Цивилизация Нового Времени

Заря капиталистической эры взошла в Европе. Это важное событие относят к началу XVI века (хотя уже в XI–XII веках в итальянских городах-республиках заложены основы будущей капиталистической цивилизации). Для успешного вызревания побегов «цивилизации» нужны условия. Прежде чем появиться на свет хорошему сорту вина, надо найти плодоносные сорта винограда и должным образом их возделать. Для этого нужны опытные и одаренные «виноделы»… К тому же многое зависит и от наличия более совершенных технологий, форм выделки «сортов» и их сохранения. Ведь, еще в Евангелии (Лука, 23, 24) было сказано: «И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие, а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые; тогда сбережется и то и другое».

Идея объединенной Европы вскоре нашла новых продолжателей… Фридрих II Гогенштауфен (1212–1250), сын немецкого императора и сицилийской принцессы, попытался создать «ядро» единой европейской цивилизации, силой воссоединив земли Италии и Германии. Образованнейший человек своего времени, он живо интересовался науками, активно поддерживал переписку с христианскими, мусульманскими и еврейскими учеными, читал в подлинниках греческую и арабскую литературу. Блестящий дипломат, он заполучил у египетского султана Иерусалим со святыми местами, где у гроба Господня возложил на себя корону Иерусалимского королевства. В 1250-м Фридрих умер, но, хотя династия его исчезла, идея единства и общности наследников Священной Римской империи погибнуть, конечно же, не могла.

Приход к власти в Европе Карла V (1519), унаследовавшего короны четырех династий (Бургундии, Австрии, Кастилии и Арагона), стал важным политическим и социокультурным интеграционным фактором. Один из ярких поэтов той поры (Эрнандо де Асуна) так, в частности, определил программу «наднациональной» империи Карла: «Один монарх, одна империя и один меч». Сам же император (любитель рыцарских романов и хорового пения) нередко подумывал о gesta Romanorum, то есть о подвигах в духе древних римлян.

Император «Священной Римской империи» Карл V (1500–1558), пытавшийся создать «мировую христианскую державу».

Во всеевропейском «хоре народов» ему должна была бы принадлежать ведущая роль. О серьёзности намерений свидетельствовало его выступление в Вормсе (1521), где им дословно было сказано следующее: «Для защиты христианского мира я решил прозаложить мои королевства, владения и друзей, мою плоть и кровь, душу и жизнь». Характерным показателем направленности политики Карла V стал его герб – Геркулесовы столбы, символизирующие новые географические открытия, и девиз – «все дальше» (plus ultra). Разумеется, речь шла тогда не о какой-то мифической «единой Европе», а о рождении некоего центра власти, который мог бы создать неплохие предпосылки для дальнейшего материального, экономического, образовательного, научного и культурного развития.^[23] Возникновение империи Карла V почти совпало с началом применения трех важнейших изобретений того времени: компаса, с помощью которого стали возможны величайшие географические открытия, освоение новых торговых путей, утверждение власти европейцев на необъятных территориях Нового Света; книгопечатания, сыгравшего исключительно важную роль в распространении науки и просвещения; а также революционных перемен в технике и военном деле.

Основой буржуазной системы является Капитал… Вопрос о роли денег и чудовищной власти тех, кто ими обладает, чрезвычайно острый, деликатный и, прямо скажу, актуальный вопрос. Хотя он лежит вне плоскости сего исследования, но в той мере, в какой волнующие темы денег и коммерции затрагивают развитие культуры, науки и просвещения, да и любые стороны жизни народов, трудно будет полностью избежать упоминания о них и их слугах.

С незапамятных времен возникли определенные средства человеческого взаимодействия (язык, письмо, право, деньги, узы семьи, обмен товарами, рынок). Кстати говоря, как ни странно, современная археология доказывает, что торговля древнее земледелия или любого другого вида производства (Leakey). Признаки её встречаются, якобы, уже в эпоху палеолита (30 тысяч лет назад). Знаменательно, что даже великий Гомер не считал постыдным для богини Афины выступать в роли некой «торговки» (в «Одиссее» она везла «груз железа»).

Конечно, торговля не бог весть какая новость. Уже первобытные народы в той или иной форме вынуждены были прибегать к элементарной коммерции (включая обмен продуктами труда, охоты, ремесел). Это вполне разумный и эффективный способ обеспечения жизнеспособности своих семей, рода, да и цивилизации в целом. Однако уже тогда с ее ростом выявились и некоторые опасные последствия господства крупных собственников. Вспомним историю о том, как мифический предок израильского народа Иаков, известный библейский персонаж, ещё в юном возрасте вынудил хитростью своего старшего брата Исава пойти на весьма выгодную для него сделку – за чечевичную похлебку уступить Иакову право старшего сына наследовать имущество отца, заодно и положение главы рода. Дети Иакова (Бог дал ему имя «Израиль») вскоре однако превзошли в ловкости и изворотливости даже своего папашу. Особенно заметную лепту внес в практику и теорию экономики Иосиф, затем ставший министром и научившийся самым ловким способом обманывать народ.

О том, каковы были его дальнейшие действия, можно судить по тексту из Библии (глава «Бытие»)… Иосиф, выйдя из Ханаана (Палестины), где царил сильный голод, вдруг попадает в фавор к фараону. Известная притча о сне фараона (о семи тучных коровах и семи полновесных колосьях, съеденных семью тощими коровами и семью сухими колосьями), вероятнее всего, лишь легенда, в образной форме означавшая смену семи урожайных лет семи неурожайными. В действительности, на высокие места в правительстве фараона без крупной взятки попасть никак бы не удалось. Да и с чего бы это, вдруг, фараон отдал чужестранцу столь важный пост, а его отца и братьев взял и поселил на самых лучших землях (в земле Раамсес)?! Разумеется, от «главного экономиста» Египта потребовали не только мзды (или взятки), но и изрядной изворотливости… Как же повёл себя Иосиф, чьё имя в переводе с древнееврейского, как известно, значило «Приумноженный»?

Иероним Босх. Фокусник.

Он в первую очередь ублажил свое племя, снабжая их хлебом «по потребностям каждого семейства». А в это же самое время страна фактически голодала. Однако предоставим слово создателям древней книги: «И не было хлеба по всей земле; потому что голод весьма усилился, и изнурены были от голода земля Египетская и земля Ханаанская. Иосиф собрал все серебро, какое было в земле Египетской и в земле Ханаанской. Все египтяне пришли к Иосифу и говорили: дай нам хлеба; зачем нам умирать пред тобою, потому что серебро вышло у нас? Иосиф сказал: пригоняйте скот ваш, и я буду давать вам за скот ваш, если серебро вышло у вас. И пригоняли они к Иосифу скот свой… И прошел этот год; и пришли к нему на другой год, и сказали ему: не скроем от господина нашего, что серебро истощилось и стада скота нашего у господина нашего; ничего не осталось у нас пред господином нашим, кроме тел наших и земель наших. Для чего нам погибать в глазах твоих, и нам и землям нашим? купи нас и земли наши за хлеб; и мы с землями нашими будем рабами фараону, а ты дай нам семян, чтобы нам быть живыми и не умереть, и чтобы не опустела земля. И купил Иосиф всю землю для фараона, потому что продали египтяне каждый свое поле; ибо голод одолевал их. И досталась земля фараону. И народ сделал он рабами от одного конца Египта до другого. Только земли жрецов не купил, ибо жрецам от фараона положен был участок, и они питались своим участком, который дал им фараон; посему и не продали земли своей».^[24]

Перед вами в самой примитивной, классической форме предстаёт вся незатейливая стратегия капиталистическо-ростовщической операции. Mane, thekel, fares (халд. «Исчислено, взвешено, разделено»). В результате её средства, ранее накопленные трудом народа, изымаются у него и переходят в прямую собственность фараона и жречества. Именно так на ранних этапах капитализма создавались крупные состояния. Вот – тайна их первоначального накопления.

С тех пор и торговля, невольно и естественно, несла и несет на себе отпечаток обмана, жульничества, преступления. Разумеется, желая избежать столь явного надувательства, люди старались всё же как-то упорядочить процесс купли-продажи. Ранние надписи на камнях Вавилона и Ниневии содержат описания торговых сделок между обитателями городов. Своды законов определяли как порядок совершения сделок, так права и обязанности участвующих в торговле. Вместе с тем цивилизации прошлого во многом были обязаны расцветом и процветанием как труду, так и торговле. Без них, а также без накопления богатств, вряд ли вообще был возможен серьезный общественный и культурный прогресс. Г. Бокль имел основания заметить в труде «История цивилизации в Англии»: «Таким образом, накопление богатств должно быть первым из великих общественных улучшений, ибо без него не могло быть ни вкуса, ни досуга к приобретению знаний, от которого, как я докажу ниже, зависит развитие цивилизации».^[25] Жаль, что Бокль не удосужился уточнить, а в чьих же карманах оседали все эти богатства.

Меняется все сразу: направления и расширение потоков торговли, масштабы цен, происходит зарождение монархических государств, идет приток драгоценных металлов, отмечается повсеместное усиление государственной и денежной власти, торговля и промышленность избавляются от сковывающей их опеки, возникают новые городские и торговые центры. Л. Февр писал: «Дух свободы, ничем не стесняемой, почти безграничной, веет над миром. Личность, индивид может дерзать беспредельно. Это относится к области духа и в такой же степени справедливо в сфере обогащения. Разнузданные спекуляции и здесь, и там. Только и слышно, что о монополиях, перекупке, ростовщичестве, а также о банкротствах, кражах, убийствах. Золотая лихорадка овладевает всем миром. И вырастает многочисленное поколение новых богачей, со всею силою воплощающее в себе тенденции эпохи. Выскочка – некто Жак Кер, и некто Якоб Фуггер, и Гаспар Дуччи из Пистойи, и Кристоф Платен, сын простых крестьян из Турени. И множество других».^[26] Стремление к обретению богатств – давний инстинкт, присущий нашей расе.

При всех возражениях и спорах успех купцов (оставим в покое банкиров-ростовщиков) очевиден. Хотя Рим и пал под ударами варваров, с помощью торговли итальянцы завоевали Запад, вдохнув жизнь в ярмарки Шампани, в торговлю Брюгге, в женевские и лионские ярмарки. Они и создали первоначальное величие Севильи и Лиссабона, получили выгоды от создания Антверпена и первого подъема Франкфурта. «Они были везде – умные, живые, несносные для других, предмет ненависти в такой же мере, как и предмет зависти, – пишет Ф. Бродель. – В северных морях – в Брюгге, Саутгемптоне, Лондоне – матросы со средиземноморских кораблей-мастодонтов заполонили набережные и портовые кабаки, как итальянские купцы… города».^[27] Финикийские купцы – патриархи торгового мира. Они утверждали свое лидерство на протяжении веков, превзойдя итальянцев и другие нации в искусстве просчитывать все и вся в этом неспокойном мире, подверженном опасностям и роковым случайностям. Сильным конкурентом им стал и армянский купец. Судьба же еврейского капитала была зачастую трагичной. Лишенный корней, он часто проявлял нежелание воспринять культуру и традиции другой страны. Его нередко подвергали остракизму. Он мог купить всё и всех, но это-то и составляло драму (нередко приводя к гибели), ибо нельзя купить сердце и любовь народа даже за большие деньги. Поэтому торговцы зачастую выглядят в истории культуры прямо-таки некими демонами, скупыми рыцарями, гобсеками, оборотнями (хотя бывали исключения). Напротив, видные «учителя человечества» традиционно воспринимались народами положительно (со знаком «плюс»). Налицо, как видим, явный конфликт между капиталом и знаниями с культурой.

Чего же больше в их «неравном браке»? Частичный ответ можно найти в труде выдающегося австро-американского экономиста, лауреата Нобелевской премии Ф. А. Хайека («Пагубная самонадеянность»). Прочитав сей труд, лучше понимаешь, почему на протяжении истории иные «торговцы», вдруг, становились объектом презрения, осуждения, а порой и открытой ненависти со стороны сограждан. Считалось издавна, что человек, покупавший товар у труженика задешево и продававший его втридорога, как бы заведомо бесчестен. В этом действе многими виделось нечто от жульнических «фокусов» картежного шулера… Поведение многих купцов (а тем паче господ ростовщиков) противоречило обычаям взаимности, столь распространенным в первобытных малых группах. Одним словом, «враждебность по отношению к торговцам, особенно со стороны грамотеев, стара как мир» (Э. Хоффер).

Лонкитес. Портрет Луи Боумистера в роли Шейлока.

Надо же признать, что и всякое творчество, включая деятельность ученого, инженера, писателя, художника, педагога, врача, артиста, в конечном счёте, предполагает некоторым образом «продажу» своего «товара» зрителю, пациенту, слушателю, читателю. Но тут, ведь, и разница весьма существенная: последние продают свой «товар», а не чужой. Вспомним и о том, что Гермес, один из древнейших богов Греции (Меркурий – у римлян) выполнял роль не только покровителя торговли, но покровителя юношества и образования (статуи его обычно ставились в палестрах и гимнасиях).

Дело не столько в факте торговли, сколь в характере отношений между людьми. Торговля дело прибыльное, но, увы, не всегда почтенное. Говорят же на Руси: не обманешь – не продашь. По этой самой причине и у большинства народов к торговле отношение крайне двойственное. Умные, образованные люди понимают характер взаимодействия таких «субстанций». Поэтому истинные творцы мира часто выступают строгими оппонентами и критиками торгашеского круга. Класс тружеников как бы противостоит классу торговцев. Хотя, разумеется, сам не может обойтись без денег и торговли. Ведь что ни говори, а «и музе нужен и завтрак, и обед, и ужин». В конце концов, разве не нашему великому А. С. Пушкину принадлежат лаконичные афоризмы: «Наш век – торгаш», но и тут же: «Без денег и свободы нет»?!

На полюсе делячества и бизнеса концентрировались и аккумулировались далеко не самые лучшие людские качества (алчность, зависть, подлость, корыстолюбие). Чистоган разъедает душу, как ржавчина, что порой одолевает даже сталь… «Корыстолюбие отнимает у людей самые заветные чувства – любовь к отечеству, любовь семейную, любовь к добродетели и чистоте», – восклицал некогда римский историк Саллюстий. Не случайно в последующую эпоху само имя иудея Шейлока стало нарицательным (в негативном смысле). Можно отмести критику «торговой цивилизации», отнеся ее на счет людских пристрастий и антипатий (зависть, лень, невежество и т. д.). Но ведь не только темные и невежественные люди относились с неприязнью и подозрением к торговцам. Купцов презирали Платон с Аристотелем. Да и в средние века в их адрес, надо признать, не слагали хвалебных сонетов. В Японии до конца XIX в. те, кто делали деньги, были практически кастой неприкасаемых… О скаредных и безжалостных богачах писал с убийственным сарказмом и наш Пушкин… В «Скупом рыцаре» его герой-ростовщик, глядя на сокрытое в своих подвалах золото, молвит:

…Кажется, не много,

А скольких человеческих забот,

Обманов, слез, молений и проклятий

Оно тяжеловесный представитель!..

Да, если бы все слезы, кровь и пот,

Пролитые за все, что здесь хранится,

Из недр земных все выступили вдруг,

То был бы вновь потоп – я захлебнулся б

В моих подвалах верных…

От ученых вправе ожидать, возможно, менее поэтических, но безусловно более толковых и ясных разъяснений по поводу этих фактов остракизма целого сословия, нежели нелепые упоминания о «колдовстве» и тому подобной чуши. Если принять во внимание серьезность обвинения, окажется, что в ходе процесса обмена на одном полюсе общественного бытия собран физический (интеллектуальный) труд и его плоды, добытые потом и кровью, а на другом – капитал и особого рода «умения». Как только в конкуренцию введён элемент «скрытого» и «невидимого» знания (у большинства его нет), чувство товарищества и ощущение того, что игра ведётся честно, естественно, исчезают. Новая эра внесла существенные перемены в отношения людей, процессы обмена и производства. Возросло значение знаний и информации.^[28]

Новые времена бесспорно придали коммерции вполне почтенный облик, сделав занятие ею достаточно массовым явлением… Когда же с торговцев сняли их родовое проклятие, общество заметно преобразилось… Ещё раз отметим тесную взаимосвязь главных элементов цивилизации. Переход к системе национальных государств от очаговых полисов и империй вызвал у массы людей невиданную активность, способствуя развитию их знаний, ремесел и торговли.

Путешествия раздвинули границы мира, предоставив промышленникам и торговцам новые рынки для сбыта их продукции. Развитие мореплавания, навигация и картография сделали путешествия и вояжи менее опасными и более прибыльными. Коммерция и транспорт открывали новые возможности для продаж редких или даже уникальных для данной местности изделий ремесленников, предметов искусства, продукции новейших технологий.

Значение коммерции постоянно возрастало. В нее были включены элементы новых знаний и навыков, но этим дело далеко не исчерпывалось… Математик и философ А. Н. Уайтхед пишет: «…Коммерция не терпит застоя. Она соединяет группы людей с разными образами жизни, различной технологией и различными типами мышления. Если бы не Коммерция, морской компас со всей теорией, которая им подразумевалась, никогда не достигли бы берегов Атлантики, а книгопечатание не распространилось бы от Пекина до Каира. Распространение Коммерции в средневековой и современной Европе в первую очередь обязано великим дорогам, унаследованным от Римской империи, развитию навигации, позволившей нанести на карту побережье с удобными местами для гаваней, и чувству единства, культивируемому католической Церковью и христианской этикой… Преимущество Коммерции заключено в ее тесной связи с технологией. Коммерция вызывает к жизни такие новые формы опыта, которые открывают новые возможности в производстве. Кроме того, европейская технология имела еще и другой источник. Искусство ясного мышления, критика предпосылок, абстрактные гипотезы, дедуктивное рассуждение – это все великое искусство зародилось у греков и было унаследовано Европой. Как и другие изобретения человечества, это искусство часто использовалось во вред людям. Но его воздействие на интеллектуальные способности можно сравнить только с укрощением огня и использованием железа и стали для изготовления клинков Дамаска и Толедо. Теперь человечество имело не только физическое, но и интеллектуальное оружие». Дело теперь за малым: применять его нужно с умом и толком, не теряя достоинств ума и сердца.^[29]

Все активнее осваивается земное пространство, выступая в ранге действующего лица истории. Становятся более доступными земли Европы, Америки, Сибири, Африки, Австралии. Европейцы исследуют и покоряют Американский континент. Морские путешествия все интенсивнее и продолжительнее. Совершенствуются давние дороги из Китая и Индии в Средиземноморье и обратно, а также знаменитый путь «из варяг в греки». Торговая сеть приобретает экуменический характер. Создание каналов и дорог заметно удешевило движение людей и товаров. Освоение новых земель и их использование под сельское хозяйство создавало в ряде стран определенный «избыток» продуктов питания. Возникала возможность задействовать более обширные и плодородные пространства (с помощью новой техники и технологии). В хозяйственно-промышленный оборот эффективнее вовлекается столь мощный «работник» как матушка-природа. Все подготовлено к мощной экспансии техники, науки, промышленного производства, культуры, образования. Особая роль в повороте ума от теории к практике принадлежала Ф. Бэкону. В книге «Мысли и заключения» (1607 г.) он писал: «Есть, вероятно, люди, уши которых воспринимают как резкий диссонанс мои частые и восторженные упоминания о практических делах. Такие люди безнадежно влюблены в созерцание и преданы ему. Пусть они сами разбираются в том, насколько они ещё враги своих собственных стремлений. В естественной философии практические результаты – не только средство улучшения благосостояния, но и гаранты истинности… Науку также должно подтверждать делом. Наука без дел мертва, и именно в свидетельствах дел, а не логикой или даже наблюдениями открывается и устанавливается истина».^[30] Таким образом наиважнейшим девизом Нового времени становится крылатая фраза: «Res non verba!» («Дела, не слова!»).

Новое время открыло и ларец изобретений. Появление прототипов новых машин можно отследить и в давние времена (Герон Александрийский создал «автоматизированной верфи». Однако если говорить о технике как о широком явлении, то культура изобретения машин и инструментов стала обретать научно-прагматическую заданность и четкую конструкторскую обусловленность с великого Леонардо да Винчи. Человеческий ум стал распространяться не только вширь и вглубь, но и ввысь. Немецкий ученый И. Кеплер (1571–1630), вдохновленный плутарховым «Ликом Луны», высказывает фантастическую идею высадки на Луне в 1609 г. Англичанин Дж. Уилкинс (из Кембриджа) завершает в 1638 г. книгу, содержащую идею путешествия на Луну, в которой есть предвидение появления фонографа, а также «небесной колесницы» (прообраза «Шаттла»), других изобретений.^[31]

В. И. Вернадский отмечал в «Очерках», что в научное сознание одно за другим проникают великие открытия, широкие обобщения естествознания. Физические опыты положили начало современной физике, механике, физиологии. Создан научный эксперимент, позволяющий подходить в легкой и удобной форме к решению задач, требовавших раньше десятилетий. Эксперимент начал проникать во все области знания, включая биологические науки. На изучении объектов анатомии и астрономии вырабатываются приемы научного наблюдения. Наряду с этим впервые создаются новые отделы математики, открываются новые приемы и методы математической мысли. (И. Кант даже скажет: «Наука лишь постольку наука, поскольку в нее входит математик»). Эти усилия в ряд лет оставили далеко позади ту тяжелую и медленную работу, что шла в том же направлении четыре столетия. Человечество переживает более крупный перелом или даже революционный прорыв, нежели тот, что ранее нашел выражение в движении Гуманизма и Реформации.^[32]

Заметнее изобретательская деятельность инженеров. Некий Корнелиус Дреббель (1572–1634) построил подводную лодку и показал ее англичанам (на Темзе), а Пьер Бугер пишет «Трактат о корабле, его строении и движении» (1746). Открытия Гюйгенсом маятника (1657) и пружинного часового механизма (1675) означали переворот в часовом деле. Симон Стуртевант, в прошлом монах, напишет научный трактат о технико-экономических аспектах изобретения. В своей работе он называет чудесное искусство изобретений «эвретикой» и стремится обосновать учение «о том, как находить новое и судить о старом». Появляются: труд Агостино Рамелли «Разнообразные и искусно устроенные машины» (1588), работа Витторио Дзонки «Новое представление машин и сооружений» (1621), справочник Бернара Форэ «Карманный словарь инженера» (1755) и др. Возникает собственно ремесло «инженера». В XV–XVI вв. Он выступает в роли военного строителя, архитектора, гидротехника, выполняет миссию скульптора и живописца. Прогресс техники очевиден.

Однако труд этот еще не вполне оценен обществом. Во Франции вплоть до XVIII в. еще не было систематического инженерного образования. Школа мостов и дорог создается в Париже лишь в 1747 г., а Горная школа открыта в 1783 г., по образцу немецкой Горной академии, созданной во Фрейберге, в Саксонии (1765). В это же время ученые фламандцы прославились на всю Европу изготовлением точнейших навигационных карт. Все экономические, технические, профессиональные, образовательно-корпоративные перемены в обществе столь впечатляющи и ощутимы, что это находит отражение в культуре, в частности, в творчестве видных поэтов, писателей, художников (вспомним картины голландца Яна Вермера «Географ» и «Астроном», а также Рембранта «Урок анатомии»).^[33]

Глобус, изготовленный мастерами Нового времени.

Наличие таланта и дерзновения стало своего рода небесным знаком. Так, Колумб был абсолютно убежден в своем божьем предназначении. Полученные богатства он вначале, было, решил использовать для наступления на земле «царства божия». Для этого нужно было обратить в христианство всех иноверцев. Тогда считалось, что Индия является христианской страной. Поэтому поиск пути в Индию воспринят был как единение христиан Европы и Востока. По сути дела, это план гигантского геополитического переустройства всего мира. Колумб – предтеча современного колониализма. Вернадский так писал о нем: «Он представлял собой странную смесь высокой талантливости и недостаточного образования. Школьного образования он не получил и стоял в стороне от обычного схоластического образования. Он был вполне самоучка, подобно многим людям этого времени. Он выработался в школе жизни, которая развила в нем неоценимые качества точного наблюдателя и смелого эмпирика, столь далекого от большинства образованных людей средневековья».^[34] Мир заметно изменился. «Опыт, и взаимное общение, и науки, и тысячи других причин, которые нет нужды называть, с течением времени сделали нас столь непохожими на наших далеких предков, что если бы они воскресли, то, наверное, с трудом признали бы нас за своих внуков», – так описывал характер свершившихся перемен итальянский поэт Дж. Леопарди (1798–1837).^[35]

Немецкое судно с прямым парусом и навесным рулем.

Гравюра из «Странствий» («Peregrinationes») Бренденбаха. Майнц, 1486 г.

С того времени корабль был капиталом, который распродавался «акциями» и бывал разделен между несколькими собственниками.

Каждая эпоха делает лишь посильную ей работу. У каждого времени есть отведенный ему ресурс идей, материалов и людей. Ранее мы убедились, что древние греки внесли немалую лепту в «ларец изобретений» (колесо, упряжь, мельница, рубанок, порох, бумага, книгопечатание). Изобретения Нового времени (в металлургии, судостроении, оптике, оружии) дадут новый толчок прогрессу, послужив основанием технологического оптимизма Декарта. Причем физика и математика должны были прийти на помощь технике. В этом случае эотехническая машина превращалась в палеотехническую (Л. Мэмфорд), возникая при помощи теоретических научных расчетов. Голландцы изготовили подзорную трубу, как некий полезный предмет, но еще не как точный инструмент. Галилей, увеличив точность и разрешающую способность линз, приступил к изготовлению инструментов для науки и ученых (телескоп и микроскоп). На смену приблизительности приходит «точность». Так что не случаен тот факт, пишет ученый А. Койре, что первый оптический инструмент был изобретен Галилеем, а первая машина Нового времени (для нарезки параболических линз) – французским ученым Декартом.^[36]

В итоге на смену нелепой, и, по сути своей, фарисейской пословицы монархов: «Точность – вежливость королей» появляется другая: «Точность – оружие ученых»… Материальным символом и воплощением перемен явилось создание первой механической вычислительной машины. Ее «отцом» был профессор Тюбингенского университета В. Шикард (1592–1635). Считают, что И. Кеплер подсказал ему идею заняться созданием вычислительной машины. Во всяком случае об этом говорит факт его регулярной переписки с ним. Шикард в письме к Кеплеру (20 сентября 1623 г.) сообщает, что он построил счетную машину, выполняющую четыре арифметических действия.^[37]

Во времена расцвета эпохи Возрождения ученые вынуждены были еще опираться на крайне недостоверные и сомнительные данные. Профессора университетов, не говоря уже о монашеской «ученой» братии (нередко они представлены в одних и тех же лицах), продолжали «путаться в одеждах Аристотеля». Жизнь же обычного ученого долгое время подобна была жизни бродяги или преступника, за которым шла постоянная охота. Однако наступали времена, когда знания стали цениться все больше. Известная фраза Ф. Энгельса о том, что когда у общества появляется некая техническая потребность, то она продвигает науку вперед больше, чем добрый десяток университетов, была подтверждена жизнью. Возникший в 1579 г. английский Грешем-колледж стал скорее научным центром, нежели гуманитарно-теологическим учреждением (вроде Коллеж де Франс). Курс наук читался на английском и латыни, профессора преподавали геометрию и астрономию. Грешем-колледж придавал большое значение знаниям навигационных приборов (для подготовки моряков).

Возникновение инженерных наук восходит к французской Corps du Genie (1676). В стенах «корпуса» возникло в XVII–XVIII вв. несколько артиллерийских школ, где преподавались и инженерные науки. В эпоху Людовика XV главным инженером мостов и дорог был назначен Жан Родольф Перроне (1708–1794). Он-то и заложил основы первой формальной школы инженеров мира (1747), которая с 1775 г. стала трехгодичной и получила название «Школы мостов и дорог». В Англии, в Вулвиче, открыта Королевская военная академия (1741 г.), в задачи которой входила подготовка офицеров-артиллеристов и инженеров.^[38]

Иоган Кеплер.

Научная революция, как писал английский профессор Баттерфилд, «затмевает все имевшее место после возникновения христианства и низводит Возрождение и Реформацию до уровня простых эпизодов, простых перемещений внутри системы средневекового христианства».^[39] Из сферы теологии ум все чаще устремляется в естественно-научное русло. Вчерашний монах-мистик становится Дедалом! Наличие принципиального поворота в характере научного мышления, подготовке европейских интеллектуалов несомненно. Воплощается в жизнь библейское пророчество (кн. Даниила, XII, 5): «Много поколений пройдет, и разнообразна будет наука»).

Знаменательно и такое явление, как «персонификация веков»… Ранее люди вели счет на тысячелетия, а то и вообще забывали о времени, ибо оно не имело принципиального значения. Столь ничтожны и малозначимы были происходящие в быту и жизни перемены. С началом новой эры время как бы сжимается, уплотняется, группируется в связки. Возникает выражение – «Saeculorum novus nascitur ordo» («Рождается новый ряд веков»). Отныне каждый век имеет особую, характерную для него, во многом непохожую «физиономию».

Восемнадцатый век известен как «век философии». Его назовут еще и «веком Просвещения». Русский писатель Вл. Даль дает такое определение слову «просвещенье»: «Свет науки и разума, согреваемый чистою нравственностью; развитие умственных и нравственных сил человека; научное образование, при ясном сознании долга своего и цели жизни», добавляя при этом: «Просвещенье одною наукою, одного только ума, односторонне, и не ведёт к добру».^[40] Каждая группа жаждет нацепить собственную табличку на свою эпоху. Историки стали называть XIX век «веком истории», инженеры и ученые – «веком машин и наук», индустриалы – «веком промышленности», торговцы – «веком торговли» и т. д. и т. п.

«Гомо сапиенс» стал пробуждаться от летаргического сна (сна разума). Долгое время условия его существования были таковы, что он напоминал скорее животного, нежели человека. Не мудрено, что и в оценках его приравнивали к животным. Савонарола говорил: «Нет более вредного животного, чем человек, не следующий законам». Монтескье характеризовал человека как «общительное животное», Вольтер называл его весьма «странным животным», Лабрюйер видел в тружениках каких-то животных, обладающих «чем-то вроде членораздельной речи», а немецкий философ Фейербах назвал его «религиозным животным». Конечно, многие следовали тут за Аристотелем, видевшим в человеке прежде всего «социальное животное». И все это viri doctissimi! («ученейшие и мудрейшие мужи!»). Впрочем, «животный» интерес к человеку предвосхищал «человеческий» интерес к самим животным (труды Ч. Дарвина, Д. Романеса и других). Ум человека освобождался от пантеистического преклонения перед природой. Народ постепенно начал выходить из животного состояния, перестал раболепствовать перед дворянством, монархом или сутаной. Человек дерзнул поставить себя в центр мироздания, заявив: «Homo sum!» («Я – человек!»). В его личной судьбе все большую роль играют образование и культура.

Веку революции предшествует век критики. Когда в обществе скапливается достаточное количество глупости и мерзости, нужны не столько авгуры, толкующие очередную «волю богов», сколь разгребатели грязи, готовые вычистить «авгиевы конюшни»… С другой стороны, минула и элегическая эпоха Возрождения, когда, как отмечал Р. Гвардини, «прежде всего необыкновенное, гениальное становится масштабом ценности жизни». Ушли в небытие и несколько наивные представления М. Фичино об абстрактной идеальной личности. Человек новой эпохи критичен, практичен, даже циничен. Он исповедует реалистичное правило «Volere – potere!» (Желать – это мочь).

Критика суеверий, всего отжившего в обществе и человеке становится «острой приправой» к беседе. Многие разделяют точку зрения Паскаля и Бомарше. Первый считал, что нужно благодарить тех, кто указывает нам на наши недостатки. Второй высказывался в весьма схожем духе: «Исправить людей можно, но лишь показав их таковыми, каковы они на самом деле». Все согласны с тем, если бы вся эта болезненная операция проходила так сказать «под наркозом Разума» (путем замены наукою слепой веры и фанатизма). «Почему не поднять голос против злодеев прошлого, знаменитых основоположников суеверия и фанатизма, тех, кто впервые схватил на алтаре нож, чтобы отдать на заклание строптивых, не желающих принять их воззрения?» – писал Вольтер.

В то же время человек начинает ощущать, что для выяснения его отношений с миром ему не хватает откровения. В итоге, лишенный ориентиров и посредника, он, вдруг, понимает, что заблудился в дикой чаще Вселенной. Поэтому XV и XVI века – это века огромной тревоги, невыносимого смятения, кризиса… Спасением для западного человека становится вера, новое верование: вера в разум, в «nuove scienze» («новую науку»). Испанский философ Ортега-и-Гассет скажет: «Поверженный человек возрождается».^[41]

Наука с небес спускается на землю. Научные споры XVI–XVII вв. вращались вокруг «небесной тверди» и астрологии (изучение движения планет, составление астрономических таблиц, календари, прогнозов и пророчеств). Астрология имела определенные заслуги в деле становления науки. На протяжении ряда веков сильные мира сего (государи, короли, князья, цари, президенты, одним словом правители всех мастей) выделяли деньги и средства только «под астрологию». Каждый из них хотел узнать свое будущее, предвидеть судьбу. Некоторые ученые-астрологи (вроде знаменитого Нострадамуса) весьма преуспели. Великий Кеплер составил гороскоп для известного полководца эпохи Тридцатилетней войны Валленштейна (где с точностью до месяца предсказал его смерть). На эти средства возводились обсерватории и лаборатории, приобретались и изобретались всевозможные приборы, книги и инструменты, велись активные поиски. Между «астрономией» («астрон» – «звезда» и «номос» – «закон») и «астрологией» («астро» – «звезда» и «логия» – «учение, наука, знание») не было глубоких смысловых различий. Это схожие понятия. Вплоть до XVIII в. их воспринимали как близкие науки. Так, в германских университетах астрология преподавалась в качестве учебной дисциплины до 1820 года.^[42]

Научная революция освобождала ученых. Те перестали быть слугами религии. Все меньше места остается для магов и астрологов. Пал даже Аристотель как «великое божество средневековья». Галилей ввел понятие научного эксперимента. Николай Коперник (1473–1543) родился в Торуне, некогда прусском городе (ныне Польша). Отец его рано умер и воспитание ребенка взял на себя дядюшка-священник (епископ Вармии). Затем он же помог Копернику стать и каноником кафедрального собора, что обеспечило его на всю жизнь. Церковь – как видим, довольно прибыльная профессия. Как бы там ни было, а он получил возможность учиться в ведущих университетах Европы (Краковский, Болонский, Падуанский и университет Феррары, где получил степень доктора канонического права).

Коперника называют создателем гелиоцентрической системы мира. Он писал, что если с круговым движением Земли сравнить движения планет, то можно «вычислить движения» остальных светил. К открытию он пришел не сразу. Перед тем он дал себе труд прочесть сочинения всех философов, какие только смог раздобыть. Это было им сделано не только в научных, но и в педагогических целях, ибо он хотел доказать, что «движение небесных тел вовсе не таково, как учат математики в школах». Кое-какие сведения о движении Земли Коперник почерпнул у Цицерона и Плутарха, решительно дистанцируясь как от мнений невежественной толпы, так и от теологов-пустословов, которые, «будучи невеждами во всех математических науках, все-таки берутся о них судить» на основании Священного писания… Одним словом Коперник все же не убоялся «сдвинуть с места святой центр мира» и «быть судимым» (как это некогда произошло с древнегреческим астрономом Аристархом Самосским, впервые высказавшим дерзкие идеи гелиоцентризма). Работа «О вращении небесных сфер» (1543) находилась под запретом католической церкви в течение двух веков (с 1616 по 1828). Под декретом стояли подписи епископа Альбы и Маделэна Железная Голова (Capiferrus), секретаря ордена доминиканских братьев. Коперник писал в своей книге: «Но я знаю, что размышления человека-философа далеки от суждений толпы, так как он занимается изысканием истины во всех делах, в той мере как это позволено богом человеческому разуму. Я полагаю также, что надо избегать мнений, чуждых правды».^[43] Своими трудами он «потряс мироздание, изгнав Землю и все живые существа на ней из его центра, предоставив им куда более скромное место в плане Вселенной» (Б. Лейжер).

Я. Матейка. Коперник с трикветром. 1873 г.

Коперник был не только гениальным астрономом, естествоиспытателем, но и экономистом, проявив и в этой сфере незаурядный талант. Он занимал должность администратора церковных владений. Приходилось ему заниматься хозяйственными вопросами и денежным обращением. В 1519 г. он пишет трактат о деньгах. По призыву польского короля Сигизмунда I принимает участие в работе польского сената по упорядочению денежных вопросов в Польше. В Польше тогда обращалось 17 видов монет. Нужно было найти равновесие между товарами и деньгами. Без всеобщего эквивалента не могло быть ни крепкой торговли, ни прочного государства, ни надежной власти. В своем трактате он отмечал: «Монета есть клейменное (signatum), согласно установлению любого государства, либо правителя, золото и серебро, при посредстве которых исчисляются цены продаваемых или покупаемых предметов. Она, следовательно, есть как бы всеобщая мера стоимости. Необходимо, однако, чтобы то, что должно быть мерой, сохраняло постоянную и неизменную величину. В противном случае нарушится гражданский порядок и возникнет основание бесконечных обманов покупателей и продавцов, как если бы локоть, …или гиря не сохраняли постоянной величины». Труд Коперника называют введением в политэкономию раннекапиталистической эпохи.^[44]

В личной жизни Коперник не очень-то соблюдал обеты целомудрия. Известны случаи, когда молодой каноник, устав от созерцания далеких звезд и планет, не прочь был ощутить жар «звезд» совершенно иного свойства (так сказать, вполне земного происхождения). Однажды он пригласил к себе заночевать в обитель двух женщин, одна из которых служила у него экономкой. Женщины восприняли его предложение не без удовольствия (не мудрено, если учесть, что муж одной из них был импотент). Узнав об этом случае, епископ данной епархии выразил канонику свое неудовольствие. Когда Копернику было за 60, он не переставал общаться с разными дамами. Бог – богом, а дамы – дамами (А. Шиллинг была его полюбовницей). Слава о похождениях «отшельника», видимо, переступила все границы приличия. Епископ вынужден был даже принять особое решение, по которому из его епархии изгонялись «проститутки» (экономки священников). Так что ни звезды, ни Господь, ни деньги не лишали его радости утех.^[45] Когда могучий ум ученого почил в бозе, приведя в движение мысль средневековой Европы, испанский поэт Хуан де Ириарте (1702–1771) в «Эпитафии Копернику» воздаст ему по заслугам:

Здесь найдя уединенье,

Спит Коперник под плитой.

Дай, Земля, тому покой,

Кто привел тебя в движенье.^[46]

Немец Иоганн Кеплер, основатель и «крестный отец» новой астрономии (1571–1630). Явившись в Швабию, он стал теоретиком астрономических знаний. Ему принадлежит заслуга открытия истинного устройства Солнечной системы и некоторых законов движения планет. Кеплер обладал способностью проникать в тайны мирозданья. Как истинно гениальный человек, он отличался величайшими трудолюбием и скромностью, до конца жизни не признавая ни громких титулов, ни ученых степеней и званий, скромно называясь «математиком», подтверждая истинность платоновских слов о том, что «астроном должен быть мудрейшим из людей».

Младые годы он провел в жесточайших бореньях с судьбой, которая в его лице словно решила подвергнуть тяжким испытаниям всех одаренных и гениальных юношей. Кеплеру явно не повезло с родителями. Отец – мот и бродяга, норовивший удрать от семьи. Ссоры, брань, ненависть, болезни сопутствовали детским годам юноши. Жесточайшая оспа едва не свела его в могилу в возрасте 4 лет. Самые нежные годы прошли у стойки в кабаке, куда его загнал отец (забрав из школы). Отец даже в кабацком деле оказался неумехой, всё бросил, ушел в солдаты и где-то в конце концов сгинул. Мать, не умевшая ни читать, ни писать, прикладывалась к бутылке и мало чему могла научить сына. Правы те, кто ставит случай Кеплера как пример способности людей возвышаться над неблагоприятными обстоятельствами. Умного и волевого не совратят все кабаки мира, а тупое и безмозглое существо может стать жертвой одной пивной кружки.

В горькие минуты жизни Кеплер устремлял свой взор на небо, выискивая там робкий луч надежды. Позже он выскажет мысль, которую можно отнести в первую очередь к нему же самому: «Воистину божественный голос призывает людей к занятию астрономией». Видимо, на способности ребенка кто-то обратил внимание. Он стал посещать школы с латинским языком и церковные училища (1583). Вскоре его примут в известное училище при Маульбрунском монастыре, что готовило молодых людей к поступлению в высшую семинарию при знаменитой Тюбингенской академии. Ректор училища напутствовал своих питомцев мудрыми словами: «Голова, а не руки правят миром; поэтому необходимы образованные люди, а такие плоды не растут на деревьях».

В 1591 г. он получил звание учителя и поступил в академию, где в равной мере преуспел в овладении математическими и литературными знаниями. Круг познаний был тут ограничен. Здесь уважали смиренномудрую посредственность, а не яркий и сильный талант. Тюбингенская академия считалась в те времена сугубо богословской школой. И хотя она значительно отличалась от обычных церковных школ (впоследствии ее преобразуют в университет), все же дух схоластики здесь был очень силен. По окончании академии его назначили преподавателем математики и нравственной философии в гимназии г. Греца. Помимо учебных занятий, он работал над календарем, где счет числам велся уже по новому стилю. Вряд ли сей труд достойное занятие для выдающегося ума. Однако захочешь есть, так и астрологом станешь: «Чтобы ищущий истину мог свободно предаваться этому занятию, для него необходимы по меньшей мере пища и помещение. У кого нет ничего – тот раб всего, а кому охота идти в рабы? Если я сочиняю календари и альманахи, то это, без сомнения, – прости мне, Господи, – великое рабство, но оно в настоящее время необходимо. Избавь я себя хоть на короткое время от этого – мне пришлось бы идти в рабство еще более унизительное. Лучше издавать альманахи с предсказаниями, чем просить милостыню. Астрология – дочь астрономии, хотя и незаконная, и разве не естественно, чтобы дочь кормила свою мать, которая иначе могла бы умереть с голоду?»^[47]

Чрезвычайно важной для судеб науки стала встреча Кеплера и Тихо Браге. В годы невзгод, обрушившихся на Кеплера, Тихо Браге не только приютил в Праге Кеплера (вместе с его женой), но и предоставил ему все свои бесценные научные наблюдения, которые собирались им в течение многих лет (35 лет). Когда Кеплер увидел эти сокровища, он был буквально потрясен и восхищен. В одном из писем он сообщает (своему давнему учителю Мэстлину): «Богатства Тихо громадны, но он, как и большинство богачей, не умеет ими пользоваться».

После смерти Браге Кеплер унаследовал все его журнальные наблюдения… Тот же, словно убедившись, что дело всей его жизни оказалось в надежных руках, почил с миром. Отныне, находясь на посту императорского астронома, Кеплер мог спокойно заниматься серьезной наукой.… Он разрабатывает первый и второй законы движения планет, пишет трактат об оптике и «Элегию на смерть Тихо Браге» (пьесу в 200 латинских стихов, содержащую описание его жизни). Теперь, войдя в период научной зрелости, он выдает одна за другой многочисленные блестящие догадки и открытия. Так, за 40 лет до опыта Торричелли он относит воздух к тяжелым, а не к легким элементам. За 6 лет до того, как Галилей впервые направил подзорную трубу на Луну, он напишет о том, что Луна подобна Земле и может быть в принципе обитаема. Кеплер описывает свойства солнечной короны во время полных затмений. Это позже подтолкнет Декарта к его открытиям. Но, конечно, венцом научных усилий стали его знаменитые два закона. В них он доказал, что: 1) орбита Марса не круг, а эллипс, и Солнце занимает один из фокусов этого эллипса; 2) Марс же движется по эллипсу неравномерно, быстрее – вблизи Солнца, медленнее – вдали от него.

Затем им было написано сочинение «Новая астрономия», вышедшее в Праге за счёт все того же Рудольфа II (1609). В посвящении императору Кеплер скажет с немалой гордостью: «…Марс теперь уже в наших руках». В «Сокращенной астрономии» он высказал гениальные догадки относительно состава Млечного пути (за два с лишним века до Гершеля). Он предсказал вращение Солнца и Юпитера, первым высказал догадку о том, что морские приливы и отливы производятся магнетическим воздействием Луны на поверхность океанов. А, ведь, даже великий Галилей в «Разговорах» охарактеризовал такую точку зрения как «величайшую нелепость». Кеплер был близок к открытию закона всемирного тяготения и «уже чувствовал его в своем сердце». Эта гениальная догадка стала истиной уже совсем недавно, для чего потребовались усилия математического анализа и гения Лапласа. Одним словом, в силе ума он ничуть не уступал Копернику, в эрудиции – Галилею, а в мужестве – славному Дж. Бруно. Его девизом стали великие слова: «Бездействие – смерть для философии; будем же жить и трудиться».^[48]

Прогресс отнюдь не всегда был мирным. Неаполитанец Джордано Бруно (1548–1600) был самой природой создан для науки и образования. Монастырь доминиканцев стал его университетом. В его стенах он провел двенадцать лет, испив всю мудрость библиотеки. «Библиотеки – это сокровищницы всех богатств человеческого духа» (Г. Лейбниц). Когда же он заметно расширил круг познаний, ему стало тесно в этих стенах. Окунувшись в чтение запрещенных церковью сочинений, он высказывал крамольные мысли. Затем, страшно подумать, вынес из кельи иконы, оставив себе один лишь крест. Возможно, Дж. Бруно уже тогда счел, что ему хватит Креста Познания?!

Джордано Бруно.

Охватив умом самые разные сферы знаний в Италии (Генуя, Турин, Венеция, Падуя), он устремился в другие страны и города (Шамбери, Тулуза, Париж, Женева, Лондон), повсюду пользуясь громадным успехом у слушателей. В университете Тулузы он читал курс по философии природы, привлекая слушателей эрудицией, искусством оратора и полемиста. Это вызывало восторг одних и зависть других. Многие не желали видеть в нем «профессора более высокой мудрости, чем та, которую обычно преподают». Он развил теорию Коперника, предвосхитил некоторые идеи Канта и Лапласа. Столь энергичная деятельность не могла остаться незамеченной. Оксфордские ученые стали в позу Фомы неверующего. Он скажет о них как о созвездии педантов, способных вывести из терпения самого Иова своим невежеством и самонадеянностью. Между официальной вузовской профессурой и ученым возник, видимо, неизбежный разрыв. Давно уж известно миру, что «зависть накидывается на самые высокие достоинства и щадит одну только посредственность» (Г. Левис).

Вся жизнь этого великого человека, казалось, созданного для любви, счастья и творчества, была полна тяжких испытаний. Он безумно любил Италию, считая её «десницей земного шара», «матерью и наставницей добродетелей, науки и человеческого развития». Однако сородичи заставили его в том усомниться. Из-за преследований он вынужден был бежать в Женеву. После того, как он написал книгу против кальвинизма, его сажают тут в тюрьму (вместе с издателем). Затем Бруно направляется в Тулузу, университет которой насчитывал уже тогда 10 тыс. студентов. Его лекции пользуются популярностью. Однако коллеги-профессора не приемлют критики. Педагог вынужден покинуть стены этого университета. Таков же эффект от чтения лекций в Париже и Лондоне. Ему не прощают того, что он ставит в основу курса мудрость, истину, красоту. «Стремление к истине, – пишет он, – единственное занятие, достойное героя». Свирепые схоласты не оставляют его в покое и там (хотя в Лондоне ему выпала пара спокойных лет). Бруно едет в Германию, где путешествует из города в город, читая лекции в немецких университетах. Когда он вновь оказался на родине, в Италии, его заключают в тюрьму и обвиняют в ереси. В сочинении о «Героическом энтузиазме» он торжественно и поэтично воспевал «мудрость, являющуюся одновременно истиной и красотой». Достойна внимания и революционная для своего времени мысль о бесконечности вселенной. «Я учу бесконечности вселенной», – писал этот светоч знаний, рожденный итальянским солнцем.^[49]

Крайняя «одержимость» Бруно в ученых спорах ему куда больше недругов, чем друзей. «Успех создает мало друзей» (Л. Вовенарг). Никто не любит, чтобы их погоняли бичом иступленного вдохновения (пусть даже в сферу мыслей и наук). «Псы суетности», «псы невежества» растерзали этого яркого великого философа, как некогда пожрали юного Актеона его же собственные собаки. От него потребовали публично отречься от идей, которым он поклонялся. Он не согласился на измену вере духовной, не продал душу дьяволу, заявив своим судьям: «Я не могу и не хочу отречься. Мне не от чего отрекаться». Инквизиторы решили умертвить его, приняв фарисейское, я бы даже сказал, типично иезуитское решение («без пролития крови»). Бруно восстал не против Бога, а против его бесчестных служителей. Виктор Кузен говорил в его адрес: «Бог представляет для него великую сущность (La grande unite), проявляющуюся в мире и человечестве. Нельзя не признать в нем гениальности. Хотя он и не был основателем системы, которая держалась продолжительное время, тем не менее он оставил в истории философии светлый, но в то же время кровавый след». Словно в насмешку над провозглашенной свободной мыслью и над ранней работой Бруно «Изгнание торжествующего зверя», церковные ортодоксы преследуют «друга Бога», как лютого зверя, сжигая в пламени костра (на «Поле цветов» в Риме). А выдала его инквизиции гордящаяся своими свободами и либерализмом Венецианская республика.

Ныне видим: как убеждения меняют с лёгкостью не из-за страха перед костром и пролитием крови, но из-за низменности, ничтожности натур. Об этих тварях никто не скажет тех слов, что сказаны три века спустя на той же Площади цветов в Риме, когда тысячи делегатов из многих стран склонили знамена пред прахом Дж. Бруно (10 июня 1889 г.): «Смерть в одном столетии делает мыслителя бессмертным для будущих веков…» Пример его подвига вдохновит слабые души. Он стоял до конца в своих убеждениях… «Он умер, чтобы жила его философия. Таким способом он бросил вызов, и судебный процесс возобновился: он был продолжен совестью итальянского народа, который осудил тех, кто его убил» (А. Гуццо).^[50]

Сожжение «еретиков».

Велика заслуга в приближении зари Нового времени и Галилео Галилея (1564–1642). Его предки принадлежали к знатному флорентийскому роду. В семье было несколько приоров (представителей богатых цехов), пользовавшихся немалой властью. Еще в XII в. приоры, вместе с купцами, разрушали замки синьоров. Один из членов семейства, Галилео, известный врач и ученый, однажды даже сумел стать главой Республики («знаменосцем правосудия»). Галилей явился на свет в сложную эпоху бескомпромиссной идейной борьбы. В это время в Англии появился на свет Шекспир. Времена были суровые. Тридентский собор сформулировал принципы Контрреформации и опубликовал списки запрещенных книг, тем самым официально оформив и легализовав охоту за мыслью (1563). Бесцензурное чтение книг в ту пору нередко наказывалось смертью и конфискацией. Vita brevis (жизнь коротка).

В те времена добывать себе пропитание на жизнь с помощью науки было делом безнадежным… Известное выражение Ломоносова «Науки юношей питают, отраду старым подают» не имело смысла. Чтобы дать сыну возможность обучаться в Пизанском университете, его отцу (бедному музыканту) приходилось напрягать силы. Попытки направить юношу на доходную стезю врача не увенчались успехом. Того увлекла математика. Хороший пастух так не бдит за своим стадом, как Галилей «пас книги». Он быстро усвоил знания мыслителей прошлых веков (Платона, Архимеда, Аристотеля). Ему помогали друзья (Гвидобальдо дель Монте, автор работ по механике и математике). Вскоре он получает почетное место профессора в университете Пизы (1589), а позже – в Падуе (1592). Это была разносторонняя личность. Обладая эстетическим и художественным вкусом, Галилей смог выступить консультантом ряда художников (Чиголи, Бронзино и др.). Он прекрасно знал античную поэзию. Показательно его выступление в академии по смежным вопросам науки и поэзии («Лекция во Флорентийской академии о форме, положении и величине дантова ада»).^[51]

Научные заслуги Галилея ныне достаточно известны. Исследуя лунную поверхность, он объяснил происхождение пепельного цвета Луны, обнаружил четыре спутника планеты Юпитер, нашел и внес в каталог сотни новых, прежде никому не ведомых звезд. Четыре звезды были названы им «звездами Медичи», в честь известнейшей фамилии правителей Италии. Открытия эти многие сравнивали с открытием Америки Колумбом, говоря, что если истекшее столетие (то есть XV век) по праву гордится открывателями новых земель, то наступивший век (XVI) прославится громкими астрономическими победами. Современники уподобляли Галилея Колумбу, прославляли имя его устно и письменно (в прозе и стихах). Для большинства церковников он оставался persona non grata. Князь Чези, глава «Академии рысьеглазых», называл их «врагами знания» (письмо к Галилею). В отношении их к Галилею выходило по пословице: «Осуждают то, чего не понимают» (Damnant quod non intelligunt). Путешествующий в период Контрреформации по Италии Милтон отмечал, что ему жалуются на рабство, в котором находится наука: «Там я отыскал и посетил постаревшего прославленного Галилея, заточенного инквизицией только за то, что он думал об астрономии иначе, чем францисканские и доминиканские цензоры».

В умах передовых людей Галилей стал символом Нового времени. Он не только доказал, что Земля движется, но и то, что не стоит на месте Время.… Упорство, с каким ученый сражался против догм и невежества, продвинуло науку и просвещение вперед. Галилей, объявляя себя сторонником Коперниковской теории (что само по себе мужественный шаг), говорил: «Шестьюстами доказательствами и натурфилософскими рассуждениями мы подтвердим, что Земля движется и своим светом превосходит Луну, а не является местом, где скопляется грязь и подонки всего мира». Даже «отречение» не было изменой делу прогресса и науки. Иные отрекаются от великой идеи из одной корысти, подлого страха перед мнением властей или капитала. Здесь же совершенно иной случай… «Но он, Галилей, не ради подленькой свободы, бездеятельной и безгласной, согласился принести отречение. Он издаст свою новую книгу. Издаст вопреки всем запретам – в любом краю еретиков, где только существуют печатные станки. В этом, только в этом, единственный смысл его отречения», – отмечал историк А. Штекли.^[52]

В лице Галилея время явило ученого, нацеленного на решение и земных проблем. Теоретик в нем соседствовал с практиком. Уже в «Беседах и математических доказательствах» (1638) им говорится о деятельности арсенала Венеции, подготовившего поле для новых научных прорывов и изысканий. Механическое и инженерное искусство в его понимании становилось приводным ремнем экономики. Галилей писал: «Величайшая выгода… не в том, что колеса или другие машины меньшей силой и большей скоростью и на большем пространстве переносят тот самый груз, который могла бы перенести без применения орудий равная, но разумная и хорошо организованная сила, а в том, что падение воды ничего не стоит или стоит очень мало, а содержание лошади или другого какого-либо животного, сила которого превосходит силу восьми, а то и более человек, потребует гораздо меньше расходов, чем те, что необходимы для содержания такого количества людей».^[53] Он говорит языком точных экономических категорий. Подобные речи можно скорее услышать из уст купца, промышленника, предпринимателя, банкира, изобретателя. Tempora mutantur! (лат. «времена меняются»).

Как следовало ожидать, отношения Галилея с церковью, как и с высокими мужами науки складывались не просто. Это не удивительно. Подумать только (злословили завистники), с ним подолгу беседовал и осыпал дарами сам папа Урбан VIII, а Козимо Медичи, взявший ученого на службу, не только присвоил ему титул «математика и философа великого герцога», но и, дав звание «первого математика Пизанского университета», вынудил власти университета выплачивать Галилею постоянно по 1000 скуди, не требуя занятий со студентами. Можно понять всю глубину ненависти и зависти к нему ученых мужей! Видно, уж точно зависть самое наиживучее чувство на свете.

Церковь также тогда противостояла, насколько могла, «каждому новшеству, которое служило увеличению счастья или знания здесь, на Земле» (Б. Рассел). Возвращаясь к вопросу о роли Римской церкви в истории человечества (цивилизации), взвешивая все «за и против», согласимся с тем, что и ее роль двойственна: ей понадобилось ни много ни мало, а целых три с половиной столетия, дабы признать свою позорную ошибку и реабилитировать Галилея (произошло это событие лишь в 1992 г.). Так что самому ученому пришлось воочию измерить границы «дантова ада».

Галилео Галилей. 1613 г.

Вспомним и о том, как знаменитый Лютер назвал Коперника «выскочкой-астрологом», пытающимся доказать, что вращается Земля, а не небеса или небесный свод, Солнце и Луна. Лютер гневно клеймил ученого, говоря: «Этот дурак хочет перевернуть всю астрономию, но Священное Писание говорит нам, что Иисус Навин приказал остановиться Солнцу, а не Земле». На что А.С. Пушкин ответил: «Ведь каждый день пред нами солнце всходит. Однако ж прав упрямый Галилей.»

Столь же «весомыми», «убедительными», «высоконаучными» были аргументы и другого авторитета церкви, Кальвина, бросившего как-то: «Кто осмелится поставить авторитет Коперника выше авторитета Святого Духа?»^[54] Кальвин труде «Наставление в христианской вере» (1536) говорил о существовании двух различных областей знания, в которых действует человеческий разум. Он писал: «Тем не менее, если человеческий разум прилагает усилия к исследованию, его труд не совсем напрасен и он может добиться некоторых полезных результатов, в особенности когда он обращается к предметам низшего порядка. У него даже хватает сил прикоснуться к предметам возвышенным, хотя он и не слишком усердствует в их поиске. Но способность нашего разума в том и в другом случае совершенно различна. Когда он желает возвыситься над земною жизнью, то собственная немощь – первое, в чем он убеждается. Поэтому, чтобы понять, какого уровня может достичь разум в той и другой сфере, нам следует помнить о следующем различии: знание (intelligence) о земном совершенно иное, нежели знание о небесном. Земными я называю предметы, которые не имеют отношения к Богу и Царству, к истинной праведности и к будущему бессмертию, но связаны с данной земной жизнью и почти целиком заключены в ее пределах. Небесными предметами я называю чистое познание Бога, правила и смысл истинной праведности и тайны Царства Божьего. К первому роду знания относятся политические учения, ведение хозяйства, механика, философия и другие искусства, именуемые свободными. Второй род знания – это знание Бога и его воли, а также способов приведения нашей жизни в согласие с этой волей».^[55]

Должно было пройти немало лет, прежде чем признание редких талантов в ученой среде станет фактом общепризнанным. Г. Лебон в «Психологии толп» выскажет не лишенную наблюдательности, хотя и спорную мысль, заметив: «Не среди масс может найти лишь слабый отклик голос какого-нибудь Галилея или Ньютона. Гениальные изобретатели ускоряют ход цивилизации. Фанатики и страдающие галлюцинациями творят историю».^[56] Фанатики не столько творят, сколь тормозят историю… Галилей прибыл в 1610 году во Флоренцию, где были сильны позиции иезуитов. Друзья высказывали опасения по этому поводу, имевшие под собой почву. Мы знаем, что 5 марта 1616 г. Римская церковь приняла декрет, который на двести лет (вплоть до 1822 г.) вменял в обязанность верующим считать учение о движении Земли еретическим и ложным. В декрете учение Коперника и взгляды Галилея осуждались на том основании, что служат «на пагубу католической истине».^[57] Монахи-католики, яростно выступая против Галилея и Коперника, целились не только в них, но и в бунтарскую науку, соединившую два ствола знания – опытное и аксиоматически-дедуктивное. Механика выстраивала свой мир, а математика наделяла его несокрушимой точностью (почти что божественного свойства). Поэтому нам понятен истерический вопль доминиканца Каччини: «Математики должны быть изгнаны из всех католических государств!» Что это как не скрытая ненависть на почве идеологии (odium theologicum)?!

Спор математиков.

А вспомним историю с вальденсами. Их община испокон веков проживала на земле Пьемонта, будучи близка в своих религиозных верованиях к протестантам. Глава Пьемонта герцог Савойский издал в 1655 году указ, по которому им было приказано принять католичество, либо в течение двадцати дней покинуть родную землю. Когда вальденсы воспротивились, герцог, с тайного согласия католического Рима, устроил чудовищную резню. На это событие, всколыхнувшее всех протестантов Европы, откликнулся Милтон:

Господь, воздай савойцу за святых,

Чьи трупы на отрогах Альп застыли,

Чьи деды в дни, когда мы камни чтили,

Хранили Твой завет в сердцах своих.

Вовеки не прости убийце их

Мук, что они пред смертью ощутили,

Когда их жен с младенцами схватили

И сбросили, глумясь, со скал крутых…

Задача истинного ученого состоит в том, чтобы направить телескоп истины на угнетателей и извергов человечества! Нужно, чтобы все эти мерзавцы «внезапно ощутили холодный, испытующий взгляд науки, направленный на тысячелетнюю, но искусственную нищету». Карлейль верно сказал: «Если ты сталкиваешься с ложью, истребляй ее. Ложь для того и существует, чтобы ее истребляли». Но чтобы устранить ее в обществе, нужно устранить саму возможность угнетения. Если надобно, если этого требует время, то убирать и самих угнетателей и лжецов… Venienti ocurrite morbo! (Торопитесь лечить болезнь вовремя!).

Понадобились столетия лжи, подлости, преступлений, убийств, вершимых светскими и церковными властителями (вкупе