Урс Бауманн, Майнрад Перре

Дэгни направилась прямо к охраннику, стоявшему у дверей объекта «Ф». Она шла целеустремленно, спокойно и не таясь. Стук ее каблучков по тропинке раздавался в тишине под деревьями. Она подняла лицо к лунному свету, дав охраннику возможность узнать ее.

Впустите меня, — сказала она.

Вход воспрещен, — механическим голосом отчеканил он. — Приказ доктора Ферриса.

Я здесь по приказу мистера Томпсона.

Да?.. Я... я ничего не знаю об этом.

Я знаю.

То есть доктор Феррис мне ничего об этом не гово рил... мэм.

Я говорю.

Но приказывать мне может только доктор Феррис.

Вы хотите нарушить приказ мистера Томпсона?

О нет, мэм! Но... если доктор Феррис сказал никого не впускать, это значит — никого. — Он добавил неуверенно и с мольбой в голосе: — А?

Вы знаете, что мое имя Дэгни Таггарт, вы видели мои фотографии в газетах рядом с портретами мистера Томпсо на и других членов правительства?

Да, мэм.

Решайте сами, хотите ли вы нарушить их приказ. и

О нет, мэм! Не хочу!

Тогда впустите меня.

Но я не могу нарушить и приказ доктора Ферриса.

Выбирайте.

Не могу, мэм! Кто я такой, чтобы выбирать?

Придется.

Послушайте, — поспешно сказал он, вытаскивая из кармана ключ и поворачиваясь к двери, — я спрошу глав ного. Он...

Нет, — сказала она.

Что-то в ее голосе заставило его обернуться: в ее руке был револьвер, она целилась ему в сердце.

— Слушай внимательно, — сказала она. — Либо ты ме ня впустишь, либо я тебя застрелю. Попробуй выстрелить первым, если сможешь. У тебя есть только этот выбор. Ре шай.

Он раскрыл рот и выронил ключ.

— Убирайся с дороги! — сказала она.

Он в смятении затряс головой, прижавшись спиной к двери.

О Господи, мэм! — умоляюще захныкал он. — Я не могу стрелять в вас, ведь вы от мистера Томпсона! Но и впустить вас я тоже не могу — ведь доктор Феррис запре тил! Что мне делать? Я маленький человек! Я только вы полняю приказы! Я не могу решать!

Это твоя жизнь, — сказала она.

Если вы позволите мне спросить главного, он мне скажет, он...

Я не позволю тебе никого спрашивать.

Но как же мне знать, правда ли, что у вас приказ от мистера Томпсона?

Никак. Может, никакого приказа и нет. Может, я са ма по себе и тебя накажут, если ты мне подчинишься. А может, у меня есть приказ и тебя бросят в тюрьму за непод чинение. Может, доктор Феррис и мистер Томпсон это со гласовали. А может, и нет и тебе придется ослушаться того или другого. Тебе придется решать самому. Спросить неко-

го, некого позвать, никто тебе не поможет. Тебе придется решать самому.

Но я не могу! Почему я?

Потому что дорогу мне преградил ты.

Но я не могу! Я не должен решать!

Считаю до трех, — сказала она, — потом стреляю.

Подождите! Подождите! Я ведь не сказал ни «да», ни «нет»! — закричал он, сильнее прижимаясь к двери, словно лучшей защитой для него было не двигаться и не принимать никаких решений.

Один... — начала она; она видела, с каким ужасом он на нее смотрит. — Два... — Она понимала, что револьвер внушал ему меньший ужас, чем выбор, который он должен был сделать. — Три.

Она, которая не осмелилась бы выстрелить в животное, нажала на спусковой крючок и спокойно и равнодушно выстрелила прямо в сердце человека, который хотел существовать, не принимая на себя никакой ответственности.

Револьвер был с глушителем; послышался только стук упавшего к ее ногам тела.

Она подобрала ключ и подождала несколько коротких мгновений, как они и договорились.

Франциско приблизился первым, выйдя из-за угла здания. Потом к ним присоединились Хэнк Реардэн и Рагнар Даннешильд. Вокруг здания, среди деревьев, было выставлено четверо охранников. От них уже избавились: один был мертв, трое, связанные и с кляпом во рту, лежали в зарослях.

Она безмолвно отдала ключ Франциско. Он отпер дверь и вошел один, оставив дверь приоткрытой. Трое остальных остались ждать у двери снаружи.

Холл освещала голая лампочка, свисавшая с потолка. Наверх вела лестница, у ее подножья стоял охранник.

Кто вы? — вскрикнул он при виде Франциско, во шедшего с видом хозяина. — Сегодня сюда никому нельзя!

Мне можно, — сказал Франциско.

Почему вас впустил Расти?

Наверное, у него были причины.

Он не должен был этого делать!

Кое-кто думает иначе. — Франциско быстро оглядел холл. Второй охранник стоял на верхней площадке лестни цы, глядя вниз и прислушиваясь к разговору.

Чем вы занимаетесь?

Добычей меди.

Что? Я спрашиваю — кто вы?

Имя очень длинное. Я назову его вашему главному. Где он?

Здесь задаю вопросы я! — Но он на шаг отступил. — Вы... вы не стройте из себя шишку, не то...

— Эй, Пит, да он и есть шишка! — крикнул второй охранник, парализованный поведением Франциско.

Но первый охранник старался не обращать на это внимания; чем больше он пугался, тем громче говорил. Он буркнул Франциско:

Что вам нужно?

Я говорил, что скажу об этом главному. Где он?

Здесь задаю вопросы я!

А я не отвечаю.

Вот как? — рассвирепел Пит, который мог придумать лишь один способ выйти из затруднительного положения: его рука потянулась к висевшему на бедре револьверу.

Реакция Франциско была стремительнее. Его револьвер стрелял бесшумно. Охранники увидели только, как револьвер вылетел из руки Пита. По его разбитым пальцам заструилась кровь, и он глухо застонал. Он упал, постанывая. Едва успев понять, что произошло, второй охранник увидел, что револьвер Франциско нацелен на него.

Не стреляйте, мистер! — закричал он.

Спускайся, подними руки вверх, — приказал Франци ско, одной рукой держа револьвер и целясь, а другой пода вая сигнал тем, кто ждал у двери.

Реардэн вошел в холл и, когда охранник спустился, разоружил его, а Даннешильд связал ему руки и ноги. Больше всего охранника, кажется, испугало появление Дэгни; он ничего не мог понять: трое мужчин были в кепках и ветровках, и, если бы не манеры, их можно было бы принять за

шайку разбойников; присутствие женщины было необъяси нимо.

Ну, — спросил Франциско, — где ваш старший? '* Охранник мотнул головой в сторону лестницы: 'Л

Наверху.

Сколько всего охранников в здании?

Девять.

Где?

Один на лестнице, ведущей в подвал. Остальные на верху.

Где?

В большой лаборатории. Той, что с окном.

— Все? -Да.

Что это за комнаты? — Франциско указал на двери, ведущие из холла.

Тоже лаборатории. Они заперты на ночь.

У кого ключи?

— У него. — Охранник мотнул головой в сторону Пита. Реардэн и Даннешильд достали ключи из кармана Пита

и начали бесшумно и быстро открывать комнаты. Франциско продолжал:

— Кто-нибудь еще есть в здании?

Нет л ic .

— А заключенный?

А... да, кажется, есть. Наверное, есть, иначе мы бы здесь не дежурили.

Он еще здесь?

Этого я не знаю. Нам не говорят.

Доктор Феррис здесь?

Нет. Уехал минут десять — пятнадцать назад.

Дверь из лаборатории наверху выходит прямо на лестничную площадку?

-Да.

Сколько там дверей?

Три. На лестницу выходит средняя.

Куда ведут остальные?

— Одна в маленькую лабораторию, другая в кабинет доктора Ферриса.

— Они соединены друг с другом? -Да.

Франциско повернулся к своим спутникам, и вдруг охранник взмолился:

Мистер, можно вопрос?

Давай.

Кто вы?

Торжественно, словно на официальном приеме, он представился:

— Франциско Доминго Карлос Андреас Себастьян Д'Анкония.

Охранник задохнулся от изумления. Франциско отвернулся от охранника к своим спутникам и начал шепотом совещаться с ними.

Через мгновение по лестнице быстро и бесшумно поднялся Реардэн.

У стен лаборатории располагалось множество клеток с крысами и морскими свинками; их туда перенесли охранники, игравшие сейчас в покер за длинным столом в центре помещения. Шестеро играли; двое с револьверами наизготовку стояли в противоположных углах, держа под прицелом входную дверь. Реардэна не застрелили сразу же, как только он вошел, лишь потому, что его лицо было всем знакомо. Его слишком хорошо знали и совсем не ждали здесь. Восемь человек воззрились на него, узнав и не веря собственным глазам.

Он стоял у двери, сунув руки в карманы с небрежным и уверенным видом хозяина.

Кто здесь за старшего? — коротко спросил он тоном человека, желающего оставаться вежливым, но и не же лающего терять время попусту.

Вы же... не может быть... — запинаясь, начал длинный угрюмый человек за карточным столом.

Я Хэнк Реардэн. Вы здесь старший?

Да! Но откуда, черт возьми, вы взялись?

Из Нью-Йорка.

Что вы здесь делаете?

Как видно, вас не предупредили?

Разве меня нужно было... О чем? — В голосе началь ника охраны ясно прозвучали обида, возмущение, подозре ние, что его боссы не сочли нужным поставить его в извест ность и тем самым подорвали его авторитет. Начальник был высоким, худощавым человеком с резкими движениями, желтоватым болезненным лицом и бегающими глазами наркомана.

О том, зачем я здесь.

Вам... вам здесь нечего делать, — отрезал начальник охраны, боясь одновременно и того, что его обманывают, и того, что ему, возможно, не сообщили о каком-то важном решении. — Ведь вы предатель, дезертир и...

Вижу, вы еще ничего не знаете, старина.

Семеро остальных охранников смотрели на Реардэна с суеверным трепетом и неуверенностью. Двое с револьверами наизготовку все еще автоматически, бездумно, как роботы, держали его на прицеле. Он, казалось, не замечал их.

Ну и зачем же, как вы говорите, вы здесь?— буркнул начальник охраны.

Вы должны передать мне заключенного.

Если вы из главного управления, то должны знать, что нам не должно быть известно ни о каком заключенном и что никто не должен его видеть.

Да, кроме меня.

Начальник охраны вскочил, рванулся к телефону и схватил трубку. Не успев поднести к уху, он тут же бросил ее: все поняли, что провода перерезаны и телефон молчит. Охранники запаниковали. Начальник охраны в смятении обернулся к Реардэну. В глазах его было обвинение. Он наткнулся на слегка пренебрежительный, укоряющий голос Реардэна:

— Так не охраняют, разве можно было до этого доводить? Отдайте лучше заключенного мне, пока с ним ничего не случилось, иначе я подам рапорт о вашей халатности и неподчинении приказу.

Начальник охраны тяжело опустился на стул, сгорбился над столом и поднял глаза на Реардэна. Его изможденное лицо стало похоже на мордочку одного из зверьков, что копошились в клетках.

Кто этот заключенный? — спросил он.

Дорогой мой, — сказал Реардэн, — если ваши непо средственные начальники не посчитали нужным сообщить это вам, я тем более не стану.

Они и о вашем появлении здесь не посчитали нужным мне сообщить! — вскричал начальник охраны. Голос его звучал злобно и беспомощно, заражая беспомощностью и подчиненных. — Откуда мне знать, что вы от них? Телефон не работает, кто может подтвердить ваши слова? Откуда мне знать, что делать?

Это ваши проблемы.

Я вам не верю! — Крик сорвался на визг, слишком резкий и потому неубедительный. — Не верю, что прави тельство могло послать вас сюда с заданием. Вы ведь один из друзей Джона Галта, предателей, которые скрылись, которые...

Ты ничего не слышал?

О чем?

Джон Галт договорился с правительством, и мы все вернулись.

Слава Богу! — воскликнул самый молодой из охран ников.

Заткнись! Рылом не вышел о политике рассуждать! — рявкнул на него начальник охраны. Он снова повернулся к Реардэну: — Почему же об этом не сообщили по радио?

А вы считаете, что вышли рылом указывать прави тельству, где и как объявлять о своей политике?

Наступило молчание. Слышно было, как зверюшки царапают прутья клетки.

— Полагаю, следует напомнить, — сказал Реардэн, — что вы здесь не для того, чтобы обсуждать приказы, а для того, чтобы их выполнять. Не для того, чтобы знать или понимать политические соображения ваших боссов, выска зывать свои суждения, делать выбор или сомневаться.

Но я не уверен, что должен подчиняться вам\

Откажитесь — и ответите за последствия. Сгорбившись над столом, начальник охраны медленно,

раздумывая, перевел взгляд с лица Реардэна на охранников с револьверами, стоявших по углам. Почти неуловимым движением охранники прицелились. В комнате послышался нервный шорох. В одной из клеток визгливо пискнул зверек.

Думаю, следует вас предупредить, — сказал Реардэн несколько жестче, — что я не один. Мои друзья ждут сна ружи.

Где?

У этой двери.

Сколько?

Увидите — так или иначе.

Эй, шеф, — раздался слабый, просящий голос одного из охранников, — не надо ссориться с этими людьми, они...

Заткнись! — взревел начальник охраны, вскакивая и целясь в говорящего. — Эй, вы, а ну не трусить! — Он кри чал, стараясь обмануть себя в том, что уже знал. Они стру сили. Он был блиюк к панике, не желая признаваться са мому себе, что его людей каким-то образом разоружили. — Нечего бояться! — Он кричал это самому себе, стараясь вернуть себе уверенность в той единственной сфере, где чувствовал себя уверенно — в сфере насилия. — Нечего и некого! Я вам покажу! — Он резко обернулся и трясущейся рукой выстрелил в Реардэна.

Кто-то заметил, что Реардэн покачнулся и схватился правой рукой за левое плечо. Остальные в эту секунду смотрели, как револьвер выскользнул из руки их начальника и со стуком упал на пол. Начальник вскрикнул, из его запястья сочилась струйка крови. Потом уже все увидели, что слева в дверном проеме стоит Франциско Д'Анкония, который все еще держит револьвер с глушителем, направленный на начальника охраны.

Все вскочили, схватившись за оружие, но не осмеливаясь стрелять, и упустили момент.

— На вашем месте я бы не стал, — сказал Франциско.

Иисусе! — задохнулся один из охранников, с трудом пытаясь вспомнить имя. — Ведь это... это тот самый па рень, который взорвал все медные шахты в мире!

Верно, — отозвался Реардэн.

Охранники невольно попятились от Франциско и, обернувшись, увидели Реардэна, все еще стоявшего в проеме входной двери с револьвером в правой руке. На его плече расплывалось темное пятно.

Стреляйте же, вы, подонки! — завопил начальник охраны своим растерявшимся подчиненным. — Чего вы ждете? Стреляйте, убейте их! — Он оперся одной рукой о стол, из другой сочилась кровь. — Я подам рапорт на каж дого, кто не будет стрелять. Вас приговорят к смерти!

Бросьте оружие, — приказал Реардэн.

Семеро охранников мгновение стояли неподвижно, не \- подчиняясь ни тому, ни другому.

— Выпустите меня отсюда! — завопил самый молодой из них, рванувшись к двери справа. Он распахнул дверь и от скочил — на пороге с револьвером в руке стояла Дэгни Таггарт.

Охранники медленно пятились к центру комнаты, пытаясь осознать происходящее и совершенно утратив чувство реальности, и эта утрата обезоружила их; в присутствии таких легендарных личностей, которых они и не мечтали увидеть, они чувствовали себя так, будто им приказывали стрелять по привидениям.

Бросьте оружие, — повторил Реардэн. — Вы не знае те, зачем вы здесь. Мы знаем. Вы не знаете, кого вы сторо жите. Мы знаем. Вы не знаете, почему вам приказано его сторожить. Мы знаем, почему мы хотим его освободить. Вы не знаете, за что вы сражаетесь. Мы знаем, за что сражаем ся мы. Если вы умрете, вы даже не будете знать, за что уми раете. Если умрем мы, мы будем знать за что.

Не... не слушайте его! — завопил начальник охра ны. — Стреляйте! Приказываю вам стрелять!

Один из охранников взглянул на начальника, положил револьвер и, подняв вверх руки, отошел от группы в сторону Реардэна.

— Черт тебя побери! — заорал начальник охраны, схва тил левой рукой револьвер и выстрелил в дезертира.

Едва тот упал, как окно разлетелось на тысячи осколков — с ветки дерева, как из катапульты, в комнату впрыгнул высокий, стройный человек. Едва встав на ноги, он выстрелил в ближайшего охранника.

Кто это? — раздался чей-то пораженный ужасом го лос.

Рагнар Даннешильд.

В ответ раздалось три звука: долгий, нарастающий панический вопль, грохот четырех револьверов, брошенных на пол, и лай пятого — начальник охраны внезапно выстрелил себе в лоб.

К тому времени как четверо уцелевших бойцов гарнизона начали приводить в порядок свои мысли, они уже лежали связанные, с кляпами во рту; пятый стоял, руки его были связаны за спиной.

Где заключенный? — спросил его Франциско.

В подвале... наверное.

У кого ключи?

У доктора Ферриса.

Где лестница в подвал?

За дверью в кабинет доктора Ферриса.

Показывай.

Едва они двинулись, Франциско повернулся к Реардэну:

Ты в порядке, Хэнк?

Конечно.

Хочешь отдохнуть?

Нет, черт возьми.

С порога двери, ведущей в кабинет доктора Ферриса, они глянули вниз, на пролет круто спускающейся вниз каменной лестницы, и увидели стоящего на нижней площадке охранника.

— Руки вверх, поднимайся! — приказал Франциско. Охранник увидел решительно настроенного незнакомца

и поблескивающий револьвер. Этого было достаточно. Он медленно повиновался. Казалось, он с облегчением выбирается из сырого каменного склепа. Его оставили связан-

ным на полу в кабинете вместе с охранником, который показал дорогу.

Четверо спасителей бросились вниз по лестнице к запертой стальной двери. До этой минуты они действовали четко и дисциплинированно. Теперь внутренние барьеры, казалось, рухнули.

Даннешильд сломал замок. Первым в подвал вошел Франциско. Он на долгую секунду загородил дорогу Дэ-гни — чтобы убедиться, что зрелище не испугает ее, затем впустил ее, и она устремилась вперед. Галт, весь обмотанный проводами, поднял голову и приветственно взглянул на них.

Дэгни опустилась на колени у края мата. Галт взглянул на нее совсем так же, как в их первое утро в долине; улыбка его была словно смех, в ней не было боли; голос звучал мягко и тихо:

— Ни к чему принимать это все всерьез, правда?

По ее лицу катились слезы, но она улыбалась радостно и уверенно:

— Конечно.

Реардэн и Даннешильд перерезали связывающие Галта ремни. Франциско поднес к его губам фляжку с бренди. Галт сделал глоток и, приподнявшись, облокотился на свободные теперь руки.

— Можно сигарету? — попросил он.

Франциско протянул ему пачку со знаком доллара. Рука Галта слегка дрожала, когда он прикуривал от зажигалки. Но рука Франциско дрожала еще сильней, когда он помогал Галту прикурить.

Взглянув на него поверх пламени, Галт улыбнулся и сказал, словно отвечая на не заданный Франциско вопрос:

Да, туго пришлось, но не очень, да и ток такой мощ ности не оставляет последствий.

Кем бы они ни были, я их найду... — сказал Франци ско ровным, безжизненным тоном. Голос его был едва слы шен, но присутствующие поняли — он найдет.

Если ты их найдешь, то увидишь, что то, что от них осталось, уже незачем убивать.

Галт взглянул на окружающих его людей; он видел огромное облегчение в их глазах и гнев, застывший на их лицах; он понимал, что сейчас они переживают то, что пережил он.

— Все позади, — сказал он. — Не мучайте себя больше, чем они мучили меня.

Франциско отвернулся.

Тебя... — прошептал он, — они мучили тебя... пусть бы это был кто угодно, только не ты...

Но это должен был быть именно я, ведь они хотели испытать последнее средство. Они это сделали, и... — он взмахнул рукой, словно сметая эту комнату, а с ней и тех, кто ее создал, на задворки прошлого, — и вот что из этого вышло.

Франциско кивнул, все еще не поворачивая лица; в ответ он лишь крепко сжал руку Галта.

Галт приподнялся и сел, медленно восстанавливая свободу движений. Дэгни тут же протянула руку, пытаясь помочь ему. Он взглянул ей в лицо. Она пыталась улыбнуться, сдерживая слезы. Сколько вынесло его тело! Но — она знала — ничто уже не имеет значения по сравнению с тем, что он жив. Глядя ей в глаза, он поднял руку и кончиками пальцев коснулся воротника ее белого свитера, подтверждая и напоминая ей о том единственном, что теперь имело для них значение. Губы ее слегка дрогнули, она улыбнулась, она все поняла.

Даннешильд нашел рубашку, брюки и остальную одежду Галта, валявшуюся на полу в углу комнаты.

Ты сможешь идти, как ты думаешь, Джон? — спро сил он.

Конечно.

Пока Франциско и Реардэн помогали Галту одеваться, Даннешильд спокойно, планомерно, никак не выказывая своих чувств, крушил вдребезги машину для пыток.

Галт еще неуверенно держался на ногах, но мог стоять, опершись на плечо Франциско. Первые шаги дались ему с трудом, но, дойдя до двери, он уже мог двигаться сам. Од-

ной рукой он опирался на Франциско, другой обнимал плечи Дэгни, — это была и опора для него, и поддержка для нее.

Они молча спускались к подножию холма. Темная стена деревьев защищала их, укрывая от мертвенного света луны и еще более мрачного отблеска ее в окнах ГИЕНа, который остался у них за спиной.

На краю поляны в кустах за следующим холмом был спрятан самолет Франциско. На мили вокруг не было признаков человеческого жилья. Никто не мог увидеть и рассказать, как внезапно загорелись фары самолета, выхватив из темноты заросли сорняков; никто не услышал неистового гула мотора, ожившего по мановению руки севшего за штурвал Даннешильда.

Когда дверца самолета захлопнулась за ними и они почувствовали под ногами толчок пришедших в движение колес, Франциско в первый раз улыбнулся.

— Теперь я могу приказывать тебе, это мой первый и единственный шанс, — сказал он, помогая Галту улечься в откидывающемся кресле. — Лежи спокойно, расслабься и забудь обо всем... И ты тоже, — добавил он, повернувшись к Дэгни и указывая на кресло рядом с Галтом.

Колеса вертелись все быстрей, слегка подпрыгивая на рытвинах, как будто обретали большую легкость и целеустремленность вместе со скоростью. Когда толчки перестали ощущаться и внизу в темноте поплыли кроны деревьев, Галт молча наклонился и поцеловал руку Дэгни — он покидал мир, который оставался за окнами самолета, получив то единственное, что хотел у него отобрать.

Франциско достал дорожную аптечку и снимал с Реар-дэна рубашку, чтобы перевязать рану. Галт видел, как по плечу на грудь Реардэна стекает алая струйка.

— Спасибо, Хэнк, — сказал он. Реардэн улыбнулся:

— Я повторю твои же слова. Ты мне их сказал в день нашей первой встречи, помнишь? Я благодарил тебя, а ты сказал: «Не нужно говорить спасибо, я ведь сделал это ради себя».

— А я повторю, — сказал Галт, — то, что ты мне тогда ответил: «Вот за это и спасибо».

Дэгни видела, что взгляд, которым они обменялись, выразил больше, чем любые слова, даже больше, чем рукопожатие. Реардэн заметил, что она на них смотрит, и слегка прищурился, словно улыбаясь в знак одобрения, словно повторяя то, что сказал ей в своей короткой записке из долины.

Внезапно они услышали голос Даннешильда, который громко и бурно говорил, ни к кому из них. не обращаясь. Они поняли, что он разговаривает по рации:

Да, все целы и невредимы... Нет, с ним все в порядке, лишь небольшая слабость; он отдыхает... Нет, ранений нет... Да, мы все здесь. Хэнка Реардэна ранили, но... — он обернулся, — он мне сейчас улыбается... Потери? Да, мы там на несколько минут потеряли самообладание, но теперь все в порядке... Не пытайтесь обогнать меня. В Долине Гал- та я приземлюсь первым и помогу Кей в ресторане, мы успе ем приготовить завтрак.

Кто-нибудь из посторонних может его услышать? — спросила Дэгни.

Нет, — ответил Франциско, — они не могут подклю читься к этому диапазону.

И с кем же он разговаривает? — спросил Галт.

Примерно с половиной мужского населения доли ны, — ответил Франциско, — со всеми, кому хватило места в самолетах. Они летят за нами. А ты думал, они будут си деть дома и не попробуют вызволить тебя из лап бандитов? Мы были готовы к открытому вооруженному нападению на институт или даже на «Вэйн-Фолкленд», если понадобится. Но мы понимали, что рискуем потерять тебя; они убили бы тебя, если бы поняли, что проиграли. Поэтому мы решили сначала попытаться вчетвером. Если бы мы потерпели не удачу, начался бы открытый штурм. Они ждали в полумиле. Наши люди стояли на постах в зарослях. Они видели, как мы вошли, и связались с остальными. Ими командовал Эл- лис Вайет. Кстати, он на твоем самолете. Мы не смогли добраться до Нью-Гэмпшира одновременно с доктором

Феррисом, потому что, в отличие от нас, он мог пользоваться открытыми аэропортами. Кстати, скоро уже не сможет.

Да, — подтвердил Галт, — не сможет.

Это было единственным препятствием. Остальное оказалось просто. Я тебе потом расскажу подробней. В любом случае, для того чтобы разбить их гарнизон, нас четверых оказалось достаточно.

Когда-нибудь, — сказал Даннешильд, на секунду оборачиваясь к ним, — лет этак через сто, сторонники си лы, явные или тайные, уверенные, что управлять теми, кто лучше их, можно только с помощью насилия, поймут, что происходит, когда грубой силе противостоят сила и разум.

Они это уже поняли, — сказал Галт. — Разве не этому ты их учишь двенадцать лет?

Я? Да. Но учебный семестр окончился. Сегодня я в по следний раз совершил насилие. Это было моим вознаграж дением за двенадцать лет. Мои люди уже строят в долине дома. Мой корабль спрятан в надежном месте, его никому не найти. Там он и будет стоять, пока я не смогу продать его кому-нибудь, кто найдет ему лучшее применение. Его переоборудуют в трансконтинентальный пассажирский лайнер — великолепный, хотя и небольшой. Я же начну давать другие уроки. Думаю, мне придется пройтись по трудам того, кто был первым учителем нашего учителя.

Реардэн усмехнулся:

Хотелось бы мне присутствовать на твоей первой лекции по философии в университете. Хотелось бы посмот реть, удастся ли твоим студентам не отвлекаться от этой лекции и как ты будешь отвечать на вопросы, не имеющие никакого отношения к теме. Не удивлюсь, если твои студен ты захотят задать их тебе, и не смогу их за это упрекнуть.

Я скажу им, что ответ на все вопросы в самом предмете.

Внизу, на земле, почти не было огней. Земля под ними лежала сплошным черным покрывалом, лишь кое-где в окнах административных зданий мерцал свет. Иногда можно было заметить дрожащий огонек свечи в окне какого-то

расточительного хозяина. Большинство сельских жителей давно жили, как их деды, когда искусственный свет считался непозволительной роскошью и с заходом солнца жизнь в деревнях замирала. Города напоминали оставленные приливом лужицы: в некоторых окнах еще сияли капельки драгоценного электричества, но постепенно и они исчезали, поглощенные все надвигающейся пустыней норм, квот, контроля и правил экономии энергии.

Но вот вдали показался Нью-Йорк, бывший когда-то источником этого прилива. Он все еще ярко освещал небо, бросая вызов первобытной тьме, словно из последних сил простирая руки к летевшему над ним самолету в мольбе о помощи. Все невольно выпрямились, словно отдавая дань уважения у смертного одра того, что когда-то было величием.

Сверху они наблюдали за последними конвульсиями города: огни машин, метавшихся по улицам, словно загнанные в тупик, неистово ищущие выход животные; запруженные транспортом мосты; подъезды к мостам походили на гроздья огней — автомобильные пробки намертво блокировали движение; в самолете был слышен даже отдаленный отчаянный вой сирен.

Известие о том, что главная магистраль материка разорвана, захлестнуло город; люди выбегали из контор, в панике пытаясь выехать из Нью-Йорка, ища спасения там, где все дороги были отрезаны и спастись было невозможно.

Самолет уже летел над самыми небоскребами, как вдруг город словно вздрогнул, казалось, земля расступилась и поглотила его. Город исчез с лица земли. Лишь спустя мгновение они поняли, что паника достигла электростанций и огни Нью-Йорка потухли.

Дэгни в изумлении вздрогнула.

— Не смотри! — резко приказал Галт.

Она подняла на него глаза. Его лицо было суровым, как всегда, когда он смотрел в лицо фактам.

Она вспомнила то, о чем как-то рассказал ей Франциско: «Он ушел из «Твентис сенчури». Жил на чердаке в трущобе. Однажды он подошел к окну и показал на небоскребы но-

чью. Он сказал, что нам придется погасить огни мира и, когда увидим потускневшие огни Нью-Йорка, мы поймем, что наше дело сделано».

Она вспомнила это, заметив, как молча переглянулись эти трое — Джон Галт, Франциско Д'Анкония и Рагнар Даннешильд.

Она взглянула на Реардэна; он смотрел не вниз, а вперед. Так же, вспомнила она, как он смотрел на нетронутую целину: в его глазах было будущее, он оценивал, что можно сделать.

Глядя на простирающуюся впереди пустоту, она вспомнила, как однажды, кружа над Эфтонским аэропортом, видела поднимающийся с темной земли серебристый самолет, подобный птице Феникс. Она понимала, что теперь в их самолете было все, что осталось от Нью-Йорка.

Она снова посмотрела вперед. Земля будет безлюдна, так же безлюдна, как пространство, в котором беспрепятственно прокладывал себе дорогу их самолет, — пуста и свободна. Она знала, что чувствовал Нэт Таггарт, когда начинал, и теперь у нее впервые возникло такое же чувство: она осознала, что перед ней пустота и на этом пустом месте нужно построить новый материк.

Перед ее глазами пронеслось все ее прошлое, борьба, через которую она прошла, и она особенно ясно почувствовала вдохновение, охватившее ее в эту минуту. Она улыбалась — про себя она повторяла слова, которыми оценивала прошлое и навсегда прощалась с ним. Это были мужественные, гордые и самоотверженные слова, непонятные большинству, слова из языка деловых людей: «Цена не имеет значения».

Она не изумилась и не взволновалась, когда увидела внизу, в темноте, тонкую ниточку огней, медленно тянущихся сквозь пустоту на запад; точечка первого огня светилась особенно ярко — это были фары, словно ощупью находившие дорогу во тьме; она ничего не почувствовала, хотя знала, что это поезд и что ему уготована лишь пустота.

Она обернулась к Галту. Он наблюдал за ее лицом, словно следил за ее мыслями. Он ответил улыбкой на ее улыбку.

Это конец, — сказала она.

Это начало, — откликнулся он.

Они откинулись на спинки кресел и молча смотрели друг на друга. Потом их тела наполнились близостью друг друга, это было итогом и значением будущего — но этот итог включал и знание всего, что надо было заслужить, прежде чем другой мог бы олицетворять ценность и его собственного существования.

Нью-Йорк был уже далеко позади, когда они услышали, как Даннешильд отвечает кому-то по рации:

Нет, он не спит. Не думаю, что он заснет сегодня... Думаю, да. — Он обернулся к ним: — Джон, доктор Экстон хочет с гобой поговорить.

Как! Он тоже летит в том самолете за нами?

Конечно.

Галт вскочил и схватил микрофон.

Здравствуйте, доктор Экстон, — сказал он; в его спо койном, тихом голосе слышалась улыбка.

Здравствуй, Джон. — По слишком ровному голосу Хью Экстона можно было понять, чего ему стоило до ждаться минуты, когда он снова смог произнести эти два слова. — Я просто хотел услышать твой голос... узнать, все ли в порядке.

Галт рассмеялся и тоном студента, с гордостью демонстрирующего домашнюю работу в качестве доказательства хорошо выученного урока, ответил:

— Конечно, все в порядке, профессор. Должно было быть в порядке. Иначе и быть не могло. А есть А.

* * *

Локомотив «Кометы», направлявшейся на восток, вышел из строя в пустьше в самом центре Аризоны. Он остановился внезапно, без всякой видимой причины, как человек, не

признававшийся самому себе, что взял на себя слишком много: сломалась какая-то изношенная деталь в моторе.

Эдди Виллерс вызвал проводника. Его пришлось долго ждать. Когда он все же пришел, по смиренному выражению его лица можно было догадаться, каким будет ответ на вопрос.

Машинист пытается устранить неисправность, мистер Виллерс, — мягко ответил он. Тон его ясно говорил, что надеяться его служебная обязанность, но сам он давно уже ни на что не надеется.

Он еще не знает, в чем дело?

Он пытается это понять.

Проводник вежливо подождал минуту и повернулся к выходу, но остановился, желая дать какие-то объяснения. Словно какое-то неясное ощущение, привычка подсказывали ему, что любая попытка объяснить происходящее развеет ужас, в котором никто не мог признаться даже самому себе.

Наши дизели давно нужно было заменить, мистер Виллерс. Их уже давно бесполезно ремонтировать.

Я знаю, — спокойно ответил Эдди Виллерс.

Проводник почувствовал, что лучше было вообще ничего не объяснять: его объяснение наводило на вопросы, которых в эти дни не задают. Он покачал головой и вышел.

Эдди Виллерс сидел, глядя в черную пустоту за окном. Это была первая за много дней «Комета», вышедшая из Сан-Франциско на восток; это был плод его мучительных и напряженных попыток восстановить межконтинентальное сообщение. Он не мог сказать, чего ему стоили несколько последних дней или что он сделал, чтобы спасти станцию в Сан-Франциско от слепого хаоса бесцельной гражданской войны; невозможно было вспомнить все сделки, которые он заключил в угоду постоянно менявшейся ситуации. Он знал только, что добился обещания неприкосновенности станции от лидеров трех воюющих между собой группировок; нашел человека на пост управляющего, и этому человеку, казалось, еще не все было безразлично; пустил на восток еще одну «Комету Таггарта», снабдив ее лучшим локомотивом и

лучшей поездной бригадой; и он возвращался на этой «Комете» обратно в Нью-Йорк в полном неведении, долго ли просуществует его достижение.

Никогда прежде он так не работал; он трудился добросовестно, как всегда, над любым заданием; но работал он словно в вакууме, словно его энергия не находила выхода и уходила в песок... какой-нибудь пустыни, подобной той, что простиралась сейчас за окнами «Кометы». Он вздрогнул — на секунду ему показалось, что он сам в чем-то сродни отказавшему двигателю поезда.

Некоторое время спустя он снова потребовал проводника.

— Как дела? — спросил он.

Проводник пожал плечами и покачал головой.

Пошлите помощника машиниста, пусть позвонит по линейному телефону. Пусть попросит центр прислать сюда лучшего механика.

Да, сэр.

За окнами не на что было смотреть; выключив в купе свет, Эдди Виллерс смог различить лишь серую пустоту, без конца и края; кое-где виднелись черные пятна кактусов. Он думал о том, как люди решились пересечь эту пустыню и какой ценой им это далось, ведь тогда поездов не было. Он отвернулся от окна и включил свет.

Я чувствую нарастающее беспокойство лишь потому, что «Комета» вдруг оказалась отрезанной от всего мира, подумал он. Она застряла на чужих рельсах — на путях «Атлантик саузерн», проходящих через Аризону. Мы пользовались этими путями не заплатив. Нужно выбраться отсюда, думал он; это чувство исчезнет, едва мы вернемся на свой путь. Но узловая станция вдруг оказалась недостижимо далекой — на берегу Миссисипи, у моста Таггарта.

Нет, подумал он, дело не только в этом. Ему пришлось признать, что неприятное чувство, которое ему было трудно определить и от которого он никак не мог избавиться, навеяно дорогой. В пути он наблюдал нечто странное, непонятное, неопределимое, необъяснимое и навязчивое.

Более двух часов назад они проехали станцию, на которой не было ни души. Окна небольшого здания вокзала были ярко освещены; в комнатах было светло и пусто; пуста была и платформа; не было видно ни одного человека — ни в здании, ни на путях. А платформа следующей станции, которую они проезжали, была запружена неистовствующей толпой. Теперь они были уже далеко и не могли видеть огней или слышать шум какой бы то ни было станции.

Нужно вывести отсюда «Комету», подумал он. Он не мог понять, почему это нужно сделать так срочно, почему так важно сдвинуть «Комету» с места. Пассажиров в поезде было немного; они тряслись в полупустых вагонах; идти им было некуда, нечего добиваться. Он боролся не ради них; но ради кого? Он не знал. Словно в ответ на это в его мозгу всплыли два высказывания, притягивавшие его как непонятность молитвы и как обжигающая сила абсолюта. Одно: «От океана к океану, навсегда» и второе: «Не позволяй оставить это!..»

Через час проводник вернулся. С ним был помощник машиниста, лицо его странно помрачнело.

— Мистер Виллерс, — медленно произнес помощник машиниста, — центр не отвечает.

Эдди Виллерс выпрямился. Он отказывался в это верить, но в то же время вдруг понял, что именно этого почему-то ждал.

Этого не может быть! — тихо сказал он; помощник машиниста, ле двигаясь, смотрел на него. — Очевидно, ли нейный телефон не в порядке.

Нет, мистер Виллерс. Телефон в порядке. Линия рабо тает. Центр — нет. То есть трубку никто не взял — или не захотел взять.

— Но этого не может быть, вы же знаете! Помощник машиниста пожал плечами; в эти дни могло произойти все.

Эдди Виллерс вскочил.

— Пройдите по всему поезду, — приказал он проводни ку. — Стучите во все двери, — туда, где есть люди; найдите электрика.

— Да, сэр.

Эдди знал, что они, как и он, понимают, что электрика им найти не удастся, — только не среди этих сонных, пустых лиц.

— Пойдемте, — приказал он, поворачиваясь к помощ нику машиниста.

Они взобрались в кабину локомотива. Седовласый машинист сидел, уставившись в окно на кактусы. Прожектор был включен и его луч устремлен в темноту, прямой и недвижимый, но он ничего не высвечивал, кроме расплывающихся контуров поездного пути.

Давайте посмотрим, что случилось, — сказал Эдди полуприказывая, полуупрашивая. Он снял пальто. — Да вайте попытаемся еще раз.

Да, сэр, — без раздражения и без надежды ответил машинист.

Он уже истощил свой небольшой запас знаний; он проверил все, что, по его мнению, могло быть в неисправности. Тем не менее он снова забрался в мотор, то здесь, то там что-то откручивая и прикручивая, наугад разъединяя части двигателя. Он был похож на ребенка, разбирающего часы, с той лишь разницей, что ребенок убежден, что узнает, как работает этот механизм.

Помощник машиниста все высовывался из окна кабины, глядя в темную тишину и вздрагивая от ночного воздуха, который становился все прохладнее.

Не волнуйтесь, — сказал Эдди Виллерс, напуская на себя уверенный вид. — Мы должны попытаться сами все исправить, но если у нас ничего не получится, рано или поздно пришлют помощь. Ведь поезда не бросают в неиз вестности.

Не бросали, — поправил помощник машиниста.

Время от времени машинист поднимал голову — его лицо было испачкано машинным маслом — и поглядывал на Эдди Виллерса, лицо и рубашка которого тоже были в масле.

— Ведь это бесполезно, — сказал он.

— Мы не можем все так оставить! — вспыхнул Эдди; в глубине Д)ши он сознавал, что говорит сейчас не только о «Комете».,- и даже не только о железной дороге.

Переход °т кабины к трем блокам двигателя, осматривая их оде Н за другим, снова возвращаясь к кабине, Эдди Виллерс питался вспомнить все, что когда-либо знал о двигателях, все> что узнал в колледже и даже раньше, все, чему научился еш-е в те Дни, когда станционные смотрители станции рокдэйл сгоняли его со ступенек громоздких тепловозов. Руки его уже были в царапинах, рубашка прилипла к спине. Голова была полна каких-то обрывочных сведений, кот°РЬ е никак не могли помочь; он знал, что не разбирается в Двигателях, понимал, что не знает, в чем дело; но он понимал также, что теперь это стало для него вопросом жизни и с\<ерти. Он смотрел на цилиндры, лопасти и провода, на все еще мерцающие лампочками приборные панели. Он старался не допускать в сознание мысль, которая не давала ему покоя: можно ли надеяться и сколько обычному человеку йужно времени — согласно математической теории вероятности — на то, чтобы методом тыка найти нужную комбинацию и вернуть двигатель к жизни.

Ведь это бесполезно, мистер Виллерс, — взмолился помощник машиниста.

Мы Ие можем все так оставить! — воскликнул он.

Он не знал, сколько времени прошло, когда помощник машинист^ вдруг вскричал:

MncfeP Виллерс! Смотрите!

Помощник машиниста выглядывал в окно, показывая в темноту за спиной.

Эдди В* ллерс обернулся. Вдалеке покачивался странный тусклый ог"°нек; казалось, он медленно приближался; Эдди не мог понять, что это такое.

Немног^ погодя, он, казалось, различил что-то черное, медленно приближающееся к ним. Это черное двигалось параллельно рельсам; огонек, покачиваясь, висел низко над землей; ЭдДО прислушался, но ничего не услышал.

Затем послышался легкий приглушенный звук, похожий на стук копыт. Машинист и помощник стояли рядом и с

нарастающим ужасом смотрели на черное пятно, словно из пустоты ночи на них надвигался призрак.

Когда же они поняли, что это за пятно, и весело рассмеялись, пришел черед Эдди леденеть от ужаса. Он увидел привидение гораздо более страшное, чем можно было предположить: караван фургонов.

Караван остановился неподалеку от локомотива, и покачивающийся над первым фургоном фонарь, вздрогнув, замер.

— Эй, приятель, подвезти? — окликнул, смеясь, человек, который был, очевидно, за главного. — Что, застряли?

Пассажиры «Кометы» вглядывались в темноту, стоя около окон; некоторые уже спускались с поезда и подходили ближе. Из фургонов, из-за узлов с домашним скарбом выглядывали женщины; в хвосте каравана в одном из фургонов плакал ребенок.

Вы с ума сошли? — произнес Эдди Виллерс.

Да нет, я серьезно. Место у нас есть. Мы вас подвезем, ребята, за плату, конечно. Если вы хотите отсюда выбрать ся. — Это был долговязый нервный мужчина с развязными манерами и наглым голосом. Он походил на рыночного зазывалу.

Задохнувшись от гнева, Эдди Виллерс произнес:

Это «Комета Таггарта».

«Комета», говоришь? По мне, так она больше похожа на дохлую гусеницу. Что с тобой, приятель? Тебе никуда не доехать, даже если очень постараешься.

Что это значит?

Ты что, думаешь, ты едешь в Нью-Йорк?

Мы едем в Нью-Йорк.

Так значит... вы ничего не слышали?

О чем?!

Послушайте, когда вы в последний раз выходили на связь с какой-нибудь из станций?

Да не помню!.. О чем мы не слышали?

Моста Таггарта больше нет. Нет. Взорван. Звуковой луч или еще что-то. Никто точно не знает. Верно только, что никакого моста через Миссисипи больше нет. И ника-

кого Нью-Йорка тоже больше нет, — по крайней мере, для таких ребят, как вы и я, его больше нет.

Эдди Виллерс плохо помнил, что было дальше; он привалился к сиденью, на котором должен был сидеть машинист, тупо уставившись на открытую дверцу, ведущую в машинное отделение; он не знал, долго ли просидел так. Когда же наконец огляделся, он был один. Ни машиниста, ни помощника в кабине не было. Снаружи раздавались беспорядочные крики, вопли, рыдания, кто-то что-то громко спрашивал, в ответ слышался смех рыночного зазывалы.

Эдди припал к окну — пассажиры и поездная бригада «Кометы» столпились вокруг возницы и его оборванных спутников; возница куда-то небрежно указывал, отдавая команды. Несколько пассажирок «Кометы», одетых лучше остальных, уже взбирались, всхлипывая и прижимая к груди изящные сумочки, в фургоны. Очевидно, их мужья договорились о цене.

Зазывала бодро вопил:

— Забирайтесь, давайте, ребята! Места всем хватит! Тесновато, конечно, зато мы будем двигаться — это лучше, чем оставаться здесь кормить койотов! Прошло время же лезного коня! У нас осталась только обыкновенная старо модная лошадка! Медленно, но верно!

Эдди Виллерс встал на ступеньки локомотива, чтобы видеть толпу и чтобы его было слышно. Он взмахнул рукой, другой рукой он держался за поручни.

— Вы ведь не уедете? — крикнул он своим пассажи рам. — Вы не бросите «Комету»?!

Люди отшатнулись, словно не желая ни смотреть на него, ни отвечать ему. Они не хотели слышать вопросы, которые их разум был не в состоянии осмыслить. Он увидел искаженные паникой пустые лица.

А механик-то ваш чего? — показал на него пальцем зазывала.

Мистер Виллерс, — медленно произнес проводник, — бесполезно...

Не бросайте «Комету»! — воскликнул Эдди Виллерс. — Не оставляйте все так! Ради Бога, не оставляйте все так!

Ты с ума сошел? — завопил зазывала. — Ты не пред ставляешь, что происходит на станциях и в управлениях! Они там все в панике, как недобитые куры, не знают, куда бежать! К завтрашнему утру все железные дороги по эту сторону реки вымрут!

Поедемте, мистер Виллерс, — сказал проводник.

Нет! — закричал Эдди, сжимая металлический пору чень с такой силой, словно желал срастись с ним.

Зазывала пожал плечами:

Ну, дело твое, помирай, если хочешь!

Куда вы поедете? — спросил машинист, не глядя на Эдди.

Мы просто поедем, приятель! Поищем, где можно остановиться... где-нибудь. Мы из Калифорнии, из Импе- риал-Велли. Парни из Народной партии разворовали весь наш урожай и все, что было у нас в погребах. Они это на зывают продразверсткой. Поэтому мы просто снялись с места и поехали. Приходится путешествовать ночью из-за парней из Вашингтона. Мы просто хотим поселиться где- нибудь... Можешь поехать с нами, приятель, если тебе неку да идти, или, если хочешь, подвезем тебя поближе к какому- нибудь городу.

Им не основать тайное свободное поселение, равнодушно подумал Эдди, слишком они злобны. Но и шайкой налетчиков им тоже не стать — для этого нужно еще больше злости. У них не больше шансов основать поселение, чем у мертвящего света их фонаря; подобно этому свету, они растворятся в бескрайних пустынных просторах страны.

Он стоял на ступеньках, глядя на фонарь. Он не смотрел, как последние пассажиры последней «Кометы Таггарта» переместились в фургоны.

Последним в фургон сел проводник.

Мистер Виллерс! — в отчаянии позвал он. — По ехали!

Нет, — сказал Эдди.

Рыночный зазывала махнул рукой в сторону Эдди, стоявшего на ступеньках лесенки над их головами.

Надеюсь, ты знаешь, что делаешь! — воскликнул он; в его голосе слышались одновременно угроза и мольба. — Может быть, кто-нибудь будет проезжать здесь и подберет тебя — через неделю или через месяц! Может быть! Хотя кто — в наши-то дни?

Убирайся, — сказал Эдди Виллерс.

Он снова взобрался в кабину. Повозки дрогнули и, скрипя и покачиваясь, скрылись в темноте. Эдди сидел на месте машиниста, прижавшись лбом к бесполезному дросселю. Он чувствовал себя капитаном потерпевшего крушение океанского лайнера, который предпочел гибель вместе с кораблем спасению на утлых суденышках туземцев, дразнивших его превосходством своих лодок.

Вдруг волна слепого праведного гнева захлестнула его. Он вскочил, схватился за дроссель. Поезд должен тронуться, во имя победы чего-то, чему он не знал названия, двигатель должен заработать.

Не думая, не рассуждая, не чувствуя страха, одержимый праведным гневом, он начал наугад дергать за рычаги, за дроссель, нажимать на мертвую педаль; он пытался осознать источник и цель своей отчаянной борьбы, одновременно ясные и туманные, зная лишь, что борется во имя них.

Нельзя это оставить! — повторял он себе. Перед его глазами вставали улицы Нью-Йорка. Нельзя все так оставить! Он представлял огни железных дорог. Нельзя это оставить! Он видел дым, гордо поднимавшийся из заводских труб. Он пытался пробиться сквозь туман и увидеть то, что лежало в основе всего этого.

Он держал витки проводов, соединяя и снова разъединяя их, и вдруг словно ощутил запах сосен и тепло солнечных лучей. «Дэгни! — позвал он про себя. — Дэгни, во имя всего лучшего в нас!..» Он дергал за бесполезные рычаги и за дроссель, который ничем не мог управлять... «Дэгни! — взывал он к двенадцатилетней девочке на залитой солнцем лесной просеке, — во имя всего лучшего в нас я должен сдвинуть с места этот поезд!.. Дэгни, вот что это было... и ты уже тогда это знала, а я не знал... ты знала это, когда

повернулась и посмотрела на рельсы... Я сказал тогда: «Не просто заниматься делом и зарабатывать на жизнь...» Но, Дэгни, дело, и способность зарабатывать, и то в человеке, что позволяет ему этим заниматься, — именно это и есть лучшее в нас, именно это и нужно было защитить... Во имя спасения всего этого, Дэгни, я должен сдвинуть с места этот поезд...»

Поняв, что сидит на полу кабины и что здесь уже больше ничего нельзя сделать, он поднялся на ноги и спустился по лестнице вниз; он смутно подумал о колесах, хотя знал, что машинист их уже осматривал. Он спрыгнул на землю, и под ногами его заскрипел песок пустыни. Он постоял немного и в наступившей оглушительной тишине услышал шорох кустов перекати-поля, шевелящихся в темноте, словно смеялись невидимые полчища, — они могли двигаться куда угодно, в отличие от «Кометы». Поблизости раздался шорох погромче — Эдди увидел маленького серого кролика. Кролик поднялся на задние лапки и понюхал ступеньку одного из вагонов «Кометы Таггарта». Охваченный кровожадной яростью, Эдди бросился к кролику, словно в этом крошечном сером существе воплотились те вражеские силы, продвижение которых он обязан остановить. Кролик метнулся назад в темноту — но Эдди понял, что ему не остановить врага.

Эдди подошел к локомотиву и взглянул на сдвоенные буквы «ТТ». Потом упал на рельсы у колес локомотива и разрыдался; свет прожектора над его головой был не в силах превозмочь бесконечную ночь.

* *

Над освещенной огнями долиной сквозь открытое окно лились из-под пальцев Ричарда Хэйли звуки его Пятого концерта. Это была симфония победы. Звуки взмывали ввысь, они пели о взлете, они сами были подобны взлету, это была суть восхождения, его выражение; казалось, эти звуки служили музыкальным воплощением всех человече-

ских поступков и мыслей, побудительным мотивом которых служит восхождение. Эта музыка походила на солнечные лучи, вырвавшиеся на свободу из-за туч. В ней воплощались легкость освобождения и энергия целеустремленности. Она омывала все вокруг, вселяя в сердце радость силы, свободной от всяческих оков. Лишь едва слышные мрачные нотки свидетельствовали о том, чего ей удалось избежать, но свидетельствовали, словно изумляясь, даже смеясь, потому что, как оказалось, ни боли, ни скверны не существовало и не должно было существовать. Это была песнь полного освобождения.

Свет из окон домов в долине яркими пятнами падал на еще лежавший на земле снег. На гранитных уступах и толстых ветвях сосен снег лежал большими шапками. Но голые ветви берез уже устремились вверх, словно не сомневались, что скоро покроются весенними листочками.

Освещенный прямоугольник на склоне горы был окном кабинета Маллигана. Мидас Маллиган сидел за столом. Перед ним лежала карта и испещренные колонками цифр листы бумаги. Он составлял список активов своего банка и разрабатывал план капиталовложений.

Он помечал выбранные населенные пункты: Нью-Йорк, Кливленд, Чикаго... Нью-Йорк, Филадельфия... Нью-Йорк... Нью-Йорк... Нью-Йорк...

Освещенный прямоугольник в низине был окном дома Даннешильда. Кей Ладлоу сидела перед зеркалом, задумчиво рассматривая тона актерского грима, разложенные в потертом чемоданчике. Рагнар Даннешильд лежал на диване, читая Аристотеля: «...поскольку эти истины верны для всего сущего, а не для какого-то отдельного вида. И все люди используют их, так как они существуют в реальности как сущие... Потому что принцип, которого должен придерживаться каждый, кто имеет понятие о чем-то сущем, не есть гипотеза... Очевидно, следовательно, что такой принцип есть самое несомненное; продолжим: в чем заключается этот принцип? В том, что одно и то же свойство не может одновременно и равным образом принадлежать и не принадлежать одному и тому же субъекту в том же отношении...»

Освещенный прямоугольник среди возделанного поля был окном библиотеки судьи Наррагансетта. Он сидел за столом, свет лампы падал на страницы старинного документа. Он пометил и вычеркнул противоречивые утверждения, приведшие когда-то к тому, что этот документ утратил силу. Теперь он писал на его страницах новое предложение: «Законодательное собрание не может принимать законы, ограничивающие свободу производства и торговли...»

Освещенный прямоугольник в глубине леса был окном хижины Франциско Д'Анкония. Франциско лежал на полу, рядом с пляшущими в камине языками пламени, склонившись над листами бумаги. Он заканчивал эскиз плавильни. Хэнк Реардэн и Эллис Вайет сидели у камина.

— Джон сконструирует новые локомотивы, — говорил Реардэн, — а Дэгни займется прокладкой первой железной дороги между Нью-Йорком и Филадельфией. Она...

И вдруг, услышав его следующие слова, Франциско вскинул голову и рассмеялся. Он смеялся одобрительно, легко и победно. Смех Франциско заглушил доносившиеся откуда-то сверху отдаленные звуки Пятого концерта Хэйли, но он тоже звучал триумфально. В словах, над которыми, приветствуя их, смеялся Франциско, были лучи весеннего солнца, освещавшего лужайки у порогов деревенских домов, блеск моторов, сияние стальных конструкций новых небоскребов, глаза молодых людей, уверенно и бесстрашно смотрящих в будущее.

Фраза, которую произнес Реардэн, звучала так:

— Возможно, она попытается содрать с меня последнюю рубашку, запросив немыслимую цену за перевозки, но я с этим справлюсь.

На самом высоком уступе горы мерцал слабый свет. Это был свет звезд, блестевший и в прядях волос Галта. Галт смотрел не на долину внизу, а далеко за ее пределы, в темноту. Рука Дэгни покоилась у него на плече, ветер спутывал их волосы. Она знала, почему ему хотелось взобраться на вершину и о чем он сейчас думает. Она знала, что он хочет сказать, и знала, что он первый скажет ей об этом.

Они не могли видеть мир, простиравшийся за горами, там были лишь пустота, тьма и скалы. Тьма скрывала руины материка: дома без крыш, заржавевшие трактора, темные улицы, заброшенные рельсы. Но очень далеко, на краю земли, на ветру колебалось тонкое пламя — упрямое пламя факела Вайета; оно меркло и разгоралось вновь, дрожа, его было не погасить, не уничтожить. Казалось, оно призывает услышать слова, которые собирался произнести Джон Галт.

— Путь свободен, — сказал Галт. — Мы возвращаемся в наш мир.

Он поднял руку и начертал над безлюдной землей знак доллара.

www.e-puzzle.ru

Урс Бауманн, Майнрад Перре