Чем отличается любовь от влюбленности.

«Но как отличить настоящую любовь от временного увлечения или тем более влечения?» (Новосибирск, НЭТИ, декабрь, 1976).

Человеческая любовь по самой своей природе тянется к равновесию двух «я» — хотя бы примерному, колеблющемуся. Пожалуй, такая тяга — в сплаве с наслаждением чувств — это сама суть любви, сама ее психологическая материя. Основа всех видов человеческой любви, как бы глубинная ось ее чувств — это отношение к любимому человеку как к себе самому:такое состояние души, когда все в нем так же дорого твоему подсознанию, как ты сам.

А чем отличается от любви влюбленность? К сожалению, об их глубинной разнице почти молчит психология, и лишь внешними касаниями говорит искусство. Пожалуй, в мировой литературе есть только один эпизод, в котором по-настоящему уловлена эта разница, хотя и тут она не осознана как разница влюбленности и любви. Это сцена из «Войны и мира», когда Андрей Болконский признается в любви Наташе Ростовой, получает ответное «да» — и в душе его вдруг разыгрывается мгновенный и загадочный переворот: влюбленность делается любовью.

«Князь Андрей держал ее руку, смотрел ей в глаза и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что-то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично, как прежде, было серьезнее и сильнее».

Влюбленность, которую питал к Наташе Ростовой князь Андрей, как бы состояла из одного только «психологического вещества», из «поэтической и таинственной прелести желания». И как почти всякое желание, эта влюбленность была я-центрическим чувством, чувством для себя.

Пройдя сквозь мгновенное превращение, влюбленность стала другим чувством, гораздо более сложным — и двуцентричным, не только для себя, но и для нее. К чувствам для себя добавились чувства для нее, переживания за нее — жалость к ее слабости, страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и радостное сознание долга, которое связало их новой связью... Безмятежность прежнего чувства затмилась, оно стало тревожнее, тяжелее и от этой своей тяжести ушло в самые глубины души.

Много веков в нашем обиходе царит мнение, что любовь сильнее, а влюбленность слабее, что они отличаются друг от друга своим накалом. По-моему, это не так: дело не в силе, не в «количестве» чувства, а в его «качестве». Влюбленность может быть и более сильной, чем любовь, но она я-центрична, а то и эгоистична; именно поэтому она мельче проникает в душевные глубины человека, а от этого меньше меняет его и быстрее гаснет.

Любовь, видимо, отличается от влюбленности прежде всего здесь. Неэгоизм и двуцентричность любви — это ее самая глубокая основа — и главный водораздел, который отделяет ее от влюбленности.

Любовь — это как бы перенесение на другого своего эгоизма, включение другого в орбиту своего я-центризма. Это как бы удвоение своего «я», появление другого «я», с которым первое срастается, как сиамские близнецы.

Поэтому, наверно, любовь и поражает человека глубже влюбленности, поэтому она и заполняет все закоулки его подсознания, все тайные уголки души. И поэтому она дольше живет в человеке и больше меняет его.

Чужое «я» как бы входит в ощущения человека, и чужая боль делается такой же большой, как своя, а чужие радости — такими же радостными...

Вырастает как бы «эгоистический альтруизм», совершенно особое чувство. Изъяны эгоизма и альтруизма (вознесение своего «я» над чужим и чужого над своим) как бы уменьшают, растворяют друг друга в этом сплаве. А их достоинства (сила заботы о себе и сила заботы о других) как бы помножаются, резко усиливают друг друга. Возникает дорожение другим человеком как собой, его интересами — как собственными.

Можно, пожалуй, сказать, что любовь — это влюбленность, построенная на «эгоальтруизме». И минимум любви — это такое любовное влечение, в котором есть тяга к равновесию двух «я», глубинное дорожение другим, как собой. В разговоре Андрея Болконского с Наташей видно, как вдруг из простой влюбленности рождается такое глубинное тяготение, такой «минимум».

Если же в самой плоти чувств нет тяги к равновесию двух «я», то это, наверно, не любовь, а какой-то ее более бедный родственник — привязанность, влечение, влюбленность, — или любовь, которая уже начала угасать.

Потому что когда срастание двух «я» начинает уменьшаться, это уменьшается сама сердцевина любви, а не просто ее накал, спадает не только ее «количество», но и «качество». Потому что пылкое дорожение другим, как собой, подсознательное переживание каждого его шага, как своего — это и есть сама эмоциональная материя любви, сама ее плоть и суть.

Такой подход к любви, по-моему, гораздо вернее, чем старый, привычный; он помогает увидеть глубинное своеобразие любви, не смешивает любовь с ее родственниками — и позволяет этим гораздо вернее понимать человека и его чувства.