Проблема принципата в современной исторической науке

Ниже приводятся страницы введения к монографии известного российского антиковеда, профессора кафедры истории Древней Греции и Рима Санкт-Петербургского университета Алексея Борисовича Егорова «Рим на грани эпох. Проблемы рождения и формирования принципата», вышедшей в 1985 г.

Превращение Рима в великую державу сопровождалось политическим переворотом. Необходимость реорганизации управления и политические и экономические изменения, вызванные новой ситуацией, привели к краху республиканской системы и установлению новой политической формы – принципата, построенного на дуализме монархии и полиса, который постепенно трансформировался в монархию.

Исследование этого процесса имеет особое значение как в силу специфической роли Рима в истории древних обществ, так и в плане методологическом, поскольку дискуссия вокруг проблем принципата имеет большое значение для двух, вероятно, важнейших вопросов исследования древней истории: проблемы типологического сходства и проблемы модернизации и архаизации в исследовании исторического явления. Некоторые исследователи, как мы увидим далее, пытаются слишком сблизить Римскую империю с более поздними политическими структурами, другие, наоборот, настаивают на ее уникальности, притом, временами до такой степени, что прямо отрицают возможность каких-либо сопоставлений и параллелей.

Центральной проблемой ранней Империи является выяснение характера этой политической системы, которая сложилась в результате крушения республики и получила название принципата. Эта система заключала в себе столько противоречивых черт, что, в сущности, не поддается какому-либо однозначному определению. Стремясь к подавлению полисного строя, принципат при этом постоянно на него опирался, идя не только по линии уничтожения полисных институтов, но и по линии их использования и трансформации.

Ранней Римской империи и системе принципата посвящено огромное количество работ. Еще большее их число касается отдельных аспектов истории, и некоторые из них мы затрагиваем в монографии. Здесь же мы рассмотрим только развитие взглядов на принципат как систему, взятую в целом. Можно выделить четыре основные точки зрения на принципат, развитие которых происходило в хронологическом порядке. Первая точка зрения установилась во времена поздней античности и существовала до появления «Римского государственного права» Т. Моммзена. Типичным для этого этапа было рассмотрение принципата как монархии, которую в структурном плане мало чем отличали от монархии эллинистической и от монархий Западной Европы. Таким видели принципат в историографии Возрождения и Просвещения, эта же идея встречается у историков XVIII – первой половины XIX в. (Ж. Боссюэ, Ш. Монтескье, Фр. Шампаньи, Л. де Фонтан, Ж. Ж. Ампер). Некоторые исследователи, например, Л. де Тиллемон и Эд. Гиббон, рассматривают принципат уже как переходную форму, однако история Рима для них четко делится на Республику и Империю, а принципат совершенно определенно квалифицируется как монархия.

Второй этап исследования принципата был связан с фундаментальным трудом Т. Моммзена «Римское государственное право». Исследовав правовой аспект магистратской и императорской власти, Т. Моммзен обратил внимание на сущность магистратского империя и наличие континуитета между империем царей, империем республиканских магистратов и властью императора, рассматривая эту правовую структуру как нечто неизменное на протяжении всей истории Рима. Власть принцепса, по мнению немецкого исследователя, не стояла над законом, а была подчинена ему, представляя собой не статус монарха, а чрезвычайную магистратуру, состоящую из двух основных элементов – проконсульского империя, т. е. исключительного, верховного начальства над армией, и трибунской власти, которые дополнялись рядом других полномочий.

Опираясь на эти выводы, Т. Моммзен пришел к заключению, что созданная Августом конституция представляет собой компромисс. Автор определил эту систему как «двоевластие» (диархию) сената и императора. В чисто правовом плане всемогущество сената и всемогущество императора исключали друг друга, однако в течение трех веков эта система существовала, и только реформы Диоклетиана, которые Т. Моммзен считал важнейшим переворотом в римской истории, привели к превращению принципата в настоящую абсолютную монархию.

Заслугой Т. Моммзена является то, что он впервые проанализировал правовую основу принципата и поставил проблему принципата как системы. Наконец, именно он первым определил политический строй ранней Империи как сложную систему политического дуализма.

Теория Моммзена вскоре стала господствующей; ее сторонниками было большинство исследователей конца XIX – начала XX в… Другой исследователь – Эд. Мейер – довел идею о диархии до логического конца, объявив принципат политической системой, в которой вся власть принадлежит сенату, а принцепс является его охранителем и защитником. Это обстоятельство, а также подчеркивание особого положения Италии и консервативная идеология режима доказывают, по мнению Эд. Мейера, что принципат (по крайней мере, при Августе) был восстановлением республики. Как республику характеризовал политическую систему раннего принципата и Г. Ферреро. По его мнению, Август искренне стремился поставить у власти сенат и восстановить старый строй, а монархические тенденции если и проявлялись, то помимо его воли и доминирующими не были.

Третий этап исследования принципата начался с появления работы В. Гардтгаузена, который уже на новом уровне выдвинул тезис о принципате как об абсолютной монархии. Исследуя главным образом политическую сторону принципата, автор считал восстановление республики фикцией, отрицая при этом наличие диархии. В правовом же плане, по мнению В. Гардтгаузена, власть императора была необычным совмещением республиканских магистратур, что придавало ей и принципиально новое качество. Довольно скоро теория монархии нашла большое число сторонников (в том числе в русской и советской историографии) и до недавнего времени была господствующей.

Некоторые исследователи, например Ж. Гаже, нашли типологическую параллель между Римской империей и эллинистическими монархиями. Французский исследователь также считал принципат монархией, обратив особое внимание на другую сторону оформления власти – культ императора. Для Гаже переход от Республики к Империи был «великой монархической революцией», а вся власть императора «проникнута религиозно-мистическим значением».

Сторонники теории монархии выступили против чрезмерного акцента на правовом оформлении власти; в центре их исследований находились реальная социально-политическая жизнь и некоторые новые, ранее не затрагивавшиеся аспекты, как, например, культ императора. Такой пересмотр, конечно, был необходим, однако историческая действительность оказывалась сложнее этой схемы. Целый ряд примеров и явлений правового, идеологического, политического и религиозного характера оказывались необъяснимыми с этих позиций, и отбрасывать их, считая фикцией, ширмой и результатом лицемерной политики Августа и его преемников, было бы неправомерно.

Все эти обстоятельства вызвали появление новых концепций, которые постепенно вытеснили «теорию монархии». Начиная с исследования терминологии и идеологии и продолжая анализ правовой стороны принципата, авторы этих концепций сделали ряд корректив и в отношении социально-политической структуры, представив принципат в новом свете. Вместе с тем новая теория, которую условно, видимо, можно назвать теорией дуализма, не повторяла механически теорию диархии, хотя и имела с ней много общего и представляла в известной степени новый этап ее развития.

Первые протесты против монархического определения принципата появляются еще в 20–30-е годы. Так, Е. Шенбауэр писал, что «каждая попытка положить государственно-правовые явления этого времени в прокрустово ложе схем, созданных современным государственным учением, должна не удасться». Это положение было развито в работах 30–40-х годов, а затем окончательно разработано в более поздней историографии. Авторы 10-го тома «Кембриджской древней истории» (С. Кук, Д. Литт, Ф. Эдкок, М. Чарльсуорт) отрицали тезис о диархии, однако не считали возможным видеть в принцепсе абсолютного монарха: «Называть конституцию принципата диархией неверно; существовало не разделение власти, а разделение труда. Во всех областях (кроме собственных провинций) Август действовал от имени сената и народа». Вопрос, был ли Рим Августа республикой, зависит от того, что ей противопоставить. Это не была монархия в известном смысле слова, и не автократия, когда императорская власть опиралась на армию и выражала ее интересы. В отношении этих альтернатив принципат Августа был республиканским, однако если оставить эту дефиницию, то ясно, что Рим претерпел изменение по сравнению с режимом Сената и Римского народа. В основном, как и большинство западных исследователей, идеализируя раннюю Империю, и прежде всего время Августа, авторы «Кембриджской древней истории» считали, что политическое, экономическое и духовное единство Средиземноморья стало фактом именно в это время, а императорская власть была важным условием этого процесса.

Новая концепция принципата впервые с достаточной полнотой была выражена А. фон Премерштейном, считавшим, что власть императора имела в основе систему клиентелы, на базе которой создавались «личные партии» политических деятелей эпохи гражданских войн. С победой Августа такая «личная партия» пришла к власти и стала во главе государства, а принцепс стал патроном всей общины, превратившейся в его клиентелу. В некоторых пунктах немецкий исследователь смыкается с теорией Т. Моммзена, однако он не видит существования двоевластия принцепса и сената. Принципат, по А. Премерштейну, скорее господство императора, но его правовая форма выходит за пределы смысла, понятного современному историку, и является специфическим римским институтом. Наиболее значимым актом подчинения общины принцепсу и определения его полномочий была присяга, даваемая народом при приходе правителя к власти. Принцепс оказывается вождем или диктатором государства, но четко фиксированного правового положения не имеет.

Рассмотрение принцепса как правителя без четко фиксированного положения и правовых полномочий стало очень популярным. Впрочем, если Премерштейн ставил во главу всего клиентелу и присягу, то некоторые другие исследователи делали акцент на auctoritas. Так, М. Грант полагает, что принцепс выходит за пределы своего imperium и постепенно все больше правит в силу auctoritas. Теория Гранта была развита и уточнена французским исследователем А. Маделеном. Маделен подчеркивает доимперские корни auctoritas, которая была и у республиканских магистратов, а также ее противопоставление potestas, выражающее «вечную двойственность личного авторитета и законной власти». Именно в этом направлении личного авторитета развивают свою власть Август и его преемники, в конечном счете превращая auctoritas в ее основу.

Маделен в большей степени, чем Премерштейн и Грант, склонен видеть в принципате элемент восстановления республики и сближается с идеей политического дуализма.

Р. Сайм, как и Премерштейн, видел в основе политической борьбы «личные партии», а победа Октавиана в гражданской войне в 31 г. до н. э. означала, по его мнению, приход к власти одной из таких группировок. Однако теперь из вождя партии и «революции» Октавиан превращается в главу государства, подавляя эту «революцию» и выдвинув консервативную программу. Для Сайма принципат носит характер компромисса, и так же, как и многие сторонники современной концепции, он объявляет о невозможности четкой дефиниции принципата как системы. В построении Сайма присутствует ярко выраженная модернизация, которая справедливо критиковалась не только в советской, но и в западной историографии.

Известная попытка почти буквальной реставрации «теории диархии», хотя и несколько измененная, была предпринята М. Хэммондом. Акцентируя внимание на правовом характере принципата, Хэммонд признает, что теоретически власть, скорее, принадлежала сенату, который представлял римский народ, а император был чрезвычайным магистратом.

Идея двойственной природы принципата становится практически доминирующей в западной литературе 30–40-х годов, причем в значительной части работ делается вывод об особой уникальности принципата, делающей невозможной его четкое определение. Так, В. Кункель пишет: «В действительности продолжение республики означало рост монархической власти при том, что эта власть была не встроенной в конституцию, а стояла возле нее. Новая республиканская конституция давала носителю монархической власти ряд возможностей большого политического значения. Эти возможности, однако, являлись гетерогенными единичными явлениями, которые в своих проявлениях были по возможности определены в рамках республиканского права и уже потому не могли выразить в правовом плане образ новой монархии».

Тезис о том, что принципат является монархическим институтом, введенным в институты республиканские, поддержал и итальянский исследователь П. де Франчиши. Наконец, стали раздаваться и более скептические суждения. Так, Эр. Мейер заявил, что государственную форму принципата можно описать, но нельзя четко дефинировать. Наиболее полно этот взгляд на сущность принципата был выражен в работах Л. Викерта и Ж. Беранже. Пожалуй, и по сей день эти исследования остаются самыми основательными в западной историографии и неудивительно, что статьи в двух крупнейших изданиях – «Реальной энциклопедии» Паули – Виссова и международном издании «Взлет и падение римского мира» – написаны именно Л. Викертом, причем последняя представляет собой развернутый комментарий к первой.

Викерт начинает исследование с термина princeps. Он приводит большое число примеров применения понятия к неримским правителям и политикам (города и племена Греции и Италии, а также к галлам, испанцам, карфагенянам и др.). Далее, автор приводит список из 70 политических деятелей республики – от соратника Ромула Госта Гостилия до Марка Антония, которые в источниках именуются principes, а затем добавляет еще 23 деятеля императорского времени, которые не были императорами, но именовались в источниках principes. Викерт приходит к выводу, что термин не является правовым и обозначает только общую идею первенства.

Анализируя периодизацию античных авторов, немецкий исследователь отмечает, что практически все они видели в приходе к власти Августа важный переломный момент, с которого началась новая эпоха. В отношении libertas Викерт замечает интересное отличие между официальной идеологией и идеологией «независимой». Если в первой общая идея сводилась к тому, что при хорошем императоре libertas обязательно существует (а каждый император стремится, разумеется, быть хорошим), то «независимое» общественное мнение основывается на том, что свобода и принципат – понятия несовместимые или, по крайней мере, малосовместимые. Викерт отмечает, что такое различие во многом вызвано разным пониманием самой идеи, и если libertas республики имела смысл политической свободы, то принципат понимал под ней только securitas, т. е. правовую безопасность отдельного лица.

Одним из центральных пунктов концепции Викерта является исследование действия династического принципа в Римской империи. В этой части он особенно широко использует выводы других исследователей, особенно А. фон Премерштейна, Ж. Беранже и В. Хартке. Подробно рассмотрев переход власти при императорах от Августа до Диоклетиана, а затем далее – до Ромула Августула и Зенона, Викерт приходит к выводу, что преемственность с самого начала была династически определена. С другой стороны, автор отмечает противоречие между этим династическим принципом и так называемым «принципом заслуг». Это сочетание не было чуждо ни Римской республике, ни греческой политической мысли, и в условиях Империи возникает только новое их соотношение.

В заключительной части труда немецкий исследователь рассматривает правовую основу принципата. Основой императорской власти Викерт считает проконсульский империй и трибунскую власть, а также auctoritas; однако, полемизируя с Грантом и Маделеном, он видит в этом понятии сочетание правового и неправового фактора. В заключение Викерт приходит к уже известному выводу о невозможности дефиниции принципата.

В статье «Новые исследования римского принципата» Викерт дает подробный обзор литературы, вышедшей в 50–70-е годы. Статья построена в виде развернутого комментария к статье «Princeps civitatis» и заканчивается тем же выводом: «Определить характер монархического принципата в государственно-правовом плане нам мешают методы, которые сознательно и бессознательно используют принцепсы и их помощники, чтобы привести в соответствие видимость и действительность. Можно описать государственную форму империи, но ее нельзя точно дефинировать... Сочетание правовых и политических элементов, которые соединились, но не слились в принципате, не определяется ни одной из известных нам государственно-правовых категорий».

Современная западная историография в целом разделяет точку зрения Беранже и Викерта. Д. Тимпе, исследуя проблему континуитета при раннем принципате, в целом придерживается тезиса А. фон Премерштейна о принцепсе как лидере партии, который теперь стал во главе государства. Принципат – это еще не государственная форма, и он не означал никакого фиксированного противоречия республике. Ранний принципат кончался со смертью принцепса и был только политическим господством, а его возобновление связывалось с континуитетом семьи и политической традицией.

Проблема libertas при принципате была разобрана Р. Клейном, который приходит к сходному с Викертом выводу: «Римляне считали свою историю нормативной... и постоянно продолжающейся... Обе стороны знали о разрыве между республикой и монархией при Августе, а, с другой стороны, тоже в двухстороннем порядке, для всех времен оставалась республиканская система ценностей. Поэтому проблема неразрешима». В некоторых работах подчеркивается либо республиканский законный характер принципата, либо, наоборот, его монархический характер, однако в основном авторы находятся в русле предыдущих исследований…

В русской историографии с самого начала утвердился тезис о принципате как монархии. Первые исследования на эту тему появились в середине XIX в. и постулировали монархический характер императорской власти. После выхода в свет труда Моммзена русская наука осталась на этой позиции и вступила в полемику с немецким исследователем, в ходе которой выработала более сильную аргументацию, и слилась уже с новым направлением в западной историографии, открытым работой В. Гардтгаузена.

Через 2 года после выхода в свет «Римского государственного права» Т. Моммзена появилась большая статья В. И. Герье «Август и установление Империи». Автор выступил против двух основных положений Моммзена: идеи о континуитете римского государственного строя на протяжении всей его истории и тезиса о диархии. По мнению Герье, власть Августа была монархической, а «восстановление республики» – только прикрывающей ее правовой фикцией.

Самым крупным специальным исследованием принципата в русской историографии явился двухтомный труд Э. Д. Гримма. В этом произведении, к сожалению, незаслуженно игнорируемом западной историографией, автор последовательно выступил против теории Моммзена и выдвинул свою оригинальную концепцию. Гримм, подробно проанализировав политическую систему, созданную при Августе, приходит к выводу, что его принципат – «это не результат соглашения двух равных сил, а результат уступок фактического властелина Августа», сделанных с целью примирения общественного мнения с новым положением дел. Время Августа было еще переходным этапом, «гражданской монархией с переходными формами». Тем не менее, стараясь не разрывать с прошлым, он произвел полный переворот. «Монархия никогда не была провозглашена, отношение принцепса к сенату никогда не было выясненным, никто не мог указать границ новой власти – одно было несомненно, она существовала». Правление Тиберия, по мнению Гримма, характеризуется сохранением тенденций, наметившихся при Августе, однако постепенно происходит переход к деспотической монархии, особенно усиливающейся при Гае Калигуле, Клавдии и Нероне. Эпоха Флавиев отмечена тенденцией к усилению и упрочению престижа императорской власти, а время Антонинов уже характеризуется примирением принципата с обществом и отречением последнего от всякого рода республиканских иллюзий. Принципат теперь окончательно превратился в монархическую власть. Примечательно, что Гримм не только противопоставляет «теории диархии», основанной по преимуществу на правовых аргументах, исследование политической реальности, но и оспаривает правовые выводы немецкого исследователя, полагая, что и в этой области никакого двоевластии не было.

На позиции определения принципата как монархии стоит и Р. Ю. Виппер, который заходит даже значительно дальше, практически считая фикцией всю республиканскую сторону принципата. Отличительной чертой советской историографии и ее бесспорной заслугой является интерес к социально-экономическому содержанию перехода. Уже в работе В. С. Сергеева принципат определяется как «республиканская монархия», являющаяся компромиссом между военной монархией и сенатской властью и затем развивающаяся в сторону монархии. С. И. Ковалев, также оценивая принципат прежде всего как монархию, отметил особенность консервативной идеологии нового режима, считая, что это была не только дань традиции, но и показатель реакционного характера Империи.

Наиболее полно проблемы принципата были исследованы в работах Н. А. Машкина, С. Л. Утченко и уже в 80-е годы Г. С. Кнабе. Н. А. Машкин всесторонне исследовал принципат Августа. Он рассмотрел проблему генезиса принципата, характер власти Августа, его социальную политику, жизнь Империи и провинций, организацию армий и внешнеполитические мероприятия и, наконец, культуру августовского времени. Характеризуя социальную опору Августа, Н. А. Машкин отмечает, что она была разнородной, и принципату приходилось лавировать между различными социальными группами. Характерной чертой власти Августа была юридическая неопределенность, однако в целом, несмотря на официальное восстановление республики, можно говорить о ее монархической сущности. Полемизируя с Моммзеном, советский исследователь считает возможным говорить о «немагистратских, но в то же время чисто римских источниках единоличной власти римских императоров». Машкин, верно отмечая, что принципат был органом власти римских рабовладельцев, ставит в слишком прямую зависимость установление новой политической системы и собственно развитие отношений между рабами и рабовладельцами. Спорно и положение о том, что принципат был «шагом назад по сравнению с республиканскими порядками». Непривлекательность многих сторон жизни принципата не должна затмить тот факт, что только такая система могла выполнить, пусть ограниченно, задачу реального объединения подчиненного римлянами средиземноморского мира, и без принципата не могло быть последующего развития европейской цивилизации. Даже те из современников, которые видели в императорской власти явление отрицательное, не могли не признавать неизбежность и необходимость этого явления.

Утченко определяет принципат как монархию, отмечая, что республиканские элементы были ширмой, ловко используемой властью для прикрытия своего положения. Этот тезис, выдвинутый в ранней монографии, Утченко сохранил вплоть до последней вышедшей при жизни книги «Юлий Цезарь». С. Л. Утченко отходит от вывода Н. А. Машкина о реакционности принципата и признает его историческое значение.

В последнее время в советской историографии появились работы, намечающие выход из тупика, в котором оказались многие зарубежные исследователи, и вышедшие за пределы заколдованного круга «монархия – республика». Так, Г. С. Кнабе, опираясь на разработанную в историографии 60–70-х годов тему полиса, решает проблему империи именно с этой позиции. Исходным фактором истории древности является примитивность ее хозяйственного уровня, и «полис-гражданская община» – это форма общественной организации, идеально приспособленная к ее укладу. В пределах античности полис универсален и вечен, представляя собой основную экономическую ценность. Сущность полиса состоит в постоянном присутствии и взаимодействии двух факторов: общинно-консервативного и динамического. Одной из главных задач Империи было приведение государственной системы в соответствие с потребностями Рима как мировой державы. Принципат возник из необходимости решить эту задачу и представлял собой попытку примирения римской олигархии и новых социальных сил, а потому носил компромиссный характер. Такой компромисс предполагал сохранение республиканских политических форм, обеспечивая, с одной стороны, связь власти со старыми устоями общественной жизни и морали, а с другой – опору на развивающиеся слои, враждебные сенатско-аристократическому Риму и неизбежно выступающие как разрушители традиционных римских общеизвестных норм. Таким образом, «в структуре раннего принципата Рим и его прошлое оказались как бы противопоставленными от них же неотделенным силам внеримской общеимперской новизны».

Краткий обзор историографии позволяет сделать некоторые выводы, которые могут быть исходными точками исследования. Современная историография совершенно определенно отказалась от однозначного определения принципата как монархии или республики и признала его синтетический характер. В историческом плане изменение оценки шло примерно следующим образом: первый этап (до Т. Моммзена) – принципат как монархия; второй – принципат как диархия или республика; третий – снова возврат к теории монархии и, наконец, четвертый взгляд на принципат как на синтетическую систему. Одной из причин изменения было то, что исследователи делали акцент на разные стороны проблемы. Школа Моммзена в основном изучала государственно-правовой аспект, его противники (Г. Гардтгаузен, Э. Д. Гримм и др.) возражали, опираясь на политические реалии, а Викерт, Беранже и сторонники их концепции больше исследовали теорию, идеологию, терминологию и социальную организацию. Это едва ли случайно, и мы видим, что принципат в разных областях деятельности выступает и в разных амплуа…

Егоров А. Б. Рим на грани эпох. Л., 1989. С. 3–15.