СОВМЕСТНОЕ СНОВИДЕНИЕ

Однажды, чтобы сразу рассеять наше тяжелое настроение, я предложил заняться сновидением. Как только я произнес свое предложение, я осознал, что тот мрак который целыми днями преследовал меня, может быть резко отброшен желанием перемены. Я отчетливо понял, что наша с Гордой проблема состояла в том, что мы необдуманно сфокусировали свое внимание на страхе и недоверии, как если бы это были единственно возможные для нас мнения, хотя мы все время имели, не осознавая этого, возможность сконцентрировать свое внимание на противоположном, на той загадке, на том чуде, которое с нами произошло.

Я рассказал Горде о своих соображениях. Она сразу согласилась со мной. Она тотчас стала оживленной, туча ее хандры рассеялась в какие-то секунды.

— Какого рода сновидениями ты предлагаешь нам заняться? — спросила она.

— А сколько родов их есть? — спросил я.

— Мы можем попробовать совместное сновидение, — ответила она. — мое тело говорит что мы уже делали его раньше. Мы уходили в сновидение парой. Это будет для нас страховкой, как было в совместном видении.

— Но ведь мы не знаем, какова процедура совместного сновидения, — сказал я.

— Мы не знали, как видеть совместно, и, однако, видели, — сказала она. — я уверена что мы сможем сделать и это, если попробуем, потому что во всем, что делает воин нет ступеней. Есть только личная сила, и как раз сейчас она у нас имеется. Мы должны начать наше сновидение в двух различных точках, отстоящих одна от другой настолько далеко, насколько возможно. Тот, кто войдет в сновидение первым, подождет другого. Как только мы отыщем друг друга, мы сцепим наши руки и отправимся глубже вместе.

Я сказал ей, что не имею ни малейшего представления, как ждать ее, если я войду в сновидение раньше ее. Она и сама не могла объяснить всего этого, но сказала, что ждать другого сновидящего означает то, что Жозефина называла"схватить» его. Горда была дважды схвачена Жозефиной. — Жозефина называла это схватыванием, потому что один из нас должен ухватить другого за руку, — объяснила она.

Затем она показала процедуру смыкания ее левого предплечья с моим правым, когда каждый берет другого за руку пониже локтя.

— Но как мы сможем это сделать в сновидении? — спросил я. Я лично считал сновидение одним из самых личных дел, какие только можно вообразить.

— Не знаю, как, но я тебя ухвачу, — сказала Горда. — я полагаю, что мое тело знает, как это сделать. Но чем больше мы об этом разговариваем, тем труднее, кажется, это будет сделать.

Мы начали наши сновидения в разных местах. Мы могли договориться только о времени, когда ляжем в постель, поскольку вход в сновидение — это нечто такое, что нельзя было рассчитать точно по часам.

Возможность того, что именно мне придется ждать Горду, а не ей меня, сильно беспокоила меня, и я не мог войти в сновидение с обычной легкостью. Через 10-15 минут беспокойства мне удалось наконец, войти в состояние, которое я называю «спокойное бодрствование».

Несколько лет назад, когда я достиг определенной степени опытности в сновидениях, я спросил дона Хуана, есть ли тут какие-то известные ступени, которые были бы общими для всех нас. Он сказал, что при конечном анализе каждый сновидящий отличается от всех, но разговаривая с Гордой, я открыл такое сходство в нашем опыте, что набросал возможную классификационную схему различных состояний.

Спокойное бодрствование — предварительное состояние, когда чувства засыпают, но еще все осознается. В моем случае я всегда воспринимал в этом состоянии поток красноватого света — примерно такого света, какой видишь, когда через плотно закрытые веки смотришь на солнце.

Второе состояние сновидения я назвал динамичное бодрствование. В этом случае красноватый свет рассеивается, как туман, и смотришь на какую-нибудь сцену вроде табло, так как сцена эта неподвижна. Видишь трехмерную картину. Застывший кусочек чего-то, пейзаж, улицу, дом, человека, лицо, — все, что угодно.

Третье состояние я назвал пассивное присутствие. В этом состоянии сновидящий уже не смотрит на застывшие осколки мира, но наблюдает, являясь свидетелем, как событие происходит, как будто главенство наших зрительных и слуховых органов чувств делает эту картину главным образом делом глаз и ушей.

Четвертое состояние — это уже то, в котором я оказываюсь втянутым в действие. Здесь уже что-то предпринимаешь, делаешь какие-то шаги и используешь свое время полностью. Я назвал это состояние динамическая инициатива.

Предложение Горды подождать меня было связано со вторым и третьим состоянием. Когда я вошел во второе состояние — динамическое бодрствование, — я увидел сцену сновидения, где находились дон Хуан и другие люди, включая жирную Горду. Прежде чем я успел хотя бы разобраться в том, что вижу, я ощутил сильнейший рывок за руку и сообразил, что рядом со мной находится «реальная Горда». Она была от меня слева и схватила мое правое предплечье своей левой рукой; я ясно ощутил, как она подняла мою руку к своему предплечью, чтобы мы могли держать друг друга за предплечья. Потом я оказался в третьем состоянии сновидения — в пассивном присутствии. Дон Хуан говорил мне, чтобы я смотрел за Гордой и заботился о ней самым эгоистичным образом, — будто она является мной самим. Его игра словами доставляла мне удовольствие.

Я чувствовал неземное блаженство, находясь здесь вместе с ним и другими. Дон Хуан продолжал объяснять, что мой эгоизм может быть прекрасно использован и что запрячь его в работу вполне возможно.

Общее чувство товарищества царило среди всех собравшихся здесь людей. Они смеялись тому, что говорил дон Хуан мне, но не высмеивали.

Дон Хуан сказал, что самый верный способ запрячь наш эгоизм в работу, — это использовать ту деятельность, которой мы занимаемся в нашей повседневной жизни. Он сказал, что я был эффективен во всем, что делал, потому что некому было изгонять из меня беса и что у меня не вызывало сомнений взлетать, подобно стреле, самостоятельно. Однако если мне дать задачу, подобную заботе о Горде, моя независимая эффективность разлетится вдребезги и для того чтобы выжить, мне придется расширить свою эгоистическую заботу о самом себе настолько, чтобы включить туда и Горду. Только через помощь ей, сказал дон Хуан сильно подчеркивая это своим тоном, я смогу найти ключи к выполнению моей собственной задачи.

Горда обхватила меня за шею своими толстыми руками. Дон Хуан был вынужден остановиться: он так смеялся, что не мог продолжать говорить. Все они валились от хохота.

Я чувствовал раздражение и недовольство Гордой. Я попытался освободиться от ее объятий, но ее руки были крепко сомкнуты у меня на шее. Дон Хуан сделал мне знак рукой, чтобы остановить меня. Он сказал, что то минимальное раздражение, которое я испытываю, — ничто по сравнению с тем, что еще ждет меня.

Смех утихал. Я чувствовал себя счастливым, хотя и огорчался из-за того, что придется иметь дело с Гордой, так как я не знал, что это за собой повлечет.

В этот момент в своем сновидении я изменил точку зрения или вернее что-то выдернуло меня из сцены, и я стал смотреть вокруг, как зритель.

Мы находились в доме в северной мексике, как я мог определить по окружающему, которое было частично видно с того места, где я стоял.

Я мог видеть отдаленные горы. Я вспомнил также обстановку дома и его расположение. Мы находились под крышей на открытой веранде, некоторые из присутствующих сидели на громоздких стульях, однако большинство или стояли или сидели на полу. Я узнавал каждого из них. Там было 16 человек. Горда стояла рядом со мной лицом к дону Хуану.

Тут я осознал, что могу иметь одновременно два различных чувства: я мог или войти в сцену сновидения и чувствовать, что повторяю давно потерянное переживание, или же я мог быть свидетелем сцены, сохраняя настроение моей теперешней жизни. Когда я погружался в сцену сновидения, то чувствовал себя в безопасности и под защитой. Когда я был ее свидетелем, сохраняя свое настроение этого времени,

Я чувствовал себя потерянным, беззащитным, встревоженным. Мне это мое настроение не нравилось, поэтому я нырнул в сцену сновидения.

Жирная Горда спросила дона Хуана голосом, который перекрывал смех всех и каждого, буду ли я ее мужем. Последовала тишина на секунду. Дон Хуан, казалось, рассчитывал, что сказать. Он погладил ее по голове и сказал, что может поговорить со мной и что я буду в восторге от возможности стать ее мужем. Все присутствующие хохотали. Я смеялся вместе с ними. Мое тело сотрясалось от самого искреннего удовольствия, однако я не чувствовал себя смеющимся над Гордой. Я не считал ее ни клоуном, ни дурой. Она была ребенком. Дон Хуан повернулся ко мне и сказал, что я должен чтить Горду независимо от того, что она станет делать по отношению ко мне, и что я должен через взаимодействие с нею выучить мое тело чувствовать себя легко и свободно в самых трудных обстоятельствах. Дон Хуан обратился ко всей группе и сказал, что намного легче двигаться в условиях максимального стресса, чем быть неуязвимым в обычных обстоятельствах, таких, как взаимодействие с кем-либо вроде Горды. Он добавил, что я не должен ни при каких условиях сердиться на Горду, потому что она будет моим бенефактором на самом деле, ибо только через нее я смогу запрячь в работу мой эгоизм.

Я настолько глубоко погрузился в сцену сновидения, что забыл о том, что я — сновидящий. Внезапное давление на руку напомнило мне, что я в сновидении.

Я почувствовал присутствие Горды рядом с собой, но не видел ее. Она была тут только как прикосновение, тактильное ощущение на моем предплечье. Я перевел на него свое внимание, и это ощущение стало чувствоваться как хорошая хватка, а затем и вся Горда материализовалась целиком, как если бы она была сделана из наложенных друг на друга кадров фотопленки. Это было чем-то вроде комбинированных съемок в кино. Сцена сновидения растворилась. Вместо этого мы с Гордой смотрели друг на друга, взяв друг друга за руки.

Одновременно мы опять повернулись к сцене сновидения, свидетелями которой мы были.

В этот момент я знал без всякой тени сомнения, что мы оба видим одно и то же. Теперь дон Хуан говорил что-то Горде, но я не мог его слышать. Мое внимание скакало туда-сюда между третьим состоянием сновидения, пассивным присутствием, и вторым — динамичным бодрствованием. На какой-то момент я оказывался с доном Хуаном, Гордой и другими 16 людьми, а уже в следующую секунду я оказывался с сегодняшней Гордой, наблюдавшей застывшую сцену. Затем резкий рывок моего тела перевел меня на другой уровень внимания: я ощутил что-то как хруст кусочка сухого дерева. Это был маленький взрыв, но походил он на щелканье сустава пальца. Я оказался в первом состоянии сновидения — спокойном бодрствовании. Я спал, но в то же время все прекрасно осознавал. Я хотел остаться на этой мирной стадии подольше, но еще один рывок заставил меня проснуться моментально. Я внезапно осознал, что мы с Гордой были в совместном сновидении.

Мне очень не терпелось с ней поговорить. Она чувствовала то же самое. Мы бросились разговаривать друг с другом. Когда мы успокоились, я попросил ее описать мне все, что произошло с ней в нашем совместном сновидении.

— Я тебя очень долго ждала, — сказала она. — какая-то часть во мне думала, что я тебя пропустила, но другая часть думала, что ты нервничаешь и у тебя затруднения, поэтому я ждала.

— Где ты ждала, Горда? — спросил я.

— Я не знаю, — ответила она. — я знаю, что уже вышла из красноватого света, но я ничего не могла видеть. Тут задумаешься — я ничего не видела, я ощупывала дорогу кругом, а возможно, я еще была в красноватом свете, хотя нет, он не был красноватый. Место, где я находилась, было окрашено в светло-персиковый цвет. Затем я открыла глаза, и там был ты. Ты, казалось, готов был уйти, поэтому я схватила тебя за руку. Затем я посмотрела и увидела нагваля Хуана Матуса, тебя, меня и других людей в доме Висенте. Ты был моложе, а я была жирная.

Упоминание о доме Висенте навело меня внезапно на мысль, о которой я и рассказал Горде. Однажды, когда я проезжал через Закатекас в Северной Мексике, у меня появилось странное желание заехать и навестить одного из друзей дона Хуана, Висенте. При этом я не понимал, что, поступая так, я бездумно врываюсь в другую область, так как дон Хуан никогда не знакомил меня с ним. Висенте, как и женщина-нагваль, принадлежали другому миру. Не удивительно, что Горда была так потрясена, когда я рассказал ей о моем визите. Мы знали его очень хорошо, он был так же близок к нам, как дон Хенаро, а возможно, даже ближе, и тем не менее мы забыли его, так же как забыли женщину-нагваль.

Здесь мы с Гордой сразу сделали огромный шаг назад в воспоминании. Мы вспомнили вместе, что Хенаро, Висенте и Сильвио Мануэль были друзьями дона Хуана, его когортой. Они все были связаны между собой своего рода обетом. Мы с Гордой не могли припомнить, в чем именно состояла эта связь. Висенте не был индейцем. В молодости он был фармацевтом. Он был ученым группы и настоящим лекарем, который поддерживал всех их всегда здоровыми. У него была страсть к ботанике. Я был без всяких сомнений убежден, что он знает о растениях больше, чем любой из ныне живущих людей.

Мы с Гордой вспоминали, что именно Висенте обучил всех, в том числе и дона Хуана, пользоваться лекарственными растениями. Он особенно интересовался Нестором, и мы все считали, что Нестор будет похож на него.

— Воспоминание о Висенте заставляет меня задуматься о самой себе, — сказала Горда. — это наводит меня на мысль о том, какой невыносимой женщиной я была. Самое плохое, что может произойти с женщиной, — это иметь детей, иметь дыры в своем теле, и все же действовать, как маленькая девочка. В этом и была моя проблема: я хотела быть умной, но была пустышкой. И мне позволяли строить из себя дуру, помогали мне быть ишачьим хвостом.

— Кто, Горда, — спросил я.

— Нагваль и Висенте и все эти люди, которые были в доме, когда я вела себя с тобой такой ослицей.

Мы с Гордой вспомнили одновременно, что ей позволяли быть несносной только со мной. Больше никто не поддерживал ее чепухи, хотя она и пыталась отыграться на каждом. — Висенте принимал меня, — сказала Горда. — он все время играл со мной. Я даже звала его дядей. Когда я попыталась назвать дядей Сильвио Мануэля, он чуть не сорвал у меня кожу с запястий своими клещеподобными руками.

Мы попытались сфокусировать наше внимание на Сильвио Мануэле, но не могли вспомнить, как он выглядел. Мы могли ощущать его присутствие в своих воспоминаниях, но он не был в них личностью, — он был только ощущением.

Насколько это касалось сцены сновидения, мы помнили, что она была точной копией того, что действительно имело место в нашей жизни в определенном месте и в определенное время, однако мы все еще не могли вспомнить, когда именно. Но я знал, что принял заботы о Горде, как средство самовоспитания и подготовки к трудностям взаимодействия с людьми.

Совершенно необходимо было воспитать в себе чувство легкости при столкновении с социальными ситуациями, а здесь никто не мог быть лучшим тренером, чем Горда. Те проблески памяти, которые у меня возникали о жирной Горде, появлялись именно из этих обстоятельств, так как я буквально последовал указаниям дона Хуана.

Горда сказала, что ей понравилось настроение сцены сновидения. Она бы предпочла просто следить за ней, но я втащил ее внутрь сцены, заставив переживать свои старые чувства, которые были отвратительны для нее. Ее неудобство было так велико, что она намеренно потащила меня за руку, чтобы заставить закончить наше участие в чем-либо, столь неприятном для нее.

На следующий день мы договорились о времени следующего сеанса совместного сновидения. Она начала его из своей спальни, а я из своего кабинета, но ничего не произошло. Мы выдохлись уже от попыток войти в сновидение.

Целыми неделями после этого мы тщетно пытались достичь эффективности нашего первого опыта. С каждой неудачей мы становились ожесточеннее и упорнее.

Перед лицом наших неудач я решил, что нам следует на некоторое время отказаться от совместного сновидения и пока подробней рассмотреть сам процесс сновидения и проанализировать его концепции и процедуры.

Горда сначала не согласилась со мной. Для нее идея обзора всего того что мы знаем о сновидении, была как бы еще одним способом сложить руки и сдаться. Она предпочитала продолжать попытки, даже если мы и не добьемся успеха. Я настаивал, и она в конце концов приняла мою точку зрения просто из чувства растерянности.

Однажды вечером мы уселись и так подробно, как только могли, стали обсуждать все, что мы знали о сновидении. Быстро выяснилось, что здесь есть несколько ключевых тем, которым дон Хуан придавал особое значение. Прежде всего — это сам акт сновидения. Он, видимо, начинался как совсем особое состояние опознавания, к которому приходишь, фокусируя остаток сознания, который еще имеешь во сне на отдельных чертах или элементах сна. Остаток сознания, который дон Хуан называл «вторым вниманием», вводился в действие или включался в работу через упражнение «не-делания». Мы считали, что существенной помощью сновидению было состояние умственного покоя, который дон Хуан называл «остановкой внутреннего диалога», или «неделания разговора с самим собой».

Чтобы научить меня выполнять его, он обычно заставлял меня проходить целые мили с глазами, фиксированными неподвижно и сфокусированными на уровне чуть выше горизонта, что усиливало периферическое зрение. Его метод был эффективен сразу в двух направлениях: он позволил мне остановить свой внутренний диалог после многих лет попыток и он тренировал мое внимание. Заставляя меня концентрировать внимание на периферии поля зрения, дон Хуан усиливал мою способность концентрироваться в течение долгого времени на одной какой-либо деятельности.

Позднее, когда я добился успеха в контролировании внимания и мог часами заниматься какой-либо нудной работой, не отвлекаясь, на что раньше никогда не был способен, он сказал мне, что наилучшим способом войти в сновидение было концентрироваться на кончике грудины — на верхней грани живота. Он сказал, что энергия, нужная для сновидения, исходит из этой точки, а та энергия, которая нужна, чтобы двигаться и искать в сновидении, исходит из области, расположенной на 2-3 см ниже пупка. Он назвал эту энергию волей или силой выбирать и собирать воедино. У женщин как внимание, так и энергия для сновидения исходят из матки.

— Сновидение женщины должно исходить из ее матки, потому что это ее центр, сказала Горда. — мне для того, чтобы начать сновидение или прекратить его, нужно всего лишь сконцентрировать внимание на моей матке. Я научилась чувствовать ее внутреннюю поверхность. Я вижу красноватое сияние и тут же выхожу.

— Сколько времени тебе требуется на то, чтобы увидеть красноватое сияние? Спросил я.

— Несколько секунд. В ту секунду, когда мое внимание окажется на моей матке, я уже в сновидении, — продолжала она. — я никогда не мучаюсь — обычно не мучаюсь. С женщинами всегда так. Самое трудное для женщины — это понять, как начать. Мне потребовалось два года, чтобы прекратить внутренний диалог и сконцентрироваться на матке. Возможно, поэтому женщина всегда нуждается в ком-то, кто бы направлял ее.

— Нагваль Хуан Матус клал мне на живот холодные мокрые речные камешки, чтобы я почувствовала эту точку, или клал на эту точку грузик. У меня было свинцовое грузило, которое он дал мне. Он заставлял меня закрывать глаза и концентрировать внимание на той точке, где находится груз. Я каждый раз засыпала, но это его не заботило. Фактически, не имеет значения, что делаешь, до тех пор, пока внимание сконцентрировано на матке. В конце концов я научилась концентрироваться на этой точке, не нагружая ее свинцом.

Однажды я самостоятельно вошла в сновидение. Я чувствовала свой живот в том месте, где нагваль так часто клал грузик, когда внезапно я заснула, как обычно, но только при этом что-то толкнуло меня в матку. Я увидела красноватое сияние, а затем совершенно изумительный сон, но как только я попыталась пересказать его нагвалю, я поняла, что это не был обычный сон. Я не могла объяснить ему, что это был за сон, — я просто чувствовала себя очень счастливой и сильной. Он сказал, что это было сновидение.

С этих пор он никогда не клал на меня грузик. Он позволял мне заниматься сновидением и не вмешивался. Время от времени он просил меня рассказать ему об этом и затем давал указания. Вот таким образом должно проводиться обучение сновидению.

Горда сказала, что по словам дона Хуана облегчить сновидение могло что угодно, как и неделание, при условии, что внимание будет удерживаться фиксированным. Например, он заставлял ее и других учеников пристально смотреть на листья и камни и поддержал Паблито, когда тот захотел сконструировать свое собственное устройство для неделания.

Паблито начал с неделания ходьбы назад. Он двигался, бросая короткие взгляды через плечо, чтобы видеть тропу и избегать препятствий на ней. Я подал ему идею использовать зеркальце заднего обзора, а он развил ее в целую конструкцию из деревянного шлема с придатками, на которых были укреплены два маленьких зеркальца примерно в 15 см от его лица и в 5 см ниже уровня его глаз. Два зеркальца не мешали ему смотреть вперед, а благодаря боковому углу, под которым они были установлены, они охватывали все пространство позади него. Паблито хвастал, что имеет полный круговой обзор мира. При помощи этого сооружения он мог идти назад на любое расстояние и в течение любого времени.

Поза, которую принимаешь для сновидения, тоже была очень важной темой.

— Не знаю, почему нагваль не говорил мне с самого начала, — сказала Горда, что лучшей позой для женщины, чтобы начать сновидение — это сесть со скрещенными ногами, а затем дать телу упасть, как оно и сделает, если внимание будет на сновидении.

Нагваль сказал мне об этом, наверное, через год после того, как я начала. Теперь я секунду сижу в этом положении, затем ощущаю свою матку, — и я уже в сновидении.

В самом начале я делал сновидение, как и Горда, лежа на спине, пока однажды дон Хуан не сказал мне, что я добьюсь лучших результатов, если буду сидеть на тонкой мягкой циновке, сложив ступни ног одна к другой и положив бедра так, чтобы они касались циновки. Он указал, что поскольку у меня гибкие тазобедренные суставы, я должен развить их полностью, ставя себе задачей, чтобы мои бедра полностью прилегали к циновке. Он добавил, что если я буду входить в сновидение в таком сидячем положении, мое тело не соскользнет и не упадет в сторону, а туловище наклонится вперед и лоб уляжется на ступни ног.

Другой очень важной темой было время, когда следует проводить сновидение. Дон Хуан говорил нам, что поздний вечер и раннее утро наиболее благоприятны для этого. Причина, по которой он предпочитал именно эти часы, крылась в том, что он называл практическим применением знания магов. Он сказал, что поскольку заниматься сновидениями приходится в окружении людей, следует выбирать наилучшие условия для уединения и отсутствия вмешательства. Вмешательство, которое он имел в виду, было связано с вниманием людей, а не с их физическим присутствием. По словам дона Хуана, бессмысленно уходить из мира и прятаться, потому что если даже человек совсем один в изолированном пустынном месте, вмешательство людей все равно существует, потому что невозможно отключить их первое внимание. В зависимости от местности, в часы, когда большинство людей спит, возможно отвести часть этого внимания на короткий отрезок времени. Именно в эти часы первое внимание окружающих спит.

Это вело к его описанию второго внимания. Дон Хуан объяснил нам, что то внимание, которое необходимо в начале сновидения, должно быть насильно остановлено на определенной детали сна. Только путем обездвиживания нашего внимания возможно превратить обычный сон в сновидение.

Далее он объяснил, что в сновидении приходится пользоваться теми же механизмами внимания, что и в повседневной жизни; наше первое внимание выучено с большей силой фокусироваться на деталях мира для того, чтобы превратить аморфное и хаотическое чувство восприятия в упорядоченный мир сознания.

Дон Хуан сказал нам также, что второе внимание выполняло функции приманки, притягивающей шансы. Чем более им пользуются, тем больше вероятность достичь желаемого результата. Но это была также и функция внимания вообще, — функция, принимаемая настолько как само собой разумеющееся в нашей повседневной жизни, что ее перестали замечать вообще. Если мы сталкиваемся со счастливой удачей, то мы говорим о ней как о случае или совпадении, а не в том смысле, что это наше внимание указало нам на событие.

Наше обсуждение второго внимания подготовило почву для другой ключевой темы — тела сновидения.

В целях руководства Гордой дон Хуан дал ей задачу: постепенно и неуклонно мобилизовать свое второе внимание на компоненты ощущения полета в сновидении.

— Как ты училась летать в сновидении? — спросил я ее. — тебя кто-нибудь учил?

— Нагваль Хуан Матус учил меня здесь, на этой земле, — ответила она. — и в сновидении кто-то, когда я ничего не могла увидеть, учил меня. Это был только голос, говорящий мне, что надо делать. Нагваль дал мне задачу научиться летать в сновидении, а голос учил меня, как это делать. Затем у меня ушли годы на то, чтобы научиться переходить из обычного тела, которое можно потрогать, в мое тело сновидения.

— Ты должна мне это объяснить, Горда, — сказал я.

— Ты учился входить в свое тело сновидения, когда ты видел в сновидении, что выходишь из своего тела, но насколько я могу видеть, нагваль не дал тебе никакой специальной задачи, поэтому ты отправлялся по любой из знакомых дорожек, по какой только мог. Я, с другой стороны, имела задачу использовать свое тело сновидений. Сестрички имели такую же задачу.

В моем сне я однажды видела себя, летающей, подобно воздушному змею. Я рассказала об этом нагвалю, так как мне понравилось ощущение скольжения. Он воспринял это очень серьезно и превратил в задачу. Он сказал, что как только выучиваешься сновидению, любой сон, который можешь запомнить, уже не является сном, это сновидение.

Тогда я стала стараться летать в сновидении, но я не могла его создать. Чем больше я старалась воздействовать на свое сновидение, тем труднее это становилось. Нагваль в конце концов сказал, чтобы я перестала пытаться и позволила ему придти самому по себе. Постепенно я начала летать в сновидениях. Именно тогда какой-то голос стал говорить мне, что надо делать. Это был женский голос, как я всегда чувствовала.

Когда я научилась летать в совершенстве, нагваль сказал мне, что каждое движение полета, которому я научилась в сновидении, я должна повторить наяву. У тебя была такая же возможность, когда саблезубый тигр учил тебя дышать, но ты никогда не превращался в тигра в сновидении, поэтому ты не мог правильно пытаться делать это и тогда, когда бодрствовал. Ну а я научилась летать в сновидении. Сдвигая свое внимание в тело сновидения, я могла летать, как воздушный змей, и тогда, когда бодрствовала. Я однажды показала тебе, как я летаю, потому что хотела, чтобы ты увидел, что я научилась пользоваться своим телом сновидения. Но ты не знал, что происходит.

Она имела в виду тот раз, когда она напугала меня невообразимым действием реального колыхания в воздухе подобно воздушному змею. Это событие настолько далеко выходило за рамки моего понимания, что я не мог даже начать обдумывать его хоть сколько-нибудь логично. Как всегда, когда я сталкивался с подобными вещами, я относил их в аморфную категорию «ощущений в условиях сильного стресса». Я держался мнения, что в условиях сильного стресса восприятие очень сильно искажается органами чувств. Мое объяснение ничего не объясняло, но, казалось, удерживало мой рассудок в умиротворенном состоянии.

Я сказал Горде, что тут должно быть еще и многое другое, помимо простого повторения летательных движений, — в том, что она называла своим смещением в тело сновидений.

Прежде, чем ответить, она немного подумала.

— Я полагаю, нагваль тебе тоже говорил, — сказала она, — что единственное, что на самом деле имеет значение в таком смещении, — это закрепление второго внимания. Нагваль говорил, что именно это внимание создает мир. Он был, конечно, абсолютно прав. У него были причины так говорить. Он был мастером внимания. Я думаю, что он сознательно оставил мне задачу самой найти, что все, что требуется мне, чтобы переместиться в мое тело сновидения, — это сфокусировать мое внимание на акте полета. Что здесь важно, так это накапливать внимание в сновидении, чтобы наблюдать за всем, что делаешь во время полета. Это был единственный способ ухаживать за вторым вниманием. Как только оно окрепнет, стоит лишь чуть-чуть сфокусировать его на деталях полета, и чувство полета усиливает сновидение полета, пока для меня не стало обыденным «сновидеть», что я парю в воздухе.

Таким образом, в деле полета мое второе внимание было обострено. Когда нагваль дал мне задачу перемещаться в тело сновидения, он имел в виду, чтобы я включила свое второе внимание, бодрствуя. Так я это понимаю. Первое внимание, — внимание которое создает мир, никогда нельзя преодолеть полностью. Оно лишь может на секунду быть выключено и замещено вторым вниманием, при условии, что тело уже накопило его в достаточном количестве. Искусство сновидения является, естественно, путем накопления второго внимания, поэтому можно сказать, что для перемещения в свое тело сновидения в бодрствующем состоянии следует практиковать сновидение, пока оно у тебя из ушей не польется.

— Можешь ли ты в любое время, когда захочешь, попадать в свое тело сновидений? — спросил я.

— Нет, это не так просто, — ответила она. — я научилась повторять движения и ощущения полета в бодрствующем состоянии, но я все же не могу летать всегда, когда пожелаю всегда существует барьер для моего тела сновидений. Иногда я чувствую, что барьер снят. Мое тело в это время свободно, и я могу летать, как если бы я была в сновидении.

Я сказал ей, что в моем случае дон Хуан дал мне три задачи для тренировки моего второго внимания. Первая состояла в том, чтобы находить в сновидении свои руки. Затем он рекомендовал мне выбрать место и сфокусировать мое внимание на нем, а затем проделать «дневное сновидение» и посмотреть, смогу ли я в действительности попасть туда. Он предложил, чтобы я помещал в таком месте кого-нибудь, кого я знаю, предпочтительно женщину, преследуя две цели: во-первых

Отметить слабые изменения, которые могут указать на то, что я действительно был там в сновидении, и, во-вторых, найти ту незаметную деталь, которая окажется как раз тем, на что настраивается мое второе внимание.

Наиболее серьезной проблемой, с которой встретится в этом аспекте сновидящий, является неуклонная фиксация его второго внимания на такой детали, которая всегда останется незамеченной вниманием повседневной жизни, создавая таким образом почти непреодолимое препятствие для оценки. То, что ищешь в сновидении, оказывается совсем не тем, чему уделяешь внимание в повседневной жизни.

По словам дона Хуана, только в периоде обучения приходится прилагать усилия к тому, чтобы сделать неподвижным второе внимание. После этого приходится выдерживать почти неодолимое давление второго внимания и лишь мимоходом бросать взгляды на окружающее. В сновидении следует удовлетворяться самыми краткими видениями всего, так как если на чем-нибудь сфокусируешься, то мгновенно теряешь контроль.

Последней обобщенной задачей, которую он мне дал, было выходить из тела. Я частично преуспел в этом и все время считал это свои единственным реальным достижением в сновидении. Дон Хуан исчез прежде, чем я усовершенствовал ощущение в сновидении, что я могу обращаться с миром обычных вещей, находясь тем временем в сновидении. Его уход прервал то, что, по моему мнению, должно было быть проникновением периода сновидения в мир повседневной жизни.

Чтобы объяснить контроль второго внимания, дон Хуан ввел идею воли. Он сказал, что воля может быть представлена в виде максимального контроля свечения тела как поля энергии, или о ней можно говорить как об уровне профессионализма, или как о таком состоянии бытия, которое внезапно входит в повседневную жизнь воина в определенное время. Она ощущается как сила, излучающая из средней части тела вслед за моментом абсолютной тишины, или моментом сильного ужаса, или моментом глубокой печали, но не после момента счастья, потому что счастье слишком опустошающе и поэтому не дает воину той концентрации, которая нужна, чтобы использовать свечение тела и обратить его в молчание.

— Нагваль говорил мне, что печаль человеческого существа так же мощна, как и испуг, — сказала Горда. — печаль заставляет воина лить кровавые слезы. И то и другое может привести к моменту молчания, или же молчание приходит само по себе из-за того, что воин стремится к нему в течение всей своей жизни.

— Ты сама когда-нибудь испытывала такой момент молчания? — спросил я.

— Испытывала, конечно, но я не могу припомнить теперь, на что это похоже, — сказала она. — мы с тобой оба уже испытывали его, но никто из нас не может теперь ничего об этом вспомнить. Нагваль говорил, что это момент печали — момент еще более тихий, чем момент выключения внутреннего диалога.

Эта печаль, эта тишина дали возможность подняться намерению направить второе внимание, управлять им, заставлять его делать то или это. Именно поэтому оно называется волей. Намерение и его результат являются волей. Нагваль говорил, что они связаны вместе. Он говорил мне все это, когда я пыталась научиться летать в сновидении. Намерение летать производит результат полета.

Я рассказал ей, что уже отбросил всякую надежду на возможность когда-нибудь испытать волю.

— Ты ее испытаешь, — сказала Горда. — беда в том, что мы с тобой не обладаем достаточно острым умом, чтобы знать, что же происходит с нами. Мы не ощущаем нашей воли, потому что думаем, что она должна быть чем-то таким, о чем мы сможем знать наверняка, как например, злость. Воля очень тиха, незаметна. Воля принадлежит другому «я».

— Какому другому «я»? — спросил я.

— Ты знаешь, о чем я говорю, — резко сказала она. — мы находимся в нашем другом «я», когда выполняем сновидение. К настоящему времени мы уже входили в наше другое «я» бесчисленное количество раз, но мы еще не являемся цельными.

Последовала длинная пауза. Я признался себе, что она права, утверждая, что мы еще не цельны. Я понимал это в том значении, что мы были только учениками неисчерпаемого искусства. Но затем мне пришла в голову мысль, что, возможно, она имела в виду нечто другое. Это не была разумная мысль. Я ощутил сначала нечто вроде щекотки в солнечном сплетении, а затем была готовая мысль, что она вероятно, говорит о чем-то совсем другом. Затем я также ощутил ответ. Он пришел ко мне готовым, своего рода отливкой. Я весь целиком ощутил его сначала на кончике своей грудины, а затем в уме. Моей проблемой было то, что я не мог распутать то, что я знал, чтобы обратить это в слова.

Горда не прерывала моих мыслительных процессов ни дальнейшими комментариями, ни жестами. Она оставалась совершенно спокойной, ожидая. Она, казалось, была внутренне соединена со мной до такой степени, что нам не нужно было говорить словами.

Мы еще немного поддержали состояние общности друг с другом, а затем оно затопило нас обоих. Постепенно мы с Гордой успокоились. Я в конце концов начал говорить. Не потому, что у меня была необходимость произнести то, что мы и так знали оба, а просто для того, чтобы восстановить опору нашей дискуссии. Я ей сказал, что знаю, в каком смысле мы не являемся цельными, но мне трудно перевести это знание в слова.

— Есть масса и масса вещей, которые мы знаем, — сказала она, — и все же мы не можем заставить их работать на себя, потому что не имеем представления, как вытащить их из себя на поверхность. Ты только что начал ощущать это давление. Я ощущаю его уже несколько лет. Я знаю и в то же время не знаю. Я все время странствую по самой себе и когда пытаюсь сказать, что знаю, это звучит идиотски.

Я понял, что она имеет в виду, и я понял ее на физическом уровне. Я знал что-то чрезвычайно практическое и очевидное о воле и о том, что Горда назвала другим «я», и в то же время я не мог произнести ни единого слова о том, что я знал, и не потому, что я был скрытен и смущен, а просто потому, что я не знал, с чего начать и как организовать мое знание.

— Воля является настолько полным контролем второго внимания, что это называется «другое я», — сказала Горда после длинной паузы. — Несмотря на все, что мы сделали, мы знаем лишь ничтожную частицу нашего другого «я». Нагваль предоставил нам самим завершить наше знание. В этом наша задача воспоминания.

Она шлепнула себя ладонью по лбу, как если бы ей что-то внезапно пришло в голову.

— Господи! Мы же вспоминаем другое «я», — воскликнула она почти на гране истерики. Затем она успокоилась и продолжала говорить приглушенным тоном.

— Очевидно, мы уже там были, и единственный способ вспомнить, — это тот способ, которым мы пользуемся, то есть выстреливать наши тела сновидения во время совместного сновидения.

— Что ты имеешь в виду? Что это такое — выстреливание наших тел сновидения? — спросил я.

— Ты и сам был свидетелем того, как Хенаро выстреливал свое тело сновидения, — сказала она. — оно выскакивает, как медленная пуля. Оно фактически приклеивается и отталкивается от физического тела с громким треском. Нагваль говорил мне, что у Хенаро тело сновидения может делать большинство вещей, которых мы можем делать обычно. Он приходил к тебе таким образом, чтобы встряхнуть тебя.

Я знаю теперь, чего добивались нагваль и Хенаро. Они хотели, чтобы ты вспомнил, и с этой целью Хенаро совершал невероятные действия перед твоими глазами, выстреливая свое тело сновидения, но все было напрасно.

— Но я совсем не знал, что он был в своем теле сновидения, — сказал я.

— Ты не знал, потому что не следил, — сказала она. — Хенаро пытался дать тебе знать, делая попытки выполнить то, чего тело сновидений делать не может, например, есть, пить и т. п. Нагваль рассказывал мне, что Хенаро обычно подшучивал над тобой, говоря, что он пойдет срать и заставит горы трястись.

— Потому что тело сновидения не может делать этих вещей? — спросил я.

— Потому что тело сновидения не владеет намерениями есть и пить, — ответила она.

— Что ты хочешь этим сказать, Горда? — спросил я.

— Великим достижением Хенаро было то, что в своем сновидении он обучился намерению тела, — объяснила она. — он закончил то, что ты начал делать. Он может создавать в сновидении свое тело настолько совершенным, насколько оно вообще может быть. Но у тела сновидения и у физического тела намерения различны. Например, тело сновидения может проходить сквозь стену, потому что знает намерение растворяться в воздухе. Физическое тело знает намерение еды и питья, но не изчезания. Для физического тела Хенаро пройти сквозь стену было столь же невозможно, как для его тела сновидения поесть.

Горда немного помолчала, как бы оценивая то, что она только что сказала; я хотел подождать, прежде чем задавать ей какие-либо вопросы.

— Хенаро довел до мастерства только намерение своего тела сновидений, — сказала она мягким голосом. — Сильвио Мануэль, с другой стороны, был абсолютным хозяином намерения. Теперь я знаю, что причина, по которой мы не можем припомнить его лица, состоит в том, что он был не таким, как все остальные.

— Что заставляет тебя так говорить, Горда? — спросил я.

Она начала говорить, что она имела в виду, но была неспособна говорить вразумительно. Внезапно она улыбнулась. Глаза ее зажглись.

— Поймала! — сказала она. — нагваль говорил мне, что Сильвио Мануэль был мастером намерения, потому что он постоянно находился в своем другом «я». Он был настоящим руководителем. Он стоял позади всего, что делал нагваль. Фактически именно благодаря ему нагваль стал заботиться о нас.

Я испытал большое физическое неудобство, слушая, как Горда говорит это. У меня чуть не расстроился живот, и я делал огромные усилия, чтобы она не заметила этого. Я повернулся к ней спиной и отдувался. Она на секунду остановилась, а затем продолжала, как будто приняв решение не обращать внимание на мое состояние. Вместо этого она начала на меня кричать. Она сказала, что сейчас время развеять наши огорчения. Она напомнила мне о моих чувствах отстраненности после того, что произошло в городе мехико. Она сказала, что горечь я чувствовал не потому, что она примкнула к другим ученикам, встав против меня, а потому, что она приняла участие в срывании с меня маски. Я объяснил ей, что все эти чувства у меня уже прошли. Она была непреклонна. Она настаивала на том, что если я не встречусь с этими чувствами лицом к лицу, они обязательно вернутся ко мне снова, но только как-нибудь иначе. Она настаивала на том, что мои близкие отношения с Сильвио Мануэлем были причиной всего этого.

Я сам не мог поверить тем сменам настроения, через которые я прошел, услышав такое заявление. Я как бы стал сразу двумя людьми: один разъяренный, с пеной у рта, другой — спокойный, наблюдающий. Последовал последний, конечный спазм живота, и мне стало плохо. Однако этот спазм вызвала не тошнота, это скорее была неудержимая ярость.

Когда я, наконец, успокоился, я был раздражен своим поведением и горевал по тому поводу, что подобный инцидент может случиться со мной вновь и вновь, в другое время.

— Как только ты воспримешь свою истинную природу, ты освободишься от ярости, — сказала Горда равнодушным тоном.

Я хотел с ней поспорить, но видел тщетность этого; кроме того, мой приступ ярости оставил меня совсем без энергии. Я рассмеялся при мысли, что буду знать, что делать, если окажется, что она права. Затем мне пришла в голову мысль, что все было бы возможным, если бы я смог забыть о женщине-нагваль. У меня было странное ощущение не то тепла, не то раздражения к Горде, как если бы я поел очень острой пищи.

Я ощутил в теле тревогу, как если бы я увидел, что кое-кто крадется у меня за спиной, и в тот момент я уже знал нечто такое, чего не знал моментом раньше: Горда была права — ответственным за меня был Сильвио Мануэль.

Горла громко рассмеялась, когда я рассказал ей это. Она сказала, что тоже вспомнила кое-что о Сильвио Мануэле.

— Я не помню его как личность, — так, как я помню женщину-нагваль, — продолжала она, — но я помню, что мне говорил о нем нагваль.

— Что он тебе говорил? — спросил я.

— Он говорил, что когда Сильвио Мануэль был на этой земле, он был такой, как Элихио. Он исчез однажды, не оставив следа, и вошел в другой мир. Он отсутствовал много лет, а затем, однажды вернулся. Нагваль говорил, что Сильвио Мануэль не помнил ни где он был, ни что он делал, но его тело не изменилось: он вернулся назад в этот мир, но вернулся в своем другом «я».

— Что еще он говорил, Горда? — спросил я.

— Я не могу больше вспомнить, — ответила она. — это так, будто я смотрю сквозь туман.

Я знал, что если бы достаточно сильно напряглись, то вспомнили бы, кем же был Сильвио Мануэль. Я сказал ей об этом.

— Нагваль говорил, — сказала она, — что намерение присутствует всюду.

— Что это значит? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она. — я просто произношу то, что приходит мне в голову. Нагваль сказал также, что именно намерение создает мир.

Я знал, что уже слышал эти слова раньше. Я подумал, что дон Хуан, видимо, говорил мне эти слова тоже, но я просто забыл.

— Когда дон Хуан говорил тебе это? — спросил я.

— Не могу вспомнить, когда, — сказала она, — но он говорил мне, что люди и все живые существа являются рабами намерения. Мы находимся в его клещах. Оно заставляет нас делать все, что захочет. Оно заставляет нас действовать в этом мире. Оно даже заставляет нас умирать. Он сказал, что когда мы становимся воинами, намерение становится нашим другом. Оно позволяет на м секунду быть свободными, иногда даже приходит к нам, как если бы оно поджидало поблизости. Он сказал мне, что сам он был только другом намерения. Сильвио Мануэль был хозяином его.

Целые громады скрытых воспоминаний бились во мне, чтобы вырваться наружу. Казалось, они вот-вот выйдут на поверхность. Я испытал на минуту ужасное замешательство, а затем что-то во мне внезапно сдалось. Я успокоился. Я больше не интересовался открытиями о Сильвио Мануэле.

Горда интерпретировала мою смену настроений как признак того, что мы не готовы лицом к лицу встретить воспоминания о Сильвио Мануэле.

— Нагваль всем нам показывал, что он может делать со своими намерениями, — внезапно сказала она. — он мог заставлять вещи появляться. Он говорил мне, что если я хочу летать, то должна призвать намерение акта полета. Он затем сам показал мне, как он может его призывать, прыгнув в воздух и пролетев круг надо мной, как огромный воздушный змей. Или же он заставлял предметы появляться в его руке. Он сказал, что знал намерение многих вещей и мог вызывать эти вещи, направляя на них намерение. Различие между ним и Сильвио Мануэлем было в том, что Сильвио Мануэль, будучи хозяином намерения, знал намерение всего.

Я сказал ей, что ее объяснение требует дальнейших объяснений. Она, казалось, из из всех сил пыталась организовать слова в своем мозгу.

— Я научилась намерению летать, — сказала она, — повторяя все чувства, которые имела, летая в сновидении. Это было только одно. Нагваль за всю свою жизнь научился намерению сотен вещей, но Сильвио Мануэль пришел к самому источнику, он коснулся его, ему не надо было учиться намерению чего бы то ни было. Он был одним целым с намерением. Проблема была в том, что у него не осталось больше желаний, потому что намерение не имеет собственных желаний, поэтому ему пришлось положиться на желания нагваля. Иными словами, Сильвио Мануэль мог делать все, чего нагваль ни захотел. Нагваль направлял намерение Сильвио Мануэля, но поскольку нагваль тоже не имел желаний, они большую часть времени не делали вообще ничего.

 








Дата добавления: 2014-12-01; просмотров: 709;


Поиск по сайту:

При помощи поиска вы сможете найти нужную вам информацию.

Поделитесь с друзьями:

Если вам перенёс пользу информационный материал, или помог в учебе – поделитесь этим сайтом с друзьями и знакомыми.
helpiks.org - Хелпикс.Орг - 2014-2024 год. Материал сайта представляется для ознакомительного и учебного использования. | Поддержка
Генерация страницы за: 0.06 сек.