Возвращение к предварительной эмпирической статистике

Итак, современная психопатология не может претендовать на знание наследственности как особого способа передачи наследственных факторов. Но хотя мы и не в состоянии по-менделевски точно прогнозировать наследственность, в наших интересах научиться оценивать — пусть весьма приблизительно и эмпирически — меру вероятности заболевания при наличии определенной генетической отягощенности. Вместо того чтобы задаваться вопросом о передаче единиц наследственности, мы снова и снова спрашиваем себя о наследовании сложных, комплексных явлений — таких, как слабоумие, шизофрения, маниакально-депрессивный психоз и эпилепсия. Результаты, полученные на основе прежних теоретических воззрений, ныне обретают новую ценность. Мы не можем отбросить их — даже несмотря на то, что с точки зрения генетики они недостаточно вразумительны. Разница по сравнению с прежними методами массовой статистики состоит в том, что ныне мы точно знаем, что именно мы делаем, и оперируем нашей статистикой на фоне некоего реального — пусть все еще неприменимого к интересующим нас случаям — знания о биологической наследственности. Далее, мы собираем наш материал с большей тщательностью и относимся к нему более критически, чем когда-либо прежде. Наша цель — чисто практическая: мы заинтересованы в максимально вероятном прогнозе. Поэтому мы не можем ждать момента, когда, наконец, нашим представлениям о наследственности человека будет дано некоторое фундаментальное биологическое объяснение. Можно считать доказанным, что в психозе какую-то роль играет фактор наследственности. Мы нуждаемся не в том, чтобы выявить существование этого фактора, а в определении меры его значимости. Согласно данным генеалогии, душевные болезни во все времена концентрировались в определенных семьях. Во все времена было известно ощущение ужаса, который испытывают родители, обнаружив у своих детей нечто, причинившее столь безмерную боль прежним поколениям; и во все времена требовалась немалая смелость, чтобы добровольно подвергнуться риску перед лицом весьма реальной опасности. Ныне научная статистика пытается количественно выявить вероятность заболевания в условиях наследственной отягощенности того или иного рода.

Таблицы, отражающие данные последнего времени, можно найти у Люксенбургера. Например, исследования больных маниакально-депрессивным психозом показали, что вероятность заболевания у их братьев и сестер составляет 13,5 %, у детей — 32,3 %, у двоюродных братьев и сестер — 2,5 %, у племянников — 3,4 %, тогда как у родственников в среднем по популяции процент заболеваемости не превышает 0,44 (по данным Штомгрена [Stomgren] — 0,20 %).

Для генуинной эпилепсии выявлены следующие цифры: братья и сестры — 3,0 %, дети — 10 %, средний процент по популяции в целом — 0,3 (по данным Штомгрена — 0,35).

Цифры для шизофрении: братья и сестры — 7,5 %, дети — 9,1 %, внуки — 2,4 %, средний процент по популяции в целом — 0,85 (по данным Штомгрена — 0,66).

Подсчеты вероятности не ограничиваются психозами; среди родственников больных обнаруживается значительный процент психопатий и других аномалий.

Оценка степени риска в каждом отдельном случае зависит от точки зрения, с которой производится сравнение. Если в семьях, где один из родителей страдает шизофренией, 10 % детей также заболевают шизофренией, это значит, что каждый десятый ребенок находится в опасности — но опасность, выраженную данной цифрой, нельзя оценивать как роковую. Если же мы сравним это число с процентом детей-шизофреников по популяции в целом (около 0,8 % больных шизофренией), мы выявим пропорцию около 1:100; соответственно, степень риска покажется нам исключительно высокой. К этому следует добавить также высокий процент аномалий у остального потомства и возможность дальнейшей передачи шизофрении через не заболевших ею детей. Дети родителя с маниакально-депрессивным психозом подвергаются особой опасности (вероятность заболевания составляет 32 %, то есть каждый третий ребенок становится душевнобольным). Если больны оба родителя, вероятность не удваивается, а учетверяется: с 10 % она повышается до 40 %.

В связи с учением о наследовании душевных болезней в наше время необходимо сделать следующее предостережение. Некоторым исследователям не терпелось преобразовать незрелые, совершенно непригодные для практических целей теории наследственности в своего рода «расовую гигиену»; последнюю, без долгих размышлений, предполагалось использовать в качестве обоснования для действий, связанных с браком и воспроизведением. Отсутствие достаточного знания не позволяет нам поступать подобным образом. Но если бы даже наше знание о соответствующих материях было значительно более продвинутым, ученым не следовало бы использовать данные науки ради извлечения из них выводов этического характера: ведь с точки зрения самоопределяющейся, свободной личности любые такие выводы бессодержательны и бессмысленны. Естественные науки должны не разрабатывать требования, а обнаруживать факты. Наше дело заключается в том, чтобы делать эти факты всеобщим достоянием. Решение о том, как действовать исходя из известных фактов и знания об их возможных последствиях, принимается не наукой, а свободной личностью — то есть человеком, который черпает силы из мировоззренческой установки, глубоко укорененной в нем самом или пользующейся его доверием.