| Иван Александрович Ильин
Очерк о совести
Есть старинное предание. В некотором государстве жил-был добрый король.
Однажды в студёный зимний вечер, когда метель заносила глаза и ветер наметал сугробы, он увидел на дороге замерзающего нищего. У него сжалось сердце, и, не задумываясь, он снял свою тёплую мантию и завернул в неё несчастного. «Идём, — сказал он ему, поднимая его на ноги, — в моей стране найдётся и для тебя любящее сердце».
Так проявляется совесть в человеческой душе, — часто неожиданно, но захватывающе и властно. В сознании нет ни суждений, ни формул. В бессловесной тишине совесть овладевает нашим сердцем. Её появление можно сравнить с подземным толчком, в котором выступает всегда присутствующая, но сокровенная сила. В тот миг, когда совесть овладевает нашей душой, у нас нередко бывает ощущение, будто в нас что-то проснулось или восстало — какая-то особая сила, которая, по-видимому, долго дремала и вдруг очнулась и властно развернулась...
Совесть научает человека забывать о себе и делает его поступки самоотверженными. Скорби, заботы, опасения — все трудности; личной судьбы, не связывают его больше. Кажется, будто человек сбросил с себя бремя своекорыстия; или будто у него внезапно выросли крылья, поднявшие его вверх и вынесшие его из жизненного ущелья. Он совершил свой самоотверженный поступок и вернулся; может быть, в серую прозу повседневной жизни. Но он уже никогда не забудет то чувство блаженной силы и свободы, которое ему был дано пережить.
Мы живём на земле в состоянии внутреннего раскола, от которого мы страдаем и который мы не умеем преодолеть. Это расхождение между нашими лично-эгоистическими побуждениями и нашим божественным призванием, которое мы иногда переживаем как внутреннее влечение, как духовную жажду. Это влечение духа требу от нас всегда одного и того же: самого лучшего. И если бы мы предались ему всецело и окончательно, то вся наша жизнь сложилась бы из них дел любви, мужественной верности, радостного исполнения долга…
Но в действительности жизнь идёт иначе; мы слышим голос совести и не слушаемся его, а когда изредка слушаемся, то внутренняя раздвоенность лишает нас цельности и не даёт нам той великой радости, которую цельность души несёт с собою. Тогда мы испытываем наше «повиновение» совести как опасное жизненное «предприятие», как неблагоразумную мечтательную затею или как безрадостное исполнение долга и, следовательно, как тягостное бремя жизни...
Надо отложить всякое теоретическое умствование. Надо ждать некоего эмоционально-волевого подземного толчка. Не надо ничего выдумывать, не надо размышлять и изобретать, не надо ничего предвосхищать.
Не следует также спрашивать о том, что было бы «полезнее» всего или «целесообразнее» всего; эти вопросы решаются житейским опытом, наблюдением и рассуждением. Тем более не следует задавать вопрос о «приятном», «удобном», «выгодном», «умном», так как всё это не имеет никакого отношения к совестному акту.
Этот вопрос следует ставить не теоретически, не с тем, чтобы узнать истину, сформулировать её и доказать; это было бы философское исследование. Вопрос должен быть поставлен практически, чтобы сделать, поступить, осуществить. А так как каждый практически-жизненный случай индивидуален, единствен в своём роде, то надо искать не общего правила, а личного указания для личного поведения в данном конкретном жизненном случае.
Итак, без всяких предвзятых решений, без всяких оговорок, «условий», уклонений в один прекрасный день я стану таким, каков я есть, перед лицом совести: с тем, чтобы в данный конкретный миг моей личной жизни, «сейчас» и «здесь», внять её голосу, отдаться её зову и совершить поступок из глубины моего сердца.
|
