Социологические доктрины

Три типа социологического дискурса: исторический очерк

Социологические доктрины

Является ли социология «словесным образом» общества? Характерные черты социологических доктрин: мировоззренческая установка, личностное начало, уникальность, метафоричность концептуального лексикона, критический амелиоризм, рациональный активизм, романтизм.

Корпус социологического знания включает в себя различные предметные области, стили мышления и идеологии. Многие из них несопоставимы друг с другом. В конгломерате, объединенном общим наименованием «социология», сосуществуют наука и идеология, логика и риторика, высокая абстракция и житейский опыт. Одни «социологии» основаны на умении убеждать и агитировать, другие стремятся доказывать свои истины, третьи ставят единственной целью сбор и обобщение данных. Некоторые социологи склонны к использованию выразительных возможностей языка, другие создают грандиозные функционально-аналитические системы. Джонатан Тернер, вероятно, высказался слишком безоговорочно, когда предположил, что социологическая теория представляет собой словесный «образ общества», а не строго выстроенный ряд теоретических суждений, организованных в логически последовательную форму¹. Если принять это свидетельство в качестве оправдания «словесного» происхождения социологической теории, то придется изучать социологию в курсе литературоведения. Выход в том, чтобы, несмотря на словесные аранжировки, найти в социологии сферу применения объективного научного метода.

¹Тернер Дж. Структура социологической теории / Пер. с англ., под ред. Г.В. Осипова. М.: Прогресс, 1985. С. 37.

Отчетливое различие между научным и художественным способами получения и артикуляции социологического знания провести нелегко. Чаще всего научные суждения перемешаны с художественными метафорами, политическими клише или метафизическими рефлексиями. Однако за стилистическими контаминациями угадываются очертания вполне определенных интеллектуальных стилей. Если принять сентенцию Ролана Барта, что человек — это стиль, становится ясно: за типом социологического дискурса стоит тип социолога. Иоханн Галтунг указывает на два действующих в социологии персонажа: «рассказчик» (story-teller) и «строитель пирамид» (pyramid-builder)² — мысль довольно рискованная, поскольку прямо ведет к культмассовой полемике о «физиках» и «лириках» и, далее, о «левополушарных» и «правополушарных» субъектах. Все-таки критерии разделения лучше искать не в людях, а в содержании социологического знания.

Несмотря на видимое многообразие в корпусе социологического знания, можно выделить три доминирующих стиля или типа рассуждения. Первый тип представлен классическими социологическими доктринами, предлагающими различное толкование исторического процесса и развития общества как целого. Второй тип — социальные обследования, цель которых заключается в сборе и систематизации сведений о состоянии общественной жизни. Третий тип — социологические исследования, фокусированные на проверке гипотез.

Возникновение социологических доктрин принято связывать с именем Огюста Конта, который придумал необычное латино-греческое словосочетание «социология» для обозначения высшей науки об обществе. Роберт Мертон имеет основания считать эту терминологическую инновацию «самым ужасным гибридом, который когдалибо обозначал науку об обществе»³. Однако дело не в терминах. Нет никакого сомнения, что социологическая проблематика была широко представлена до Конта в воззрениях просветителей (например, одна из ключевых социологических идей — идея прогресса — была развита в сочинениях А. Тюрго, Ш. Монтескье, М. Кондорсе), основателей индуктивного научного метода (Ф. Бэкона, Т. Гоббса, Д. Локка), авторов различных утопических версий организации общества на разумных началах.

У истоков европейской социологической мысли стоят величественные учения древних, прежде всего Платона и Аристотеля,

²Gallung J. Theory formation in social research: A plea for pluralism // Comparative methodology: Theory and practice in international social research / Ed. by E. Oyen. London: International Sociological Association, 1990. P. 96.

³Merlon R. On theoretical sociology: Five essays, old and new. New York: The Free Press, 1967. P. 2.

впервые в истории предложивших развернутую теорию общественного устройства и типов социальных объединений.

Потребовались столетия, чтобы учение об обществе — социология — стало отделяться от учения о праве и государстве (которое, как полагают, стоит над обществом), от экономических, этических и эстетических идей и, в конце концов, от философии и истории. Этот процесс обусловлен специализацией социологических направлений и применением экспериментальных методов к решению проблем, считавшихся ранее чисто философскими.

В современной социологии, дифференцированной на десятки специальностей, наметилась линия на воссоздание синкретической теории общества, выработку общих постулатов социологического знания. Однако в итоге вырисовывается чрезвычайно мозаичная картина мира, включающая многообразные культуры, идеологии и типы рациональности. Научной рациональности принадлежит в этой картине лишь одно из мест.

Каковы методологические особенности первого типа социологического дискурса? Общей чертой социологических доктрин является их мировоззренческая установка. В отличие от научного исследования в фокусе доктрины находятся идеи предельной значимости, скажем, последние истины бытия. Предпоследние истины здесь обычно не обсуждаются. Например, одно из основных положений философии Конта о наступлении позитивного этапа развития человечества приобретает всемирно-историческое значение; отныне теологические и метафизические предрассудки должны быть отброшены во имя вновь открывшейся великой истины. Предопределившая содержание социологического учения К. Маркса и Ф. Энгельса идея всемирно-исторической миссии пролетариата выступает в качестве пророческого самореализующегося предсказания. Тезис Ж.-Ж. Руссо о репрессивной роли культуры и общественных институтов имел принципиальное значение для идеологии буржуазных революций.

Социологические доктрины пронизаны глубоко личностным началом. Они являются не столько результатом систематического наблюдения или проверки предположений, сколько личным даром автора, который в этом отношении обретает призвание или претензию пророка. Именно поэтому аутентичное понимание социологических доктрин требует обращения к личной биографии автора, перипетиям его жизни и борьбы за утверждение своих идей.

Отсюда вытекает уникальность социологических доктрин, связанная с именем их основателя. Обычное научное знание должно удовлетворять требованию воспроизводимости при тех же инструментальных условиях. Результаты исследования остаются одними и теми же вне зависимости

от того, кто его автор. Здесь же ситуация принципиально иная. Смысл, вкладываемый «отцом-основателем» в категории своего учения, известен в полном объеме лишь ему самому благодаря эзотерическому проникновению в тайну мира. На долю адептов остается лишь расшифровывать и реконструировать подлинное содержание учения.

Причины возникновения доктринальных ересей, в том числе новых «парадигм», в немалой степени обусловлены метафоричностью концептуального лексикона оригинала. Например, последователи Маркса, вступившие в резкую конфронтацию друг с другом уже в конце XIX в., потратили много сил на выяснение смысла термина «диктатура пролетариата», а в 1950-е гг. идея «социализма с человеческим лицом» сопрягалась с гуманистическими рефлексиями молодого Маркса. Знаменитое замечание В.И. Ленина на полях гегелевской «Науки логики» «Сознание не только отражает мир, но и творит его» послужило поводом для энергичных попыток внести антиматериалистические коррективы в марксистскую теорию познания. И каждая новая реконструкция создает новую уникальную версию учения. Отсюда, в частности, следует, что социологическую доктрину можно только принять вместе с ее топикой и риторикой; можно поверить в нее, но нельзя освоить как средство объяснения изучаемого фрагмента действительности. Ведь в буквальном смысле «доктрина» — не столько учение, сколько поучение.

Следующая характерная черта социологических доктрин — критический амелиоризм, т. е. стремление к улучшению социальной ситуации. Часто развертывание доктринальных идей сопряжено с требованием переустройства «плохого» мира по заданному «хорошему» образцу. Исключение составляют теории созерцательного плана, либо имеющие выраженную реакционно-консервативную направленность. Например, идея Жозефа де Местра о страхе как основе социального порядка и священной миссии палача трудно интерпретировать в амелиористском ключе. Иногда амелиористские требования выступают в виде салонного вольнодумства по поводу несоответствия существующего порядка «естественному праву», иногда — в виде реформаторского энтузиазма (стремлении улучшить ситуацию без ее кардинальных изменений), а бывает — влекут за собой «критику оружием». Убеждение, таким образом, более или менее удачно сочетается с принуждением. Овладев «оружием критики», социологические учения переходят к разоблачению общественных институтов, чтобы показать их неразумность и, следовательно, неестественность.

В XVIII в. социальная наука требовала, чтобы архаичные институты и весь старый порядок были заменены новым порядком, более разумным и естественным. Завершение создания нового порядка, как

предполагалось, будет демонстрацией истинности теории⁴. Критическая социальная установка нашла выражение в строе мысли, который И.С. Тургенев назвал нигилизмом. Отличительной чертой нигилизма был отказ от предрассудков, привычек и обычаев, существования которых разум не мог оправдать в качестве «естественных» начал. Нигилизм признавал только один авторитет — разум, он отвергал все, что составляет условную ложь культурной жизни и противопоставил им абсолютную искренность⁵.

Пророческий пафос доктринальной социологии сближает ее с религиозно-миссионерской деятельностью. Это сказывается и на содержании, и на стиле изложения и пропаганды социологических доктрин. Многие первые президенты Американского социологического общества вышли из религиозной среды и в основе их теоретических и реформаторских установок лежат этические традиции протестантизма. Знаменитые американские социологи конца XIX — начала XX в. У. Самнер, А. Смолл, Д. Винсент, Э. Хайес, Дж. Лихтенбергер, У. Уитерли, Д. Джиллин начинали свою карьеру в качестве протестантских проповедников, а Л. Уорд, Ф. Гидцингс, У. Томас были выходцами из семей пресвитеров⁶.

Социологические учения приняли относительно завершенную форму в духовной атмосфере просветительской десакрализации мира. Просвещение открыло, что вселенная лишена морального предназначения, что она движется по механическим траекториям и, следовательно, мертва. В ней нет ничего, кроме материала, ждущего преобразования и усовершенствования уже не к вящей славе Господней, а во имя «гуманных» целей в мире, где Бог существует лишь в той степени, в какой он социально полезен. Рациональность мироустройства утратила божественное предназначение и глубину самодостаточности, стала силой, потенцией, энергией, преобразующей социальный материал в соответствии с принципами «справедливости», «свободы» и «равенства». Природа же оказалась не храмом, а мастерской.

Так возникла социологическая задача создания «Нового мира», основанного на рациональном активизме—энергичном вмешательстве активного разума в существующий порядок вещей. Замысел знания сместился с «вечных истин», до которых разум может возвыситься лишь путем созерцания, очищения от грязи заблуждений и аффектов,

⁴Zeitlin I. Ideology and development of sociological theory. Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1981. P. 5.

⁵Кропоткин П.Н. Записки революционера. М.: Московский рабочий, 1988. С. 283 -287.

⁶Hinkle R., Hinkle G. The development of modern sociology: It's nature and growth in United States. New York: Random House, 1954. P. 3.

на активную силу интеллекта, формирующую мир по точно рассчитанному проекту⁷. «Социальность» как рационально обоснованный проект жизнеустройства заменила благолепие «града земного».

Механистическая картина мира, основанная на универсальном представлении о силовом взаимодействии масс, требовала измерительного инструментария для исчисления траекторий движения тел. «Силам» подчинились и тела физические, и тела общественные, а сознание оказалось лишь tabula rasa с запечатленными отображениями вещей. Так возникла идея «социальной физики», предопределившая тематическую программу социологии. Адольф Кетле, бельгийский астроном и математик, выводил законы «общественного тела» из возможности их статистического наблюдения. «Это великое тело, — писал он, — существует в силу консервативных начал, как все, что вышло из рук Всевышнего; оно обладает своим лицом, как самое высшее из органических существ. Приняв самый общий взгляд на это существо, мы обнаружим в нем законы столь же постоянные, столь же неподвижные, как законы, управляющие небесными телами; мы имеем дело с физическими явлениями, в которых свободный произвол человека совершенно исчезает и остается только дело рук одного Творца. Совокупность этих законов, существующих вне времени, независимо от капризов человека, составляет науку особого рода, которую я назвал социальной физикой»⁸.

На становление доктринального социологического стиля существенное влияние оказала атмосфера романтического подвижничества и энтузиазма, свойственная новоевропейской идеологии обновления. Влияние романтизма на формирование социологической программы наиболее отчетливо просматривается в той ее традиции, которая изначально была сопряжена с психологизмом — стремлением понять тайные движения души, малую вселенную, противостоящую мерному ходу истории. Идея самоценности личности, остроты жизни с тех пор не покидала социологическую топику, даже если и не вполне отвечала критериям строгой научности. Контроверза «живой жизни» и «бездушной схемы» возникала всякий раз, когда социология входила в фазу методологического кризиса. В начале XX в. неокантианцы Г. Риккерт и М. Вебер противопоставили концепцию «идеального типа» «переживанию действительности», а на исходе столетия эта проблема обнаружила себя в виде атаки на аналитический аппарат социологии с позиций «качественной методологии».

⁷KassirerE. The philosophy of Enlightenment, Princeton: Princeton University Press, 1951. P. 13.

⁸Quetelet A. Lettres sur la theorie de probabilites. Bruxelles, 1849. P. 263.