Плутарх. Тиберий Гракх.

VIII. Земли, завоеванные у соседних народов, римляне частью распродавали, частью обращали в государственное имущество и раздавали в пользование малоимущим гражданам за небольшую плату. Богатые стали повышать арендную плату и вытеснять таким путем бедных с их участков, вследствие чего был издан закон, не дозволявший ни одному гражданину держать более 500 югеров земли. Закон этот положил на некоторое время предел корыстолюбию богатых и помог бедным удержаться на арендуемых ими участках и сохранить те доли, которые достались им при первоначальной разверстке. Но вскоре богатые стали переводить на себя аренду через посредство подставных лиц, а в конце концов открыто закрепили за собой большую часть земель. Вытесненные с участков бедняки уже не проявляли готовности исправно нести военную службу и растить с должной заботой своих детей, так что в Италии стали замечаться, с одной стороны, убыль в свободных гражданах, а с другой – наплыв рабов-варваров, с помощью которых богатые обрабатывали отнятую у граждан землю. Гай Лелий, друг Сципиона, взялся быстро исправить положение, но богатые оказали такое сопротивление, что Лелий, опасаясь смерти, отступился от своего намерения, заслужив этим название мудрого или разумного, ибо латинское слово sapiens означает, как мне кажется, и то и другое.

Тиберий же, будучи избран народным трибуном, тотчас направил на это дело всю свою энергию, подстрекаемый к тому, как говорят многие, ритором Диофаном и философом Блоссием. Первый из них – беглец с острова Митилены, а второй – италийский куманец, подружившийся в Риме с Антипатром Тарсийским, который почтил его посвящением ему некоторых из своих философских трактатов. Другие возлагают вину в этом и на мать Тиберия Корнелию, которая будто бы часто корила сыновей тем, что римляне все еще называют ее тещей Сципиона, а не матерью Гракхов. Наконец, третьи полагают, что виновником всего был Спурий Постумий, ровесник Тиберия и соперник его в ораторском искусстве. По их мнению, Тиберий, вернувшись из похода и убедившись, что Спурий пользуется гораздо большей славой и влиянием, чем он, и возбуждает всеобщее восхищение, захотел, видно, превзойти его и взялся за проведение рискованной реформы, на которую народ возлагал большие надежды.

Брат же его Гай упоминает в своих записках, что Тиберий, отправляясь в Нумантию и проезжая через Этрурию, увидел здесь картину запустелого края, а на пашнях и пастбищах, в качестве пахарей и пастухов, одних чужеземцев и варваров. Тогда-то и зародились у него те политические планы, осуществление которых причинило братьям столько бед. Но, в действительности, сильнее всего побудил в нем честолюбивые стремления и решимость действовать сам римский народ, призывавший Тиберия надписями на портиках, стенах и памятниках отнять у богатых государственные земли для раздачи их неимущим.

IX. Следует, однако, заметить, что Тиберий разрабатывал закон не единолично, но воспользовался советами самых знаменитых и доблестных людей в Риме, как-то: Красса, бывшего тогда верховным жрецом, законоведа Муция Сцеволы, в то время консула, и Аппия Клавдия, своего тестя. Притом и самый закон, если сопоставить его с той великой несправедливостью и корыстолюбием, против которых он был направлен, отличался мягкостью и умеренностью: людям, которых следовало бы отдать под суд за неповиновение законам и лишить противозаконно захваченного имущества с наложением штрафа, – закон Тиберия повелевал лишь отказаться, притом за выкуп, от незаконного владения в пользу нуждающихся граждан. Как ни умеренна была эта реформа, народ готов был удовольствоваться ею и забыть прошлое, лишь бы оградить себя от несправедливостей в будущем. Но богачи и крупные собственники восстали из корыстолюбивых побуждений против закона, из упорства же и чувства озлобления – против самого законодателя. Они замыслили опорочить законопроект в глазах народа и с этой целью стали распространять слухи, будто Тиберий, предлагая передел земель, хочет замутить государство и внести расстройство во все дела. Однако они ничего этим не достигли. Тиберий защищал благое и справедливое дело с силою красноречия, которая могла бы и худшее представить в выгодном свете. Страшным для врагов и непобедимым казался он, когда, стоя на трибуне, вокруг которой волновались толпы народа, произносил речь в защиту обездоленных. И дикие звери в Италии, говорил он, имеют логова и норы, куда они могут прятаться, а люди, которые сражаются и умирают за Италию, не владеют в ней ничем, кроме воздуха и света, и, лишенные крова, как кочевники, бродят повсюду с женами и детьми. Полководцы обманывают солдат, когда на полях сражений призывают их защищать от врагов гробницы и храмы. Ведь у множества римлян нет ни отчего алтаря, ни гробниц предков, а они сражаются и умирают за чужую роскошь, чужое богатство. Их называют владыками мира, а они не имеют и клочка земли.

Х. На такие слова, произносимые с воодушевлением и истинной страстью и восторженно встречаемые народом, не мог возражать ни один из противников. Но, отказавшись от споров, богатые обратились к одному из трибунов, Марку Октавию, молодому человеку, известному своей скромной жизнью и строгими нравами. Октавий был товарищем и другом Тиберия и сначала уклонялся от борьбы из уважения к нему. Но затем, под давлением настойчивых просьб со стороны многих влиятельных лиц, он, как бы уступая насилию, выступил противником Тиберия и отклонил закон. В коллегии трибунов решающим является всегда мнение голосующего против, так как, если хоть один из них выскажется против, согласие всех остальных не имеет уже никакой силы. Тиберий, раздраженный неудачей, взял обратно свой умеренный проект и внес другой, более благоприятный для масс и более жесткий для насильников: новый закон повелевал им немедленно освободить земли, которыми они владели вопреки старым законам. Это повело к ежедневно возобновлявшейся борьбе на трибуне между Тиберием и Октавием, но и в самый разгар ожесточенной борьбы они не сказали друг о друге ни одной резкости, у них не вырвалось ни одного неуместного слова: врожденная порядочность и хорошее воспитание обуздывают ум, как видно, не только в вакхических оргиях, но и в порывах честолюбия и гнева. Так как Тиберий видел, что собственные интересы Октавия как крупного землевладельца затрагиваются новым законом, он обратился к своему противнику с просьбой отказаться от спора и выразил при этом готовность возместить ему стоимость его земель из собственных, хотя и не очень больших средств. Октавий от этого предложения отказался. Тогда Тиберий издал декрет, прекращавший деятельность магистратов впредь до того дня, когда закон будет поставлен на голосование, затем запечатал собственной печатью храм Сатурна с целью лишить квесторов возможности что-либо туда вносить или оттуда брать, а преторам объявил, что в случае неповиновения его распоряжению они подвергнутся взысканию. В результате этих распоряжений все должностные лица отказались из страха ответственности от исполнения своих обязанностей. Богатые же поспешили облечься в траурные одежды и появлялись на площади народного собрания, выражая на своих лицах печаль и глубокое уныние. Вместе с тем они начали тайно злоумышлять против Тиберия и даже подсылать к нему убийц, а Тиберий стал носить под платьем, не скрывая этого, короткий разбойничий меч, известный у римлян под названием dolo.

XI. Когда же наступил день народного собрания и народ был созван Тиберием для подачи голосов, оказалось, что избирательные урны похищены богачами – событие, вызвавшее большое смятение, так как приверженцы Тиберия, пользуясь своей многочисленностью, могли добиться своего силою и с этим намерением сходились уже целыми толпами, то бывшие консулы Манлий и Фульвий, припав к коленям Тиберия и касаясь его рук, стали слезно умолять его отложить голосование. Тиберий, уже предвидя готовые вот-вот разразиться грозные события и движимый к тому же чувством уважения к Манлию и Фульвию, спросил их, как, по их мнению, ему надлежало поступить. Те ответили, что они не властны давать советы в таком деле, и после настойчивых просьб убедили Тиберия обратиться в сенат. Но и сенат, в котором богатые имели преобладание, не сделал ничего, – и вот Тиберий, не имея возможности провести иным способом свой закон, обращается к средству предосудительному и незаконному, а именно – к отстранению Октавия от власти. Начал он, однако, с увещеваний: дружески касаясь его рук, он просил Октавия уступить и удовлетворить справедливые требования народа, который довольствуется столь малой наградой за все свои великие труды и перенесенные опасности. Но Октавий ответил отказом, и тогда Тиберий заявил, что раз два трибуна, имеющих одинаковую власть, расходятся во взглядах на важные вопросы, то дело не может обойтись без вооруженной борьбы, и что он видит единственный выход из затруднения в том, чтобы один из них был отрешен от власти; пусть сначала Октавий внесет в собрание вопрос о смещении его, Тиберия, – и он тотчас же вернется к жизни частного человека, если того пожелает народ. Октавий отклонил это предложение, после чего Тиберий объявил ему, что в таком случае он предложит проголосовать вопрос о смещении его, Октавия, если последний, подумав, не изменит решения, – и вслед за тем распустил собрание.

XII. На следующий день, как только собрался народ, Тиберий поднялся на трибуну и вновь попытался убедить Октавия, но тот оставался непреклонным. Тогда Тиберий внес предложение об отстранении Октавия от трибуната и тут же поставил этот вопрос на голосование. Триб насчитывалось в Риме тридцать пять. Из них семнадцать проголосовали против Октавия, так что если бы к ним присоединилась хоть одна триба, Октавию пришлось бы вернуться к частной жизни. Тут Тиберий приказал приостановить голосование и, обратясь к Октавию, поцеловал его перед всем народом и долго умолял не подвергать себя бесчестию, а на него, Тиберия, не навлекать обвинения в применении столь суровой и крайней меры. Октавий, говорят, выслушал эти просьбы, не выказывая непреклонности и упорства; глаза его наполнились слезами, и он долго молчал; но когда взор его упал на стоявших толпой богачей и собственников, он, по-видимому убоявшись и устыдившись возможности потерять в их кругу свою репутацию, смело решился претерпеть все худшее и заявил, что Тиберий может поступить с ним, как хочет. Таким образом, закон был проведен, и Тиберий приказал одному из своих вольноотпущенников (он всегда пользовался этими людьми как ликторами) силой свести Октавия с трибуны.

XIII. Вслед за тем аграрный закон был утвержден. Для обследования земель и раздела их были избраны трое уполномоченных: сам Тиберий, его тесть Аппий Клавдий и его брат Гай Гракх, который находился в это время в отсутствии, так как служил под начальством Сципиона в Нумантии. Спокойно, без помехи закончив это дело, Тиберий поставил на место Октавия не кого-либо из знатных людей, а некоего Муция, своего же собственного клиента. Знать, негодуя на это и страшась возвышения Тиберия, старалась в сенате всячески его унизить. Так, например, когда он попросил, согласно обычаю, снабдить его за счет государства палаткой, необходимой во время работ по разделу земли, ему в этом было отказано, между тем как другие и в менее важных случаях часто получали такие палатки. Затем, на текущие расходы ему было назначено всего лишь по девяти оболов в день, согласно докладу Публия Назики, показавшего себя в этом деле явным врагом Тиберия. Назика захватил в свои руки большое количество государственных земель и не мог помириться с вынужденной потерей их.

XV. Итак, он в тот раз распустил собрание; но, чувствуя, что в поступке его с Октавием не только знать, но и народ видит проявление чрезмерной страстности (им казалось, что достоинство римского трибуна, до того дня сохранявшееся во всем его величии и блеске, теперь попрано и погублено), он обратился к народу с речью, из которой будет уместно привести некоторые доводы, дающие представление об убедительности и содержательности его слов. «Народный трибун, – говорил Тиберий, – есть лицо священное и неприкосновенное, ибо деятельность его посвящена народу, и он призван защищать интересы народа. Но если трибун, отвратившись от народа, причиняет ему вред, умаляет его власть, препятствует ему голосовать, то он сам отрешает себя от должности, так как не исполняет своего долга. Пусть он разрушил бы Капитолий, поджег арсенал, и такого трибуна можно было бы в крайности терпеть. Поступая так, он был бы дурным трибуном; но тот, кто ниспровергает демократию, уже не трибун. Терпимо ли, что трибун может повести в темницу даже консула, а народ не имеет права лишить трибуна власти, которою он злоупотребляет во вред тому, кто дал ему эту власть. Ведь народ выбирает одинаково и консула, и трибуна. Царская власть вмещает в себе все государственные должности и, сверх того, возводится священнодействиями и торжественными обрядами на степень божественной, и все-таки Рим изгнал Тарквиния, приносившего вред государству, и эта древняя власть, создавшая Рим, была упразднена из-за вины одного человека. Есть ли у нас святыня более чтимая, чем девы-весталки, хранительницы неугасимого огня. Но если одна из них впадет в грех, ее живой зарывают в землю; ибо, согрешая перед богами, они теряют неприкосновенность, через богов же им и дарованную. Итак, недопустимо и то, чтобы трибун, погрешивший против народа, сохранил неприкосновенность, полученную от того же народа, ибо он подрывает ту самую силу, которая служит источником его власти. Если за трибуна подали свои голоса большинство триб, то это значит, что он получил трибунат по всей справедливости; так не будет ли еще более справедливым отнять у него трибунат, если против него голосовали все трибы. Нет ничего столь священного и неприкосновенного, как приношения богам. Однако же никто не препятствует народу пользоваться этими предметами, трогать их и переносить с места на место. Так и власть трибуна народ имеет право перенести с одного человека на другого. Не может эта власть считаться неприкосновенной и несменяемой: ведь люди, облеченные ею, сами нередко от нее отказываются».

XVI. Таковы главные доводы, которые Тиберий приводил в свою защиту. А так как друзья Тиберия, видя, что враги объединяются против него и угрожают ему, считали необходимым, чтобы он вторично добивался трибуната на следующий год, то Тиберий вновь искал расположения народа, внося новые законы. Законы эти сокращали срок военной службы, устанавливали право апелляции к народу на судебные решения и присоединяли к сенаторам, которые до тех пор одни исполняли обязанности судей, равное им число судей из всадников. Стремясь ослабить таким образом власть сената, Тиберий руководствовался скорее чувством гнева и раздражения, чем соображениями справедливости и пользы. При голосовании новых законов сторонники Тиберия заметили, что верх берет противная сторона (не весь народ оказался налицо); тогда они перешли к выступлениям, содержащим брань против других трибунов, и благодаря этой уловке затянули время, а затем распустили собрание, перенеся его на следующий день. Тиберий сошел с трибуны, имея вид убитого горем просителя, со слезами обратился к народу и сказал, что боится, как бы ночью враги не ворвались в его дом и не убили его самого. Слова эти так сильно подействовали на людей из народа, что они во множестве явились к его дому и провели там всю ночь, охраняя его…

XVIII. Затем Муций стал снова собирать голоса по трибам, но не мог ничего добиться, так как противники, проталкиваясь вперед, беспорядочно мешаясь, теснимые и тесня других, произвели невероятную суматоху. В это время сенатор Фульвий Флакк, не надеясь быть услышанным в суматохе, стал на видном месте и сделал знак рукою, показывая этим, что имеет нечто сообщить Тиберию наедине. Тиберий приказал толпе раздаться, и Флакк, с трудом поднявшись и подойдя к Тиберию, сообщил ему, что на заседании сената богатые, после безуспешных попыток привлечь на свою сторону консула, сговорились между собою убить его, Тиберия, и имеют для этого наготове большое число вооруженных рабов и друзей.

XIX. Как только Тиберий сообщил близстоящим об этом заговоре, те тотчас же опоясали свои тоги, разломали жерди, с помощью которых ликторы оттесняли толпу, и вооружились этими обломками, готовясь защищаться в случае нападения. В задних же рядах люди удивлялись происходившему и спрашивали, в чем дело. Тогда Тиберий, голос которого они не могли слышать, коснулся рукой головы, желая дать понять, что ему угрожает опасность. Но враги, увидев этот жест, тотчас побежали в сенат с вестью, будто Тиберий требует короны; прикосновение к голове, говорили они, служит верным тому знаком. Все пришли в смятение, и Назика стал требовать от консула, чтобы тот спас Рим и казнил тирана. Но консул мягко ответил, что он не положит начала насилию и никого из граждан не предаст смерти без суда, а если бы народ, уступив убеждениям Тиберия или насилию с его стороны, вынес какое-нибудь противозаконное постановление, то он, консул, такого постановления не утвердил бы. Тогда Назика, вскочив с места, сказал: «Так как высший представитель власти предает республику, то предлагаю всем, кто хочет помочь мне сохранить законность, следовать за мною». С этими словами Назика, подняв край одежды и прикрыв им голову, устремляется к Капитолию. За ним спешат другие, обернув руку тогою и расталкивая встречных; все уступают дорогу столь знатным людям и разбегаются, тесня друг друга.

Люди, окружившие сенаторов, вооружились принесенными из дому дубинами и палками, а сами сенаторы – обломками и ножками разбитых толпою скамеек, и все они двинулись на Тиберия, избивая тех, кто защищал его; иных они убили, остальные обратились в бегство. Побежал и Тиберий, но кто-то схватил его за одежду; он же, сбросив тогу, бежал в одном хитоне, но споткнулся и упал на людей, лежавших перед ним, а когда он поднялся, то Публий Сатурей, один из трибунов, нанес ему по голове, на виду у всех, первый удар ножкою скамейки. Второй удар приписывал себе Луций Руф, хвастаясь этим, как каким-то прекрасным подвигом. Всего было убито более трехсот человек дубинами и камнями, железом же ни один.