Жорж Луи Леклер, граф де Бюффон

Как‑то в одной из бесед Бюффон предложил королю составить описание всей живой и неживой природы. Король согласился. И Жорж Луи с жаром принялся за дело… Он даже не подозревал, какую сложную задачу взвалил на свои плечи, не имея ни достаточных знаний, ни образования… Но «Бюффон крепкого телосложения, импозантного вида, по природе властный, во всем жадный до безотложного наслаждения, казалось, хотел угадать истину, а не наблюдать ее». Это был человек «с душой мудреца в теле атлета» – так говорил о нем Вольтер…

Попробуем представить себе образ модного ученого по сохранившимся портретам Бюффона и по описанию нравов Парижа середины XVIII столетия.

Итак, атлетическая фигура в треугольной шляпе и темном плаще. Небольшой белый парик, камзол‑жостокар с широкими обшлагами. Шелковые чулки и туфли на красных каблуках – дань моде. Да, я чуть было не упустил из виду шпагу, которая весьма авторитетно выглядывает из‑под плаща, – парижские улицы с наступлением темноты небезопасны.

Давайте пройдем по улице Бюффона в современном Париже и перенесемся мысленно на два столетия назад… Вечером, когда уличное движение стихает и темнота скрывает бесчисленные автомобили, занявшие даже тротуары, Париж будто сбрасывает с себя бремя цивилизации XX века. И тогда в его кварталах проступает то, что так хорошо знакомо нам по бесчисленным произведениям художественной литературы, посвященным этому городу. Впрочем, это не только парижская особенность. Если вы хотите почувствовать душу города – бродите по нему, когда люди спят. Знаете ли вы, как прекрасна утренняя Москва часов этак в пять солнечным летом? А Ленинград в белые ночи, когда в воздухе, кажется, разлита неподвижная мелодия звуков? Ну а Париж? Париж великолепен вечером…

Вот он шагает по мостовой. Красные каблуки прочно печатают шаги, шляпа «касается звезд». Куда направляется Жорж Луи Леклер де Бюффон? Впрочем, стоит ли о том задумываться? Он богат и свободен. Ни одной из его подружек не удалось пока привязать молодого атлета к себе цепями Гименея.

С Сены тянет свежим запахом воды. Ученый сворачивает на бульвар Сен‑Мишель – в наши дни веселые парижские студенты называют его «Бульмиш». На углах и сейчас, как два века назад, возле устричных лотков горят факелы. Торговцы в кожаных фартуках ловко вскрывают раковины кривыми ножами и выжимают на розоватую массу половинки лимона. Плывет синеватый дым жаровен. «Каштаны, каштаны, сладкие жареные каштаны!» – кричат продавцы. Возле прилавка уличного рынка тележка на больших колесах. На ней дыни. Шлеп‑шлеп – золотистые плоды перелетают из ладоней в ладони. Огородники разгружают товар. Коротка ночь во французской столице. Скоро Париж проснется и потребует пищи, много пищи: фруктов и овощей, хлеба, мяса, вина…

Один из огородников кидает дыни, другой ловит их и укладывает в пирамиду. Жорж Луи останавливается и смотрит, как они трудятся.

Титульный лист сочинения Бюффона «Естественная история».

Мысли Бюффона поглощены предстоящей работой. Он обдумывает главы, посвященные образованию Земли. Вот если бы это было так же просто, как перекладывать дыни… P‑раз! Один из работающих промахнулся и не поймал брошенный плод. Золотистая дыня звучно врезалась в вершину пирамиды и расколола ее. Брызги спелого сока и семечки заставляют Бюффона отскочить в сторону.

Не могло ли подобное происшествие натолкнуть его на мысль о встрече кометы с Солнцем и о рождении планет из «брызг» солнечного вещества? «Нельзя ли вообразить с некоторой долей вероятности, – пишет Бюффон в первом томе своей „Естественной истории“, – что некая комета, падая на поверхность Солнца, сместила это светило, и что эта комета отделила от него некую небольшую часть, которой она сообщила движение в том же направлении и тем же толчком, так что планеты некогда принадлежали Солнцу и отделились от него благодаря общей для них всех импульсивной силе, которую они сохраняют еще до сих пор?»

Из дальнейших рассуждений легко понять, что Бюффон представляет себе этот удар по касательной. И когда вырванная струя солнечного вещества начала обращаться вокруг светила, в ней, по закону всемирного тяготения, открытому Ньютоном, стали формироваться тела будущих планет, включая и Землю. Прекрасная гипотеза! И какая доказательная! Недаром же все планеты облетают Солнце в одном направлении… Когда же произошла эта грандиозная катастрофа? У Бюффона готов ответ. Неоднократно в своей «кузнице» он производил такой опыт: брал каменные ядра от древних орудий, раскалял их в печи, а потом замечал время, за которое они остывали. Зная, во сколько раз диаметр Земли превосходит диаметр каменного ядра, он рассчитывал срок остывания планеты. Опыты говорили, что на это понадобилось: Земле – две тысячи девятьсот тридцать шесть лет, Луне – шестьсот сорок четыре года.

К вычисленному сроку Бюффон добавлял еще тридцать четыре тысячи двести семьдесят лет, необходимых для возникновения жизни. И прибавлял еще время, необходимое на образование всех окаменелостей, которые находили в земле.

В общей сложности получалось семьдесят пять тысяч лет. В ту пору это казалось огромным, даже непредставимым сроком. А главное, он очень сильно расходился с периодом существования Земли «от сотворения мира», установленным церковью. Богословы не могли этого так пропустить. И постарались доставить автору трактата максимум неприятностей. И все‑таки Жорж Луи дожил до глубокой старости. В конце жизни у него было довольно много неудач, но сам о себе он был всегда весьма высокого мнения. Так, рекомендуя изучать «больших гениев», насчитывал их всего пять человек в мире: Ньютон, Бэкон, Лейбниц, Монтескье и… Бюффон.

Конечно, сегодня расчеты Бюффона не имеют никакого научного значения. Но роль самого ученого в развитии науки была огромной.

Парад гипотез

Гипотез о происхождении нашей Земли было выдвинуто очень много. И каждая из них так или иначе повлияла на представления ученых о внутреннем строении нашей планеты. Давайте попробуем бегло перечислить основные из них, чтобы в дальнейшем всегда ориентироваться в том, в эпоху какой гипотезы выдвигались те или иные предположения… Устроим как бы «парад гипотез».

Еще при жизни Бюффона у многих астрономов возникли сомнения в том, что комета способна «отшибить кусок Солнца». Все началось с того, что королевский астроном англичанин Эдмунд Галлей обнаружил вековую ошибку. Три кометы, посещавшие пределы Солнечной системы с интервалом в семьдесят шесть лет, при тщательной проверке оказались одним и тем же небесным телом. Галлею даже удалось предсказать, когда снова комета появится на земном небе. При каждом посещении орбита небесной гостьи под действием сил притяжения планет Юпитера и Сатурна немножко менялась. Это означало, что комета весьма невелика по своей массе. Будь она массивнее, не планеты притягивали бы ее, а наоборот. Но как же могло тогда столь ничножное небесное тело, как комета, столкнувшись с Солнцем, «оторвать у него край»? Да она скорее должна была сгореть в ярком пламени светила…

В 1755 году в Кенигсберге вышла из печати безымянная работа, озаглавленная «Общая естественная история и теория неба». Неизвестный автор, подобно греческим философам и Декарту, соглашался, что мир произошел из хаоса, из огромного туманного облака, частицы которого со временем объединились под действием ньютоновской силы и образовали планеты.

Впрочем, этот труд остался неизвестен широкой публике. Книгоиздатель прогорел, и брошюра анонимного автора, коим оказался молодой философ Иммануил Кант, так и осталась на складе. Лишь в конце жизни Кант вспомнил о ней. Но к тому времени широкую популярность приобрела гипотеза происхождения Солнечной системы из раскаленной газовой туманности, выдвинутая выдающимся французским математиком Пьером Лапласом.

Оба предположения были настолько похожи друг на друга, что впоследствии их стали называть общим именем «небулярной гипотезы Канта‑Лапласа». Слово «небулярный» означает «туманный». Новая гипотеза очень полюбилась читающей публике. Все в ней было стройно, все логично объяснялось. Правда, прошло некоторое время и новые факты, добытые астрономами, стали понемножку приходить в противоречие с выводами Лапласа. Но это неизбежно. Такова судьба каждой научной гипотезы.

К началу XX века противоречий накопилось столько, что все понимали: пришло время замены небулярной гипотезы на новую. И таковую предложили профессор Ф. Мультон и Т. Чемберлин. Они предположили, что когда‑то в отдаленные времена мимо молодого Солнца прошла другая массивная звезда. Своим притяжением она вызвала извержение вещества из Солнца. И из этой выброшенной из недр нашего светила материи образовались в конце концов планеты. Это была снова «катастрофическая гипотеза», в которой происхождение планетной системы оказывалось в прямой зависимости от космической катастрофы, как у Бюффона.

Английский астроном Дж. Джинс поддержал новую гипотезу, подкрепив строгими математическими расчетами. Он сделал ее такой убедительной, что в короткое время она завоевала умы и сердца, вытеснив другие мнения даже со страниц учебников. Некоторые несоответствия, которые время от времени в ней открывались, тут же исправлялись с помощью уточнений подробностей и новыми допущениями.

Но вот в 1931 году в Америке выходит небольшая книжка Генри Ресселла «Солнечная система и ее происхождение», в которой автор, по его же словам, «хотел только изложить современное состояние наших знаний о Солнечной системе». И вот он принимается за рассуждения: что произойдет, если при встрече двух звезд между ними протянется длинная лента вещества? Наполовину она должна состоять из солнечного вещества, наполовину из звездного. При этом «середина ленты оставалась бы в этой точке без движения, одинаково притягиваемая Солнцем и звездою». Вот так так… Значит, никаких планет, находящихся в вечном круговороте вокруг своего светила, образоваться и не могло?

Снова астрономы оказались без руководящей идеи. Сам Ресселл и другие специалисты очень хотели «спасти» гипотезу Джинса. Но из этого ничего не получалось.

В 1944 году в «Докладах Академии наук СССР» были опубликованы первые статьи советского ученого академика Отто Юльевича Шмидта. По его мнению, Солнце когда‑то встретило на своем пути огромную холодную газопылевую туманность. Таких туманностей в космосе много. И встреча с ними для звезды не такое уникальное явление, как встреча с другой звездой. Часть туманности последовала за светилом, стала как бы его спутником. По существующим законам природы она стала вращаться, сплющилась. Отдельные частицы сливались друг с другом, стали образовываться в окрестностях Солнца комки будущих планет.

На первый взгляд, в новой гипотезе было не много нового. Шмидт внимательно изучил представления своих предшественников и у каждого взял наиболее разумную и обоснованную часть.

Это обстоятельство явилось одной из очень сильных сторон его гипотезы.

Сегодня у ученых нет единого взгляда по этому вопросу. Все или почти все соглашаются с тем, что формироваться планеты стали из холодного облака и лишь потом разогрелись. В остальном же имеется множество разногласий. И несмотря на гигантский скачок в астрономии за последние годы, спорам по поводу происхождения планетной системы конца пока не видно.