ПРИМЕЧАНИЯ К РАЗДЕЛУ

№1

Маргарет А. Риббли описывает наблюдения, произве­денные ею над 500 младенцами («Младенческий опыт в отно­шении развития личности», 1944), и некоторые из выражаемых ею точек зрения дополняют мои выводы, являющиеся результа­том анализа маленьких детей.

Так, в отношении матери она особо подчеркивает потребность младенца быть окруженным материнским уходом с самого нача­ла жизни, эта потребность не ограничивается одним лишь удов­летворением от сосания. Например, она пишет: «Многие из ка­честв и свойств личности ребенка зависят от его эмоциональной привязанности к матери. Эта привязанность (или, используя

психоаналитический термин, можно назвать это «катексис» — удержание) к матери постепенно вырастает из удовлетворения, получаемого от нее. Мы изучили природу этого развивающего­ся отношения, которое так неуловимо, но тем не менее так су­щественно в своих деталях. Первоначально в его формирование вносят вклад три типа сенсорного опыта и переживаний, а имен­но тактильный, кинестетический (т. е. чувство положения тела) и опыт звуковой чувствительности. Развитие этих сенсорных спо­собностей было отмечено почти всеми, кто наблюдал за поведе­нием детей... но не было подчеркнуто их особое значение для личных отношений между матерью и ребенком».

Важность «личных» отношений для физического развития ребенка подчеркивается ею в разных местах книги; например, она говорит: «...наиболее тривиальные нарушения норм в ухо­де за ребенком, такие, как слишком малый уход, или смены нянек, или перемены в общем режиме, часто приводят к таким расстройствам, как бледность, нерегулярное дыхание, расстрой­ства пищеварения. У младенцев, конституционально чувстви­тельных или имеющих нездрровую организацию, эти расстрой­ства, если они слишком часты, могут надолго изменить ход раз­вития (органического и психического) и нередко угрожают и самой жизни».

В другом месте автор обобщает эти расстройства следую­щим образом: «Младенец ввиду несовершенства его мозга и не­рвной системы постоянно ^подвергается опасности функциональ­ной дезорганизации. Внешняя опасность заключается во внезап­ной сепарации от матери, которая то ли интуитивно, то ли сознательно должна поддержать это функциональное равнове­сие. Запущенность или недостаток любви могут быть в равной мере губительны. Внутренне опасность проявляется в повыше­нии напряжения, вызываемого биологическими потребностями и неспособностью организма удержать свою внутреннюю энер­гию или метаболическое равновесие и рефлекторную возбуди­мость. Может обостриться кислородное голодание, так как ды­хательная система маленького ребенка еще недостаточно раз­вита для того, чтобы адекватно работать в ситуации возрастающих внутренних требований, обусловленных быстрым развитием моз­говых тканей».

Эти функциональные расстройства, которые, согласно М. Риббли, могут доходить до уровня, угрожающего жизни, мо­гут быть проинтерпретированы как проявление инстинкта смер­ти, который, согласно Фрейду, прежде всего направлен против

самого организма («По ту сторону принципа удовольствия»). Я утверждаю, что эти опасности, возбуждаемые страхом уничто­жения, смерти, являются первичной причиной тревоги. Тот факт, что биологические, физиологические и психологические факто­ры связаны с самого начала жизни, иллюстрируется наблюде­ниями М. Риббли. Я в продолжение этого делаю вывод, что пос­ледовательность матери, ее константное присутствие, которые укрепляют либидинозное отношение ребенка к ней (и которое для детей «...конституционально чувствительных или имеющих нездоровую организацию...» существенным образом важно даже для того, чтобы выжить), служат опорой для инстинкта жизни в его борьбе с инстинктом смерти. В настоящем разделе и ранее я обсудила этот момент более полно.

Другой проблемный вопрос, в котором выводы Риббли и мои совпадают, касается перемен, происходящих, по ее описанию, приблизительно на третьем месяце жизни ребенка. Эти пере­мены могут быть рассмотрены в качестве физиологического до­полнения тех изменений в эмоциональной жизни, которые я опи­сываю как начало депрессивной позиции. Она говорит: «В это время взаимосогласованные деятельности — дыхание, пищеваре­ние и циркулирование крови — начинают демонстрировать зна­чительную стабильность, тем самым показывая, что автономная нервная система приняла на себя эти специфические функции. Из анатомии мы знаем, что зародышевые системы циркуляции обычно к этому времени сходят на нет... Где-то в это время ти­пично взрослые паттерны мозговых волн начинают возникать в электроэнцефалограмме... и они,, вероятно, индуцируют более зрелую форму мозговой активности. Поток эмоциональных ре­акций, не всегда хорошо дифференцированных, но ясно выра­жающих позитивное или негативное отношение, охватывает всю моторную систему... глаза хорошо фокусируются и способны по­всюду следить за матерью... слуховые анализаторы функциони­руют нормально и позволяют различать производимые матерью звуки. Ее звук или вид вызывают позитивный эмоциональный ответ, что раньше достигалось только в улыбке и даже всплес­ках неподдельной радости». Эти перемены, я думаю, тесно свя­заны с сокращением процесса расщепления и с прогрессом в Эго-интеграции и объектных отношениях, особенно в появле­нии у ребенка способности воспринимать и интегрировать мать в качестве целостной личности,— и все они описаны мною как происходящие во второй четверти первого года жизни в связи ^с началом депрессивной позиции.

№2

Если эти фундаментальные механизмы в отношениях между Эго и Супер-Эго не имели в достаточной мере места в раннем развитии, то одна из существенных задач психоанали­за— дать пациенту возможность сделать это ретроспективно. Это возможно только посредством анализа наиболее ранних стадий развития (наряду с более поздними) и досконального анализа негативного переноса наряду с позитивным. В переменчивой си­туации переноса внешние и внутренние фигуры — «хорошие» и «плохие»,— которые главным образом формируют развитие Су­пер-Эго и объектных отношений, будут переноситься,на анали­тика. Следовательно, временами он должен служить'символом пугающей фигуры или фигур, и только таким образом младен­ческая тревога преследования может быть в полной мере пре­одолена и ослаблена. Если ацалитик склонен подкреплять пози­тивный перенос, он избегает того,_ц чтобы играть в психике* пациента роль «плохой» фигуры, и интроецируется преимуще­ственно как «хороший» объект. Кроме того, в некоторых случа­ях вера в «хорошие» объекты может быть укреплена в доста­точной мере, но при этом очень далека от стабильности, так как пациент не был способен пережить ненависть, тревогу и подо­зрения, которые на ранних стадиях жизни были связаны с опас­ными фигурами его родителей. И только в процессе анализа как негативного, так и позитивного переноса, в результате ко­торого аналитик выступает попеременно то в роли хорошего, то в роли плохого объекта, любимой или ненавидимой фигуры, то вызывая восторг пациента, то рождая в нем страх, пациенту уда­ется проработать, а следовательно, и модифицировать ранние стадии тревог; уменьшается расщепление между «плохими» и «хорошими» фигурами, они становятся более синтезированны­ми, т. е. агрессия смягчается благодаря либидо. Иначе говоря, тревога преследования и депрессивная тревога, можно сказать, ослабляются в самом своем основании.

№3

Абрахам относит фиксацию либидо на оральном уров­не к одному из наиболее существенных факторов в этиологии меланхолии. В отдельном случае он описывает эту фиксацию следующим образом: «В его депрессивных состояниях он пре­возмогал их благодаря страстному стремлению к материнской

груди, стремлению, которое было неописумо мощным и отлич­ным от всего остального. Если либидо все еще остается фик­сированным на этой точке с повзрослением индивида, то мож­но считать заложенной одну из основных предпосылок разви­тия меланхолической депрессии» («Избранные труды»).

Абрахам привел достаточные основания в доказательство сво­их выводов, проливающих больше света на связь между мелан­холией и нормальной скорбью, приводя выдержки из двух ис­торий болезни. Это были действительно первые два случая ма­ниакально-депрессивного заболевания, подвергнутые полному, законченному анализу,— новая ступень в развитии психоанали­за. До этих пор не так много публиковалось клинических мате­риалов в поддержку фрейдовской теории в исследовании ме­ланхолии. Как говорил сам Абрахам: «Фрейд в общем описал очертания психосексуальных процессов, происходящих в пси­хике меланхолика. Он был способен добиться интуитивных пред­ставлений о них из лечения случайно попадавшихся ему деп­рессивных пациентов, но и до сих пор не так много в литерату­ре по психоанализу публикуется'клинических материалов в поддержку его теории».

Но даже на примере этих нескольких случаев Абрахам при­шел к пониманию того, что уже в детстве (в возрасте 5 лет) присутствовало действительное состояние меланхолии. Он говорил, что склонен рассматривать это как случай «primal parathymia», являющегося результатом Эдипова комплекса маль­чика-пациента, и делал следующий вывод: «Это является тем со­стоянием психики, которое мы называем меланхолия».

Шандор Радо в работе «Проблема меланхолии» (1928) по­шел дальше и высказал предположение, что источник мелан­холии может быть обнаружен в ситуации голода грудного ре­бенка. Он писал: «Наиболее глубокая точка фиксации в деп­рессивной диспозиции может быть обнаружена в ситуации угрозы потери любви (Фрейд), а более конкретно — в ситуа­ции голода ребенка грудного возраста». Ссылаясь на утверж­дение Фрейда о том, что в мании Эго еще раз сливается с Супер-Эго в единое целое, Радо сделал вывод, что «этот про­цесс является точным интрапсихическим повторением пережи­вания такого слияния с матерью, которое имело место во время кормления грудью». Тем не менее Радо не применил это­го вывода к эмоциональной жизни младенца, он рассматривал свое умозаключение только в русле понимания этиологии меланхолии.

№4

Картина первых шести месяцев жизни, которую я на­метила в общих чертах в этих двух подразделах, включает мо­дификацию некоторых концепций, намеченных мною в работе «Психоанализ детей». Там я описывала слияние агрессивных им­пульсов, происходящих от разных источников, как «фазу макси­мального садизма». Я по-прежнему верю, что агрессивные им­пульсы достигают своего наивысшего накала в течение этого периода доминирования тревоги преследования; или, иначе го­воря, что тревога преследования стимулируется деструктивным инстинктом и постоянно подпитывается благодаря проекции де­структивных импульсов на объект. Можно считать отличитель­ной особенностью тревоги преследования то, что она увеличи­вает ненависть и атаки на те объекты, которые ощущаются как преследователи, и в то же время это, в свою очередь, укрепля­ет чувство преследования.

Некоторое время спустя после • опубликования «Психоана­лиза детей» я разработала концепцию депрессивной позиции. С моей нынешней точки зрения, ситуация видится мне так: по мере продвижения в развитии объектных отношений между тремя и шестью месяцами ослабевают как деструктивные импульсы, так и тревога преследования и на первое место выходит депрес­сивная тревога. Итак, хотя мои взгляды на тесную связь между преобладанием садизма и тревогой преследования и не измени­лись, я должна все же внести небольшие изменения в то, что касается датировки. Раньше я считала, что фаза максимального садизма достигает своего крайнего предела где-то около сере­дины первого года; теперь я считаю, что она растянута на три первых месяца жизни и соответствует параноидно-шизоидной позиции, которая описана ранее. Если мы допускаем существо­вание некоторой (индивидуально варьирующейся) общей суммы агрессии у маленького ребенка, то ее величина, я думаю, в са­мом начале постнатальной жизни не может быть меньше, чем на стадии, когда каннибалистические, уретральные и анальные импульсы и фантазии действуют в полную силу. Пользуясь тер­минами только количества (что, однако, было бы не совсем вер­но, так как не берутся в расчет различные друтие — неколиче­ственные — факторы, детерминирующие действие двух основных влечений), можно сказать, что, по мере того как увеличивается количество источников агрессии и становится возможным все большее число ее проявлений, происходит процесс ее распре­деления, Развитию свойственно постепенное введение в игру

возрастающего числа склонностей, и тот факт, что импульсы и фантазии, происходящие из различных источников, частично пе­рекрываются, взаимодействуют и подкрепляют друг друга, тоже может быть рассмотрен как выражение прогресса интеграции и синтеза.

К тому же слияние агрессивных импульсов и фантазий со­гласовывается со слиянием оральных, анальных и уретральных фантазий либидинозной природы. Это означает, что противосто­яние либидо и агрессии завершается на более широком поле. Как сказано в моей работе «Психоанализ детей», «возникнове­ние тех этапов в организации, к которым мы подступили, свя­зано, я бы сказала, не только с теми позициями, которые либи­до отвоевало и на которых утвердилось в своей борьбе с влече­нием к смерти, но и, поскольку два этих компонента навечно объединены в той же мере, что и противопоставлены, с возрас­тающим взаимодействием между ними».

Способность ребенка занимать депрессивную позицию и об­разовывать целостные объекты внутри себя подразумевает, что он уже не так сильно подчинен господству деструктивных им­пульсов и тревоги преследования, как на более ранней стадии. Возрастание интеграции вызывает изменения в природе трево­ги, так как, когда любовь и ненависть в отношении к объекту становятся более синтезированными, это рождает огромную ду­шевную боль — депрессивные чувства и вину. Ненависть в не­которой степени смягчается любовью, результатом этого явля­ется изменение качества эмоций по отношению к объекту. В то же время прогресс в интеграции-и объектных отношениях по­зволяет Эго развивать более эффективные методы противодей­ствия тревоге и деструктивным импульсам, служащим ее при­чиной. Однако мы не должны забывать о значении того факта, что садистические импульсы, особенно с тех пор, как они дей­ствуют сразу в различных зонах, являются наиболее мощным фактором в конфликтах, возникающих у ребенка на этой ста­дии; по сути, депрессивная позиция состоит в тревоге ребенка, связанной с тем, как бы не повредить или не уничтожить сво­им садизмом любимые им объекты.

Эмоциональные и психические процессы в течение первого года жизни (продолжающиеся на протяжении первых 5—6 лет) могут быть определены в понятиях успеха—неудачи в борьбе между агрессией и либидо; преодрление депрессивной позиции подразумевает, что в этой борьбе (которая возобновляется с каж-Дьгм психическим или физическим кризисом) Эго оказывается

способно развить адекватные способы противодействия моди­фицированным тревогам {тревогам преследования и депрессив­ным тревогам), а в конечном итоге — методы ослабления и удер­жания в разумных пределах агрессии, направленной на люби­мые объекты.

Я предпочитаю термин «позиция» при упоминании о пара­ноидной и депрессивной фазе из-за того, что эти группировки тревог и защит хоть и появляются впервые на самых ранних стадиях, но не ограничиваются их пределами, а снова и снова возникают в течение первых лет детства и при определенных обстоятельствах в ходе всей позднейшей жизни.

М.Кляйн

РОЛЬ ФРУСТРАЦИИ В РАЗВИТИИ'

II

Я много говорю о желании младенца обладать неис­тощимой, всегда доступной для него грудью. Но, как я предпо­ложила ранее, он хочет не только пищи, он также хочет, чтобы его освободили от деструктивных импульсов и персекуторной² тревоги. Это чувство, что мать всесильна и может избавить от любой боли и зла, исходящих из внешних и внутренних источ­ников, можно также найти и при анализе взрослых. Между про­чим, я хотела бы сказать, что очень благоприятные изменения в кормлении детей, произошедшие в последние годы, в отличие от довольно жесткого способа кормления по расписанию, не мо­гут тем не менее сами по себе предотвратить затруднений ре­бенка, так как мать не может устранить его деструктивных им­пульсов и персекуторной тревоги. Необходимо рассмотреть еще один момент. Слишком тревожное! отношение со стороны мате­ри, которая каждый раз, как ребенок плачет, тут же дает ему есть, не помогает ребенку. Он чувствует тревогу матери, и это увеличивает его собственную тревогу. Я также встречала у взрос­лых обиды на то, что им не давали достаточно поплакать, и они поэтому потеряли способность выражать тревогу и горе (и по­лучать таким образом облегчение), так что ни агрессивные им­пульсы, ни депрессивные тревоги не могли найти себе полного выхода. Интересно, что Абрахам упоминает среди факторов, ле­жащих в основе маниакально-депрессивного расстройства, как чрезмерную фрустрацию, так и слишком сильное потакание же­ланиям, поскольку фрустрация, если она не чрезмерна, являет­ся стимулом адаптации к внешнему миру и способствует разви­тию чувства реальности. Действительно, определенная доля фрустрации, за которой следует удовлетворение, может дать мла­денцу чувство, что он способен справиться с тревогой. Я также обнаружила, что неисполненные желания младенца, которые до некоторой степени и невозможно исполнить, вносят важный вклад в его сублимации и творческую деятельность. Отсутствие конфликта у младенца, если это гипотетическое состояние мож­но представить, лишает его возможности обогащения своей лич­ности и важного фактора в усилении Эго, поскольку конфликт

Кляйн М. Зависть и благодарность, глава 2. СПб., 1997, стр. 24—31. Персекуторная — тревога преследования.

и потребность в его преодолении — это фундаментальные эле­менты творчества.

Из утверждения, что зависть портит первичный хороший объект и придает дополнительную остроту садистским напад­кам на грудь, следуют дальнейшие выводы. Грудь, на которую так нападают, теряет свою ценность, становясь плохой — иску­санной и отравленной мочой и калом. Чрезмерная зависть по­вышает интенсивность этих нападок и их длительность и тем самым затрудняет младенцу возможность восстановить хороший объект, в то время как садистские нападки на грудь, которые в меньшей степени обусловлены завистью, проходят гораздо быс­трее и поэтому не разрушают так сильно и так надолго хоро­ший объект в душе ребенка: грудь, которая возвращается и ко­торой можно наслаждаться, становится доказательством того, что она не повреждена и по-прежнему хороша.

Тот факт, что зависть подрывает способность к удовлетворе­нию, до некоторой степени объясняет, почему она столь упор­на, поскольку именно удовольствие и вызванная им благодар­ность смягчают деструктивные импульсы, зависть и жадность. Можно посмотреть на это и" с другой точки зрения: жадность, зависть и персекуторная тревога, связанные друг с другом, не­избежно усиливают друг друга. Чувство вреда, причиненного за­вистью, сильная тревога, вызванная этим, и вследствие этого неуверенность в «хорошести» объекта приводят в результате к возрастанию жадности и деструктивных импульсов. Даже если после этого объект и ощущается как хороший, то он желается и берется вовнутрь еще более жадно. Это приложимо и к пище. В анализе мы обнаруживаем, что если пациент испытывает боль­шие сомнения по поводу своего объекта и, следовательно, так­же по поводу ценности аналитика и анализа, он может вцепиться в любую интерпретацию, которая облегчит его тревогу, и скло­нен продлевать сессии, поскольку он хочет принять в себя как можно больше того, что он сейчас ощущает хорошим. (Некото­рые люди, наоборот, так боятся своей жадности, что очень ста­раются уйти точно вовремя.)

Сомнения по поводу обладания хорошим объектом и соответ­ствующая неуверенность в собственных добрых чувствах приво­дят также к жадным и неразборчивым идентификациям; на та­ких людей легко повлиять, так как они не могут доверять соб­ственным суждениям.

По сравнению с младенцем, который из-за зависти не спо­собен к стабильному установлению хорошего внутреннего объек­та, ребенок с сильной способностью к любви и благодарности

подд^еР^живает глубоко укорененные отношения со своим хоро­шим объектом и может, не будучи фундаментально поврежден­ным, выносить временные состояния зависти, ненависти и обиды, которые возникают даже у детей, которых любят и за которыми хорошо ухаживают. Таким образом, поскольку эти не­гативные состояния преходящи, хороший объект восстанавлива­ется снова и снова. Это необходимый фактор в его укреплении и закладке основы стабильности и сильного Эго. В ходе разви­тия ребенка отношения с материнской грудью становятся осно­вой преданности людям, ценностям и делам и, таким образом, поглощают часть любви, которая первоначально испытывалась к первичному объекту.

Ill

0

Одним из главных производных способности к люОви является чувство благодарности. Благодарность необходима для построения отношений с хорошим объектом и является подо­плекой оценки «хорошести» в других людях и в себе самом. Бла­годарность уходит корнями в эмоции и отношения, возникаю­щие на наиболее ранней стадии младенчества, когда для мла­денца мать — это единственный объект. Я уже указывала на эту раннюю связь как на основу всех позднейших отношений с лю­бимым человеком. Хотя исключительные отношения с матерью индивидуально варьируют в продолжительности и интенсивно­сти, я считаю, что в той или иной степени они существуют у большинства людей. То, в какой степени они остаются ненару­шенными, частично зависит от внешних обстоятельств. Но внут­ренние факторы, лежащие в их основе, прежде всего способ­ность к любви, видимо, являются врожденными. Деструктивные импульсы, особенно сильная зависть, могут на ранней стадии нарушить эту специфическую связь с матерью. Если зависть к кормящей груди сильна, то это препятствует полному удовлет­ворению, потому что, как я уже сказала, для зависти характерно то, что она подразумевает кражу у объекта того, чем он облада­ет, и его порчу.

Младенец может испытывать полное удовольствие, только если способность к любви достаточно развита; и это удоволь­ствие образует основу благодарности. Фрейд описывал блажен­ство насосавшегося младенца как прототип полового удовлетво­рения. С моей точки зрения, эти. переживания образуют основу не только полового удовлетворения, но и всего последующего счастья и способности чувствовать единство с другим человеком;

это единство подразумевает полное понимание, которое необхо­димо для всяких счастливых любовных отношений или дружбы. В идеале это понимание не нуждается в словах для своего вы­ражения, что указывает на его происхождение от наиболее ран­ней близости с матерью на довербальной стадии. Способность получать полное удовольствие от первого отношения с грудью образует основу переживания удовольствия из всех прочих ис­точников.

Если ненарушенное удовольствие от кормления пережива­ется часто, то происходит достаточно прочная интроекция хоро­шей груди. Полное удовлетворение от груди означает, что мла­денец чувствует, что он получил от своего объекта исключитель­ный дар, который он хотел бы сохранить. Это и составляет основу благодарности. Благодарность тесно связана с верой в добро. Это включает в себя прежде всего способность прини­мать и усваивать любимый первичный объект (не только как источник пищи) без особых йомех со стороны жадности или за­висти, поскольку жадная интернализация нарушает отношения с объектом. В ситуации жадной интернализации человек чув­ствует, что он контролирует и истощает, а потому ранит свой объект, в то время как в хороших отношениях с внутренними и внешними объектами доминирует желание сохранять и жалеть. По другому поводу я писала, что процесс, лежащий в основе доверия к хорошей груди, исходит из способности младенца вкла­дывать либидо в свой первый внешний объект. Так устанавли­вается хороший объект, который любит и защищает Я и сам лю­бим и защищаем им. Так возникает вера в собственную «хоро-шесть» (доброту).

Чем чаще удовлетворение от груди переживается и полнос­тью принимается, тем чаще чувствуются удовольствие и благо­дарность и, следовательно, желание вернуть полученное удоволь­ствие. Эти повторяющиеся переживания делают благодарность возможной на самом глубоком уровне и создают предпосылки для способности возмещать причиненный вред и для любых суб­лимаций. Путем процесса проекции и интроекции, путем отда­чи вовне и повторной интроекции внутреннего богатства про­исходят обогащение и углубление Эго. Так обладание помогаю­щим внутренним объектом устанавливается снова, раз за разом, и благодарность способна полностью проявить себя.

Благодарность тесно связана со щедростью. Внутреннее бо­гатство возникает благодаря усвоению хорошего объекта, так что индивид становится способен поделиться его дарами с другими людьми. Это позволяет интроецировать более дружественный

внешний мир, и чувство обогащения усиливается. Даже тот факт, что щедрость часто недостаточно оценивается, не обязательно подрывает способность давать. И наоборот, у тех людей, у кото­рых это чувство внутреннего богатства и силы не установлено в достаточной мере, всплески щедрости часто перемежаются с преувеличенной потребностью в оценке и благодарности и впоследствии с персекуторными тревогами обеднения и обкра-денности.

Сильная зависть к кормящей груди препятствует способно­сти получать полное удовольствие и, таким образом, подрывает развитие благодарности. Есть очень сильные психологические причины того, почему зависть фигурирует среди «семи смерт­ных грехов». Я бы даже предположила, что она бессознательно ощущается самым большим грехом, поскольку портит и повреж­дает хороший объект, являющийся источником жизни. Этот взгляд совпадает со взглядом Чосера в «Сказке о Парсонсах»: «Несом­ненно, зависть — самый худший из грехов; поскольку остальные грехи — это грехи против какой-то одной добродетели, в то вре­мя как зависть — против всех добродетелей и против всего хо­рошего». Чувство, что он повредил и разрушил первичный объект, нарушает веру человека в искренность его дальнейших отноше­ний и заставляет его сомневаться в своей способности любить и быть хорошим.

Мы часто сталкиваемся с проявлениями благодарности, ко­торые вызваны в основном чувством вины и в гораздо меньшей степени способностью к любви. Я полагаю, что на самом глубо­ком уровне есть важное различие между этим чувством вины и благодарностью. Конечно, это не означает, что некоторый эле­мент вины не вторгается в наиболее искренние чувства благо­дарности.

Мои наблюдения показали, что серьезные изменения в ха­рактере, которые выражаются в его порче, более вероятны сре­ди тех людей, которые не установили свой первый объект ус­тойчиво и не способны к поддержанию благодарности к нему. Если у этих людей по внешним или внутренним причинам воз­растает персекуторная тревога, то они полностью теряют свой первичный хороший объект или, скорее, его замены, будь то люди или ценности. Процессы, лежащие в основе этого изме­нения, являются регрессивным возвратом к ранним механизмам расщепления и дезинтеграции. Поскольку это вопрос степени, то эта дезинтеграция, хотя и сильно влияет на характер, не обя­зательно ведет к явной болезни. Жажда власти и престижа или

потребность умиротворить преследователей любой ценой — это те аспекты изменений характера, которые приходят мне в голову,

В некоторых случаях я наблюдала, что при общем возраста­нии зависти у человека происходит активизация зависти, иду­щей из самых ранних источников. Поскольку ранние чувства имеют всемогущую природу, это отражается и на текущих чувствах зависти, переживаемых по отношению к фигуре-заме­стителю, и поэтому вносит свой вклад как в эмоции, пробуж­денные завистью, так и в уныние и вину. Вероятно, такая акти­визация самой ранней зависти повседневным опытом знакома каждому, но как степень, так и интенсивность этого чувства, так же как и чувство всемогущего разрушения, варьируют в за­висимости от индивида. Этот фактор может оказаться очень важ­ным при анализе зависти, поскольку, только если анализ спосо­бен дойти до ее глубочайших истоков, он достигает полного эф­фекта.

Без сомнения, фрустрации и несчастливые обстоятельства, возникающие в течение жизни, пробуждают зависть и ненависть у каждого человека, но сила этих эмоций и способы совладания с ними существенно различаются. Это одна из многих причин, почему у разных людей способности получать удовольствие, свя­занные с чувством благодарности за полученное благо, также существенно различаются.

М.Кляйн

ТРЕВОГА И ЗАЩИТНЫЕ МЕХАНИЗМЫ¹

I

Я много раз отмечала, что главным звеном моей тех­ники является подход к тревоге. Для меня очевидно, что уже с самого рождения тревоги возникают вместе с защитами против них. Первая и наиболее важная функция Эго — это справлять­ся с тревогами. Я даже думаю, что, вероятно, первоначальная тревога, вызванная угрозой внутреннего инстинкта смерти, мо­жет быть причиной того, почему Эго начинает действовать с самого рождения. Эго постоянно защищает себя от боли и на­пряжения, которые вызывает тревога, и поэтому начинает ис­пользовать защиты с самого начала постнатальной жизни. В те­чение многих лет я придерживалась взгляда, что большая или меньшая способность Эго выдерживать тревогу является кон­ституциональным фактором, который сильно влияет на разви­тие защит. Если способность Эго, к овладению тревогой недо­статочна, Эго может регрессивно вернуться к более ранним за­щитам или будет вынуждено к чрезмерному использованию защит соответствующей стадии. В результате персекуторная тре­вога и способы овладения ею могут быть так сильны, что про­работка депрессивной позиции будет впоследствии нарушена. В некоторых случаях, особенно психотического типа, мы с самого начала встречаемся с защитами такой явно непроницаемой при­роды, что иногда кажется невозможным их проанализировать.

Сейчас я перечислю некоторые из защит против зависти, с которыми обычно встречалась в ходе своей работы. Некоторые из наиболее ранних защит, много раз описанные раньше, та­кие, как всемогущество, отрицание, расщепление, подкрепляют­ся завистью. Ранее я предположила, что идеализация служит защитой не только против преследования, но и против зависти. У младенцев, если нормальное расщепление между хорошим и плохим объектом не было с самого начала достигнуто, эта не­удача, связанная с чрезмерной завистью, часто приводит к рас-щеплению между всемогуще идеализированным и очень плохим первичными объектами. Превознесение объекта и его даров — это попытка уменьшить зависть. Однако если зависть очень силь­на, то она, вероятно, рано или поздно обернется против первич­ного идеализированного объекта и против других людей, кото­рые в процессе развития замещали этот объект.

Кляйн М. Зависть и благодарность, глава 6. СПб., 1997, стр. 61—68.

Как и предполагалось мной ранее, если не происходит фун­даментального нормального расщепления любви и ненависти, хорошего и плохого объектов, то между ними возникает путани­ца². Я считаю это основой любой путаницы (спутанности) у че­ловека: как при тяжелых состояниях спутанности, так и в ее мягких формах, таких, как нерешительность, всегда проявляют­ся трудности делать выводы и нарушается способность к ясно­му мышлению. Но спутанность также используется как защита: это можно видеть на всех уровнях развития. Спутанность по поводу того, является ли данный заменитель первичной фигуры хорошим или плохим, создает некий противовес преследованию и вине по поводу порчи первичного объекта и нападения на него посредством зависти. Борьба с завистью приобретает дру­гой характер, если вместе с депрессивной позицией существу­ет чувство вины. Даже у людей, у которых зависть не чрезмер­на, их заинтересованность объектом, идентификация с ним, страх его потери и повреждения его творческих способностей явля­ются важными факторами, определяющими трудность проработки депрессивной позиции.

Бегство от матери к другим людям, которыми восхищают­ся и которых идеализируют, чтобы избежать враждебных чувств к наиболее важному, вызывающему зависть (и потому ненависть) объекту — груди, становится также способом сохранения груди, что означает сохранение матери³. Я много раз указывала, что наиболее важное значение имеет способ, которым осуществля­ется переход от первого объекта ко второму — отцу. Если за­висть и ненависть преобладают, эти эмоции до определенной степени переносятся на отца или сиблингов⁴ и позже на других людей, и вследствие этого механизм бегства терпит неудачу.

С уходом от первичного объекта может быть связано рас­пыление направленных на него чувств, что на последующих ста­диях развития может вести к промискуитету⁵. Расширение объек­тных отношений в младенчестве — это нормальный процесс. В той мере, в какой отношение с новым объектом становится час­тичной заменой любви к матери, а не преобладанием бегства от

² См.: Розенфельд. Заметки по поводу состоянии спутанности у хроничес­ких шизофреников (1950).

³ См,: «Развитие психоанализа», глава VI.

* Сиблинги (сибсы), англ. sibs,— родные братья и сестры.

⁵ Промискуитет (от лат. promiscuous — смешанный, общий) — предпола­гаемая стадия ничем не ограниченных половых отношений, предшество­вавших установлению в человеческом обществе норм брака и семьи.

ненависти к ней, новый объект помогает, становясь компенса­цией неизбежного чувства потери уникального первого объек­та — потери, исходящей из депрессивной позиции. Любовь и бла­годарность тогда в той или иной мере сохраняются в новых от­ношениях и одновременно в той или иной степени отделяются от чувств к матери. Однако если распыление эмоций преиму­щественно используется как защита против зависти и ненавис­ти, то такие защиты не становятся основой стабильных объект­ных отношений, так как они находятся под влиянием остающейся враждебности к первому объекту.

Защита от зависти часто приобретает форму обесценивания объекта. Как я предположила, порча и обесценивание присущи зависти. Обесцененному объекту можно больше не завидовать. Это приложимо и к идеализируемому объекту, который обесце­нивают и потому больше не идеализируют. То, как быстро ру­шится эта идеализация, зависит от силы зависти. Но обесцени­вание и неблагодарность присущи каждому уровню развития как защиты от зависти и у некоторых людей являются характерны­ми для их объектных отношений. Я имею в виду тех пациентов, которые в ситуации переноса после интерпретации, несомнен­но оказавшей им помощь, критикуют ее до тех пор, пока от нее не останется ничего хорошего. Например, пациент, который во время предыдущего сеанса пришел к успешному решению внеш­ней проблемы, начинает следующий сеанс с заявления, что я очень досаждаю ему, так как накануне вызвала у него слишком сильную тревогу, заставив рассмотреть эту проблему. Оказыва­ется также, что он тогда чувствовал, будто я обвиняю и обесце­ниваю его тем, что он jie может принять решение до тех пор, пока проблема не проанализирована нами. Только после неко­торого размышления пациент смог признать, что анализ дей­ствительно оказал ему помощь.

Защита, присущая более депрессивным типам,— это обесце­нивание себя. Некоторые люди могут быть не способны к раз­витию своих талантов и их успешному использованию. В дру­гих случаях это отношение возникает только в определенных ситуациях, когда есть опасность соперничества со значимой фи­гурой. Обесценивая свои таланты, они одновременно отрицают зависть и наказывают себя за нее. В анализе можно увидеть, однако, что обесценивание себя вновь пробуждает зависть к ана­литику, которому приписывается превосходство, особенно пото­му, что пациент обесценил себя. Лишение себя успеха имеет, конечно, много детерминант, что справедливо и по отношению

к другим установкам, на которые я ссылаюсь⁶. Но я обнаружи­ла, что одними из наиболее глубоких корней этой защиты явля­ются переживания вины и несчастья из-за неспособности со­хранить хороший объект, которые связаны с завистью. Люди, у которых хороший объект установлен недостаточно устойчиво, тревожатся, как бы не испортить или не потерять его из-за кон­курентных и завистливых чувств, и потому избегают успеха и соперничества.

Другая защита против зависти тесно связана с жадностью. Интернализируя грудь с такой жадностью, что в его душе она становится его исключительной собственностью и контролиру­ется им, младенец чувствует, что все хорошее, что он приписы­вает ей, будет принадлежать ему. Он использует это для проти­водействия зависти. Но сама жадность, с которой он осуществ­ляет эту интернализацию, содержит в себе вирус неудачи. Как я говорила раньше, хороший объект, который прочно установ­лен и поэтому ассимилирован, не только любит субъекта, но и любим им. Это, как я считаю, является характерным в отноше­ниях с хорошим объектом, но неприложимо или приложимо в меньшей степени к отношениям с идеализированным объектом. Из-за властного и насильного собственничества хороший объект, как это ощущает сам человек, превращается в разрушенного пре­следователя, и последствия зависти не могут быть предотвра­щены в достаточной мере. Напротив, если человек терпимо от­носится к своему любимому, то он проецирует это на других, которые поэтому становятся дружественными фигурами.

Частым способом защиты является пробуждение зависти в других людях с помощью своих собственных успехов, удач или того, чем человек обладает, что приводит к оборачиванию ситу­ации зависти. Неэффективность этого метода связана с тем, что он дает толчок персекуторной тревоге. Завистливые люди, в ча­стности завистливый внутренний объект, являются, кажется, наи­худшими преследователями. Другой причиной непрочности этой защиты является ее связь с депрессивной позицией. Желание заставить других людей, особенно любимых, завидовать и пере­живание триумфа над ними порождают вину и страх за их по­вреждение. Пробудившаяся тревога нарушает удовольствие об­ладания собственностью и вновь увеличивает зависть.

Есть и другая нередкая защита — удушение чувств любви и интенсификация ненависти, поскольку это менее болезненно,

⁶ См.: Фрейд 3. Некоторые типы характеров, встречающиеся в психоана­литической работе.

чем выносить вину, порождаемую сочетанием любви, ненавис­ти и зависти. Все это может не выражать себя как ненависть, а принимать вид безразличия. К этому примыкает защита, заклю­чающаяся в уклонении от контактов с людьми. Потребность в независимости, которая, как нам известно, является нормальным явлением развития, может подкрепляться, чтобы избежать бла­годарности или вины из-за неблагодарности и зависти. В ана­лизе мы обнаруживаем, что бессознательно эта независимость полностью фальшива: индивид остается зависимым от своего внутреннего объекта.

Герберт Розенфельд⁷ описал особый метод работы в ситуа­ции, когда отщепленные части личности, включая особенно за­вистливые и деструктивные, сводятся вместе, и пациент с ана­литиком предпринимают шаги по их интеграции. Он показал, что действие вовне в той мере, в какой оно используется для избегания интеграции, становится защитой от тревог, вызван­ных принятием завистливой части себя.

Я, конечно же, описала не все защиты от зависти, посколь­ку их количество бесконечно. Они тесно взаимосвязаны с за­щитами от деструктивных импульсов и персекуторной и деп­рессивной тревог. То, насколько они успешны, зависит от мно­гих внешних и внутренних факторов. Как уже было упомянуто, если зависть сильна и поэтому склонна проявляться во всех объектных отношениях, защиты от нее, видимо, ненадежны, в то время как защиты, направленные против деструктивных им­пульсов, в которых зависть не преобладает, оказываются более эффективными, хотя они и могут накладывать на личность за­преты и ограничения.

Когда шизоидные и,параноидные черты преобладают, защи­ты от зависти не могут быть успешны, поскольку атаки челове­ка на предмет зависти ведут только к усилению чувства пре-следуемости, и он может справиться с ними только посредством новых атак, т. е. путем усиления деструктивных импульсов. Та­ким образом, устанавливается порочный круг, разрушающий спо­собность противостоять зависти. Особенно это относится к слу­чаям шизофрении и до некоторой степени объясняет трудности при их лечении⁶.

Розенфельд Г. Исследование потребности невротических и психотичес­ких пациентов в действиях вовне во время анализа (1955). Некоторые из моих коллег, которые анализируют случаи шизофрении, ■говорили мне, что тот акцент, который они сейчас делают на зависти ^как на портящем и разрушающем" факторе, доказывает свое большое значение как для понимания, так и для лечения этих пациентов (при­меч. автора).

Исход является более благоприятным, если существуют хотя бы частичные отношения с хорошим объектом, поскольку это также означает, что депрессивная позиция частично проработа­на. Переживание депрессии и вины подразумевает желание убе­речь любимый объект и ограничить зависть.

Те защиты, которые я перечислила, а также многие другие образуют часть негативной терапевтической реакции, потому что они являются мощным препятствием для способности взять то, что дает аналитик. Я уже ссылалась на некоторые формы зависти к аналитику. Когда пациент способен испытывать благодарность — а это значит, что в эти моменты он менее завистлив,— он намно­го более способен получить выгоду от анализа и объединить те достижения, которых он уже добился. Другими словами, чем боль­ше депрессивные черты доминируют над шизоидными и парано­идными чертами, тем благоприятнее перспективы излечения.

Стремление возместить вред и потребность помочь объекту зависти — это очень важные средства противодействия завис­ти. В конечном счете это означает противодействие деструктив­ным импульсам путем оживления чувства любви.

II

Поскольку я несколько раз упоминала о спутанности, было бы полезно перечислить некоторые из важнейших состоя­ний спутанности в порядке их возникновения на различных ста­диях развития и в различных ситуациях. Я часто указывала⁹, что с начала постнатальной жизни начинают действовать уретраль­ные и анальные {и даже генитальные) либидинальные и агрес­сивные желания — хотя и при доминировании оральных — и что в течение нескольких месяцев отношения с частичными объек­тами накладываются на отношения с целостными объектами.

Я уже обсуждала те факторы — в частности, сильные пара­ноидно-шизоидные черты и чрезмерную зависть,— которые с са­мого начала смазывают различение и нарушают успешное рас­щепление между хорошей и плохой грудью; это подкрепляет спутанность младенца. Я считаю очень существенным просле­живание в анализе всех состояний спутанности у пациента, даже наиболее серьезных состояний при шизофрении, вплоть до этой ранней неспособности различать хороший и плохой первичные объекты; хотя защитное использование спутанности против за­висти и деструктивных импульсов тоже должно приниматься нами в расчет.

⁹ См.: «Психоанализ детей», глава VII.

Попробую перечислить несколько возможных последствий этого раннего нарушения: преждевременное появление чувства вины, неспособность младенца переживать вину и преследова­ние независимо друг от друга, следующее из этого усиление персекуторной тревоги были уже отмечены мною выше; я так­же уже привлекала внимание к значению спутанности между родителями, являющейся результатом укрепления, из-за завис­ти, первичной комбинированной родительской фигуры. Я свя­зываю преждевременное начало генитальности с бегством от оральности, ведущим к усилению спутанности между оральны­ми, анальными и генитальными тенденциями и фантазиями.

Другими факторами, уже очень рано делающими вклад в спу­танность и растерянное состояние души, являются проективная и интроективная идентификации, так как они могут приводить к временному размыванию способности разделять себя и объек­ты, внутренний и внешний мир. Такая спутанность препятству­ет осознанию психической реальности, которая способствует по­ниманию и реалистическому восприятию реальности внешней. Недоверие и страх перед приемом_с психической пищи ведут свое начало от недоверия к тому, что предлагала испорченная завис­тью грудь. Если с самого начала хорошая пища путается с пло­хой, позже это приводит к нарушению способности к ясному мышлению и установлению стандартов и ценностей.

* Все эти нарушения, которые, с моей точки зрения, связаны также с защитой от тревоги вины и вызываются ненавистью и завистью, проявляются как трудности в обучении и в развитии интеллекта. Я не беру при этом в расчет различные другие фак­торы, вызывающие эти трудности.

Те состояния спутанности, которые я бегло перечислила и в возникновение которых вносит свой вклад интенсивный конфликт между деструктивными (ненависть) и интегрирующими (любовь) тенденциями, являются до определенной степени нормальными. По мере интеграции и успешной проработки депрессивной позиции, которая включает большее прояснение внутренней реальности, вос­приятие внешнего мира становится более реалистическим — это тот результат, который в норме достигается во второй половине первого года и в начале второго года жизни¹⁰. Эти изменения свя­заны в основном с ослаблением проективной идентификации, яв­ляющейся частью параноидно-шизоидных механизмов и тревог.

Я предполагала (см. «Развитие психоанализа»), что на втором году жизни на передний план выступают обсессивные механизмы и организация Эго осуществляется при доминировании анальных импульсов и фанта­зий [примеч. автора].

Д. Винникотт

ИДЕИ И ОПРЕДЕЛЕНИЯ¹