К) Социальная организация психотерапии
В силу того что душевнобольных помещают в психиатрические лечебницы, за последние полтора века возникло множество изолированных мирков. Психиатры много потрудились ради реализации идеи. смысл которой состоит в минимизации издержек как больных, так и общества. Болезни нервной системы стали проблемой независимых лечебных учреждений и работающих в них врачей. Но неврозы и эндогенные психозы связаны с известными неврологическими заболеваниями не более тесно, чем болезни чисто соматической природы. Психотерапия как вспомогательное средство вошла в арсенал психиатров, неврологов и специалистов по внутренним болезням, причем ее применение, не будучи подчинено каким-либо правилам или принципам, носило, по существу. случайный характер. Лишь несколько десятилетий назад психотерапевтическая практика сделалась, наконец, самостоятельной профессией. Возник особый статус психотерапевта; его носителями стали главным образом врачи, а также практикующие психологи, получившие другую подготовку. Возникли целые журналы, специально посвященные проблемам психотерапии. Конгрессы по психотерапии собирают до пятисот участников. Принципиальный шаг в направлении социальном организации психотерапии был сделан в 1936 году, когда в Берлине был учрежден Немецкий институт психологических исследований и психотерапии под руководством Геринга
Поскольку речь идет о социальном аспекте психотерапии, следует подтвердить ее статус как самостоятельной ветви медицины. Для осуществления этой профессии должны быть созданы оптимальные условия. Необходимо должным образом организовать систему образования и обеспечить связь между получаемым психологическим знанием и практикой. Следовательно, нужно стремиться к объединению разрозненных прежде усилий. То, что в былые времена возникало благодаря инициативе одиночек, развивалось в пределах *экого круга специалистов, в рамках той или иной школы, ныне должно составить единое целое. Институт стремится обеспечить взаимодействие и интеллектуальный обмен между всеми направлениями психотерапевтической масли и практики, преодолеть противоречия, выявить то общее, что объединяет различные формы психотерапии, продемонстрировать единство ее идеи. Поликлиника служит постоянно расширяющейся практике. Систематическая разработка историй болезни подчинена задаче создания всесторонней основы для исследований. Возможно, результатом этого станет расширение корпуса настоящих психотерапевтических биографий.
Основной недостаток Института — его оторванность о? психиатрической клиники. Психотерапевты, чей личный опыт не стал для них источником фундаментального знания о психозах, а также те, кто вообще не имеет практического опыта общения с психотиками в больнице или в обычной жизни, часто допускают в своих диагнозах фатальные ошибки, поддаются влиянию тех фантастических нелепостей, которыми изобилует существующая литература по психотерапии. Без многостороннего фундаментального знания о психопатологических реалиях, без страстного желания их понять никакое представление о человеке — и, значит, никакая антропология — не будет полностью соответствовать действительности. Если мы хотим выработать адекватный взгляд на природу человека, мы должны отдавать себе отчет как в открытости и бесконечности возможностей, предоставляемых свободой, так и в неизбежности столкновения с непреодолимым барьером, отделяющим нас от непознаваемого. Опыт этого столкновения с непознаваемым подтверждается лишь благодаря психиатрии, а свободу и открытость дает только философия. Психотерапия не может существовать, черпая исключительно из собственных источников.
Как уже было сказано, психотерапия укоренена в медицине: но в нашу эпоху она вышла далеко за пределы медицины. Такое развитие симптоматично для эпохи секуляризации, ослабления церковной традиции. В наше время психотерапия не только служит лечению неврозов, но и помогает людям справляться с духовными и личными трудностями. По своему смыслу (не по происхождению) она связана с исповедью, очищением души (катарсисом), «душеводительством» тех времен, когда вера была еще жива. Она формулирует потребности и дает обещания, которые относятся ко всем людям. Нам не дано предугадать ее дальнейшую судьбу.
Как и во всем, что предпринимает человек, в психотерапии кроются специфические опасности. Вместо того чтобы помогать больным, она может превратиться в своеобразную религию, похожую на гностицизм. получивший распространение полтора тысячелетия назад. Она может стать заменителем метафизики и эротизма, веры и воли к власти: она может принять на себя роль того поля, на котором действуют ничем не сдерживаемые импульсы. Формулируя возвышенные с виду требования, она может в действительности вести лишь к нивелировке и тривиализации души.
Против всех этих опасностей психотерапия может выставить только одно защитное средство, а именно — осмысленное знание собственного предмета. Благодаря этому знанию психотерапевт безошибочно распознает собственные ошибки, а продолжая упорствовать в них, усугубляет свою вину. Но лишь организация соответствующих институтов позволяет развивать определенные формы наличного бытия, создавать правовые основы и предписания, благодаря которым удается не просто обеспечить распространение и передачу всего комплекса научных знаний и профессиональных навыков, но и защитить психотерапию от грозящих ей опасностей.
Судя по всему, с течением времени знание, накопленное благодаря практической деятельности, даст начало новому пониманию психотерапии как общественного института. Эта задача будет решаться теми, кто активно занимается данным родом деятельности. Сам я могу представить только фрагментарные соображения, которые, как я надеюсь, будут способствовать дальнейшим размышлениям. Сознавая, каковы истинные возможности психотерапии, мы стремимся к их четкой дифференциации. Речь, однако, идет не о создании образа действительности, существующей где-то здесь и сейчас, а о том, чтобы указать на некоторые предпосылки, исходя из которых можно было бы построить систему теоретических воззрений на эту действительность. Ограничимся самыми крайними возможностями, ибо только мысли, выражаемые в простой и в то же время заостренной форме, могут служить подходящим инструментом для того, чтобы задавать вопросы действительности как таковой.
Принципиальная трудность заключается в том, что, поскольку психотерапевтическая практика апеллирует к человеку в целом, врач обязан быть не просто медиком. Поэтому наши рассуждения должны строиться на принципах всеобъемлющего подхода, радикально отличного от той точки зрения, которая принята в чистой психопатологии.
1. Психотерапевт должен прийти н пониманию осиного себя. Болезни, обусловленные соматическими причинами, не дают оснований требовать от врача, чтобы он подвергал себя тем же процедурам, что и своего пациента, и, таким образом, проверял собственное искусство на себе самом. Врач может наилучшим образом справиться с лечением нефрита у другого человека, даже если собственную болезнь того же рода он лечит очень плохо или не лечит вообще. Но в сфере психики ситуация выглядит совершенно иначе. Психотерапевт, не видящий глубин собственной души, не может по-настоящему проникнуть в глубинные слои психической жизни своего пациента: ведь при любой попытке такого проникновения на психотерапевта действуют чуждые импульсы, которые ему необходимо понять. Психотерапевт, не способный помочь самому себе, не может оказать реальной помощи другому. Поэтому перед врачом издавна ставится требование сделать себя объектом углубленного
психологического исследования. Ныне это требование признано одним из фундаментальных. Юнг выражает его в следующих словах:
«Взаимоотношение врача и больного — это личное отношение в рамках современной обезличенной терапии… Лечение есть результат взаимовлияния. В процессе лечения происходит встреча двух людей, в которую оказываются вовлечены не только элементы из разносторонне организованной сферы сознания. но и вся обширная сфера бессознательного с не поддающимися определению границами… Если встреча приведет к возникновению контакта, обе стороны изменятся… Больной бессознательно воздействует на врача, обусловливая тем самым изменения в бессознательном последнего… Существуют способы воздействия, не поддающиеся определению иначе, как в терминах старой идеи перенесения болезни на здорового человека, который как раз в силу своего здоровья должен суметь овладеть демоном болезни… Признавая все эти факты, даже Фрейд согласился с моим постулатом, что каждый врач должен подвергнуть психоанализу прежде всего себя самого. Это означает, что врач должен быть вовлечен в анализ в той же мере, что и пациент… Аналитическая психология требует рефлексивного применения теоретической системы, которую врач считает в данный момент вероятной по отношению к себе, при этом врач должен уметь обходиться с собой не менее жестко, последовательно и бескомпромиссно, чем со своим пациентом… Требование, чтобы врач изменил себя, поскольку без этого ему не дано изменить пациента, непопулярно по трем причинам: во- первых, потому, что оно кажется практически невыполнимым, во-вторых — потому, что концентрация деятельности на себе самом отягощена предрассудками, в-третьих — потому, что иногда обнаружение в себе того, что ты ожидаешь обнаружить в своем пациенте, приводит к болезненным переживаниям… В последнее время аналитическая психология выдвигает на первый план личность врача — причем не только как терапевтический фактор, но и как фактор, способствующий возникновению и развитию болезни… Врачу уже не позволено бежать от собственных трудностей только потому, что он занимается решением трудностей своих пациентов».
Отсюда — требование, предъявляемое к так называемому учебному анализу. Считается, что профессионально высказываться на психологические темы и заниматься психотерапией может только тот, кто сам в течение по меньшей мере 100—150 часов в год подвергается глубинному анализу, осуществляемому другим лицом. «Мы хотим учиться на самих себе, а не на больных. Стремясь к тому, чтобы выявить в человеке самое главное и управлять им, мы хотим предварительно в какой-то мере познать себя, разглядеть собственные душевные глубины. Такова наша обязанность по отношению к нашим больным»*. Поэтому считается, что «учебный анализ» должен стать важным элементом в становлении будущих терапевтов. На этом требовании постоянно делается необычайно сильный акцент — при том, что есть выдающиеся психиатры, которые. насколько мне известно, никогда не подвергались глубинному анализу. В данной связи необходимо четко различать следующие аспекты:
(аа) Самопрояснение является неизбежной и правомочной потребностью. Вопрос лишь в том, как именно оно должно осуществиться. действительно ли есть необходимость привлекать для этой цели кого-то другого, кто профессионально, за деньги берется раскрыть глубины психического мира? Самопрояснение не следует отождествлять с методом анализа, предполагающим присутствие другого человека. Невозможно гарантировать возникновение того, что может быть порождено одной лишь экзистенцией. Невозможно проконтролировать и удостоверить то, что происходит внутри психического мира личности — причем происходит всегда уникальным и неповторимым образом. Поэтому стоит подумать над тем, не совместимо ли требование самопрояснения с выбором из множества разнообразных возможностей — выбором. который осуществляется заинтересованным лицом самостоятельно. Человек должен сам решать, следует ли ему довериться глубинному анализу, проводимому кем-то другим: он волен выбрать косвенный способ стимуляции в форме личного контакта или использовать в качестве источника озарения аналогичный опыт, уже известный в истории (например, опыт, описанный в «Болезни к смерти» Кьеркегора); наконец, человек может все это совместить. Когда внешнему контролю подвергается то. что составляет самый глубинный слой психической жизни человека, когда принимается как данность, что среди признанных специалистов по психотерапии есть такие, перед которыми готов полностью раскрыться и которым готов до конца довериться любой молодой человек, — тогда возникает опасность отчуждения от профессии психотерапевта как раз самых независимых, выдающихся, человечных и здоровых людей, то есть тех, кто мог бы особенно эффективно способствовать прогрессу психотерапевтической теории и практики. Основатели системы психотерапевтического образования должны спросить себя (освободив при этом собственную волю к самопрояснению от влияния традиций своей шкоды): не кроется ли в требовании подвергнуться обязательному учебном анализу предписание иного рода, а именно — принуждение к исповеданию определенной веры и источник чего-то такого, что совместимо скорее с созданием сект, нежели с идеей терапии на службе всего общества? Не становится ли идея необходимого и постоянного самопрояснения психотерапевта — сама по себе совершенно правомочная — жертвой ложной интерпретации в том случае, когда ее прочно связывают лишь с одной формой исследования (которая к тому же колеблется между анализом в присутствии не вовлеченного в него лично психотерапевта и персональным общением двух людей)? Моя догадка нашла бы подтверждение в том случае, если бы в один прекрасный день было выдвинуто требование подвергнуться обязательной учебной терапии, но при этом каждому студенту было позволено сделать свой выбор между различными формами терапии — согласно тому, какой именно школе он готов оказать предпочтение. Таким образом, мы достигли бы одного из тех перемирий, которые заключаются между соперничающими религиями, когда каждая, полагая себя единственно верной, тайно надеется на свою окончательную победу над всеми остальными. Если бы это произошло, мы бы с полной ясностью убедились в мировоззренческом характере навязываемых форм учебной терапии и смогли оценить ее как попытку создания неких заменителей религиозной веры.
Чтобы избежать этого ошибочного пути, уводящего в келейный мирок приватных мировоззрений, следовало бы ликвидировать не саму учебную терапию. а требование подвергнуться ей как обязательное условие профессиональной подготовки психотерапевта. Безусловное значение в этом случае сохранилось бы только за обязанностью каждого психотерапевта достичь самопрояснения: впрочем, последнее не подлежит объективному контролю, проверке и оценке. То, чему обучают в институтах, должно быть доступно всем и обладать объективной значимостью: впрочем, на практике все так или иначе решается благодаря усилиям личностей, использующих полученное во время учебы знание.
Каждая профессия должна быть защищена определенной традицией. Исходные организационные формы молодой, находящейся в процессе становления профессии могут способствовать как расширению, так и ограничению ее возможностей. Мне кажется, что выбор учебного анализа в качестве произвольного критерия для допуска к профессиональным занятиям психотерапией вначале заведет в тупик, в котором будет сосуществовать множество враждебных друг
другу шкод, выказывающих взаимную терпимость только из оппортунистических соображений, а в конце концов приведет к угасанию профессия как таковой. Будущее покажет, удастся ли профессиональным психотерапевтам найти прочную опору в сокровищнице практического знания о человеке. которая включает наследие мыслителей от Платона до Ницше, и тем самым вывести нашу науку за рамки медицинской терапии в более узком смысле. Содержание каждого интеллектуального движения определяется его основателями и духовными отцами. Винкельману удалось вывести археологию на уровень, являющийся обязательным вплоть до нынешнего дня, — хотя большинство его тезисов к нашему времени уже отвергнуто. Решающее значение имело величие его личности, глубина его идей. Но мы не должны обманываться: ни Фрейд. ни Адлер. ни Юнг не могут быть духовными отцами движения такого масштаба, который соответствовал бы действительным потребностям психотерапии. Столь же неправильно было бы просто отказаться от их теорий (ибо в этом случае мы пойми бы в зависимость от того, с чем сами же и боремся). Единственный путь состоит в позитивном извлечении истины из сокровищницы великой традиции. Эта истина могла бы быть адаптирована к современному опыту благодаря практике психотерапевтов, которые ныне, в переходный период, закладывают фундамент будущего. Они призваны создать нечто не существующее. ибо все еще не приходится говорить о целостной, равно приемлемой для всех доктрине. Такая доктрина не могла бы апеллировать к переживаниям или к ограниченному числу- определенных человеческих типов, каждый из которых предполагает применение соответствующего методического подхода: ведь расплывчатые упрощения подобного рода совершенно подавляют то творческое начало, благодаря которому выявляется и демонстрируется истина. Эта истина, будучи извлечена из глубин традиции и воплощена в современной форме, позволит почти автоматически дифференцировать все ценное, неадекватное, случайное, разрушительное у тех авторов прошлого, которые и поныне анонимно или явно воздействуют на основанную ими же самими психотерапию.
(бб) Следует различать глубинную психологию (задача которой состоит в высветлении сферы психического) и психологические техники. Обращение к глубинной психологии означает погружение в сферу определенного психического содержания, определенных идей, которые, будучи пережиты, находят свое выражение в осознанном мировоззрении и одновременно продолжают оказывать воздействие также и на уровне бессознательного. Сам факт обращения к глубинному анализу означает приятно этого содержания. Что касается применяемых в лечебных целях психологических техник (таких, как гипноз, аутогенная тренировка, упражнения и т. п.), то они приносят с собой специфические переживания, новизна которых обусловлена, так сказать, использованием нового инструментария. Существует справедливое требование: если хочешь применить какую-либо психологическую технику по отношению к другому, испробуй ее прежде на себе, обратившись для этой цели за помощью к соответствующему специалисту. Но от нас требуется совершенно иной тип поведения в тех случаях. когда речь идет о выходе за рамки собственно техники, о стремлении к прямому личностному контакту, смысл которого в силу самой его природы не подлежит произвольному определению иди выявлению: такой контакт, безотносительно к любым методологическим соображениям, не может быть сведен к чисто техническому аспекту. Следует с почтением относиться к глубинам бессознательного, если мы хотим, чтобы они достигли позитивного развития и сделались нашей опорой; следует избегать односторонне технического уклона, если мы хотим оставаться в состоянии открытой коммуникации с нашей собственной природой.
Склонность к занятиям психотерапией ни в коем случае не может возникнуть как результат систематического обучения: помимо знаний, получаемых в процессе такого обучения, для занятий психотерапией требуется нечто большее, чему научить невозможно.
2. Невротики и здоровые люди. В процитированной выше работе Юнга, где говорится о необходимости рефлексивного применения анализа к самому врачу, мы встречаем следующие соображения:
«Самокритика и исследование врачом самого себя… требуют разработки совершенно иной системы воззрений на душу, нежели господствовавший доныне чисто биологический взгляд: ведь душа человека… — как больного, так и врача — это не только объект, но и субъект… То, что прежде было методом медицинской терапии, становится методом самовоспитания… Здесь аналитическая психология разрывает узы, прежде прочно связывавшие ее с приемной врача. Она заполняет ту огромную лакуну, которая обусловила духовную неполноценность западных культур в сравнении с культурами Востока. Мы признавали только духовную подчиненность и несвободу… Когда психология, первоначально служившая средством терапии, превращает в свой объект самого врача, она перестает быть обычным методом лечения больных. Она начинает лечить также и здоровых людей, о „болезни» которых можно говорить только в том смысле, что они, подобно всем людям на свете, подвержены страданиям».
Юнг сумел с полной ясностью выразить то, что происходило всегда. Но то, что можно было бы признать слабостью иди ошибкой терапии, он выдвигает в качестве ее сильной стороны, в качестве одной из свойственных ей задач. Тем важнее не забывать о некоторых фундаментальных различиях.
(аа) Различие между неврозом и здоровьем. Невротиков меньше, нежели здоровых людей.
В своей работе о «заторможенной личности» Шульц-Хенке выдвигает характеристики, относящиеся к человеку в целом. Он специально выделяет некоторые явления относительно грубого, примитивного свойства. «Они известны только небольшой части человечества, они означают страдание. Они почти всегда ощущаются как нечто болезненное… Вероятно, в рудиментарной форме эти болезненные последствия торможения хотя бы раз в жизни переживаются одним человеком из каждых десяти. Но это происходит обычно в течение очень недолгого времени. Число таких феноменов едва ли превышает дюжину. Как правило, нормальному человеку — если только он принадлежит к тем самым десяти процентам — знакома только одна из этой дюжины разновидностей; таким образом, из каждых ста человек лишь одному знакомо некое болезненное переживание, мимолетно затронувшее его в тот или иной момент его жизни… Соответственно, если он попытается сообщить о своих болезненных переживаниях другим, это принесет ему мало пользы: ведь его просто-напросто не поймут… Больной должен отправиться к врачу». Шульц-Хенке считает, что в Германии есть «около полумиллиона людей, которым можно помочь только средствами „тяжелой артиллерии».
В процитированных утверждениях содержится приблизительная оценка распространенности неврозов. На этом основании можно сделать следующий вывод: невротические явления и здоровая психическая жизнь различаются по самой своей природе. Большинство людей не испытало невротических явлений на собственном опыте и поэтому их не понимает.
Существуют переходные формы между неврозом и здоровьем; ведь невротические явления проявляются — обычно эпизодически — и у небольшой части здоровых людей. Существование этих промежуточных форм, однако, не означает, что все люди в той или иной мере невротики; это указывает лишь на то, что единичные и мимолетные явления могут возникать и у людей, которые в остальном здоровы. Это означает также. что спорадические невротические явления затрагивают лишь незначительное меньшинство людей; большинству же они вообще неизвестны.
Изложенные соображения, вообще говоря, не вызывают особых сомнений; но последнее утверждение представляется в определенном смысле спорным. Невротические явления — это последствия психических трудностей, которые испытывает и преодолевает любой здоровый человек. Психологически-экзистенциальные проблемы носят общечеловеческий, а не просто невротический характер. Невозможно отрицать, что в большинстве неврозов существенную роль играют типичные жизненные трудности. Но неумение справиться с трудной ситуацией, обусловленное неспособностью понять себя, неискренностью, изменой собственной природе, недостойным поведением вовсе не вызывает невроза, а лишь свидетельствует о дурном характере человека. Существует разница между бесчисленным множеством людей экзистенциально испорченных, но здоровых, и невротиками — точно так же, как существует разница между недостойным поведением и болезнью. Для возникновения невроза необходимо наличие некоего существенного, специфического элемента, а именно — определенной предрасположенности психических механизмов. Лишь при этом условии неспособность найти выход из трудной ситуации может вызвать к жизни невроз. Но те же механизмы делают возможным появление невроза даже тогда, когда человек познает себя и абсолютно откровенен по отношению к себе. О невротике иногда можно сказать: «Его невроз вызывает к себе уважение». Короче говоря, при наличии определенных механизмов невротические явления могут быть порождены не только никчемностью деградации личности, но и истинным величием ее взлета.
(бб) Отличие терапии от помощи в решении душевных трудностей. Все люди нуждаются в самопрояснении, в самоуспокоении, осуществляемом благодаря внутренней активности, в действенном контроле над жизненными трудностями, в добровольной покорности и самоотречении, равно как и в приятии жизненных реалий. Но в терапии нуждается только невротическое меньшинство. Преодоление жизненных трудностей, созревание, осуществление экзистенции имеют совершенно иной смысл, нежели лечение невроза; аналогично, различный смысл имеют помощь в разрешении душевных трудностей и медицинская терапия в собственном смысле.
Поиск выхода из трудной ситуации, выработка определенной установки по отношению к самому себе, самовоспитание — все это задачи, с которыми приходится сталкиваться любому здоровому человеку. Если проблем оказывается слишком много, другой человек — возможно, психотерапевт — вполне способен осветить путь к достижению этих целей. Что касается невротических феноменов, то их лечение требует специфических средств, в ряду которых весьма результативной может неожиданно оказаться и помощь общечеловеческого характера. Так, существуют невротические явления, при которых процесс обретения личностью самой себя означает в то же время исцеление от невроза. Глубинная психология у своих границ непосредственно соприкасается с экзистенциальным озарением; она требует личной близости и дружбы. приобретающей всегда неповторимую, соответствующую данному времени форму. С другой стороны, психотерапия в ее ограниченной, чисто медицинской версии, основывающейся на использовании определенных технических средств, отличается в основном внеличностным характером, допускает многократное применение одних и тех же приемов и может быть воспринята в процессе обучения.
Обычного человеческого общения, в процессе которого человек становится самим собой, нельзя достичь произвольно, с помощью научных или медицинских методов. Что касается невротика, то по отношению к нему психотерапевт в данном смысле располагает возможностями, одновременно как меньшими, так и большими. Меньшими — по сравнению с экзистенциальной коммуникацией (благотворной и по-человечески необходимой для любого невротика), поскольку ее невозможно подчинить никаким планам и намерениям, а также сделать предметом профессиональных занятий. Большими — также по сравнению с экзистенциальной коммуникацией, поскольку профессиональные технические методы и экспериментально апробированные средства способны оказывать специфическое воздействие.
Все это связано с ответом на некоторые практические вопросы. Финансовое вознаграждение за экзистенциальную коммуникацию — само это словосочетание звучит смешно. О вознаграждении имеет смысл говорить в случае профессионально отработанных технических действий, основанных на определенном знании и навыках, приобретенных в процессе обучения. Но в любой терапевтической — не обязательно психотерапевтической — практике, в порядке редкого исключения, может спонтанно возникнуть экзистенциальная коммуникация между врачом и пациентом. Коммуникация такого рода появляется сама собой. как нечто дополнительное; ее нельзя ни вызвать, ни получить за деньги. Именно поэтому то, что происходит благодаря глубинному анализу и экзистенциальному озарению при контакте двух человек лицом к лицу, не может служить принципом и целью терапии. Такая коммуникация возможна в любых человеческих отношениях: она способствует их развитию, воздействует на человеческие судьбы и пребывает вне той сферы, где действуют категории типа «do ut des» («дай и возьми»).
(ее) Универсализация психотерапии. Представленные выводы не противоречат тому, что возможность психотерапевтического лечения должна быть открыта для любого человека, если у него возникли серьезные профессиональные затруднения, непосильные бытовые и семейные сложности или не поддающиеся разрешению проблемы, связанные с воспитанием детей. У здоровых людей тоже случаются осложнения. требующие своего разрешения. Методическое знание и технические навыки человека, имеющего соответствующую квалификацию, могут помочь и там, где нет речи о психопатологических феноменах; в подобных случаях помощь бывает более эффективна, нежели при неврозах. Иногда даже одно-единственное разумное слово, произнесенное в нужную минуту, может сотворить чудо, а внезапное прозрение — сорвать пелену с глаз; проводник душ может прийти к значительным успехам даже в условиях специального заведения. Открывающиеся возможности совершенно непредсказуемы.
Поскольку мы вступили на путь, ведущий от медицинской психотерапии к оказанию психологической помощи нуждающимся в ней здоровым людям, нам следует раз и навсегда определить свое отношение к смыслу такой деятельности. Существует стандартная фраза, указывающая на то, что современный здоровый человек не слишком жаждет получить помощь с нашей стороны: по поводу человека, отгоняющего нашу помощь, мы говорим: «Мы бы занялись его лечением, если бы у него был хотя бы один симптом (то есть хотя бы какое-нибудь проявление невроза)».
Сама идея психотерапии утратит всякую определенность, если мы примем следующую установку: психотерапия — это не просто способ разрешения трудностей, а нечто такое, чему должен подвергнуться каждый человек, ибо трудности, разрешению которых должна служить психотерапия, являются общими для всего человечества. Подобная точка зрения кажется нам преувеличенной сверх всякой меры. Любой человек помогает самому себе в общении с близкими, родными людьми, он обретает поддержку также благодаря содержанию веры, которое он может почерпнуть из окружающего мира. Только в крайнем случае — например, при отсутствии настоящей коммуникации, в ситуации разрыва с окружением или утраты веры в опустевшем мире — он решается обратиться к чужому человеку, заплатить ему гонорар и раскрыться перед ним, забыв о стыде, который непременно помешал бы ему в менее критической ситуации. Поскольку граница между собственно медицинской психотерапией и общепсихологической консультацией все еще не вполне отчетлива, мы толком не знаем, как должна выглядеть социально организованная форма такой помощи: пойдем ли мы и дальше по пути универсализации психотерапии как формы «душеводительства» для всех или снова ограничим психотерапию областью неврозов, в рамках которой все суждения должны осуществляться в терминах здоровья и болезни.
3. Личность психотерапевта. К психотерапевту предъявляются высокие требования: в нем должны сочетаться высокая мудрость, непоколебимая доброта и неискоренимая надежда. В идеале только доящийся всю жизнь процесс самопрояснения может вывести человека (конечно. при условии, что человек этот по самой своей природе уже достаточно содержателен) на путь постижения границ «человеческого» и собственных ограничений. Достижение такого идеала способствует трезвой самооценке, развитию чувства скромности. В ситуации, когда психотерапия становится социально организованной дисциплиной, когда на почве теории и развитой системы образования возникает достаточно многочисленная прослойка профессионалов, нам нужно знать ответ на вопрос: какие существуют возможности для того, чтобы обеспечить свободу действия. личностям, чей масштаб выходит за рамки обычного Обучение, отбор, контроль обеспечивают хотя бы известный барьер для лиц, не имеющих соответствующей предрасположенности. Такой барьер тем более необходим, что эта едва формирующаяся, все еще не имеющая сколько-нибудь единой и устоявшейся традиции профессия легко может привлечь людей неуравновешенных, страдающих неврозами, просто любопытных.
(ад) Выработка стандартов. Если у психотерапии есть будущее, то о ее развитии наилучшим образом будут свидетельствовать представляющие ее люди. Личностный фактор играет в психотерапии, в отличие от других областей деятельности, центральную роль; но до сих пор не появился специалист достаточно высокого класса, способный служить непререкаемым образцом для других представителей этой профессии. Впрочем, даже самый лучший образец неизбежно имел бы какие-то свои недостатки и ограничения, и ему невозможно было бы подражать. Он мог бы выступать скорее как ориентир, как источник вдохновения для будущих поколений. Не имея персонифицированного образца — популярной, выдающейся личности с уже завершенной биографией, — мы вынуждены ограничиться лишь абстрактными рассуждениями о том, чего следует ожидать от такого идеального психотерапевта. Мы уже затрагивали данную тему с разных точек зрения. Что касается требований духовного и этического свойства, то в их число входят следующие:
Противодействие сектантству. Психотерапия нуждается в вере как основе, но сама она веры не создает. Поэтому психотерапевт, желающий стать терапевтом в истинном смысле, должен, во-первых, быть открыт настоящей вере. принимать и утверждать ее; во-вторых, он должен противодействовать неизбежной (о чем свидетельствует опыт) склонности превращать психотерапию в мировоззренческую доктрину, а кружок, в который входят сам психотерапевт. его ученики и пациенты, — в общность, аналогичную религиозной секте.
Когда я спросил одного врача, не следует ли вызвать к его страдающей истерией пациентке психотерапевта, он ответил: «Нет, ведь она верующая христианка». Данная альтернатива в такой крайней форме, конечно же, не может считаться абсолютной, но она истинна по отношению к тому, что в психотерапевтических публикациях имеет мировоззренческий характер. Психотерапия с признаками сектантства не может представлять публичную, социально организованную медицину. Она формируется в приватных кругах, а затем исчезает — за возможным исключением тех случаев, когда кто-нибудь из психотерапевтов становится удачливым основателем новой религии. Стремлению создавать секты, группироваться вокруг обожествленных учителей, возводить психотерапию в ранг религиозной доктрины может эффективно противостоять только идея-* психотерапевта, деятельность которого основывается на следующих принципах: признание секуляризации веры как универсального симптома нашей эпохи: признание великих религиозных традиций в той мере, в какой те еще живы: культивирование в самом себе принципиальной мировоззренческой позиции как универсального средства, призванного служить познанию, наблюдению. практике; осознание того, что к такой позиции психотерапевт может прийти только благодаря самовоспитанию. Психотерапевт должен быть человеком, полагающимся только на себя.
Противодействие презрительному отношению к людям. Развитию чувства презрения к людям способствует сама природа психотерапевтического опыта, необходимость применять по отношению к другим известные психотерапевтические средства. Психотерапевт ощущает себя чем-то вроде дрессировщика диких животных, гипнотизирующего их, наказывающего непокорных. Ему приходится иметь дело со случаями двух типов. Во-первых, это неврозы, сочетающиеся с чистой и искренней волей к излечению, то есть такие неврозы, в которых раскрывается человеческое благородство (в подобных случаях может возникнуть чувство любви к невротику, в душевном мире которого выявляются глубины «человеческого»); во-вторых, это невротики, которые не являются самими собой и всячески держатся за свою «жизненную ложь», не принимая жизненных реалий и ценностей как таковых, а вместо этого используя их (и злоупотребляя ими) в качестве символов чего-то совершенно иного (самые крайние случаи такого рода могут вызвать настоящее отвращение к «человеческому»). От чувства презрения к людям психотерапевта может защитить только его фундаментальная позиция — стремление оказать помощь человеку как таковому. Его поддерживают как осознание собственной слабости, неизгладимая память о собственных ошибках и пробелах, так и знание о возможности успеха, о том, что проистекает из глубин личностного мира и приводит к освобождению и исцелению. Человек, избравший профессию психотерапевта, должен сознавать, что его ждут тяжелые переживания; он не должен испытывать колебаний в своей любви к людям.
Противодействие отчуждающей односторонности терапии. Существует опасность, что психотерапевт увидит в больном нечто иное, нежели в себе самом, и станет работать с ним как с каким-то посторонним природным объектом. Но психологически человек обнаруживает себя только в другом человеке. Лишь при этом условии он сумеет оказать такую помощь, источник которой кроется в глубинах его существа. Поэтому психотерапевт должен сделать предметом своей психологии самого себя — в той же мере и с той же степенью глубины, что и своих пациентов.
(бб) Отбор лиц, допускаемых к обучению. Имея в виду сложность профессии и серьезность требований, предъявляемых к личности психотерапевта, следует высоко оценить то обстоятельство, что условия доступа к психотерапии по своей строгости не уступают тем, которые обязательны для медицины в целом (как мы уже отмечали, психотерапия является ее неотделимой составной частью). Нужно, чтобы претендент обладал определенным объемом медицинских знаний, жизненным и практическим опытом. Но нельзя сказать, чтобы медицинское образование было единственно возможной основой помощи людям, испытывающим трудности психического свойства. На роль такой основы подходят любые профессии, предполагающие интенсивную духовную работу, самодисциплину, опыт познания мира и людей. Такая психотерапевтическая практика доступна только зрелым людям. То, что соматическое лечение неврозов относится к компетенции врачей, кажется столь же естественным, как и то, что врачи могут обращаться за помощью к лицам, не подучившим медицинского образования. Значение таких «помощников» возрастает, когда психотерапия применяется к психически здоровым людям.
(ее) Обучение. Еще один важный вопрос: какая именно духовная традиция должна, помимо постоянно приумножаемого практического опыта, служить основой психотерапевтического образования? По всей видимости, психотерапия достигнет по-настоящему высокого уровня только к тому времени, когда, не ограничиваясь опытом специалистов последних пятидесяти лет (интересовавшихся, по существу. лишь неврозами и философски скорее малоинтересных), она начнет черпать знания о человеке из более глубоких источников. Образ человека мог бы быть создан антропологией, вбирающей в себя идеи греческой философии, Августина. Кьеркегора, Канта, Гегеля. Ницше. Наши духовные и психологические стандарты все еще остаются неопределенными, а их уровень подвержен беспрестанным колебаниям. Только самым великим из учителей человечества дано определять образ человека и формы обсуждения человеческой души. Только такие учителя учат людей пользоваться понятиями, которые способны помочь личности в процессе ее самопрояснения.
(гг) Контроль. Институты и организации могут осуществлять только внешний контроль, уменьшая вероятность врачебных ошибок и отсеивая тех, кто неспособен работать в данной области.
1. Необходимо противодействовать нивелирующим условностям и компромиссам, распылению индивидуальных усилий. Врачу должна быть обеспечена возможность уединения (без чего никакие высокие достижения невозможны): инициативе личности должна быть предоставлена максимальная свобода. Верификация результатов терапии должна быть итогом осмысленного интеллектуального обмена между психотерапевтами, смотрящими друг на друга сквозь призму своих достижений (в той мере, в какой достижения эти вообще поддаются оценке); специалистам необходимо вступать в дискуссии, подвергать свободному-, ничем не сковываемому критическому обсуждению собственные научные работы и проекты.
2. Интимный характер психотерапии несет с собой специфические опасности, хорошо знакомые всем специалистам. Время от времени появляются слухи. касающиеся отдельных отступлений от принятых норм: изредка слухи эти подтверждаются. Так иди иначе, они служат достаточным основанием для выдвижения следующего требования: если психотерапевт хотя бы раз вступил со своим пациентом в любовные отношения сексуального характера, он должен быть отлучен от профессии.
В данной связи можно было бы сформулировать еще одно требование: лечением лица противоположного пола должен заниматься только психотерапевт. состоящий в браке. От среднего неверующего психотерапевта трудно ожидать того же уровня этических стандартов, что и от католического священника, сдерживаемого верой в трансцендентное. Но данное требование отражает явно облегченный подход к проблеме: ведь супружество само по себе не дает никакой гарантии порядочного поведения, тогда как человек, не состоящий в браке, может быть безупречен. Соответствие духовного уровня психотерапевта предъявляемым требованиям не определяется его семейным положением (хотя последнее, конечно, может играть положительную роль).
Отмеченной здесь проблемы принято касаться — и то лишь слегка — в связи с психотерапевтическими теориями «перенесения» («трансферта»). Конечно. психотерапевт, как личность, не может не играть решающей роди во всех психических процессах, которые происходят в его пациенте. Главное — суметь соединить эту личную вовлеченность с непреодолимой дистанцией. сохранить объективность, исключить из происходящего психотерапевта как частное лицо — даже несмотря на неизбежную, неповторимую откровенность озарении. достигаемых при глубинном анализе. В рамках того, что относится к чисто личностной коммуникации, должен действовать внеличностный фактор. Даже чисто социальные, «светские» отношения между психотерапевтом и его пациентов
являются чем-то неуместным: в чистом виде любые отношения должны ограничиваться сугубо психотерапевтическим общением. Неумение установил, соответствующую дистанцию чревато многими опасностями. Если к почтению. предметом которого служит исцелитель и советчик в вопросах душевной жизни. помешивается момент желания, взаимной личной привязанности. дело *южно *стать проваленным. Если бы когда-нибудь появилась теория, утверждающая. что любовная связь женщины с психотерапевтом и ее сексуальное удовлетворение приводят к выздоровлению (или, говоря современным языком, что это есть наиболее эффективная форма трансферта и средство для его разрешения), психотерапия сделалась бы не более чем рафинированным способом соблазнения. Бесконечные трансформации роли терапевта как врача, спасителя, любовника мы можем обнаружить и в истории — хотя бы в истории гностических сект.
Дополнение
Итак. мы с разных точек зрения рассмотрели аномальную душевную жизнь. Здесь, в дополнении, нам остается дать краткий обзор некоторых практических и теоретических моментов. Мы коснемся вопросов, связанных с обследованием больных и их лечением, с прогнозом, кроме того. мы вкратце изложим историю научной психопатологии. Дата добавления: 2014-12-22; просмотров: 1069; |
Генерация страницы за: 0.023 сек.