Раскол Русской Православной Церкви.

Культура и быт русского народа в XVII веке испыта­ли качественную трансформацию, выразившуюся в трех основных тенденциях: «обмирщение», проникновение за­падного влияния, мировоззренческий раскол. Первые две тенденции были в заметной степени связаны между со­бой, третья — была скорее их следствием. При этом и «обмирщение», и «европеизация» сопровождались движе­нием общественного сознания к расколу. Недаром XVII век вошел в историческую литературу как «бунташный век»: волнения и бунты прошли чередой с его начала до самого конца. Даже самый общий перечень их выглядит внушительно: Смута, волнения 1648 – 1650 го­дов в Москве, Пскове и Новгороде, «медный бунт» 1662 го­да, разинщина в 1670 – 1671 годах, соловецкое возму­щение в 1668 – 1676 годах, «Хованщина» 1682 года, стре­лецкий мятеж 1698 года. Корни волнений находились не столько в экономической и политической сферах, сколько в сфере социально-психо­логической. Шла ломка общественного сознания, привыч­ного быта и обихода, страна подталкивалась к смене типа цивилизации. Волнения были отражением душевного дис­комфорта целых слоев населения.

В XVII веке Россия установила постоянное общение с Западной Европой, завязала с ней весьма тесные тор­говые и дипломатические отношения, использовала евро­пейские достижения в науке, технике, культуре. До опре­деленной поры это было именно общением, о какой-то подражательности не было и речи. Россия развивалась вполне самостоятельно, усвоение западноевропейского опыта шло естественным путем, без крайностей, в рамках спокойного внимания к чужим достижениям.

Русь никогда не страдала болезнью национальной замкнутости. До середины XV века происходил интенсив­ный культурный обмен между русскими и греками, бол­гарами, сербами. У восточных и южных славян существо­вали единая литература, письменность, литературный (церковнославянский) язык, которым, кстати, пользовались также молдаване и валахи. Западноевропейское влияние проникало на Русь через своеобразный «фильтр» визан­тийской культуры. Во второй половине XV века в ре­зультате османской агрессии Византия пала, южные сла­вяне потеряли государственную независимость и полноту религиозной свободы. Условия культурного обмена России с внешним миром существенно изменились.

Хозяйственная стабилизация в России, развитие то­варно-денежных отношений, интенсивное складывание общероссийского рынка на протяжении всего XVII века, — все это объективно требовало обращения к техническим достижениям Запада. Правительство Михаила Романова не делало проблемы из заимствования европейского тех­нологического и экономического опыта. При этом русская духовная культура оберегалась от западно-христианских воздействий. Слишком свежи были в памяти людей собы­тия Смутного времени и роль в них иностранцев. Поиск политических и экономических решений, исходивших из реальных возможностей, был характерен для правитель­ства Алексея Михайловича. Результаты этого поиска были вполне успешными в военном деле, дипломатии, строи­тельстве государственных дорог и т.д.

В XVII веке положение Московской Руси во многих отношениях было лучше, чем Западной и Центральной Европы. В результате кровопролитной Три­дцатилетней войны, вызванных ею разорения и голода, население Германии, например, сократилось с 18 до 4 млн. человек!.. Из Голландии, германских княжеств, других стран пошел поток переселенцев в Россию. Немецкая слобода на реке Яузе под Москвой стала «уголком Западной Европы в самом серд­це Московии». Многие иноземные новинки — театральные представления, балы, наряды, кулинарные блюда — вы­зывали интерес у русской знати.

Некоторые влиятельные вельможи из царского окружения (Нарышкин, Артамон Матвеев) становились сторонниками распространения европейских обычаев, свои дома устраивали на «заморский манер», носили западное платье, брили бороды и т.п. При этом Нарышкин, Матвеев, так же как видные деяте­ли 80-х годов XVII века Василий Голицын, Головин, были людьми патриотично настроенными. Им были чужды слепое поклонение всему западному и полное неприятие русской жизни, столь присущие таким ярым западникам начала века, как Лжедмитрий I или князь Хворостинин, за­явивший: «В Москве народ глуп».

Такие государственные деятели, как начальник По­сольского приказа Афанасий Ордин-Нащокин и ближай­ший советник царя Алексей Ртищев полагали, что на за­падный манер надо было переделывать многое, но далеко не все. Ордин-Нащокин, говоря: «Доброму не стыдно на­выкать со стороны у чужих», стоял за сохранение рус­ской самобытной культуры: «Иноземное платье... не по нас, а наше не по них». О необходимости совершенство­вания российской жизни с учетом не только лучшего в Европе, но и недостатков и пороков, имевшихся в евро­пейской действительности, писал хорват Крыжанич, живший в России. Он предостерегал от некритического перенимания западных образцов.

И все же подражание внешней форме сопровож­далось проникновением космополитических веяний. В ду­ховно-идеологической сфере начинали сталкиваться пози­ции российских западников и проводников национально-культурной самобытности России. Перед общественным сознанием вставали вопросы, вызванные историческим развитием страны. В стабилизировавшей свою государст­венность России обнаружился мощный геополитический потенциал. Активная часть русского общества, ощутив новизну ситуации, серьезно задумалась о месте России в мире.

Много внимания этому вопросу уделяла Православ­ная Церковь. Не отрицая задач восполнения недостатка светской культуры, развития науки и техники, наиболее дальновидные представители православного духовенства призывали к усилению нравственного начала в русском обществе и русском человеке. Передовые священнослужи­тели ратовали за такой вариант эволюции России, кото­рый вел бы к политической и экономической мощи при сохранении своеобразия духовной культуры. Русский на­род ими представлялся хранителем подлинной христиан­ской нравственности, поэтому они протестовали против распространявшихся из Немецкой слободы нравов, нередко переходящих грань распущенности, выступали против дей­ствий правительства Алексея Михайловича, которое само содействовало курению табака («дьявольское зелье») и рас­ширяло сеть кабаков, заметно разлагавших прежнюю мо­раль. Церковь призывала к ликвидации пьянства, а кабак представляла как исчадие ада, как антихрам и антиоб­щину умерших при жизни, уподобившихся бездушным ско­там. «Оне упиваются, а дьявол радуется», — писал протопоп Аввакум.

Традиционная нравственность русских людей оберега­лась прежде всего Церковью, поэтому была связана с ре­лигиозностью. Это качество большинства русских не име­ло ничего общего с фанатизмом и мракобесием. Главным духовным интересом верующих было спасение души, ре­лигия для них была не только обрядом, но и высокой нравственной дисциплиной. Православная мораль не яв­лялась кодексом отвлеченных правил, а направлялась на ясное понимание житейского смысла христианских норм: человеколюбия, благочестия, великодушия и т.п. Церков­ные установки к тому времени прочно впитались в рус­ский быт. Религиозно-нравственное подвижничество рус­ских поражало многих приезжих из-за границы.

Церковь строила свою деятельность так, чтобы влиять на все стороны общественной жизни. Духовенство в Рос­сии не было замкнутой кастой, пополнялось за счет наи­более уважаемых и образованных мирян. Монашество представляло все слои народа — от князей до бездомных. Воздействие царской власти на Церковь не было односто­ронним: для Церкви царь был только самым высокопо­ставленным из мирян, для которого требования христиан­ской этики были обязательны в первую очередь.

Смута привнесла в настроения духовенства и монахов элементы ратоборства, поскольку многим монастырям при­шлось выступать в качестве крепостей и держать оборону против захватчиков (особенно тяжелые осады выдержали Троице-Сергиев монастырь — против поляков, Печерский монастырь — против шведов). Дух воинственности сохранялся и после Смуты, проявляясь в непримиримости к проникновению неправославных вероучений. В пред­ставлениях православных Смута связывалась с идеологи­ческой экспансией Ватикана, с интригами иезуитов.

Эти настроения поначалу поддерживались и царской администрацией, на которую Церковь оказывала «сильное влияние. Достаточно сказать, что с 1619 по 1633 год пат­риархом был Филарет— отец царя Михаила, ставший фактическим правителем страны и определявший мысли и поступки сына. Церковь формировала державную иде­ологию, поставив свою проповедь на службу государст­венному и национальному единству, развивая идеи шко­лы Сергия Радонежского с их сильным зарядом патрио­тизма. Церковью поддерживалась геополитическая кон­цепция «Москва — третий Рим», согласно которой Москва объявлялась центром Православного мира и защитницей всех православных.

Примерно с середины столетия усилилось светское влияние на духовную жизнь общества, а споры между традиционалистами и поклонниками новшеств захватили и церковный клир. В немалой степени это было связано с заметным притоком в Россию украинского духовенства и греческих ученых монахов.

На Украине была развита сеть православных школ. Еще до воссоединения Украина стала поставлять в Россию кадры образованного духовенства. Многие вы­ходцы с Украины заняли высокое положение в церковной иерархии, стали в Московии митрополитами или бого­словскими писателями. Один из украинцев — Симеон Полоцкий — получил доступ к царскому двору.

Пополнение православного клира киевлянами и грека­ми имело для русской Церкви сложные идеологические последствия. С одной стороны, на Украине в условиях господства католической Речи Посполитой росло стремле­ние сохранить православие, проявлялись антикатоличе­ские настроения. С другой — в то время как Русская Православная Церковь давно уже получила авто­кефалию, Украина продолжала оставаться в сфере Кон­стантинопольской патриархии. Там закрепились измене­ния в обрядах, проведенные по греческому образцу. В глазах московского духовенства это являлось отходом от «чистого» православия.

В 1652 году патриархом Русской Церкви стал Никон (выходец из мордовской глубинки, именовавшийся в миру Никитой Миновым). Он вытребовал для себя титул «Ве­ликого государя», заявляя о необходимости решающего зна­чения его голоса в любом государственном деле. В следую­щем году была проведена церковно-обрядовая реформа. Вводилась греческая обрядность вместо старорусской: двоеперстие заменялось троеперстием, символом культа был объявлен четырехконечный крест вместо восьмиконечного и т.п. Никон объявил об исправлении старославянских церковных текстов по греческим образцам.

Занявшиеся исправлением церковных книг выходцы с Украины еще до реформы исподволь проводили мне­ние, что дело образования там было поставлено лучше, чем в Московии и поэтому украинская церковная культу­ра должна была принята в качестве образца. Переписка текстов означала вытеснение московской редакции древ­нерусского языка киевской редакцией. Украинское влия­ние нарастало также в иконописи и литургии.

Никоновская реформа имела политический подтекст. Именно в это время решался вопрос о присоединении Малороссии. Стремление Никона ввести греческую обряд­ность объяснялось желанием сделать в глазах украинцев воссоединение с Россией максимально привлекательным, продемонстрировать отсутствие различий между право­славием в Московии и на Украине. При этом он опирался как на влиятельную прослойку выходцев с Украины, так и на поддержку царя.

Политико-дипломатические цели церковной реформы были, по всей видимости, оправданы. Но она была прове­дена поспешно, без должной подготовки массового созна­ния и вызвала первый серьезный раскол Русской Церкви. Боровшаяся в годы ордынского ига, в Смутное время за государственную и народную консолидацию, она на этот раз сама оказалась расколотой, что неизбежно роняло ее авторитет в народе.

Раскол произошел из-за внешней атрибутики, но он принял формы крайнего противостояния. Им были затро­нуты и мировоззренческие факторы. Многие русские ис­торики (в том числе С.М. Соловьев, В.О. Ключевский) изображали раскол как конфликт, затронувший только сферу обрядности. Л. Тихомиров, С. Платонов, Б. Башилов считали, что этот взгляд не отражает всей глубины раскола, ставшего тяжелейшим испытанием для народного самосознания.

Наиболее влиятельными из церковных традиционалистов были Иван Неронов, Аввакум Петров, Стефан Вонифатьев (имевший возможность стать патриархом вместо Никона, но отказавшийся от выдвижения своей кандида­туры), Андрей Денисов, Спиридон Потемкин. Это были даровитые и умные люди, далекие от религиозного фана­тизма. Потемкин знал пять иностранных язы­ков, Аввакум был талантливым писателем, новатором по стилю и принципам литературного изображения. Инте­ресно, что первые импульсы реформирования пошли именно из этой группировки, к которой, кстати, с 1645 по 1652 год принадлежал и Никон. Вопрос об исправлении нако­пившихся за века ошибок в богослужебных текстах впер­вые был поставлен в стенах Троице-Сергиевой лавры.

После того, как дело переписки книг оказалось у приез­жих, сторонники старины выступили под флагом «храните­лей древнего благочестия». Сказалась приобретенная в Смутное время непримиримость к любому покушению на старорусскую православную традицию. Исправление цер­ковных текстов по греческим образцам вольно или невольно ставило под сомнение канон русских православных святых. Реформа Никона зачеркивала решения Стоглавого собора 1551 года, закрепившего приверженность «старине», броса­ла тень на традицию школы Сергия Радонежского, делав­шей акцент на особый характер русского православия, его отличие от византийского. С точки зрения исторических фактов, были правы Аввакум и его товарищи: не русские, а греки отступили от традиций первых христиан, пересмот­рев в ХП веке обрядовые нормы. Что касается исправления священных книг, то у греков погрешностей и ошибок встре­чалось не меньше, чем у русских.

Войдя в унию с католичеством в 1439 году, греки, по мнению русских, потеряли право на первенство в право­славном мире. Еще Иван Грозный выразил общую для русских позицию: «Греки нам не Евангелие. У нас не гре­ческая, а русская вера». Благочестие греков на Руси ста­вилось под большое сомнение.

Никон после отстранения московских правщиков свя­щенных текстов пригласил не только киевлян, но и ино­странцев, среди которых выделялись Паисий Лигарид и Арсений Грек. Показательно, что Арсений Грек трижды менял вероисповедание, одно время он был даже мусуль­манином, а Лигарид за симпатии к католичеству был от­лучен Константинопольским патриархом от Православной Церкви.

Никону удалось привлечь на свою сторону некоторых представителей высшего клира Русской Православ­ной Церкви: Дмитрия Ростовского, Илариона Рязанского, Павла Сарского и др. Симеон Полоцкий, его ученики Сильвестр Медведев и Карион Истомин объявляли ду­ховный багаж Руси не имеющим особой ценности. Отри­цалась вся сумма привычных идей и обиходных аксиом, в незыблемости которых было уверено все русское насе­ление. Русская культура объявлялась отсталой, на воору­жение брались европейские стандарты.

Полемика между староверами и никонианами вылилась в настоящую идеологическую войну. Аввакум и его сорат­ники старались действовать силой логики. Их противники, бывало, прибегали к прямым подлогам (каким было, к при­меру, пресловутое «Соборное деяние на еретика Мартина»). Возможность компромисса была мизерной, столь сильный накал приобрела полемика. Победа никонианам была фактически гарантирована: за ними стояла государст­венная власть. Царь Алексей Михайлович, несмотря на его истовую ре­лигиозность, не препятствовал Никону в сломе прежнего церковного уклада. По косвенным данным, за реформой скрывался прицел Алексея встать во главе всего православ­ного мира. Старообрядцы восприняли царя как вероот­ступника, что подтверждает характеристика, данная царю протопопом Аввакумом: «Отеческое откиня, странное проти­воборство возлюбиша, извратишася».

Многими простыми людьми отказ от прежних обрядов переживался как национальная и личная катастрофа. Было непонятно, чем оказался плох привычный уклад, освященный временем. В 1667 году соловецкие монахи подали челобитную Алексею Михайловичу, в которой сквозило явное недоумение: «Учат нас новой вере, якоже мордву или черемису... неведомо для чего». Настроения людей выразились в словах Аввакума: «Выпросил у бога светлую Росию сатана да же очервленит ю кровию муче­ническою». Старообрядцы опирались на мнение народа, приводя в споре с никонианами аргумент: «Глас народа — глас божий». В ответ на это один из лидеров новообрядчества Карион Истомин усмехался: «Мужик верещит».

Реформа проводилась с элитарных позиций, сбрасыва­ла со счетов народный дух православия. Никониане став­ку делали на «внешнюю мудрость», представляли суть полемики как конфликт между знанием и невежеством. Староверы же старались доказать, что в конфликт вошли интеллект и дух. Для них главным было нравственное совершенство. Аввакум говорил, что в нравственном смысле все равны — «от царя до псаря». С элитарностью, избран­ничеством был связан и отказ от старорусских образцов священных текстов в пользу греческих, что затрудняло для рядовых верующих доступ к истине. В дониконианской же культуре царила демократичность. На Руси ни­когда не ценили отвлеченного знания, видя в науке путь к правде. Исправление древнерусских книг по иноземным меркам в глазах традиционалистов выглядело пренебре­жением «мужичьей» культурой.

Реформа проводилась с помощью насилия. Никон был склонен к бескомпромиссности и прямолинейности. Он стремился поднять церковь над светской властью и осно­вать в России своеобразный царепапизм — только в наци­ональном варианте. Строптивость Никона приводила к странным выходкам в его поведении: он отказался от патриаршества, а затем заявил о своем возвращении: «сшел я с престола никем не гоним, теперь пришел на престол никем не званный». И царю, и клиру надоели капризы Никона, он был лишен патриаршества. Но к моменту отречения Никон успел внести в проведение реформы дух крайнего радикализма. Она проводилась деспотичными, жесткими, грубыми методами. Старые бо­гослужебные книги отбирались и сжигались. Происходили целые побоища из-за книг. Миряне и монахи тайком уно­сили их в тайгу и тундру, уходя от преследований. Люди говорили: «По этим книгам столько русских праведника­ми и Божьими угодниками стали, а теперь они ни во что считаются». Оппозиция реформе проявилась повсеместно: во Владимире, Нижнем Новгороде, Муроме и т.д. Из Со­ловецкого монастыря раскол распространился по всему Северу. Протест против поспешных новшеств охватил многие слои населения. «Огнем, да кнутом, да виселицей хотят веру утвердить! — возмущался Аввакум. — Которые Апостолы научили так? Не знаю! Мой Христос не прика­зал нашим Апостолам так учить, еже бы огнем, да кну­том, да виселицей в веру приводить». Сущность дониконовского понимания христианства на Руси заключалась в том, что нельзя заставить людей веровать силой.

До раскола Русь была духовно единой. Разница в об­разовании, в быте между различными слоями русского общества была количественной, а не качественной. Раскол произошел в тот нелегкий момент, когда страна столкну­лась с проблемой выработки подходов к культурным связям с Западной Европой. Реформа готовила почву для распростра­нения пренебрежительных настроений к национальным обычаям и формам организации быта.

Следствием раскола стала определенная путаница в на­родном мироощущении. Старообрядцы воспринимали исто­рию как «вечность в настоящем», т.е. как поток времени, в котором каждый имеет свое четко обозначенное место и несет ответственность за все им содеянное. Идея Страшного суда для старообрядцев имела не мифологический, а глубо­ко нравственный смысл. Для новообрядцев же идея Страш­ного суда перестала учитываться в исторических прогнозах, стала предметом риторических упражнений. Мироощуще­ние новообрядцев было меньше связано с вечностью, боль­ше — с земными нуждами. Они в определенной степени эмансипировались, восприняли мотив быстротечности вре­мени, у них появилось больше материального практицизма, желания совладать со временем для достижения быстрых практических результатов.

В борьбе против старообрядцев официальная церковь вынуждена была обращаться за содействием к государст­ву, волей-неволей сделав шаги в сторону подчинения светской власти. Алексей Михайлович этим воспользовал­ся, а его сын Петр окончательно расправился с самосто­ятельностью Православной Церкви. Петровский абсолютизм на том и строился, что он освободил государственную власть от всех религиозно-нравственных норм.

Государство преследовало старообрядцев. Репрессии против них расширились после смерти Алексея, в царст­вование Федора Алексеевича и царевны Софьи. В 1681 году было запрещено любое распространение древних книг и сочинений старообрядцев. В 1682 году по приказу царя Федора был сожжен виднейший вождь раскола Аввакум. При Софье был издан закон, оконча­тельно запретивший любую деятельность раскольников. Они проявляли исключительную духовную стойкость, от­вечали на репрессии акциями массового самосожжения, когда люди горели целыми родами и общинами.

Оставшиеся старообрядцы внесли своеобразную струю в русскую духовно-культурную мысль, многое сделали для сохранения старины. Они были более грамотными, чем никониане. Старообрядчество продолжило древнерус­скую духовную традицию, предписывающую постоянный поиск истины и напряженный нравственный тонус. Рас­кол ударил по этой традиции, когда после падения престижа официальной церкви светская власть установила контроль над системой образования. Наметилась подмена главных целей образования: вместо человека — носителя высшего духовного начала стали готовить человека, вы­полняющего узкий круг определенных функций.