Который сосет палец?

Из наблюдений за тем, чем занят младенец в то время, пока не спит, можно узнать очень многое. Но сначала нам нужно отбросить представление, что здесь есть правильное и неправильное. Наш интерес основывается на том, что только от младенцев мы и можем узнавать о младенцах. Ведущий на прошлой неделе представлял точку зрения, что если данный младенец сосет свой палец или кусок ткани, не наше дело одобрять или не одобрять это, но именно теперь мы получаем шанс узнать что-то об этом конкретном ребенке. Я согласен с ним и с теми мамами, письма которых он цитировал.

Мы имеем дело с широким разнообразием феноменов, характеризующих младенческую жизнь. Мы никогда не сможем изучить все, потому что это каждый раз новый младенец, а среди них нет двух одинаковых, они отличаются и лицом, и привычками. Мы узнаем что-то о младенцах не только по линии носа или цвету волос, если таковые имеются, но также и по неповторимым чертам их поведения.

Когда матери рассказывают мне о детях, я обычно прошу их припомнить, что происходило в самом начале, было характерным. Им доставляет немалое удовольствие напоминать себе о ситуациях, которые так живо воскрешают прошлое.

Они рассказывают мне о самых разных предметах, присвоенных младенцем и ставших для него важными; их сосут или мнут, и они помогают младенцу пережить моменты одиночества и неуверенности, или утешают, или действуют как успокоительное. Эти предметы — на полпути между тем, чтобы быть частью младенца, и быть частью внешнего мира. Они получают вскоре и собственное имя, что выдает их двойное происхождение. Их запах и фактура являются существенными атрибутами, поэтому и думать не смейте их выстирать. Не вздумайте также позабыть такой предмет дома, когда выходите на прогулку. Если вы мудры, то дадите этому предмету в свое время уйти в тень, раствориться вдали, подобно герою, который не умирает; но не теряйте, не отдавайте и не уничтожайте его.

Главное, вы никогда не сможете выпытать у младенца: “Скажи, ты выдумал эту вещь или это часть мира, которую ты нашел и взял себе?” Пройдет немного времени, и вы сможете требовать от младенца, чтобы он сказал “тя” для пояснения, что вот эта мохнатая собачка получена в подарок от тети. Но тот первый предмет утвердился как часть обстановки в колыбельке и коляске до того, как слово “тя” могло быть сказано или имело какой-то смысл, до того, как младенец ясно различит “я” и “не-я”, и до того, как процесс такого различения начался.

Формируется новая личность, и проживается новая жизнь, которой до этого не было, и эта новая личность со своей новой жизнью занимала отца и мать с того самого момента, как младенец стал двигаться в животе. Жизнь личности начинается именно с этих пор, и я не откажусь от своих слов, хотя мне и известно, что щенки и котята тоже сосут и играют, и это, кстати, заставляет меня думать, что животное — тоже нечто большее, чем просто комок рефлексов и аппетитов.

Когда я говорю, что личное бытие начинается именно с этих пор, то допускаю, что поначалу оно сводится к весьма ограниченным формам, но, бесспорно, это бытие уже началось к моменту появления на свет. Упомянутые нами странные привычки младенцев показывают, что инфантильная жизнь не сводится только к сну и получению молока, это нечто большее, чем инстинктивное удовлетворение от хорошей пищи, принятой внутрь и благополучно усвояемой. Эти привычки показывают, что младенец уже существует, действительно проживая жизнь, накапливая воспоминания, формируя персональные формы поведения.

Для дальнейшего рассуждения, я думаю, мы должны принять, что перед нами, в примитивной поначалу форме, то, что мы позже назовем воображением. Это позволяет нам сказать, что младенец ест не только ртом, но и руками, и чувствительной кожей лица. Образный опыт, получаемый от питания, гораздо богаче, чем чисто физическое переживание. Цельный опыт кормления быстро может включить в себя отношение к материнской груди или к матери, воспринимаемой постепенно. И то, что младенец делает руками и глазами, тоже расширяет горизонт акта питания. Такое (нормальное) положение дел станет более ясным, если посмотреть на кормление младенца, производимое как бы механически. Такое питание не только не обогащает жизненный опыт, но прерывает ощущаемую младенцем непрерывность бытия. Я не знаю, как это еще можно выразить. Здесь — только рефлекторная активность и никакого личностного опыта.

Если вы пощекочете лицо младенца, то сумеете вызвать улыбку, но он может почувствовать что угодно, только не удовольствие. Рефлекс предал своего владельца. Он сам почти овладел младенцем. Нам не подобает использовать ту власть, которой мы, без сомнения, обладаем, умея вызывать рефлексы и стимулировать инстинктивное удовлетворение, которое не является частью жизненного ритма личности.

Все эти действия, совершаемые младенцем во время кормления, кажутся нам бессмысленными, потому что они не добавляют ему веса. Я же говорю, что именно они убеждают нас в том, что младенец питается, а не его питают, проживает жизнь, а не только откликается на предлагаемые нами стимулы.

Вы когда-нибудь видели младенца, который сосет палец в то самое время, когда его благополучно кормят грудью? Я видел. (Вы когда-нибудь видели сны на ходу?) Когда младенец сосет тесемку, одеяльце или пустышку, это представляет собой воображение как таковое, переливающееся через край, стимулированное центральной возбуждающей функцией, коей является питание.

Я представлю это еще по-другому. Не задумывались ли вы над тем, что все это ощупывание вокруг, сосание пальца или материи, схватывание тряпичной куклы есть первые знаки нежного поведения? Разве может быть что-то более важное?

Вы, может быть, считаете способность вашего младенца к нежности чем-то само собой разумеющимся, но вы поймете, как обстоят дела, если увидите ребенка, не способного проявлять нежность или утратившего это искусство. Можно побудить к еде ребенка, который не хочет есть, но нельзя никак заставить чувствовать любовь ребенка, который не способен к этому. Вы можете изливать на него свою нежность, но он отворачивается от вас, молча или с криками протеста.

Эти странные, отклоняющиеся действия, о которых мы говорим, есть знаки того, что младенец существует как личность и, более того, чувствует уверенность в отношениях с матерью. Он способен использовать предметы, которые, как мы сказали бы, символизируют мать или какое-то качество матери, и он может получать удовольствие от действий, которые — только игра и которые хоть на шаг-другой уже отошли от питания, то есть инстинктивного акта.

Посмотрите, что происходит, если младенец начинает терять уверенность. Небольшое лишение может привнести элемент навязчивости в привычку сосать или какую-нибудь другую, так что она станет главной, а не побочной линией поведения. Но в случае более серьезного или длительного лишения младенец совсем утеряет способность сосать тряпочку, играть со своим ртом или ковырять в носу; из этой игровой деятельности уходит смысл.

Эти первые объекты игры и игровые действия существуют в промежутке между младенцем и внешним миром. За периодом времени, когда он еще не способен различать “я” и “не-я”, скрывается огромное напряжение душевных сил, и поэтому мы допускаем некоторую отсрочку, чтобы развитие прошло естественно. Мы видим, как младенец начинает сортировать вещи и понимать, что существует мир снаружи и мир внутри, и, чтобы помочь, мы допускаем промежуточный мир, который одновременно личный и внешний, Я и не-Я. Это то же самое, что интенсивные игры раннего детства и “сны наяву” у подростков и взрослых, которые и не сон и не факт, но и то и другое сразу.

Подумайте, ведь разве кто-нибудь из нас преодолел до конца нужду в промежуточной области между нами, с собственным внутренним миром, и внешней, или разделяемой реальностью? То напряжение, которое чувствует младенец, сортируя их, никогда не покидает нас совершенно, и мы позволяем себе культурную жизнь, нечто, что может быть общим, но что является и персональным. Я имею в виду, конечно, такие вещи, как дружба и религиозная жизнь. И в любом случае существуют бессмысленные действия, которые мы все делаем. Например, почему я курю? За ответом мне нужно было бы обратиться к младенцу, который, я уверен, не станет надо мной смеяться, потому что он знает лучше, чем кто-либо другой, как глупо все время вести себя разумно.

Возможно, это покажется странным, но сосание пальца или куклы могут давать ощущение реальности, в то время как реальная пища может вызывать нереальные чувства. Реальная пища спускает с цепи рефлексы, и инстинкты включаются на полную мощность, а ведь младенец еще не зашел в утверждении своего Я настолько далеко, чтобы переносить такие мощные переживания. Не напоминает ли это вам лошадь без наездника, которая выигрывает Большой Национальный? Такая победа не приносит приза владельцу лошади, так как жокей не удержался в седле. Владелец в отчаянии, а жокей, возможно, ранен. Когда вы с самого начала приспосабливаетесь к личным нуждам и ритмам вашего грудного ребенка, вы даете шанс этому новичку в скачках удержаться в седле и даже скакать на собственной лошади, и получать удовольствие от самой скачки.

Для незрелого Я очень маленького ребенка эти странные привычки вроде сосания тесемки, возможно, являются самовыражением, которое приносит младенцу ощущение реальности и дает матери и ребенку возможности для подлинных человеческих взаимоотношений, не отданных на милость животных инстиктов.

[1956]

Слово “нет”

Дональд Вудс Винникотт:

Эта программа и две последующие составляют одну серию. Предметом обсуждения является слово “нет”. Вы услышите обсуждение этой темы несколькими мамами, а я сделаю в конце краткий комментарий. На следующей неделе и через одну говорить в основном буду я, но будут цитироваться и некоторые отрывки из обсуждения — просто, чтобы напомнить.

Я думаю, вы получите удовольствие от предлагаемой дискуссии, которая длится около восьми минут. Она обладает качеством подлинности. Когда вы ее слушаете, то можете быть уверены, что это не постановка. Точно таким же образом вы сами обсуждали бы этот вопрос.

Беседа матерей:

— Очень трудно найти золотую середину, то есть говорить ли детям “не делай того, не делай этого” или позволять им все что вздумается. Но, с другой стороны, нельзя же допустить, чтобы дом был полностью разгромлен...

— Я только что въехала в новый дом, около года, как у нас эта квартира. Нам пришлось приобретать всю обстановку, а заодно и нового ребенка. И я решила просто предоставить ей полную свободу в квартире, и она теперь просто счастлива.

— Да, но сколько ей — двадцать месяцев?

— Двадцать один месяц, и очень живая... (Говорят одновременно)

— Три года! Три года немножко отличаются от двадцати месяцев... (Говорят одновременно)

— Но я решила продолжать так и дальше.

— Но вы даете ей такую же свободу, даже когда она приходит в гости к кому-нибудь?

— Пока да, потому что она очень любопытна, как это бывает в таком возрасте.

— Я думаю, хорошо ли дети ведут себя в гостях, очень зависит от того, что им позволяют дома. Потому что, если они могут свободно беситься и везде пачкать, то им не нужно...

— То они не так любопытны.

— То им просто не хочется делать это где-нибудь еще. Ну, хорошо, вот вы приходите домой из магазина, а ребенок возьмет пакет с рисом — если вы по глупости оставили его не там — и рассыпет его по всему полу... (Смех) Это не ребенок гадкий, это вы сделали глупость... Я имею в виду, если мой ребенок такое сделает, я понимаю, что чем быстрее мы перейдем в песочницу, где — вы понимаете — она сможет рассыпать сколько ей угодно, тем будет лучше... (Говорят одновременно)

— А ей никогда не надоедает в песочнице, и рис ведь интереснее?

— Конечно, интереснее, но еще я имею в виду, ну, например, лужи. Я выучилась этому не сама. За моим ребенком присматривали один год, не все время, но только в те дни, когда я преподавала (перед тем, как появился второй, я решила, что хочу продолжать преподавать). Так вот, даже в обычных туфлях эта леди могла иногда позволить ребенку залезть в лужу, а в другой раз сказать: “Смотри, сегодня не лезь в лужи, потому что ты только что вышла, и я не могу тебя сейчас переодевать.” И та не полезла бы в лужу... Я получила очень хороший урок. Я имею в виду, если вы позволяете ребенку что-то сделать, когда для вас это не будет особой неприятностью, тогда она не сделает этого, если вы как-нибудь объясните ей, что есть причина, по которой на этот раз так делать не следует. (Говорят одновременно)

— Но ведь это не проходит, разве нет? (Говорят одновременно)

— Нельзя так сразу выдавать эти объяснения, нужно готовить к этому.

— Можно сделать из объяснений игру: “Давай сделаем вот что...” — и потихоньку отойти от того, что они делают такое разрушительное ... и найти какое-нибудь другое занятие. (Говорят одновременно)

— Ну, я постараюсь ... объяснить понятнее. Я имею в виду, нужно сделать игру из того, чем ребенок сейчас занят, а потом перевести его на другую игру.

— Отвлечь?

— Ну да, отвлечь.

— Я думаю, все дело в том, что не должно быть слишком много таких вещей, о которых вы говорите: “Нет, нельзя”. Я хочу сказать, когда наш первый ребенок был очень мал, было две вещи, про которые говорилось “нельзя”. Во-первых, растения, которые стояли у нас в гостиной... Мы не хотели, чтобы их таскали туда-сюда. А во-вторых, электрические провода, которые висели у нас повсюду. Об этом мы говорили “нельзя”; а остальное — ну, если было что-то такое, что она могла повредить, мы убирали от нее подальше.

— Это самое мудрое. (Говорят одновременно)

— Это всегда было “нельзя”. А остальное — не было. Поэтому, когда говорилось новое “нельзя” про что-нибудь, хотя вы и знали, что это за пределами ее понимания, она не протестовала.

— Я начала делать то же и с моей, и тоже успешно...

— Существуют ситуации, в которых вы не можете избежать слова “нельзя”. Когда ребенку двадцать один месяц, вы можете поставить вещь вне досягаемости — он, скорее всего, не сумеет добраться. Но, скажем, электрические вилки убрать невозможно...

— Нужно просто найти подходящие вилки. Существуют же такие специальные вилки для электроприборов...

— А я думаю, лучше сказать “нельзя” и строго следить за этим. И гораздо лучше, если ребенок получит шлепок от вас, чем электрический шок, да и вообще любой шок.

— Нельзя же, в конце концов, все время менять все вилки. (Говорят одновременно)

— Мне кажется, не так-то просто иметь немного “нет” и строго придерживаться их. Я думаю, если существует “нет”, которое кажется особенно важным и интересным, оно будет притягательным для ребенка, только потому, что оно единственное. Возьмите спички — у детей возникает идея, что это самая интересная вещь в доме, потому что вы были так категоричны относительно них. Я думаю — я думаю, нужно позволять им играть со спичками.

— А кто-нибудь пытался учить детей зажигать спички, пряча их?..

— ...Но это притягивает их еще больше.

— Не знаю, мне это к тому же кажется ужасно хорошим способом показать детям, что случается, когда они продолжают с ними играть.

— Даже когда они буквально сжигают себе пальцы?

— Не знаю... Допустим, это уже слишком, но пусть они зайдут достаточно далеко и поймут, что это горячо и может стать больно... И потом, они могут знать из другого опыта, что такое “горячо”.

— Да, мне повезло; мой ребенок как-то дотронулся до сушилки в ванной, она была горячая, и он обжегся, а я сказала “горячо”.

— Мой второй ребенок, если делает что-то и ему становится больно, он понимает, по крайней мере, я думаю, что понимает, почему больно... Но на следующий день он идет и делает в точности то же самое...

— Я уверена, здесь все дело в темпераменте. Моя первая дочка набрала полный рот горячего бекона, когда ей было примерно восемнадцать месяцев, я сказала “горячо”... И не думаю, что с тех пор она хоть раз обожглась. Потому что она знает, что такое “горячо”. У нее масса воображения, и к тому же она не на шутку испугалась... Но вторая девочка совсем другая. Ей пришлось снова и снова набивать полный рот горячего бекона...

— Существуют также вещи, которые нельзя делать не из-за того, что дети могут причинить себе вред. Например, автоматическая газовая плита. Все, что требуется сделать ребенку — это повернуть ручку... Ну, зажигается газ, с ребенком ничего особенного не случилось, но это может причинить большой ущерб всему, что находится на плите. Он знает, что этого делать нельзя, и качает головой, когда это делает... (Смех)

— Ну, разве тут не самый подходящий момент для хорошего шлепка?

— Но уж, конечно, вам придется провести долгое время на страже, чтобы, когда он подберется к плите, вышвырнуть его вон? (Говорят одновременно)

— На матери лежит ответственность за то, что ребенка просто не должно быть на кухне, только так. Я имею в виду, что ответственность целиком на нас.

— Но ведь вы моете посуду или готовите? (Говорят одновременно)

— Ребенок же не может оставаться в своем манеже до бесконечности...

— Нет, конечно, но я имела в виду, что существует способ справиться со многими проблемами. С помощью отвлечений. Если он подходит к плите, вы даете ему что-нибудь столь же привлекательное, но безопасное. То же самое, как с ребенком постарше, нужно только напоминать им, что они должны ставить кастрюлю всегда ручкой от себя, чтобы кто-нибудь из младших не пришел и не свалил что-нибудь.

— Нам повезло. Наша столовая сообщается с кухней, и дети используют столовую для игр, а я пытаюсь удержать их там. Но я не закрываю дверь. И если они знают, что я рядом, и могут меня увидеть, если захотят, они почти все время остаются в столовой...

— А сколько им?

— О, так было с самого раннего возраста, с года или около того, как только они вышли из манежа. Они приходили повидать меня, заглядывали в дверь, а затем снова уходили к себе, к своим игрушкам и делам.

— Вы не считаете, что эта постоянная бдительность, необходимость находить отвлечения, постоянные напоминания и так далее — самая утомительная вещь на свете?

— Да. (Говорят одновременно)

— Кроме того, это проблема со временем. Вы пытаетесь делать слишком много дел сразу. Вы готовите, может быть, кипятите пеленки, кто-то стучится в дверь... Неожиданно вы поворачиваетесь и видите, что ваш ребенок играет с ручками плиты, а может быть, пытается включить электрокамин, который вы забыли убрать прошлой ночью... Такие вещи часто случаются — вы просто не в состоянии подумать обо всем наперед.

Дональд Вудс Винникотт:

Я думаю, эти мамы продолжили свое обсуждение и обмен мнениями за чашкой чая. Мы их теперь покинем.

В этот раз, как я уже сказал, я сделаю только краткий обобщающий комментарий, а на следующей неделе и через одну я предполагаю развить некоторые из затронутых тем. Мне всегда нравится слушать подобные беседы, когда люди говорят о том, что является их специальностью. Это то же самое, как если бы фермеры говорили о пшенице, ржи и картофеле или какой-нибудь мастер — о своем ремесле. Например, эти женщины говорят о разнице между детьми в двадцать четыре мясяца и в три года или каком-нибудь другом возрасте. Они знают, что от месяца к месяцу происходят колоссальные изменения. В двенадцать месяцев только несколько слов имеют для ребенка смысл как слова, тогда как в двадцать четыре вербальные объяснения становятся подходящим способом коммуникации и действенным методом добиться взаимопонимания, когда вы действительно имеете в виду “нет”.

Из дискуссии мы увидели, что тут существует несколько стадий. Я могу выделить три. На первой вы несете абсолютную ответственность, все время. На второй вы начинаете передавать “нет” вашему ребенку, потому что ясно можете видеть признаки пробуждающегося разума и способности ребенка отделять то, что вы запрещаете, от того, что позволяется. Вы не пытаетесь апеллировать к моральным “хорошо” и “плохо”, а просто даете ребенку знать об опасностях, от которых вы защищаете его или ее. Я думаю, ваши “нельзя” основаны на понимании реальных опасностей. Помните, что двое из матерей говорили о горячем? В подходящий момент достаточно было одного слова “горячо”, чтобы соединить эту опасность с болью. Но многие опасности не соединяются с болью так просто, поэтому должно быть достаточно одного “нельзя”, пока не будет достигнута следующая стадия. На третьей стадии вы приходите к взаимопониманию с ребенком, предлагая объяснение. Это предполагает использование языка. “Нельзя”, потому что горячо. “Нет”, потому что я сказала “нет”. “Нельзя”, потому что мне нравится этот цветок, подразумевая, что если цветок выдернуть из горшка, то вы будете в течение нескольких минут меньше любить своего крошку.

Я говорил о трех стадиях, но они перекрываются. Во-первых, существует стадия, на которой вы принимаете полноту ответственности, так что, если происходит что-то не то, вы должны винить самих себя, и эта стадия очень медленно уходит в прошлое. На самом деле вы продолжаете брать ответственность на себя, но получаете некоторое облегчение от растущей способности ребенка к пониманию. Если эта первая стадия и окажется когда-нибудь преодоленной, то это будет значить, что ребенок вырос и больше не нуждается в опеке семьи, что он стал независимым членом общества.

На второй стадии вы навязываете ребенку самих себя и свое понимание мира. Эта стадия обычно трансформируется в третью стадию — объяснения, но скорость изменения и его характер зависят как от вас, так и от ребенка. Дети сильно отличаются друг от друга в своем пути развития. Мы сможем продолжить обсуждение на следующей неделе. Возможно, вы уже понимаете, что сказать “нет” не значит просто сказать “нет”.

* * *

На прошлой неделе вы прослушали, как несколько матерей обсуждали слово “нет”, а я добавил короткий комментарий. В этот и следующий раз я буду говорить о некоторых вещах, о которых задумался сам, пока слушал. Но сначала мне хотелось бы сказать кое-что об обсуждении в целом. В своей работе мне приходится узнавать очень многое о затруднениях матерей, когда они не устроены в жизни. Возможно, это большие личностные трудности, и они не способны реализовать себя, даже если и видят пути к этому. Или их мужья не живут с ними, не обеспечивают должной поддержки, или только мешают, или даже ревнивы. У некоторых вообще нет мужа, но они все равно должны вырастить ребенка. И, наконец, есть те, кто стал пленником неблагоприятных условий, бедности, переполненных квартир, недобрых соседей. В силу этого они не могут увидеть за деревьями леса. А еще есть и те, кто нянчит чужих детей.

Мне кажется, что мамы, которые встретились здесь, чтобы поговорить о воспитании собственных детей, принадлежат к обычным, здоровым и благополучным людям. И у них есть чувство защищенности, которое необходимо, если дело доходит до настоящих проблем ухода за младенцем. Я знаю, что большинство матерей именно такие, как те, которых мы слушали, но мне хотелось бы привлечь внимание к тому, что они счастливы. Отчасти, потому, что мы теряем нечто, когда воспринимаем благополучие как должное, а отчасти потому что думаю о всех тех слушавших нас матерях, которые несвободны, несчастливы, разочарованы и не добились успеха; потому что каждая искренне хочет преуспеть в жизни.

После такого вступления я напомню вам те три стадии, которые выделил в прошлый раз. Сначала, сказал я, вы оказываетесь участником процесса, в котором фактически действуете как лицо, целиком ответственное за защиту младенца. Затем приходит время, когда можно сказать “нельзя”, а затем и время объяснений.

Об этой первой стадии, в которой вы полностью ответственны, я хотел бы сказать несколько слов. Через несколько месяцев вы с полным правом сможете говорить, что никогда, ни единого раза, не подвели по большому счету своего ребенка, хотя, конечно, вам приходилось быть неприятной персоной, потому что вы не могли, да и никто не мог бы удовлетворить все нужды младенца — хорошо, что этого и не требовалось. На этой стадии нет никакого “нельзя”; и я напомнил вам, что эта стадия перекрывается с последующими; она длится и длится, вплоть до той поры, когда ваш ребенок становится взрослым, не зависимым от семейного контроля. Вы можете делать ужасные вещи, но я не думаю, что вы когда-нибудь по-настоящему подведете ребенка, по крайней мере, поскольку это будет зависеть от вас.

На следующей стадии, которую я назвал второй, начинает появляться “нельзя”. Вы передаете “нельзя” так или иначе. Возможно, вы просто скажете “бяка”. А может быть, сморщите нос или нахмурите брови. Может быть, хорошим вариантом окажется и “нельзя”, если только ребенок не глухой. Я думаю, что если вы счастливы, то иметь дело с этим “нельзя” будет просто, если вы подойдете к нему прагматически, устанавливая способ существования, согласующийся с вашим, и с миром вокруг. Несчастливые матери, из-за собственной неудовлетворенности, могут перебарщивать с нежной заботой о ребенке, и иногда они говорят “нельзя” только потому, что нервничают, но тут уж ничего не поделать.

А за этим следует третья стадия, которую я назвал стадией объяснений. Для некоторых оказывается огромным облегчением, что наконец-то можно говорить и надеяться быть понятым, но я могу утверждать, что основа всего, конечно, закладывается раньше.

Мне хотелось бы напомнить вам то место дискуссии, в котором мама говорит, что вводила “нельзя” по одному. Я думаю, дело в том, что она сама совершенно ясно представляла себе, что можно позволить и чего нельзя. Если бы она сама путалась в этом, ребенок бы лишился чего-то ценного. Послушайте снова этот фрагмент:

МАМЫ:

— Я думаю, все дело в том, что не должно быть слишком много таких вещей, о которых вы говорите: “Нет, нельзя”. Я хочу сказать, когда наш первый ребенок был очень мал, было две вещи, про которые говорилось “нельзя”. Во-первых, растения, которые стояли у нас в гостиной... Мы не хотели, чтобы их таскали туда-сюда. А во-вторых, электрические провода, которые висели у нас повсюду. Об этом мы говорили “нельзя”; а остальное — ну, если было что-то такое, что она могла повредить, мы убирали от нее подальше.

— Это самое мудрое... (Говорят одновременно)

— Это всегда было “нельзя”. А остальное — не было. Поэтому, когда говорилось новое “нельзя” про что-нибудь, хотя вы и знали, что это за пределами ее понимания, она не протестовала.

— Я начала делать то же и с моей, и тоже успешно...

Дональд Вудс Винникотт:

Итак, здесь говорится о том, как матери приспособиться к тому, что младенцу необходимо несложное начало чего-то такого, что должно становиться все сложнее и сложнее. У ребенка вначале было всего два “нельзя”, потом, без сомнения, добавились и другие, и дело обошлось без ненужной путаницы.

Теперь давайте вспомним, как было использовано слово еще до того, как могли быть даны объяснения. В этом отрывке слово “горячо” помещает нас как раз между второй и третьей стадиями, как я их назвал.

МАМЫ:

— Даже когда они буквально сжигают себе пальцы?

— Не знаю... Допустим, это уже слишком, но пусть они зайдут достаточно далеко и поймут, что это горячо и может стать больно... И потом, они могут знать из другого опыта, что такое “горячо”.

— Да, мне повезло; мой ребенок как-то дотронулся до сушилки в ванной, она была горячая, и он обжегся, а я сказала “горячо”...

— Мой второй ребенок, если делает что-то и ему становится больно, он понимает, по крайней мере, я думаю, что понимает, почему больно... Но на следующий день он идет и делает в точности то же самое...

— Я уверена, здесь все дело в темпераменте. Моя первая дочка набрала полный рот горячего бекона, когда ей было примерно восемнадцать месяцев. Я сказала “горячо”, и не думаю, что с тех пор она хоть раз обожглась. Потому что она знает, что такое “горячо”. У нее масса воображения, и к тому же она не на шутку испугалась. Но вторая девочка совсем другая. Ей пришлось снова и снова набивать полный рот горячего бекона...

— Существуют также вещи, которые нельзя делать не из-за того, что дети могут причинить себе вред. Например, автоматическая газовая плита. Все, что требуется сделать ребенку — это повернуть ручку... Ну, зажигается газ, с ребенком ничего особенного не случилось, но это может причинить большой ущерб всему, что находится на плите. Он знает, что этого делать нельзя, и качает головой, когда это делает... (Смех)

— Ну, разве тут не самый подходящий момент для хорошего шлепка?

Дональд Вудс Винникотт:

...Ну, возможно, и подходящий. Вообще, из того, как они говорят, можно увидеть, что все важное приходит с жизненным опытом, от случая к случаю. Нет никаких уроков и нет установленного времени для обучения. Обучение происходит постольку, поскольку люди, которых это касается, оказываются вовлеченными в действие.

Я хочу, однако, повторить, ничто не может освободить мать маленького ребенка от вечной бдительности.

МАМЫ:

— Ну, хорошо, вот вы приходите домой из магазина, а ребенок возьмет пакет с рисом — если вы по глупости оставили его не там — и рассыпет его по всему полу... (Смех) Это не ребенок гадкий, это вы сделали глупость... Я имею в виду, если мой ребенок такое сделает, я понимаю, что чем быстрее мы перейдем в песочницу, где — вы понимаете — она сможет рассыпать сколько ей угодно, тем будет лучше.

Дональд Вудс Винникотт:

Да, рис был рассыпан по ее вине, разве нет? Однако, я подозреваю, она была рассержена! Подчас это просто вопрос архитектуры, расположения комнат или наличия стеклянной панели в двери между кухней и детской.

МАМЫ:

— Нам повезло. Наша столовая сообщается с кухней, и дети используют столовую для игр, а я пытаюсь удержать их там. Но я не закрываю дверь. И если они знают, что я рядом, и могут меня увидеть, если захотят, они почти все время остаются в столовой.

— А сколько им?

— О, так было с самого раннего возраста, с года или около того, как только они вышли из манежа. Они приходили повидать меня, заглядывали в дверь, а затем снова уходили к себе, к своим игрушкам и делам.

Дональд Вудс Винникотт:

Да, ей повезло, не правда ли, с планировкой квартиры?

А затем мы слышим о том напряжении, которое вечная бдительность возлагает на матерей. Это особенно верно, я думаю, если женщина перед тем, как выйти замуж, имела постоянную работу и испытывала то удовлетворение, которое работа приносит большинству мужчин. Они могут сконцентрироваться, а придя домой, расслабиться. Разве это не несправедливость нашего мира по отношению к женщине? Давайте послушаем, что наша группа говорит об этом.

МАМЫ:

— Вы не считаете, что эта постоянная бдительность, необходимость находить отвлечения, постоянные напоминания и так далее — самая утомительная вещь на свете?

— Да... (Говорят одновременно)

— Кроме того, это проблема со временем. Вы пытаетесь делать слишком много дел сразу. Вы готовите, может быть, кипятите пеленки, кто-то стучится в дверь... Неожиданно вы поворачиваетесь и видите, что ваш ребенок играет с ручками плиты, а может быть, пытается включить электрокамин, который вы забыли убрать прошлой ночью... Такие вещи часто случаются — вы просто не в состоянии подумать обо всем наперед.

Дональд Вудс Винникотт:

Нет, конечно, это невозможно. К счастью, вечная бдительность вовсе не вечна, хотя ощущается именно так. Она длится ограниченное время — для каждого ребенка. Очень скоро он уже не младенец, потом идет в школу, и тогда уже бдительность разделяется отчасти с учителями. Однако “нельзя” остается важным словом в лексиконе родителей, и запрещение остается важной частью того, что мамам и папам приходится продолжать делать до тех пор, пока каждый ребенок, своим собственным путем, не вырвется из-под родительской опеки и не найдет свой собственный способ бытия.

Но в нашей беседе еще есть важные моменты, которых я не успел коснуться, поэтому я рад возможности продолжить разговор на следующей неделе.

* * *

Сегодня я продолжу обсуждение слова “нет” применительно к уходу за младенцем и ребенком. Я буду делать то же, что и раньше, и говорить о трех стадиях, потому что это удобный способ развития темы: когда, как и зачем говорить “нет”. Я хочу снова описать все три стадии, но несколько другим языком, так что в определенном смысле не имеет значения, если вы не слушали меня на прошлой неделе или успели все позабыть.

Я говорил, что эти стадии перекрываются. Первая стадия не заканчивается, когда начинается вторая, и так далее. Первая идет перед тем, как вы начинаете говорить “нет”. Ребенок еще не понимает, и за все отвечаете вы, и так должно быть. Вы принимаете всю полноту ответственности, и эта ответственность уменьшается, но не оканчивается до тех пор, пока ребенок не становится взрослым и, так сказать, отпадает необходимость контроля, который обеспечивает семья.

То, что я назвал первой стадией, относится, на самом деле, к позиции родителей, и отец (если он существует и находится рядом) вскоре принимает участие в формировании и поддержании этой родительской позиции. Я перейду к следующим двум стадиям позже; они имеют отношение к словам, а первая вообще не имеет ничего общего со словами. Итак, сначала мать, а потом оба родителя ставят себе задачей следить за тем, чтобы не происходило ничего непредвиденного. Они могут делать это произвольно, но в основном контроль осуществляет само их тело. Это цельная модель поведения, которая отражает их внутреннюю установку. Младенец чувствует защищенность и впитывает материнскую уверенность в себе точно так же, как молоко. Все это время родители говорят “нет” внешнему миру: “Нет, сюда нельзя, держись подальше от нашей территории; у нас здесь — существо, которое мы защищаем, и мы никого не пропустим за барьер.” Если родитель пугается, то что-то проникает за барьер, и ребенку больно, точно так же, как если бы ужасный шум проник внутрь и причинил младенцу невыносимые мучения. Во время воздушных налетов дети не боялись бомб, но на них немедленно действовала паника, которой поддавались матери. Но большинство младенцев проходят сквозь первые месяцы жизни, ни разу не пострадав от чего-либо подобного, и когда, в конце концов, внешний мир должен сломать эти барьеры, ребенок уже развивает способы обращения с неожиданным, и даже начинает приобретать способность предвидения. Мы могли бы поговорить о различных защитах, которые имеются в распоряжении развивающегося ребенка, но это уже совсем другая тема.

От этой ранней фазы, в которой предполагается, что за все отвечаете вы, происходит чувство родительской ответственности — именно то, что отличает родителей от детей и что, возможно, делает чепухой все те игры, в которые любят играть некоторые люди, когда мама и папа пытаются быть просто приятелями для своих детей. Но матерям требуется способ дать понять младенцам, от каких опасностей они их защищают. Им необходимо и понимание того, как их поведение влияет на материнскую любовь и приязнь. Так что приходит время говорить “нельзя”.

Теперь мы видим начало второй стадии, когда вместо того, чтобы говорить “нет” окружающему миру, мать говорит “нет” своему ребенку. Об этом было принято говорить как о введении принципа реальности, но как это назвать, неважно; мать и ее муж постепенно представляют младенца реальности и реальность — младенцу. Одним из путей может служить запрещение. Вам, наверное, приятно услышать, что “нет” — один путь, так как запрещение — только один из двух путей. Базисом для “нет” служит “да”. Некоторые дети получают воспитание в базисе “нет”. Мать, возможно, думает, что ключом к безопасности могут служить только ее указания на бесчисленные опасные ситуации. Но жалко, когда ребенок знакомится с миром таким способом. Очень многие дети могут использовать другой метод. Их расширяющийся мир связан с растущим числом разного рода объектов, о которых мать находит возможным сказать “да”. Развитие ребенка в этом случае больше связано с тем, что мать позволяет, чем с запрещением. “Да” образует основу, к которой добавляется “нет”. Конечно, это не исчерпывает всего, что происходит. Это вопрос, следует ли развитие младенца в основном той или другой линии. Дети с ранних дней могут быть чрезвычайно подозрительными. Я должен напомнить, что они бывают самыми разными. Но большинство способны доверять своим матерям, по крайней мере, некоторое время. В целом они тянутся к вещам и пище, которые, как они знают, мать одобряет. Разве не верно, что первая стадия — одно большое “да”? Это “да”, потому что вы никогда не разочаровываете младенца. Вы никогда не допустите настоящей ошибки в выполнении своей глобальной задачи. Это огромное невысказанное “да”, и оно образует твердый базис для существования ребенка в мире.

Я знаю, на деле все сложнее, чем я описываю. Скоро каждый ребенок становится агрессивным и приобретает разрушительные мысли, и простое доверие ребенка к матери нарушается, а временами она вообще не настроена дружелюбно по отношению к ребенку, хотя и остается собой. Но нам нет нужды вдаваться здесь в детали такого рода, потому что обнаруживается масса такого, над чем стоит подумать, если представить себе, каким сложным быстро становится мир ребенка со стороны внешней реальности. Например, у мамы один набор “не смей”, а у помогающей ей бабушки другой, а может быть, есть еще и няня. Мамы, кроме того, вовсе не являются учеными; у них могут быть любые суеверия, ни на чем не основанные. Иная мама, например, боится, что все зеленое ядовито, поэтому его нельзя брать в рот. Как ребенок поймет, что зеленый предмет — отрава, а желтый — превосходен? А что, если он не различает цвета? Я знаю младенца, за которым ухаживали два человека, один левша, а другой правша, и это было уже слишком. Поэтому мы ждем осложнений. Но младенцы каким-то образом проходят через все это; они достигают третьей стадии — объяснения. Тогда они могут черпать мудрость из нашей сокровищницы знаний; они могут учиться тому, что мы, как нам кажется, знаем, но самое важное, что они вот-вот смогут не соглашаться с нашими аргументами.

Подытоживая все сказанное на этот раз, скажу, что поначалу речь идет об уходе за младенцем и его зависимости от матери, о чем-то вроде веры. Потом это становится вопросом морали; приходится пользоваться материнской версией морали, пока ребенок не разовьет личное моральное чувство. А потом, с объяснениями, возникает наконец основа для понимания, а понимание — это наука и философия. Разве не интересно видеть начало таких великих вещей уже на самых ранних стадиях развития человека?

Еще несколько слов относительно материнского “нельзя” или “нет”. Не является ли оно первым знаком отца? Отчасти отцы похожи на матерей и могут ухаживать за ребенком и вообще выполнять массу женской работы. Но, мне кажется, как отцы они появляются на горизонте младенца в виде той жесткой части матери, которая позволяет ей говорить “нет” и настаивать на этом. Постепенно, если все складывается благоприятно, этот принцип “нет” становится воплощенным в самом человеке — Папе, которого любят, и даже уважают, и который может отвесить при случае шлепок-другой, ничего при этом не теряя. Но он должен заслужить свое право шлепать, если собирается это делать — тем, что находится рядом и не принимает сторону ребенка против матери. Поначалу вам может не понравиться идея воплощения “нет”, но, возможно, вы поймете, что я имею в виду, если я напомню, что маленькие дети любят, когда им говорят “нет”. Они не хотят играть только мягкими игрушками. Им нравятся камни, палки и жесткий пол; нравится, когда им говорят, что пора слезать, не меньше, чем сидеть на руках.

[1960]