Абрамов Я. Тяготение к земле // Неделя. 1891. № 16.

Недавно мне пришлось встретить в одной из лучших провинциальных газет горячую статью, направленную против интеллигенции, «садящейся на землю». Автор, несмотря на очевидную искренность тона, не сумел избежать обычных приемов и ошибок тех публицистов, которые почему-то усиленно восстают в последнее время против стремления интеллигентных людей заниматься обработкой земли. Суть этих приемов сводится к тому, чтобы смешать стремление интеллигенции к земледельческому труду с «толстовским учением», приписать последнему то, чего в нем нет, но что будто бы логически из него вытекает; без труда разбить выдуманные самим опровергателем нелепости и затем торжествовать победу над «толстовщиной», а отсюда и над стремлением интеллигенции к земле. Для проделывания подобных вещей не требуется особых усилий ума, но таким путем едва ли можно отыскать истину.

Я отнюдь не намерен ломать копий в защиту «толстовщины». Я не принадлежу к последователем учения Л.Н. Толстого, хотя это не мешает мне уважать тех, кого называют «толстовцами» за их искание истины и стремление найти решение вопроса, как жить праведно. Но не это уважение к «толстовщине» побуждает меня заговорить теперь об интеллигентных земледельцах, - вопрос, который мне всегда был близок и с которым я знаком не по кабинетным только рассуждениям. Мне хотелось бы выяснить полную законность и глубокое общественное значение этого явления не сточки зрения отвлеченной морали, как оно почему-то исключительно только и трактуется, а со стороны практических требований жизни.

В той же провинциальной газете, о которой мы упоминали выше, другой автор весьма резонно указывал однажды, что призыв интеллигенции к земле отнюдь не составляет исключительной принадлежности «толстовщины». Автор ограничился указанием на одного А.Н. Энгельгардта; но можно было бы составить целый длинный указатель призывов интеллигентного человека на землю со стороны нашей литературы, - призывов, раздававшихся в то время, когда о «толстовщине» еще и слуху не было. Но можно ограничиться и одним А.Н. Энгельгардтом, если принять во внимание категоричность выражений, в которых он звал интеллигенцию на землю, успех его «писем из деревни» и наконец одобрение этого призыва со стороны тех самых публицистов, которые теперь не находят достаточно глумления, чтобы насмеяться над идеей о земледельческом труде интеллигенции. Тот же автор статьи в провинциальной газете, на которого мы только что ссылались, делает еще одно важное указание. Он отмечает, что стремление интеллигенции к земледельческому труду является логическим выводом из прежней проповеди тех самых публицистов, которые теперь особенно горячо нападают на это стремление. Собственно это стремление является логическим развитием всего того, что проповедовала большая часть нашей литературы в 60-е и 70-е годы, а литература, чтобы там ни говорили, всегда была и будет не более как лишь отражение жизни. В данному случае стремление интеллигенции к земледельческому труду есть логическое развитие тех течений, которые придавали окраску только что указанному периоду нашей жизни.

Нужно заметить, что мысль о земледельческом труде интеллигенции отнюдь не составляет исключительной принадлежности русской жизни. Мы уже не будем говорить о громадных земледельческих колониях, которые основывались и основываются доселе в Америке и которые считают своих членов тысячами[†]. Пред этими колониями наши «интеллигентные колонии» - тоже, что мухи перед слоном. Но на Западе интеллигентный человек, занимающийся земледелием, - просто-таки заурядное явление, не возбуждающее решительно ничьего внимания и отнюдь не кажущееся кому-либо чем-то выходящим из ряда вон, о чем еще нужно вести полемику. Интеллигентность давно перестала быть на Западе профессиею, и интеллигентные люди там встречаются во всех профессиях, не исключая и профессии земледельца, и это никому не кажется ни противонравственным, ни опасным в общественном смысле. Мало того, в скандинавских, например, странах, где дети земледельцев в настоящее время весьма нередко получают высшее образование, общественное мнение очень не одобряет тех из этих детей, которые пренебрегают занятием своих отцов, и обыкновенно эта образованная молодежь «садится на землю» и обрабатывает ее. Там же на Западе повсюду встречаются люди, которые «пошли в деревню» и «сели на землю» из принципа, потому что находят, что здесь они могут принести наибольшую пользу обществу, к которому принадлежат. В этом отношении мне пришлось встретить недавно одно характерное указание в брошюре проф. Тарасова, посвященной описанию сельского хозяйства Бельгии. «Что касается деятельности единичных лиц, - говорит г. Тарасов, - в качестве ли хозяев, иои в качестве органов сельскохозяйственного управления, то оно решительно не поддается описанию. Я видел людей, которые без устали работали качественно или количественно за троих, и это потому только, что они горячо любили свое дело. В одну из моих поездок меня, между прочим, сопровождал ксендз. Надо было видеть то увлечение, тот жар, с которыми этот служитель алтаря показывал мне улучшения, которые он приписывал своей инициативе, своему влиянию на паству. “Мне ставят в упрек, говорил он, будто бы я омужичился от постоянного общения с крестьянами и беспрерывной заботы об их нуждах, об их радостях и горестях; но разве слиться с народом, дабы двигать его к добру и разуму, не есть высокое наслаждение, ближе всего приличествующее служителю церкви, которому чуждо чувство тщеславия?”. И вот маленький священник, без власти, без денег, без связей, делает в результате больше, чем несколько могущественных сановников со всеми их канцеляриями, в которых даже самый последний писец или сторож совершенно гарантированы от упрека, делаемого почтенному ксендзу». Как видим, на Западе имеются не только люди, не боящиеся «омужичиться» ради высших целей, но также и господа, видящие в этом «служении» нечто ужасное.

Слова бельгийского пастора, приведенные выше, могут служить прекрасным ответом нашим противникам «омужичения» интеллигенции, берущимся утверждать, будто в стремлении интеллигенции к земле совсем нет общественного элемента, а оно вызывается только личными, эгоистическими побуждениями. «Сесть на землю для интеллигентного человека значит отказаться от всякой общественной деятельности и отдаться исключительно личной жизни, а так как служба обществу есть обязанность всякого нравственного человека, то поступок уходящего на землю получает сходство с бегством с поля сражения», - вот как категорически заявляют наши противники. К сожалению, они не считают нужным привести хоть каких-либо соображений в подкрепление своего тезиса. Конечно, на землю можно сесть исходя из соображений о личном усовершенствовании; но можно придти к тому же, считая работу на земле наиболее производительною общественною деятельностью.

Я знаю несколько десятков интеллигентных людей, севших на землю. Между ними я не встречал ни одного, который пошел бы на землю не из соображений общественного характера. Судя, однако, по достигающим до меня печатным и частным известиям, есть и такие «интеллигентные земледельцы», которые сели на землю из чисто личного побуждения успокоить свою совесть и стремления к самосовершенствованию в особенной обстановке жизни в «№колонии». Я не понимаю людей этого рода, хотя допускаю возможность их существования. Но едва ли не большинство интеллигентных земледельцев приведены к земле побуждениями совсем иными. Правы они или нет, считая избранную ими деятельность наиболее нужною при настоящих условиях общественною деятельностью, - этот вопрос во всяком случае нужно хорошенько разобрать, прежде чем категорически заявлять о противообщественности стремления к земле.

Без сомнения, в 60-е и 70-е годы в нашей литературе наибольшим влиянием пользовалось демократическое направление, или, как к нас принято выражаться, народническое. Дробясь на мелкие разветвления, различавшиеся разными частностями, направление это соединяло вокруг себя ряд литературных органов, единодушно поддерживавших несколько общих положений, составлявших основу направления. Положения эти были просты, и в этом, может быть, и заключается секрет их успеха. Направление исходило из того положения, что цель существования общества – общее благо, и так как это благо слишком неравномерно распределено в существующем обществе, то выдвинута была на первый план обязательность для всех тех, кто живет не о хлебе едином и понял несправедливость бедствий большинства, работы для блага тех, кто на жизненном пиру получил слишком сухой кусок. В этом заключается весь смысл литературной проповеди 60-х и 70-х годов. К этому клонилось и все тогдашние «изучения народного быта», и борьба со Спенсерами, и высказывавшиеся в то время этические теории; под влиянием этой проповеди, началась и практическая работа в данном направлении. Учение в народной школе, работа земского врача или фельдшера, земская деятельность, статистические исследования, служба в должностях, соприкасающихся с народною жизнью, и т.д. – все это получило совсем особое значение, - работы для подъема народных сил, для увеличения народного счастья. Нет надобности напоминать, сколько любви и самоотвержения вносили в свое дело люди, бравшиеся за эту работу, сколько сил потрачено, сколько жизни сгублено в этом деле. Шли годы, накоплялся опыт, и опыт этот говорил, что вся работа для блага народного оказывается слишком мало производительною вследствие ряда причин, между которыми первое место занимает придает силу остальным та чрезвычайная бедность, в когтях которой находится наш народ. Самые разумные и практические гигиенические меры оказываются невозможными благодаря той бедности, и лучшие медицинские силы, работающие для народа, приходят к заключению, что вся их работа есть ничто иное, как наполнение бочки данаид. Число школ у нас ничтожно, все благодаря той же бедности населения. Да и в существующих школах лишь ничтожнейший процент детей проходит весь курс до конца, так как, благодаря все той же бедности, большинство учащихся уходит из школы в первый, много во второй год ученья. Сделать доступною для народа общечеловеческую литературу оказалось почти невозможным, так как народ по своей бедности не может тратить денег на книги, или в крайнем случае может тратить буквально только гроши. Народу дано право самоуправления, как сельского, так и земского, а он избирает в излюбленные люди кулаков, получающим этим путем новую силу эксплуатировать массу, - и здесь причиною является экономическая зависимость от кулака, и так далее.

Наблюдение подобных фактов не могло не сформировать убеждения, что до тех пор, пока наш народ не выйдет из принижающей его нищеты, не поднимется в экономическом отношении хотя бы на одну ступень выше, все лучшие начинания будут разбиваться об эту бедность, и даже в самых счастливых случаях достигаемые результаты не будут соответствовать ценности затраченных усилий. Тут же невольно возникали и вопросы о причинах низкого экономического уровня народа и о средствах поднять его. И непосредственные наблюдения, и еще более систематические исследования, частные и земские, указывали, что важнейшею причиною народной бедности является малая доходность народного труда, обусловленная в свою очередь малою количественною и качественною производительностью этого труда и отсутствием его организации. Отсюда естественно являлось т решение вопроса о средствах поднятия экономического положения народной массы: необходимо поднять производительность народного труда и организовать его.

В России еще доселе не предпринималось в широких размерах содействия экономическому подъему народонаселения, но «мер» в этом смысле испробовано довольно много. Устраивались разные фермы, открывались сельскохозяйственные школы, производились на государственный и земский счет опыты применения разных удобрений, введения новых растений, распространение новых пород животных и т.д.; но все эти попытки буквально ничего не дали собственно для народного хозяйства. Точно также неудачей оканчивались и опыта организации народного труда, вроде устройства промышленных артелей, организации дешевого кредита и т.п.

Тем, кто имел возможность близко наблюдать народную жизнь и задумываться над нею, не могло не сделаться ясным, что нельзя рассчитывать ни на подъем производительности народного труда, ни на организацию его, пока в числе производителей, и именно живущих своим трудом, не будет людей инициативы, людей, имеющих возможность ознакомится с успехами техники производства, могущими оценить их и ввести в практику, и наконец могущими стать организационным элементом в устройстве народного труда.

Вывод этот вполне подтверждается историей экономического роста Европы. И на Западе было время, когда народная масса была так же бедна, как и наша. Экономический подъем этой массы, обусловленный увеличением производительности ее труда и созданием его организации, сделался возможным лишь тогда, когда среди людей труда явились люди интеллигентные. Они явились частью из среды самого народа, получив тем или иным путем умственное развитие, а частью из классов, стоящих над народом, «сев на землю» или взявшись за ремесло. Именно благодаря появлению этого элемента в среде людей физического труда, и стали возможными все те улучшения как в технике народного труда, так и в его организации, которые подняли экономический, а через это и культурный уровень народных масс Запада. Посмотрите хоть на то, что делается теперь на Западе. Кто двигает сельское хозяйство скандинавских стран, Бельгии, Голландии, Франции и Германии? Никто иной, как именно все те же вышеупомянутые у нас интеллигентные земледельцы. Да иначе оно и быть не может. Не заурядному же, ничего не знающему, а вследствие этого недоверчивому и боязливому земледельцу идти вперед! Он может только перенимать, следовать чужому примеру, шире думающим и более понимающим. И потому ему нужен пример, образец, нужна инициатива.

Конечно, рано или поздно из среды самого народа народится нужная ему интеллигенция, как она народилась на Западе. Но, во 1-х, когда-то это будет; а во 2-х, неужели же теперешней интеллигенции в ожидании этого события сидеть сложа руки, «киснуть в канцелярии», как выражался А.Н. Энгельгардт, и в конце концов оказаться ни к чему ненужным бременем народной жизни? Конечно, многие прекрасно удовлетворяются и такою перспективою, прикрашивая ее разными громкими, хотя и пустыми словами. Но не все оказываются способными на это. Находятся интеллигентные люди, которые желают идти навстречу капитальной нужде народной жизни и стать орудием того подъема экономической жизни, без которого мы шагу вперед ступит не можем.

Когда к указанному выводу пришел в 70-е годы А.Н. Энгельгардт, почва для его восприятия была мало подготовлена. Было мало охотников «садиться на землю» и приниматься за тяжелый труд; да и те немногие, которые увлекались новой идеей, увлекались больше внешнею стороною дела, почему и недолго выдерживали, принявшись за него. При таких условиях эта идея была принята хорошо и поддержана многими из теперешних ее противников. Отчего, дескать, и не поговорить о вещах, которые ни к чему не обязывают? Но теперь, когда положение вещей меняется, и находится немало людей, которые серьезно принимаются осуществлять все ту же идею, - начинается травля против нее, причем у заправил этой травли не хватает настолько такта или добросовестности, чтобы не валить в одну кучу предметов, не имеющих ничего между собою общего, и не закрывать от общественного внимания явления, порожденного запросами жизни, тем, что угодно этим господам выдавать под именем «толстовщины».

№ 5