со мной поговорить?

– Она только просила объяснить вам, что времени остается немного.

– Можете ей передать, что я это поняла.

Наша беседа закончилась. Доктор открыл передо мной дверь гостиной и, когда я проходила мимо, неожиданно заговорщицки прошептал:

– Тринадцатая сказка?.. Я так полагаю…

И на доселе невозмутимом лице промелькнуло выражение, изобличившее в нем одну из жертв «читательской лихорадки».

– Мне об этом ничего не известно, – сказала я. – Но в любом случае я не вправе делиться с вами такими сведениями.

Его загоревшиеся было глаза сразу погасли, уголок рта нервически дернулся.

– До свидания, мисс Ли.

– До свидания, доктор.