ЭКСТРАВЕРТИРОВДННЫЙ ТИП

Общая установка сознания. Как известно, каждый ориентируется на данные, которые ему доставляет внешний мир; но мы видим, что это может происходить более или менее решающим образом. Один, вследствие того что на улице холодно, считает необходимым надеть пальто, другой находит это излишним для целей своего закалива­ния; один восхищается новым тенором потому, что все им восхища­ются, другой не восхищается им не потому, что он ему. не нравится, а потому, что он держится мнения, что то, чем все восхищаются, дале­ко еще не достойно удивления; один подчиняется данным отношени­ям, потому что, как показывает опыт, ничто другое невозможно, дру­гой же убежден, что если уже тысячу раз случилось так, то в тысяча первый раз может произойти иначе и по-новому, .и т. д. Первый ориентируется на данные внешние факты, второй остается при мнении, которое становится между ним и объективно данным. Когда ориентировка на объект и на объективно данные перевешивает до гого, что наиболее частые и главнейшие решения и поступки обуслов­лены не субъективными взглядами, а объективными отношениями, то

говорят об экстравертированной установке. Если это бывает/ по­стоянно, то говорят об экстравертированном типе. Когда/кто-нибудь так мыслит, чувствует и поступает, одним словом, так живет, как это непосредственно соответствует объективном от­ношениям и их требованиям в хорошем и плохом смысле, то он экстравертированный. Он живет так, что объект, как детермини­рующая величина, явным образом играет в его сознании/большую роль, чем его субъективное мнение. Конечно, он имеет субъективные взгляды, но их детерминирующая сила меньше, чем снАа внешних объективных условий. (...) /

Своей нормальности экстравертированный тип обязан, с одной стороны, тем обстоятельствам, что он относительно бе4 трений при­меняется к данным отношениям и естественно не имеет других претен­зий, кроме выполнения объективно данных возможностей, напри­мер, избрать профессию, которая в данном месте и в данное время представляет многообещающие возможности, или делать или произ­водить то, в чем в данный момент нуждается окружающая среда и чего она ждет от него, или воздерживаться от всяких нововведе­ний, если только они уже сами собой не напрашиваются, или как-нибудь иначе превзойти ожидания окружающего. Но, с другой сторо­ны, его нормальность основана еще на том важном обстоятельстве, что экстравертированный считается с реальностью своих субъектив­ных потребностей и нужд. Его слабый пункт заключается именно в том, что тенденция его типа в такой мере направлена во вне, что из всех субъективных фактов даже наиболее связанный с чувствами, а именно телесное здоровье, как слишком мало объективный, как слишком мало «внешний», недостаточно принимается в соображение, так что необходимое для физического благосостояния удовлетворе­ние элементарных потребностей более не имеет места. Вследствие этого страдает тело, не говоря уже о душе. Экстравертированный обычно мало замечает это последнее обстоятельство, но оно тем за­метнее для близких, окружающих его домашних. Потеря равно­весия становится для него чувствительной лишь тогда, когда появля­ются ненормальные телесные ощущения. (...)

Слишком экстравертированная установка может в такой степени не считаться с субъектом, что последний может быть весь принесен в жертву так называемым объективным требованиям, например, постоянному увеличению предприятия только потому, что имеются заказы и что необходимо выполнить представляющиеся возмож­ности. (...)

Установка бессознательного. (...) Я мыслю себе отношение бес­сознательного к сознательному как компенсаторное. (...)

Установка бессознательного для действительного дополнения со­знательной экстравертированной установки имеет свойство интровер-тирующего характера. Она концентрирует энергию на субъективном моменте, т. е. на всех потребностях и побуждениях, которые подав­лены или вытеснены слишком экстравертированной сознательной установкой. Легко понять, ... что ориентировка на объект и на объек­тивно данное насилует множество субъективных побуждений, мне-

ний, желаний и необходимостей и лишает их той энергии, которая естественно должна принадлежать им. (...) Эти тенденции (мысли, желания, аффекты, потребности, чувствования и т. д.) принимают, соответственно степени их вытеснения, регрессивный характер, т. е., чем менее они осознаны, тем более они становятся инфантиль­ными и архаическими. Сознательная установка... оставляет им лишь ту энергию, которую она не может отнять. (...) Таким образом, у каждой подавленной тенденции в конце концов остается значи­тельная доля энергии, которая соответствует силе инстинкта; эта тенденция сохраняет свою действительность, хотя бы она стала бессознательной благодаря лишению энергии. Чем полнее созна­тельная экстравертированная установка, тем инфантильнее и архаич­нее бессознательная установка. Грубый, сильно превосходящий дет­ский и граничащий со злодейским эгоизм иногда характеризует бессознательную установку. (...)

Тот факт, что установка бессознательного компенсирует уста­новку сознания, обыкновенно выражается в психическом равнове­сии. Нормальная экстравертированная установка еще не означает, конечно, что индивидуум всегда и повсюду поступает по экстравер­тированной схеме. При всех обстоятельствах у того же индивидуума могут наблюдаться психические процессы, в которых является вопрос о механизме интроверсии. Экстравертированным мы называем только тот habitus, в котором механизм экстраверсии перевешивает. В этом случае наиболее дифференцированная функция постоянно подверга­ется экстравертированию, в то время как менее дифференцированные функции находятся в интровертированном употреблении, т. е. более полноценная функция наиболее осознана и подлежит контролю сознания и сознательного намерения, в то время как менее дифферен­цированные функции также и менее осознаны, resp. частью бессозна­тельны и в гораздо меньшей степени подчинены сознательной во­ле. (...) Классическим примером этого является экстравертирован­ный эмоциональный тип, который пользуется прекрасными отноше­ниями с окружающими его, но которому иногда случается высказы­вать суждения беспримерной бестактности. Эти суждения происходят из его малодифференцированного и малосознательного мышления, которое лишь частично находится под его контролем и к тому же недостаточно обусловлено объектом и поэтому может действовать, совершенно ни с чем не считаясь. (...)

Эмоции. Эмоции в экстравертированной установке ориенти­руются на объективно данное, т. е. объект является необходимым определителем рода чувствования. Они находятся в согласии с объективными ценностями. Кому знакомы эмоции только как субъек­тивные состояния, тот не поймет непосредственно сущности экстра-вертированного чувствования, так как экстравертированное чувство­вание, насколько могло, освободилось от субъективного фактора и тем всецело подчинилось влиянию объекта. Даже там, где оно кажет­ся независимым от качества конкретного объекта, оно все-таки на­ходится во власти традиционной или какой-либо иной имеющей об­щее значение оценки. Я могу чувствовать, что меня влечет к преди-

кату «красивый» или «хороший» не потому, что я из субъективного эмоционального переживания нахожу объект «красивым» или «хо­рошим», но потому, что подходит назвать его «красивым» или «хоро­шим»; и именно подходит постольку, поскольку противоположное суждение в той или иной мере нарушает общее положение эмоций. При таком применяющемся эмоциональном суждении дело идет вовсе не о симуляции или о лжи, но об акте приспособления. Так, напри­мер, картину можно назвать красивой, потому что вообще предпола­гается, что, вися в салоне, подписанная известным художником картина красива, или потому, что предикат «безобразный» может огорчить семью счастливого обладателя, или потому, что среди посе­тителей имеется намерение создать приятную эмоциональную атмо­сферу, для чего необходимо, чтобы все казалось приятным. Такие эмоции направлены согласно объективным определителям. Они, как таковые, подлинны и выражают всю наличную эмоциональную функцию. Точно так же, как экстравертированное мышление осво­бождается, насколько возможно, от субъективных влияний, экстра­вертированное чувствование должно пройти известный процесс диф­ференциации, пока оно не избавится от всякой субъективной при­меси. Полученные через эмоциональный акт оценки соответствуют или непосредственно объективной ценности, или по крайней мере некоторым традиционным и повсюду распространенным мерилам ценности. Именно этому роду чувствований нужно приписать то, что столько людей посещают театры, или концерты, или церковь с правильно отмеренными позитивными эмоциями. Ему также обязаны своим существованием моды и, что гораздо более ценно, положи­тельная и широко распространенная помощь социальным, филантро­пическим и прочим культурным предприятиям. В этих вещах экстра­вертированное чувствование проявляет себя как творческий фактор. Без этих эмоций немыслимо, например, хорошее и гармоническое общество. В этом отношении экстравертированное чувствование на­столько же благодетельная и разумно действующая сила, как и экстравертированное мышление. Это благотворное влияние, однако, утрачивается всякий раз, как объект приобретает чрезмерное влия­ние. Именно в таком случае слишком сильно экстравертированное чувствование уводит личность в объект, т. е. объект ассимилирует личность, вследствие чего теряется личный характер эмоции, который составляет ее наиболее привлекательную черту. Именно благодаря 'этому чувствование становится холодным, объективным и незаслу­живающим доверия. В нем обнаруживаются скрытые намерения, во всяком случае оно вызывает такие подозрения у беспристрастного наблюдателя. Оно более не производит приятного и освежающего впечатления, которое всегда сопровождает подлинные эмоции, но чувствуется поза или комедиантство, когда эгоцентрические намере­ния еще, может быть, совершенно бессознательны. Такое преувели­ченно экстравертированное чувствование хотя и оправдывает эсте­тические переживания, но перестает говорить сердцу, а говорит толь­ко чувству или, что еще хуже, рассудку. Оно может эстети­чески оправдать положение, но ограничивается этим и за пределы

этого не выходит. Оно стало бесплодным. Если этот процесс идет вперед, то развивается замечательно противоречивая диссоциация чувствования: оно подчиняет себе каждый объект, эмоционально его оценивая, и завязываются многочисленные отношения, которые внутренне противоречат друг другу. Так как это не было бы возмож­но, если бы имелся хоть сколько-нибудь выраженный субъект, то последние остатки действительно личной точки зрения подавляются. Субъект в такой степени поглощается отдельными эмоциональными процессами, что наблюдатель получает впечатление, как будто имеет­ся только процесс чувствования, а субъекта чувствования нет. Чувст­вование в этом состоянии совершенно теряет свою первоначальную человеческую теплоту, оно производит впечатление позы, легко­мыслия, ненадежности и в худших случаях впечатление истери­ческого.

Экстравертированный эмоциональный тип. Так как эмоциональ­ное переживание бесспорно есть более явное свойство женской психо­логии, чем мышление, то самые выраженные эмоциональные типы находятся среди женского пола. Когда экстравертированное чувство­вание обладает первенством, то мы говорим об экстравертирован-ном эмоциональном типе. Примеры, которые при упоминании этого типа встают передо мной, касаются почти исключительно женщин. Женщина этого рода живет под руководством своих эмоций. Ее эмо­ции, вследствие ее воспитания, развились в приспособленную и подвергнутую контролю сознания функцию. В случаях, которые не являются крайними, эмоции имеют личный характер, хотя субъектив­ное уже в значительной степени подавлено. Личность кажется поэто­му приспособленной к объективным отношениям. Эмоции соответ­ствуют объективным положениям и общепринятым ценностям. Это сказывается особенно ясно в так называемом выборе объекта любви: любят «подходящего» человека, а не кого-нибудь другого;

он подходит не потому, что он вполне соответствует субъективной скрытой сущности женщины — об этом она по большей части ничего не знает — но потому, что он по своему званию, возрасту, состоянию, величине и почтенности своей семьи соответствует всем разумным требованиям. Такую формулировку как ироническую и унижающую можно было бы, конечно, отвергнуть, если бы я не был вполне уверен, что чувство любви у такой женщины вполне соответствует ее выбору. Это не умственное хитросплетение, а истина. Такие разумные браки существуют без числа, и они далеко не самые худшие. Такие жены хорошие подруги своим мужьям и хорошие матери, поскольку их мужья или дети обладают обычной для страны психической консти­туцией. «Правильно» чувствовать можно только тогда, когда ничто другое не мешает эмоциям. Ничто, однако, так сильно не мешает чувствованию, как мышление. Отсюда совершенно понятно, что мыш­ление у этого типа подавляется насколько возможно. Это не должно значить, что такая женщина вообще не думает, напротив, она думает, може'1 быть, очень много и очень умно, но ее мышление никогда не бывает sui generis, но всегда является эпиметической прибавкой к ее эмоциям. То, что она не может чувствовать, она также не может

сознательно думать. «Ведь я не могу думать того, чего я не чувст­вую», — сказали мне однажды раздраженным тоном в подобном случае. Поскольку позволяют эмоции, она может очень хорошо ду. мать, но каждое самое логическое заключение, которое могло бы помешать чувствованию, a limine отвергается. О нем просто не ду­мают. И, таким образом, ценят и любят все, что считается хоро­шим, согласно объективной оценке, все прочее, как кажется, просто существует само по себе, вне ее. Но эта картина меняется, когда значение объекта достигает еще более высокой степени. Как я уже объяснил выше, тогда происходит такая ассимиляция субъекта в объекте, что субъект чувствования более или менее исчезает. Чувст­вование теряет личный характер, оно становится чувствованием в себе и получается впечатление, будто личность полностью растворя ется во всякой эмоции. Но так как в жизни постоянно сменяются ситуации, которые дают место различным или друг другу противо­речащим эмоциональным тонам, то личность растворяется в таком же количестве различных эмоций. Один раз становятся одним, а другой раз чем-то совершенно другим — по-видимости; потому что в дейст­вительности подобное многообразие личности невозможно. Основа личности остается все-таки идентичной самой себе и становится по­этому в явную оппозицию к меняющимся эмоциональным состояниям. Вследствие этого наблюдатель более не воспринимает выставлен­ную напоказ эмоцию как личное выражение чувствующего, но ско­рее как изменение личности, т. е. каприз. Смотря по степени диссоциа­ции между личностью и временным эмоциональным состоянием, более или менее проявляются признаки несовместимости с самим собою, т. е. первоначально компенсирующая установка бессозна­тельного становится в явную оппозицию. Это сказывается прежде всего в преувеличенном выражении эмоций, например, в громких и навязчивых эмоциональных предикатах, которые, однако, нисколько не заслуживают доверия. Они звучат пусто и не убеждают. Они, на­против, заставляют уже допустить возможность, что этим слишком сильно компенсируется какое-то противодействие и что поэтому такое эмоциональное суждение могло бы означать и нечто совсем иное. А немного позже оно означает и другое. Ситуация должна только не­много измениться для того, чтобы тотчас вызвать противоположную оценку того же самого объекта. Результатом такого опыта является то, что наблюдатель не может принять всерьез ни одно ни другое суждение. Он начинает сохранять за собою свое собственное суждение. Но так как для этого типа особенно важно установить интенсивное эмоциональное общение с окружающим, то нужны двойные усилия, чтобы преодолеть сдержанность окружающих. Это ухудшает положение в направлении circulus vitiosus. Чем сильнее ставится ударение на эмоциональном отношении к объекту, тем сильнее выступает на поверхность бессознательная оппозиция. .

Мы уже видели, что экстравертированный эмоциональный тип в большинстве случаев подавляет свое мышление, так как мышлению наиболее свойственно мешать эмоциям. На этом основании и мышле­ние, когда оно стремится к сколько-нибудь чистым результатам,

.почти всегда исключает чувствование, потому что ничто так не способно по'мешать мышлению и извратить его, как эмоциональная оценка. Поэтому мышление экстравертированного эмоционального типа, поскольку оно является самостоятельной функцией, подавлено. Как я уже упоминал, оно подавлено не вполне, но лишь в той сте­пени, в какой его неумолимая логика вынуждает к заключениям, не ! подходящим для эмоций. Но оно допускается как слуга эмоций, или, лучше сказать, их раб. Его позвоночный столб сломан, оно не может происходить самостоятельно, совершаться согласно своим собствен­ным законам. Но так как все-таки существуют логика и неумолимо правильные заключения, то они где-то и происходят, но только вне сознания, а именно в бессознательном. Поэтому бессознатель­ным содержанием этого типа является прежде всего своеобразное мышление. Это мышление инфантильно, архаично и негативно. Пока сознательное чувствование проявляет личный характер или, другими словами, пока личность не поглощается отдельными эмо­циональными состояниями, бессознательное мышление действует компенсирующе. Но когда личность диссоциируется и растворяется в отдельных друг другу противоречащих эмоциональных-состояниях, то идентичность личности теряется, субъект становится бессозна­тельным. Так как субъект входит в бессознательное, он ассоциируется с бессознательным мышлением и иногда придает этим бессозна­тельному мышлению сознательность. Чем сильнее сознательное эмоциональное отношение и чем более поэтому оно обезличивает чувствование, тем сильнее также бессознательная оппозиция. Это выражается в том, что как раз вокруг наиболее ценимого объекта со­бираются бессознательные мысли, которые безжалостной критикой лишают этот объект его ценности. Мышление в стиле «ничто иное как» здесь как раз на месте, потому что оно разрушает превосходство прикованных к объекту эмоций. Бессознательное мышление высту­пает на поверхность в форме причуд, часто навязчивого свойства, общий характер которых всегда негативный и обесценивающий. Поэтому у женщин этого типа бывают моменты, когда худиие мысли прикрепляются как раз к тому объекту, который чувс.-вование ценит выше всего. Негативное мышление пользуется всякими инфан­тильными предрассудками или сравнениями, которые способна по­ставить под сомнение эмоциональную оценку, и привлекает все примитивные инстинкты, чтобы быть в состоянии объяснить эмо­ции как «ничто иное как». Скорее в качестве стороннего замечания я здесь упомяну о том, что таким же образом привлекается коллек­тивное бессознательное, совокупность первоначальных картин, из обработки которых является возможность возрождения установки на другом основании.

Главной формой невроза этого типа является истерия с ее характерным инфантильно-сексуальным бессознательным миром представлений, (.л.)

ИНТРОВЕРТИРОВАННЫИ ТИП

Общая установка сознания.... Интровертированный тип отлича­ется от экстравертированного тем, что он преимущественно ориенти­руется не на объект и объективно данное как экстравертирован-ный тип, но на субъективные факторы. (...)

Интровертированное сознание, хотя видит внешние условия, но решающими избирает субъективные определители. (...) Я считаю, что тот взгляд, согласно которому... можно было бы назвать эту установ­ку... эгоцентрической, субъективистической или эгоистической, в своем принципе вводит в заблуждение и лишает это понятие цен­ности. Он соответствует предубеждению в пользу экстравертирован-ной установки против сущности интровертированного. Никогда не следует забывать — экстравертированный образ мышления забывает это слишком легко, — что всякое восприятие и познание обуслов­лено не только объективно, но и субъективно. (...) Субъективный фактор есть нечто так же непреклонно данное, как протяженность моря и радиус земли. В этом отношении субъективному фактору принадлежит вся важность мироопределяющей величины, которую никогда и нигде нельзя сбросить со счета. Он является другим миро­вым законом, и кто на нем основывается, основывается с такой же достоверностью, с такой же твердостью и действительностью, как тот, кто ссылается на объект. Но как объект и объективно данное никогда не остается одним и тем же, так как он подвержен тлению и случайности, так и субъективный фактор подлежит измен­чивости и индивидуальной случайности. И поэтому его ценность толь­ко относительна. Чрезмерное развитие интровертированной точки зрения в сознании ведет не'к лучшему и более верному применению субъективного фактора, но к искусственному субъективированию сознания, которому нельзя не сделать упрека в том, что оно «только субъективно». (...)

Установка бессознательного. Преимущественное положение субъ­ективного фактора в сознании означает неполноценность объектив­ного фактора. Объект не имеет того значения, которое ему в действи­тельности надлежит иметь. Как в экстравертированной установке он играет слишком большую роль, так в интровертированной установке он имеет слишком мало значения. (...) Но если сознатель­ная личность стремится придать себе значение субъекта, то естествен­ным образом, как компенсация, происходит бессознательное укреп­ление влияния объекта. Это изменение проявляется в том, что на иногда просто судорожное усилие обеспечить превосходство созна­тельной личности объект и объективно данное оказывают чрезвычай­но сильное влияние, которое тем более непреодолимо, что оно овладе­вает индивидуумом бессознательно и благодаря этому навязываются сознанию без всякого противодействия. (...) Чем больше созна­тельная личность старается обеспечить себе всяческую свободу, не­зависимость, свободу от обязанностей и превосходство, тем более попадает она в рабство объективно данного. Свобода духа привязы­вается на цепь постыдной финансовой зависимостью, независи-

мость поступков время от времени совершает робкое отступление перед общественным мнением, моральное превосходство попадает в трясину неполноценных отношений, стремление к господству кончает­ся грустной тоскою по любви. (...) Вследствие этого сознательная личность еще более старается отделить и преодолеть объект. В конце концов сознательная личность окружает себя формальной системой предохранительных мер (как это верно изобразил Адлер), которые стараются оправдать по крайней мере призрак превосходства. Этим, однако, интровертированный вполне отделяет себя от объекта и совершенно изводит себя, с одной стороны, мерами защиты, а с другой — бесплодными попытками импонировать объекту и отстоять себя. Но эти старания всегда пресекаются преодолевающими впе­чатлениями, которые он получает от объекта. Против его воли объект постоянно ему импонирует, он вызывает у него неприятнейшие и продолжительнейшие аффекты и преследует его шаг за шагом. Ему всегда необходима огромная внутренняя работа для того, чтобы уметь «себя сдерживать». (...)

Так как его сознательное отношение к объекту относительно подавлено, то оно идет через бессознательное, где оно наделяется качествами бессознательного. Эти качества, прежде всего, инфан­тильно-архаичны. Вследствие этого его отношение к объекту стано­вится примитивным... . Именно тогда кажется, что объект обладает магической силой. Посторонние, новые объекты возбуждают страх и недоверие, как будто они скрывают неведомые опасности. (...)

Эмоции. Интровертированное чувствование определяется глав­ным образом субъективным фактором. Это означает для эмоциональ­ного суждения настолько же существенное различие от экстраверти­рованного чувствования, как интроверсия мышления от экстравер­сии. Без сомнения интеллектуальное изложение или даже приблизи­тельное описание интровертированного эмоционального процесса относится к самым трудным вещам, хотя своеобразная сущность этого чувствования неизбежно бросается в глаза, если только вообще на него обращают внимание. Так как это чувствование подчиняется главным образом субъективным предварительным условиям и объект имеет для него второстепенное значение, то оно проявляется значи­тельно меньше и обычно превратно понимается. Это чувствование, которое, по-видимому, лишает объект его значения, поэтому проявля­ется по большей части негативно. Существование негативных эмо­ций можно открыть, так сказать, только косвенным образом. Они стараются не приспособиться к объективному, но поставить себя выше его, так как они стараются осуществить лежащие в их основе образы. Они поэтому всегда стремятся к образу, которого в действи­тельности нельзя найти и который в известной мере им являлся раньше. Они, видимо, скользят мимо объекта, который никогда не подходит для их цели, не обращая на него внимание. Они стремятся к внутренней интенсивности, для которой объекты являются только возбудителем. О глубине этих эмоций можно только догадываться, но ясно понять ее нельзя. Они делают человека молчаливым и трудно доступным, так как они свертываются, подобно мимозе, перед гру-

бостью объекта, чтобы заполнить глубину субъекта. Для защиты они выдвигают негативные эмоциональные суждения и проявляют под­черкнутое равнодушие.

Первоначальные образы, как известно, являются настолько же идеями, как и эмоциями. Поэтому и основные идеи, как бог, свобода и бессмертие, являются в такой же мере эмоциональными цен­ностями, насколько они имеют значение как идеи. Поэтому все то, что было сказано об интровертированном мышлении, можно пере­нести и на интровертированное чувствование, только здесь прочувст-вуется все то, что там продумывалось. Но тот факт, что мысли обычно могут быть выражены более понятно, чем эмоции, обусловливает при этом чувствовании необходимость необычной словесной или худо­жественной способности выражения, для того чтобы только прибли­зительно внешне выразить или передать его богатство. Если субъек­тивное мышление вследствие своей безотносительности лишь с тру­дом может вызвать адекватное понимание, то может быть еще в боль­шей мере это имеет значение для субъективного чувствования. Чтобы сообщиться другому, оно должно найти внешнюю форму, которая способна, с одной стороны, соответственно выразить субъек­тивное чувствование, а с другой — так передать его ближнему, чтобы в нем возник параллельный процесс. Вследствие относи­тельно большого внутреннего (как и внешнего) сходства людей этот эффект может быть достигнут, хотя чрезвычайно трудно найти соответствующую эмоциям форму, пока именно чувствование в действительности ориентируется главным образом на сокровищ­ницу первоначальных образов. Если же благодаря эгоцентрич-ности оно становится поддельным, то оно теряет симпатичность, так как в этом случае оно занимается преимущественно сознатель­ной личностью. Тогда оно неизбежно производит впечатление сенти­ментального самолюбия, желания заинтересовать собою и даже бо­лезненного самолюбования. Так же как субъективированное сознание интровертированного мыслителя стремится к абстракции абстрак­ций и этим достигает только высочайшей интенсивности пустого в себе мыслительного процесса, так и эгоцентрическое чувствование углубляется до бессодержательной страстности, которая чувствует только самое себя. Эта ступень является мистически-экстатической и подготовляет переход к подавленным чувствованием экстравертиро-ванным функциям. Так же интровертированному мышлению противо­полагается примитивное чувствование, которому объекты навязы­ваются магической силой, так против интровертированного чувство­вания выступает примитивное мышление, которое находит себе выражение в конкретизме и рабском подчинении факта,м. Чувство­вание все более эмансипируется от отношения к объекту и создает себе только субъективно связанную свободу действия и совести, кото­рая в данном случае расходится со всем обычно принятым. Но тем более бессознательное мышление попадает во власть объективного.

Интровертированный эмоциональный тип. Преобладание интро­вертированного чувствования я нашел главным образом среди жен-

щин. Пословица «Тихая вода — глубока» касается этих женщин. Они по большей части молчаливы, трудно доступны, непонятны, часто скрываются за детской или банальной маской, часто также бывают меланхолического темперамента. Они не блистают и не выдвигаются вперед. Так как они руководятся преимущественно своими субъек­тивно ориентированными эмоциями, то их истинные мотивы остаются по большей части скрытыми. Внешне они гармонически ничем не выделяются, проявляют приятное спокойствие, симпатический парал­лелизм, который не хочет принуждать другого, влиять на него или даже воспитывать и изменить его. Если эта внешняя сторона не­сколько более выражена, jo появляется легкий оттенок индифферент­ности и холодности, который может усилиться до равнодушия к благополучию и несчастию другого. Тогда ясно чувствуется, как эмоции отворачиваются от объекта. У нормального типа этот случай, конечно, бывает только тогда, когда объект каким-нибудь образом слишком сильно воздействует. Гармоническая параллельность эмо­ций поэтому имеет место лишь до тех пор, пока объект при сред­нем состоянии эмоций двигается по своему собственному пути и не старается пересечь путь эмоций. Настоящие эмоции объекта не сопро­вождаются, а смягчаются и сдерживаются, или лучше сказать «охлаждаются» негативным эмоциональным суждением. Хотя всегда имеется готовность к спокойному и гармоничному протеканию рядом друг с другом, но по отношению к чужому объекту проявляется не любезность, не теплая предупредительность, но кажущееся индиффе­рентным, холодное до пренебрежения, отношение. Иногда начинают чувствовать ненужность собственного существования. По отношению к тому, в чем имеется порыв, энтузиазм, этот тип соблюдает сначала благожелательный нейтралитет, иногда с легким оттенком превосходства и критики, которые действуют расхолаживающе на впечатлительный объект. Но агрессивная эмоция может быть резко отражена с убийственной холодностью, если только случайно она не овладевает индивидуумом через бессознательное, т. е., другими сло­вами, оживляет какой-нибудь первоначальный эмоциональный образ и тем захватывает в нем чувствование этого типа. В этом случае такая женщина почувствует просто мгновенный паралич, которому в дальнейшем будет оказано тем более сильное противодействие, поражающее объект в самое уязвимое место. Отношение к объекту по возможности сохраняется в спокойном и безопасном среднем состоянии эмоций, между упорным сдерживанием страсти и ее без­граничностью. Выражение эмоций поэтому остается умеренным, и объект всегда чувствует свою недооценку, если он ее сознает. Это, конечно, случается не всегда, так как недостаточность очень часто остается неосознанной, но зато со временем, вследствие бессозна­тельных притязаний эмоций, развиваются симптомы, которые при­нуждают к усиленному вниманию. Так как этот тип по большей части холоден и сдержан, то поверхностное суждение легко отказывает ему во всякой эмоции. Но это в основе ложно, так как эмоции хотя не экстенсивны, но интенсивны. Они развиваются в глубину. В то время, например, как экстенсивное чувство сострадания выражается в

надлежащем месте словами и поступками и тотчас может снова освободиться от этого впечатления, интенсивное сострадание замы­кается перед всяким выражением и достигает болезненной глубины которая объемлет бедствие мира и потому немеег..Быть может, оно внезапно проявится в избытке и приведет к изумляющему поступку, так сказать, героического характера, к которому,'однако, ни объект, ни субъект не могут найти правильного отношения Внешне слепому глазу экстравертированного это сострадание кажется холодностью, так как оно не совершает ничего ощутимого, а в невидимые силы экстравертированное сознание не может верить. Это недоразумение является характерным событием в жизни этого типа и обычно учиты­вается как важный аргумент против всякого глубокого эмоциональ­ного отношения к объекту. Но о том, что составляет действительный предмет этого чувствования, даже нормальный тип может только догадываться. Перед самим собою он выражает свою цель и свое содержание, быть может, в скрытой и боязливо хранимой от глаз профана религиозности, или в такой же не вызывающей изумления поэтической форме, не без тайного честолюбивого стремления осу­ществить этим превосходство над объектом. Женщины, которые имеют детей, вкладывают в них много от этого, тайно внушая им свою страстность.

Хотя у нормального типа указанная тенденция — явно и открыто поставить скрытую эмоцию выше объекта или насильно навязать ее ему — не играет роли помехи и никогда не ведет к серьезной попытке в этом направлении, но все-таки кое что от этого просачива­ется в личном действии на объект, в форме часто с трудом определяе­мого доминирующего влияния. Оно ощущается как угнетающее или удушающее чувство, которое отдаляет окружающее. Благодаря это­му этот тцп приобретает известную, таинственную силу, которая может в высокой степени очаровать именно экстравертированного человека, потому что она затрагивает его бессознательное. Эта сила проистекает из прочувствованных бессознательных образов, но легко переносится с бессознательного на сознательную личность, благодаря чему влияние искажается в смысле личной тирании. Но когда бессознательный субъект идентифицируется с сознательной личностью, то и таинственная сила интенсивных эмоций превращает­ся в банальное и высокомерное стремление к господству, в суетность и тираническое самодурство. Отсюда происходит тип женщины, ко­торая известна с невыгодной стороны своим мнительным честолюби­ем и своей злобной жестокостью. Но такое направление ведет к неврозу.

Пока сознательная личность чувствует себя ниже высоты бес­сознательного субъекта, и эмоции заключают в себе более высокое и более могущественное, чем сознательная личность, — тип явля­ется нормальным. Бессознательное мышление хотя архаично, но компенсирует, оказывая помощь уменьшением случайных попыток возвысить сознательную личность в субъект.'Но если все-таки, благо­даря полному подавлению смягчающего влияния бессознательного мышления, это случается, то бессознательное мышление становится в

2SO

оппозицию и проецируется в объекты. Благодаря этому ставший эго­центричным субъект начинает чувствовать силу и значение лишенно­го ценности объекта. Сознание начинает чувствовать «что думают другие». Конечно, другие думают всевозможные низости, замышляют зло, тайно травят и интригуют и т. д. Субъект должен это предупре­дить тем, что он сам заранее начинает интриговать и подозревать, выведывать и комбинировать. Над ним приобретают влияние слухи, и нужно употребить судорожные усилия, чтобы угрожающее под­чинение превратить по возможности в превосходство. Появляются бесконечные соперничества и в этих ожесточенных схватках не только не страшатся всякого плохого и низкого средства, но и добродетель употребляется во зло, лишь бы только сыграть козырем. Такое развитие ведет к истощению. Форма невроза менее истерична, чем неврастенична, у женщин часто с сильным участием соматиче­ских состояний, например, анемии с последующими состояниями.

Ганнушкин Петр Борисович (24 фев­раля 1875—23 февраля 1933) — рус­ский, советский психиатр. Окончил ме­дицинский факультет Московского уни­верситета (1898), ученик С. С. Корсако­ва и В. П. Сербского. Профессор кафед­ры психиатрии и директор психиатри­ческой клиники Московского универси­тета (с 1918), 1 Московского медицин­ского института (с 1930). П. Б. Ганнушкин является одним из основоположников советской психиат­рии, создателем оригинальной концеп­ции малой психиатрии — учения о психопатиях. Монография П. Б. Ган-нушкина «Клиника психопатий. Их

статика, динамика и систематика» (М. 1933) содержит яркое и детальное описание существенных особенностей основных типов патологических харак­теров. Утверждая, что клиническое ис­следование и лечение больных психопа­тией должно происходить в единстве с изучением их конкретной социаль­ной среды, П. Б. Ганнушкин уделял большое внимание профилактике пси­хических заболеваний, организации системы внебольничной психиатриче­ской помощи.

Сочинения: Избранные труды. М., 1964.

77. Б. Ганнушкин [особенности эмоцио­нально-волевой сферы ПРИ ПСИХОПАТИЯХ']

группа циклоидов

Конституционально-депрессивные. В чи­стом виде эта группа немногочисленна. Дело идет о лицах с постоянно пониженным настроением. Картина мира как будто покрыта для них траурным флером, жизнь кажется бессмысленной, во всем они отыскивают только мрачные стороны. Это прирожденные пессимисты. Всякое радостное событие сейчас же отравляется для них мыслью о непрочности радости, от будущего они не ждут ничего, кроме не­счастья и трудностей, прошлое же доставляет только угрызения совести по поводу действительных или мнимых ошибок, сделанных ими. Они чрезвычайно чувствительны ко всяким неприятностям, иной раз очень остро реагируют на них, а кроме того, какое-то неопре­деленное чувство тяжести на сердце, сопровождаемое тревожным ожиданием несчастья, преследует постоянно многих из них. Другие

' Ганнушкин П. Б. Клиника психопатий. Их статика, динамика,-систе­матика. М., 1933, с. 15—50.

2S2

никак не могут отделаться от уверенности в своей собственной винов­ности, окрашивающей для них чрезвычайно тяжелым чувством вос­поминания о самых обычных поступках юности. Соответственно этому им часто кажется, что окружающие относятся к ним с презре­нием, смотрят на них свысока. Это заставляет их сторониться других людей, замыкаться в себе. Иной раз они настолько погружаются в свои самобичевания, что совсем перестают интересоваться окружаю­щей действительностью, делаются к ней равнодушными и безраз­личными. Вечно угрюмые, мрачные, недовольные и малоразговор­чивые, они невольно отталкивают от себя даже сочувствующих им лиц. Однако за этой угрюмой оболочкой обычно теплится боль­шая доброта, отзывчивость и способность понимать душевные движе­ния других людей; в тесном кругу близких, окруженные атмосферой сочувствия и любви, они проясняются: делаются веселыми, приветли­выми, разговорчивыми, даже шутниками и юмористами, для того, однако, чтобы, едва проводив своих гостей или оставив веселое общество, снова приняться за мучительное копание в своих душев­ных ранах. Во внешних их проявлениях, в движениях, в мимике боль­шей частью видны следы какого-то заторможения: опущенные черты лица, бессильно повисшие руки, медленная походка, скупые, вялые жесты, — от всего этого так и веет безнадежным унынием. Какая бы то ни была работа, деятельность по большей части им неприятна, и они скоро от нее утомляются. Кроме того, в сделанном они заме­чают преимущественно ошибки, а в том, что предстоит — столько трудностей, что в предвидении их невольно опускаются руки. К то­му же большинство из них обычно неспособно к продолжительному волевому напряжению и легко впадает в отчаяние. Все это делает их крайне нерешительными и неспособными ни к какой действенной инициативе. (...)

У некоторых из описываемых нами людей внутренняя угнетен­ность и заторможение до некоторой степени компенсируются вовне волевым напряжением, чрезвычайно трудно, однако, им дающимся:

нередко можно видеть, как в минуту усталости или ослабления воли у них спадает надетая на их действительное «я» маска, обнажая под­линное их лицо, — и место веселого балагура занимает полный безнадежного внутреннего отчаяния вялый меланхолик.

Часто такого рода лица уже в детстве обращают на себя внима­ние своей задумчивостью, боязливостью, плаксивостью и каприз­ностью. Чаще, однако, периодом, когда выявляются особенно ярко черты конституциональной депрессии, бывает возраст полового со­зревания, когда у казавшихся раньше совершенно нормальными подростков начинается сдвиг в настроении: до того — веселые, общи­тельные, живые, они начинают ощущать тяжелый внутренний раз­лад, появляются мысли о бесцельности существования, тоскливое настроение и все другие перечисленные выше особенности, чтобы с тех пор, то усиливаясь, то ослабевая, сопровождать больного уже до старости, когда они или постепенно смягчаются, или же, наоборот, усиливаются до того, что принимают явно психотические формы. Не­редко жизненный путь этих психопатов преждевременно обрывается

самоубийством, к которому они словно готовы в любую минуту жизни. Наконец, в ряде случаев на описанном основном фоне от времени до времени развиваются психотические вспышки: или мани­акальные или депрессивные. (...)

Конституционально-возбужденные. Эта группа психопатов представляет полярную противоположность толь­ко что описанной. Одной из самых интересных ее особенностей является то обстоятельство, что представители ее в нерезко выражен­ных случаях практически считаются вполне здоровыми и действи­тельно вряд ли могут быть причислены к людям, доставляющим страдания себе или обществу. Крепелин описывает их как блестя­щих, но большей частью неравномерно одаренных субъектов, кото­рые изумляют окружающих гибкостью и многосторонностью своей психики, богатством мыслей, часто художественной одаренностью, душевной добротой и отзывчивостью, а главное, всегда веселым настроением. Это люди, быстро откликающиеся на все новое, энергич­ные и предприимчивые. Однако при более близком знакомстве с ними наряду с перечисленными положительными чертами в их духов­ном облике обращают на себя внимание и особенности другого по­рядка: внешний блеск иной раз соединяется с большой поверх­ностью и неустойчивостью интересов, которые не позволяют внима­нию надолго задерживаться на одном и том же предмете, общи­тельность переходит в чрезмерную болтливость и постоянную потреб­ность в увеселениях, в работе не хватает выдержки, а предприимчи­вость ведет к построению воздушных замков и грандиозных планов, кладущих начало широковещательным, но редко доводимым до конца начинаниям. С такими людьми очень приятно встречаться^ обществе, где они очаровывают своим остроумием, приветливостью и открытым характером, но не всегда легко поддерживать деловые отношения: помимо того, что их обещаниям нельзя верить, многие из них чрезвычайно высокого мнения о себе и поэтому с большим неудовольствием выслушивают возражения против высказываемых ими мыслей или критические замечания по поводу развиваемых ими проектов, позволяя между тем себе насмешки и остроты, иногда чрезвычайно меткие, но очень больно задевающие собеседника. В более резко выраженных случаях мы встречаемся уже с несомнен­ными психопатическими особенностями, кладущими определенный отпечаток на весь жизненный путь таких людей. Уже в школе они обращают на себя внимание тем, что, обладая в общем хорошими способностями, учатся обыкновенно плохо. (...) Кроме того, они легко распускаются и выходят из повиновения, делаясь вожаками товари­щей во всех коллективных шалостях. (...) С большим трудом пере­носят они при своих наклонностях и военную службу, часто нарушая дисциплину и подвергаясь всевозможным взысканиям. Рано пробуж­дающееся интенсивное половое влечение ведет за собой многочислен­ные эротические эксцессы, которые непоправимо калечат их физиче­ское здоровье. Часто подобного рода пациенты оказываются, кроме того, малоустойчивыми по отношению к употреблению алкоголя... . При всем том они вовсе не часто опускаются на дно: предприимчивые

И находчивые, такие субъекты обыкновенно выпутываются из самых затруднительных положений, проявляя при этом поистине изуми­тельную ловкость и изворотливость. И в зрелые годы их жизненный путь не идет прямой линией, а все время совершает большие зигзаги от крутых подъемов до молниеносных падений. Многие из них знают чрезвычайно большие достижения и удачи: остроумные изобрета­тели, удачливые политики, ловкие аферисты, они иногда шутя взбира­ются на самую вершину общественной лестницы, но редко долго на ней удерживаются — для этого у них не хватает серьезности и по­стоянства. Нельзя не отметить, что в своей практической дея­тельности они далеко не всегда отличаются моральной щепе­тильностью: по свойственному им легкомыслию они просто про­глядывают границу между дозволенным и запретным, а, самое главное, их бурный темперамент просто не позволяет им все время удерживаться в узких рамках законности и морали. Мы иногда видим представителей этого типа запутавшимися в крупных мошенничествах, в которые их увлекает не находящая в обыч­ных условиях достаточного применения кипучая.энергия, разви­вающая у них неутомимую жажду приключений и страсть к риско­ванным предприятиям. Чаще, однако, мы встречаемся с более не­винной склонностью ко лжи и хвастовству, связывающейся обыкно­венно с чрезмерно развитым воображением и проявляющейся в фантастических измышлениях о своем высоком положении и о ни­когда в действительности не совершавшихся подвигах, а иной раз — просто в рассчитанных на создание сенсации выдумках о каких-нибудь небывало грандиозных событиях (близость к пато­логическим лгунам).

Группа сравнительно невинных болтунов н-ри наличности более резко выраженного самомнения и некоторой раздражительности об­разует естественный переход к другой, значительно более неприят­ной, разновидности описываемого типа, к так называемым «не­сносным спорщикам». Это люди, которые все знают лучше других, чрезвычайно не любят слушать и особенно не терпят возражений, вызывающих у некоторых из них неудержимые гневные вспышки. Переоценивая свое значение, они склонны предъявлять совершенно неосуществимые притязания, а,-встречая непризнание и противо­действие, легко вступают на путь упорной борьбы за свои мнимые права. В этой борьбе они обыкновенно не останавливаются ни перед чем. Выведенные из себя, они совершенно не считаются с прави­лами общежития, дисциплиной и требованиями закона, ведут себя вызывающе грубо с окружающими, осыпают своих противников все­возможными оскорблениями и бранными словами, искренно не за­мечая всей непозволительности своего поведения. Часто они начина^-ют совершенно неосновательные судебные процессы, которые иной раз чрезвычайно упорно проводят до самых последних инстанций, постоянно подстегиваемые испытываемым ими противодействием. От настоящих паранойяльных сутяг такие «псевдокверулянты» отли­чаются все-таки меньшим постоянством, большей мягкостью харак­тера и способностью под влиянием изменившегося Настроения от

2SS

времени до времени приходить к .пониманию нелепости своих выхо­док, а иногда и склонностью к примирению. (...)

Циклотимики. Гораздо чаще, чем конституционально-депрессивные и конституционально-возбужденные психопаты, встре­чаются личности с многократной волнообразной сменой состояний возбуждения и депрессии. Эти колебания обыкновенно берут начало в возрасте полового созревания, который и в нормальных условиях часто вызывает более или менее значительное нарушение душевного равновесия. Как уже выше было отмечено, часто именно в этом воз­расте веселые, живые и жизнерадостные подростки превращаются в . меланхоличных, угнетенных и пессимистически настроенных юношей и девушек. Бывает и наоборот: половое созревание вызывает неожи­данный расцвет личности, и до того вялый, нелюдимый, неуклюжий и застенчивый ребенок вдруг развертывается в блестящего, энергич­ного, остроумного и находчивого юношу, обнаруживающего массу ранее скрытых талантов, кружащего головы женщинам и полного самых розовых надежд и широких планов. Далее начинается перио­дическая смена одних состояний другими, иногда связанная как буд­то с определенными временами года, чаще всего — с весной или осенью. При этом состоянии возбуждения обыкновенно субъективно воспринимаются как периоды полного здоровья и расцвета сил, тогда как приступы депрессии, даже если они слабо выражены, переживаются тяжело и болезненно: сопровождающие их сомати­ческие расстройства, а также понижение работоспособности, чувство связанности и безотчетно тоскливое настроение нередко заставляют искать облегчения у врачей. В конце концов, однако, и состояния подъёма иной раз теряют свою безоблачно радостную окраску:

частые нарушения душевного равновесия утомляют, вызывая чувство внутреннего напряжения и постоянного ожидания новой противо­положной фазы; веселое, приподнятое настроение в более позднем возрасте сменяется раздражительно-гневливым, предприимчивость приобретает оттенок агрессивности и т. д. (...)

Именно у циклотимиков нередко удается наблюдать одновре­менное сосуществование элементов противоположных настроений;

так, например, во время состояния возбуждения в настроении боль­ного можно открыть несомненную примесь грусти, и, наоборот, у де­прессивных субъектов — налет юмора, — обстоятельство, побудив­шее Кречмера выставить положение о так называемой «диатети-ческой» пропорции настроения, заключающейся в том, что в каждом отдельном случае гипоманиакальная и меланхолическая половины циклоидного темперамента смешаны между собой только в различ­ных пропорциях. Мысль о наличии подобного сосуществования в одной личности полярных противоположностей того или иного рода высказывается как Кречмером,так и другими исследователями и по отношению к другим группам психопатов, именно к шизоидам и эпилептоидам.

Эмотивно-лабильные (реактивно-ла­бильные) психопаты. У некоторых циклотимиков колеба­ния их состояния совершаются чрезвычайно часто, иногда прямо по

дням. Такие субъекты больше всего поражают капризной изменчи­востью их настроения, как бы безо всякой причины переходящего из одной крайности в другую. Близкое к ним положение занимает группа психопатов, у которых эмоциональная неустойчивость, как таковая, имеет более самостоятельное значение и занимает более выдающееся место. Эта неустойчивость часто придает их характеру отпечаток чего-то нежного, хрупкого, отчасти детского и наивного, чему способствует также и их большая внушаемость. По существу это большей частью люди веселые, открытые и даже простодушные, однако на окружающих часто производящие впечатление капризных недотрог: малейшая неприятность омрачает их душевное располо­жение и приводит их в глубокое уныние, хотя обыкновенно ненадолго;

стоит такому субъекту сообщить какую-нибудь интересную новость или немного польстить его самолюбию, как он уже расцветает, де­лается снова жизнерадостным, бодрым, энергичным. Почти никогда их настроение не меняется беспричинно, однако поводы для его изменений обыкновенно настолько незначительны, что со стороны эти изменения кажутся совершенно беспричинными: на эмотивно-лабильных может действовать и дурная погода, и резко сказанное слово, и воспоминание о каком-нибудь печальном событии, и мысль о предстоящем неприятном свидании, и словом, такая масса совершенно неучитываемых мелочей, что иной раз даже сам. больной не в состоянии понять, почему ему стало тоскливо и какая неприят­ность заставила его удалиться из веселого общества, в котором он только что беззаботно смеялся. Надо добавить, что большей частью у них есть все-таки свои хорошие и дурные дни, причем в хорошие они иной раз очень спокойно переносят даже крупные огорчения и неприятности, тогда как в плохие — почти не выходят из тоскливого угнетения или гневной раздражительности; в некоторых случаях эта раздражительность является даже основной чертой характера такого рода психопатов. Несмотря на известный оттенок легкомыслия и поверхностности, это люди, способные к глубоким чувствам и при-вязанностям: они чрезвычайно тяжело — иногда и на долгий срок — переживают всякие сильные душевные потрясения, особенно утрату близких лиц; но и по отношению к другим психическим трав­мам (катастрофам, переживаниям войны, тюремному заключению) порог их выносливости очень невысок — именно они чаще всего дают так называемые патологические реакции и реактивные психозы. Срок, на который меняется настроение у этой группы личностей, может быть очень различен: наряду со случаями, где настроение меняется несколько раз в течение дня от беззаботного веселья до приступов полного отчаяния, у них же наблюдается и длительное состояние и радости, и тоски, развивающееся всегда, конечно, по тому или другому поводу, при этом длительность эффекта до извест­ной степени оказывается адекватной тому фактору, который вызвал и родил изменение настроения. Надо добавить, что кроме описанных есть эмотивно-лабильные личности и несколько иного склада. Мы имеем в виду людей, при обычных условиях ровных и спокойных, может быть, только несколько чересчур мягких, боязливых и тревож-

ных. Они обыкновенно прекрасно уживаются в размеренных рамках хорошо налаженной жизни, но зато чрезвычайно быстро теряются в условиях, требующих находчивости и решительности, очень легко давая патологические реакции на неприятные переживания, хотя сколько-нибудь выводящие их из душевного равновесия.

ГРУППА АСТЕНИКОВ

(...) В наиболее чистом и простом виде симптоматология консти-туциональной астении представлена у так называемых невра­стеников, субъектов, наиболее отличительными чертами кото­рых именно и являются чрезмерная нервно-психическая возбуди­мость, раздражительность, с одной стороны, и истощаемость, утомля­емость — с другой. Помимо того, в симптоматологии этих случаев большую роль играют явления как бы соматического порядка: ощу­щения в различных частях тела, функциональные нарушения дея­тельности сердца, желудочно-кишечного аппарата и пр.; больные жалуются на головные боли, сердцебиение, бессоницу ночью и сонли­вость днем, плохой аппетит, поносы, сменяющиеся запорами, поло­вую слабость. Некоторые из них отличаются, кроме того, общей вялостью, отсутствием инициативы, нерешительностью, мнитель­ностью или апатичным, или чаще, равномерно угнетенным настрое­нием. Подобного рода субъекты неспособны к длительному усилию и усидчивой работе: последняя быстро начинает им надоедать, появ­ляется чувство усталости, слабости, даже сонливости. Часто страх перед чрезмерностью требующегося от них трудового напряжения уже заранее парализует их волю и делает их неспособными даже приняться за дело. При попытке преодолеть неохоту и отвращение развиваются всякие неприятные ощущения: чувство тяжести в голо­ве, тянущие боли в спине, частые позывы на мочеиспускание и пр., а иногда и какое-то особое состояние возбуждения, не позволяющее субъекту долго сидеть на одном месте. (...)

От описанного типа вялого неврастеника-ипохондрика несколько отличаются субъекты, у которых наряду с той же, а, может быть, и еще большей истощаемостью резко выявляется склонность к увле­чению той или иной работой, теми или другими интересами; это свойство проистекает из второй основной, характеризующей их организацию черты — возбудимости, раздражимости. Эти люди лег­ко усваивают все новое, но, как и только что описанные, совер­шенно не выдерживают длительного напряжения. В их работе неред­ко поражает бросающееся в глаза противоречие между удачным началом и очень незначительным объемом общего эффекта — резуль­тат наступающего уже через очень короткое время быстрого падения продуктивности. (...) До полной неработоспособности дело, впрочем, почти никогда не доходит: больные работают неправильно, нерегу­лярно, скачками и вспышками, однако все-таки сохраняют способ­ность давать достаточно полноценные результаты и оставаться полезными членами общества. Такого рода людей часто обви-

няют в «лени», называют «лентяями», но это слишком простое и ничего не говорящее объяснение.

Более сложную группу психопатов астенического склада образу­ют лица, главными чертами которых являются чрезмерная впечатли­тельность, с одной стороны, и резко выраженное чувство собствен­ной недостаточности — с другой, в большей или меньшей степени присущее, впрочем, всем вообще астеникам. Их нервная слабость проявляется в крайней ранимости к переживаниям, хотя сколько-нибудь выходящим из ряда обычных житейских происшествий. Они падают в обморок при виде крови, не в состоянии присутствовать при самой ничтожной операции, не выносят сколько-нибудь горячих споров и до крайности травматизируются видом необычайных улич­ных происшествий: несчастных случаев, драк, скандалов и пр. Роб­кие, малодушные, застенчивые, это обыкновенно нежные, тонко чувствующие натуры, страдающие от всякого грубого прикосновения. Многие из них вздрагивают при малейшем шорохе и всякой неожи­данности, страдают паническим страхом перед темнотой, боятся неко­торых животных, насекомых, не могут выносить резких звуков, не могут видеть без отвращения ряда вещей, не выносят совершенно прикосновения к себе и т. д. Толпа и вообще людское общество их часто утомляет и заставляет искать одиночества. Их мимозоподоб-ность, однако, не является результатом аутистического ухода от жиз­ни, а лишь проявлением чрезмерной чувствительности. Благодаря постоянному травматизированию жизненными впечатлениями преоб­ладающий оттенок настроения у них большей частью пониженный. Так как это обыкновенно люди очень самолюбивые, то особенно их угнетает прежде всего сознание, что они не как все, а затем и вытекающая отсюда крайняя неуверенность в себе. Это создает в них чувство внутренней напряженности и тревоги. Если у больных к тому же есть какие-нибудь телесные дефекты, неуклюжая моторика, недостаточно красивое лицо и др., или если они неожиданно попа­дают в среду, социально выше их стоящую, то их застенчивость легко переходит всякие границы, и у одних развивается крайняя робость и. подозрительность (кажется, что окружающие следят за ним, гово­рят о нем, критикуют его и смеются над ним), усиливается нелов­кость, появляется заикание, при ничтожнейшем поводе выступает краска смущения на лице и т. д., другие же, стремясь преодолеть крайне мучительное для них чувство своей слабости и недостаточ­ности, надевают на себя не всегда удающуюся им личину внешней развязности и даже заносчивости, под которой, однако, нетрудно разглядеть того же самого внутренне смущенного и робкого невра­стеника. Бичом для подобного рода субъектов являются всякие ответственные выступления перед другими людьми: смущение и страх на экзамене даже хорошо подготовленного юношу иногда при­водит в такое замешательство, что развивается полная неспособ­ность вспомнить и связно рассказать то, что требуется (экзамена­ционный ступор); у ораторов, преподавателей, артистов такого типа каждое выступление на кафедре, трибуне или сцене вызывает тяже­лое нервное потрясение, от которого иной раз приходится оправлять-

IS9

ся в течение нескольких дней. Очень болезненно действуют на таких людей служебные неудачи, как раз именно у них нередкие: при их болезненном самолюбии такие неудачи ведут к резким и несоразмер­ным вспышкам угнетения и отчаяния. Чрезмерная нервная возбу­димость расстраивает обыкновенно у представителей описываемой группы и соматические функции: сон у них чаще всего тревожный, полный кошмарных сновидений, прерываемый острыми приступами страха; нередки кратковременные функциональные расстройства различных органов под влиянием аффективных переживаний (чаще всего страха или замешательства), непорядки в мочеиспускании, нервные рвоты и поносы, резкая потливость и т. д. На почве не­соответствия между теми требованиями, которые эти люди предъяв­ляют к себе и к жизни, и тем положением в последней, которое им на самом деле достается, у них иной раз развиваются длительные депрессивные состояния, дающие иногда повод к смешению с цикло-тимическими депрессиями. Отличием является исключительная зави­симость депрессий у конституционально-нервных от внешних влия­ний, с изменением которых меняется и настроение. Последнее обстоятельство и вообще их эмоциональная неустойчивость, склон­ность к эмоциональным реакциям сближают этих психопатов также и с эмотивно-лабильными психопатами, от которых их действитель­но далеко не всегда легко и можно на первый взгляд отграничить. Однако в своей основе это совсем разные люди. В то время как эмо-тивно-лабильные отличаются чрезвычайным богатством эмо­циональных оттенков, причем подвижность их чувств — основное свойство их натуры, эмоции астеников, концентрируясь почти всегда вокруг их личных неудач, их ущемленного самолюбия и их чувства недостаточности, гораздо беднее; их эмоциональная неустойчивость есть лишь частичное проявление их нервной слабости.

Общим свойством всех астеников является раздражительность. Редко кто из них, и к какой бы группе он ни относился, не жалуется на приступы гневных вспышек, особенно частых при утомлении, вспы­шек, иногда ведущих к довольно бурным взрывам, хотя обыкновен­но и быстро истощающихся. В некоторых случаях эта особенность настолько выдвигается на первый план, что оказывается самой яр­кой, характерной и в то же время тяжелой чертой в картине психопа­тических проявлений астеников. Примером могут служить люди, с одной стороны, самолюбивые, с другой — не обладающие силой воли, выдержкой и работоспособностью, чтобы добиться более или менее видного положения и завоевать себе право на уважение окружаю­щих. Благодаря этому им приходится обыкновенно оказываться в подчиненном положении, терпеть невнимание, обиды, даже унижения от лиц, выше их стоящих, в результате чего у них образуется громад­ный запас неизжитых мелких психических травм, создающий общий напряженный и окрашенный недовольством тон настроения. Сохра­няя внешнюю сдержанность там, где вспышка раздражения могла бы повредить ему самому, такой субъект тем охотнее разряжает нако­пившееся у него внутреннее недовольство на лицах, от него завися­щих, например, на своих домашних: робкий и малозаметный в об-

ществе, он иной раз дома оказывается настоящим тираном, хотя и не­способным к проявлению действительной силы даже в гневе и пере­ходящим от приступов неудержимой ярости к плачу и самообвине­ниям. (...)

Последнюю и наиболее сложную группу описываемой психопатии образуют так называемые психастеники. Основными их чертами являются крайняя нерешительность, боязливость и постоян­ная наклонность к сомнениям. Они чрезвычайно впечатлительны и притом не только к тому, что кругом них в данную минуту происходит, но и еще более к тому, что, по их мнению, может случиться, ко всем тем неприятностям, которые, как они полагают, ожидают их в бли­жайшем будущем. Таким образом, эмоциональная окраска у психа­стеников сопровождает мир представлений о будущем еще в боль­шей степени, чем мир непосредственных переживаний и воспомина­ний. Только еще возможная опасность или неприятность не менее, а может быть, и более страшна психастенику, чем непосредственно существующая. Всякая мелочь, всякий пустяк, который психастеник замечает в окружающей жизни, заставляют его думать; целый ряд обыкновенно неприятных ассоциаций возникает в его уме по таким ничтожным поводам, на которые другой человек не обратит ника­кого внимания. Психастеник очень боязлив и робок, он боится всего, он отступает не только перед действительной опасностью, но и су­ществующей только в его воображении; он боится не только того, чего следует опасаться, нет, он боится даже и того, чего он просто не знает; всякое новое, незнакомое дело, всякая инициатива явля­ется для него источниками мучений; если нет крайности или давления извне, психастеник никогда не решится начать что-нибудь такое, чего он боится или просто не знает. Вообще, принять то или другое решение психастенику крайне трудно, даже в том случае, когда дело касается самого ничтожного обстоятельства. Даже решившись на что-нибудь, начавши уже действовать, психастеник все время сомневается, так ли он поступает, то ли он сделал, что хотел, и эти вечные сомнения, этот всегдашний контроль самого себя делают эту работу и медленной, и мучительной. Сомнения в правильности сделанного им заставляют психастеника вновь переделывать то, что он только что сделал; недоверие к самому себе, к своим силам за­ставляет его обращаться к другим или за помощью, или хотя бы за тем, чтобы его успокоили, чтобы ему сказали, что беспокоиться, волноваться нет решительно никаких оснований. Эта склонность искать поддержки у других, это неумение обходиться без посторонней помощи являются также одной из отличительных черт психастени­ческого характера. Прежде всего, конечно, психастеник боится за себя самого, за то будущее, которое его ожидает и которое он рисует себе мрачными красками, боится за свое физическое и психическое здоровье. Не менее сильно боится он за участь своих близких и род­ных; постоянные тревоги, опасения, беспокойство — вот что напол­няет его жизнь; ждать чего-нибудь — а это что-нибудь рисуется ему обыкновенно в черном свете — он положительно не может; всякое ожидание становится ему невыносимо мучительно: вот почему, не-

смотря на всю свою обычную нерешительность, психастеник оказыва­ется иногда настойчивым и даже нетерпеливым. Он долго не решается, но если уже на что-нибудь решился, то больше не может быть спокоен до тех пор, пока это не будет сделано; беспокоясь сам он не дает покоя и тем из окружающих, от кого зависит приведение в исполнение задуманного им решения. Психастеник ни на минуту не забывает, что на пути к выполнению его цели может встретиться какая-нибудь помеха; он с трудом переносит назначение срока — в таких случаях он начинает бояться, что не поспеет к назначенному времени; он не будет, например, спокойно спать, если знает, что на утро