Сталинские репрессии.

Этим термином определяют репрессии 30-х годов, особенно в 1937-1938 гг., (и их слабый рецидив в 1948 г.) – в отличие от «красного террора» и репрессий «досталинского периода». При этом имеются в виду именно репрессии по политическим мотивам. В последние годы, когда антисоветская риторика была узаконена, перестали говорить «необоснованные репрессии», т.к. борьба со сталинизмом стала представляться положительным и даже героическим явлением. Иными словами, даже репрессии, направленные против действительно подрывной деятельности, стали рассматриваться как преступление государства. Это говорит о том, что подрывная антисоветская деятельность оценивается теперь с позиций врагов советского государства.

Во всей послевоенной истории советского государства образ репрессий играл ключевую роль. Используемый политиками через средства массовой информации, он оказывал мощное воздействие на общественное сознание и буквально ставил под вопрос само существование идеократического советского государства. Оно устояло перед реформами Н.С.Хрущева (десталинизация), было кое-как отремонтировано, но после смены поколений и появления более мощных культурных технологий было уничтожено в ходе перестройки.

Репрессии 30-х годов – важное явление в судьбе России и русского народа. Его объективного анализа еще не было и не могло быть. Боль утрат еще слишком велика, и любая попытка хладнокровного анализа выглядит аморальной. На политической арене большую роль во время перестройки играли родственники и даже сыновья погибших в 30-е годы политиков. Сам образ репрессий – настолько важный инструмент политики, что все средства создания или изменения этого образа охраняются жесткой, хотя и не всегда явной цензурой. В результате общественное сознание пока что не готово к восприятию не только логического анализа, но и просто достоверной информации о явлении. После кратковременного раскрытия архивов в специальной литературе были опубликованы точные и несколькими способами проверенные детальные количественные сведения. Массовая пресса и те круги либеральной интеллигенции, для которых эти сведения были доступны, их просто игнорировали. Образ репрессий устойчив и оберегается.

Поскольку избежать этой темы нельзя, приведем сначала фактические данные, а затем сделаем методологические замечания, которые могут помочь каждому упорядочить свои личные размышления.

Статистика приговоров точна и не вызывает разночтений. Точная статистика исполнения приговоров пока не опубликована. Но число расстрелов заведомо меньше числа смертных приговоров. Причина в том, что работники ОГПУ, сами составлявшие очень уязвимую группу, скрупулезно выполняли предписания и документировали свои действия. Никого не расстреливали «без бумажки». По отрывочным данным судить в целом нельзя, но в некоторые годы расхождения между числом приговоренных к высшей мере и числом казненных были большими. Так, в первой половине 1933 г. по закону о хищениях было приговорено к расстрелу 2100 человек, в 1 тыс. случаев приговор был приведен в исполнение, остальным заменен разными сроками лишения свободы.

Созданная в 1930 г. система ГУЛАГа (Главное управление лагерей) включала в себя спецпоселения (ссылка), колонии (для осужденных на срок менее 3 лет) и лагеря. Затем в систему ГУЛАГ были включены «Бюро исправительных работ» (БИРы), которые ведали лицами, осужденными к принудительным работам без лишения свободы (то есть с вычетом до 25% заработка). Так, к началу Великой Отечественной войны на учете БИРов ГУЛАГа состояло 1 264 тыс. осужденных. 97% их работали по месту своей основной работы. Это надо учитывать, когда приходится читать фразы типа «он был отправлен в ГУЛАГ» или «за опоздание на работу приговаривали к ГУЛАГу».

К «сталинским репрессиям» относятся приговоры по ст. 58 о контрреволюционных и других особо опасных государственных преступлениях (бандитизм, разбой и др.). Это приговоры к высшей мере или к лишению свободы в лагере. В феврале 1954 г. Н.С.Хрущеву была дана справка за подписью Генерального прокурора СССР Р.Руденко, министра внутренних дел С.Круглова и министра юстиции СССР К.Горшенина, согласно которой с 1921 г. по 1 февраля 1954 г. за контрреволюционные преступления было осуждено 3 777 380 человек, в том числе к высшей мере наказания – 642 980.

Вопреки распространенному мнению, основная масса осужденных за контрреволюционные преступления находилась в лагерях ГУЛАГа не в 1937-38 гг., а во время и после войны. Например, таких осужденных было в лагерях в 1937 г. 104 826 человек и в 1938 г. 185 324 человека (12,8 и 18,6% всех заключенных лагерей, соответственно), а в 1947 г. 427 653 человека (54,3%).

О «движении» состава лагерей можно судить по таким данным на 1937 г.: всего за год прибыло 884 811 человек, убыло 709 325 человек, в том числе освобождено 364 437 человек, переведено в другие места заключения 258 523, умерло 25 376, бежало 58 264.

Пребывание в лагере в личном плане было страшным испытанием, но как социальный институт ГУЛАГ «лагерем смерти» не был – смертность в нем не слишком превышала смертность тех же возрастных категорий на воле (стабильно она составляла около 3%; лишь в 1937-38 гг. она подскочила до 5,5 и 5,7%, когда назначенный наркомом внутренних дел Ежов приказал уменьшить рацион питания).

С началом войны по Указам Президиума Верховного Совета СССР проводились досрочные освобождения заключенных с призывом годных к службе в Красную Армию. Всего с начала войны до июня 1944 г. в армию было передано 975 тыс. заключенных.

Обратимся к структуре проблемы. Следует различать, идет ли речь о репрессиях как реальном явлении – или об образе репрессий, сформированном в сознании. Это можно пояснить уже изученным старым явлением: репрессиями Ивана Грозного. За 35 лет его правления было казнено от 3 до 4 тыс. человек. В те же годы в Париже за одну ночь было казнено, по разным данным, от 4 до 12 тыс. человек, а в Голландии за короткий срок около 100 тысяч. Однако по ряду причин в общественном сознании был создан образ Ивана IV как кровожадного зверя, а в действиях французского и испанского королей не видят ничего необычного. Поразительно, что из массового сознания это перешло в учебники истории, даже фундаментальные 124.

Реальность и ее образ – разные вещи, но обе они существуют в нашем общественном бытии и оказывают на него влияние. С точки зрения исторической реальности рассказ А.И.Солженицына о «43 миллионах расстрелянных» – нелепость, а с точки зрения реальности 70-90-х годов – часть силы, с которой не справилось советское государство. Обе реальности требуют изучения и осмысления, обе – часть нашей жизни. Отмечен такой признак: те, кто оперирует «образом» (политики и публицисты), не ссылаются на достоверные источники и всегда завышают масштабы репрессий. Не отмечено ни одного случая занижения цифр.

За последние десять лет вышло довольно много работ с точными данными о репрессиях – статьи, статистические сводки и целые сборники. Скрупулезно собрал и систематизировал эти данные, например, В.Н.Земсков, который опубликовал большую серию статей в журнале «Социологические исследования» (СОЦИС). Можно указать его статью «ГУЛАГ (историко-социологический аспект)» в журнале СОЦИС (1991, № 6).

В.Н.Земсков обращает внимание на важный факт большого завышения реальных масштабов репрессий как иностранными, так и рядом отечественных авторов. Так, известный американский историк-советолог Стивен Коэн со ссылкой на не менее известного Р.Конквеста (его книга «Большой террор» была насколько раз издана и в России» пишет: «К концу 1939 г. число заключенных в тюрьмах и отдельных концентрационных лагерях выросло до 9 млн. человек». В действительности на январь 1940 г. во всех местах заключения в СССР находилось 1 850 258 заключенных. То есть, Конквест и Коэн преувеличивают реальные размеры в 5 раз.

Один из политических активистов перестройки Рой Медведев тоже писал в 1988 г.: «В 1937-1938 гг., по моим подсчетам, было репрессировано от 5 до 7 миллионов человек… Большинство арестованных в 1937-1938 гг. оказалось в исправительно-трудовых лагерях, густая сеть которых покрыла всю страну». На деле численность заключенных в лагерях, «покрывших страну густой сетью» (всего было 52 лагеря), за 1937 г. увеличилась на 175 486 человек, в том числе осужденных по 58 статье – на 80 598 человек. В 1938 г. число заключенных в лагеря подскочило на 319 тыс. – из них осужденных за контрреволюционный преступления – на 169 108. При этом Рой Медведев публиковал свои измышления в массовой прессе уже тогда, когда он мог получить надежные и проверенные исследователями данные. И это был человек, приближенный к М.С.Горбачеву, Народный депутат СССР.

Более того, член Комитета партийного контроля при ЦК КПСС и Комиссии по расследованию убийства С.М.Кирова и политических судебных процессов 30-х годов О.Г.Шатуновская писала в массовой прессе («Аргументы и факты») в 1990 г.: «С 1 января 1935 г. по 22 июня 1941 г. было арестовано 19 млн. 840 тыс. „врагов народа“. Из них 7 млн. было расстреляно. Большинство остальных погибло в лагерях». Таким образом, деятель КПСС весьма высокого ранга сознательно преувеличивает масштаб репрессий более чем в десять раз – в то время как истинные данные были уже достаточно широко известны даже в обществе, а уж она была обязана их знать по своему партийному положению члена Комиссии, которая этим вопросом занималась. По ее словам, 7 млн. было расстреляно, а большинство из остальных 13 млн. «врагов народа» погибло в лагерях, между тем как доподлинно известно, что с 1 января 1934 г. по 31 декабря 1947 г. в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа умерло 963 766 заключенных, из коих большинство были не «врагами народа», а уголовниками. И основное число смертей приходилось на годы войны.

Выступления людей типа Стивена Коэна, Роя Медведева или О.Г.Шатуновской следует считать хладнокровными идеологическими акциями, маленькими эпизодами психологической войны против СССР. Сейчас это уже история. Однако важно сделать несколько общих замечаний о репрессиях подобных тем, что произошли в СССР.

Все известные в истории крупномасштабные репрессии, кажущиеся потомкам необъяснимыми вспышками массового психоза, на деле есть лишь кульминация более или менее длительного процесса «вызревания». У этого процесса всегда есть начало, «семя», незаметное на фоне грандиозного результата. Для понимания результата надо видеть всю систему: ее зарождение и все критические точки – перекрестки, на которых процесс толкался в фатальный коридор. После кульминации система «выгорает», и в данном обществе повторения массовых репрессий быть не может.

Крупнейший историк нашего века А.Тойнби, говоря о месте репрессий в истории, отметил, что «меч репрессий, отведав крови, не может усидеть в ножнах». Иными словами, начав однажды кровавые репрессии, трудно пресечь этот процесс, пока он не пройдет кульминацию: на каждом шагу этого процесса порождаются мотивы для следующего, расширенного этапа. В России этот процесс был, видимо, начат «Кровавым воскресеньем» и казнями крестьян в ходе столыпинской реформы. О них писал в непонятом тогда волнении Л.Н.Толстой. Он пророчески видел в тех казнях семя будущих трагедий. Затем были важные вехи: белый и красный террор, гражданская война, жестокое подавление крестьянских волнений в 1921 г., расстрелы священников, раскулачивание и коллективизация, страшный голод 1933 г. Все это накапливало в обществе огромный «потенциал мести».

Такой потенциал накапливается в ходе всех крупных, цивилизационного масштаба, общественных преобразованиях, а именно таковыми и были сдвиги, происходившие в СССР. В сравнении с другими аналогичными событиями репрессии 30-х годов в количественном измерении невелики. Становление буржуазного общества на Западе (Реформация) породило несообразные репрессии – сожжение около миллиона «ведьм» только протестантскими правительствами – при том, что все население Западной Европы в зонах, охваченных Реформацией, тогда составляло около 20 млн. человек. Широкие (относительно более крупные, чем в СССР) репрессии провела Великая Французская революция. Особенностью России следует считать не кровопролитие, а именно священный трепет перед пролитой кровью.

Потенциал мести в СССР прорвался, как только гражданская война (в смятой форме) переместилась внутрь самой правящей партии. Это было неизбежно, и раскол был принципиальным. Большевизм изначально содержал в себе два проекта: один глобалистский, в наиболее чистом виде представленный Л.Д.Троцким («мировая революция»), другой державный российский, представленный И.В.Сталиным («строительство социализма в одной стране»). В.И.Ленин, балансируя, соединял обе силы, пока они были союзниками в гражданской войне. После окончания войны и смерти В.И.Ленина союз был разорван.

В ходе репрессий произошло избиение «ленинской гвардии», в котором пострадало и множество невинных людей. Самые большие жертвы понес именно «правящий слой» – работники управления, партийного и государственного аппарата, интеллигенция. Достаточно сказать, что за 1934-1941 гг. численность заключенных с высшим образованием увеличилась в лагерях ГУЛАГа в восемь раз.

Расскажу о письме одного рабочего (я получил его в 1992 г.). Человек этот сам сформулировал гипотезу, выработал понятия и поставил вполне научный эксперимент. Такой, что заслуживает быть введенным в оборот. Каюсь, не смог я уберечь все эти письма, не было материальных условий. Суть дела такова.

Человек усомнился в кампании, посвященной сталинским репрессиям. Он составил список своих взрослых и старых родных и знакомых. Вышло около 100 человек, в основном из рабочих, но были и военные, учителя, бюрократы и др. Жили они в Донецке, но знакомые родом были из разных мест Союза. Автор задал каждому вопрос: «знал ли он лично кого-то, кто был репрессирован по политическим мотивам?» К его изумлению, таких не оказалось ни одного. Он рассудил, что каждый из тех, кого он опросил, имел тоже около сотни достаточно близких знакомых. Это значит, что в непредвзято сделанной выборке в 10 тыс. человек из типичного, массового социального слоя, не оказалось ни одной жертвы политических репрессий. При этом весьма многие (в том числе отец самого автора) побывали в ГУЛАГе по уголовным делам. Из этого автор делал вывод, что репрессии были сконцентрированы в каком-то особом узком слое и народ в целом не затронули. Он посчитал, что его опыт понятен простому человеку и предлагал провести его пошире. Кстати, отец автора был вором, сидел долго и много порассказал сыну про состав «политических», согласно их убеждениям. Мы обычно слышим об этом «с другой стороны», от самих бывших политических узников.

Важнейшая сторона «сталинских репрессий» заключается в том, что действия власти получали массовую поддержку, которую невозможно было ни организовать, ни имитировать. Да и провести такие репрессии было бы невозможно без того, чтобы они воспринимались как правомерные персоналом карательных органов и самими жертвами (хотя каждая жертва в отдельности, возможно, по отношению к себе лично считала приговор ошибкой). Это видно не только из того, что практически не было попыток скрыться от репрессий – даже среди тех, кто имел для этого возможность. В репрессиях против высшего командного состава армии смертные приговоры жертвам выносили их коллеги, которые на следующем этапе сами становились жертвами.

Когда мы говорим о репрессиях, избегаем взглянуть на эту почти очевидную, но тяжелую вещь. Репрессии 1937-38 гг. в большой мере были порождением не государственного тоталитаризма, а именно глубокой демократией . Но демократией не гражданского общества рациональных индивидов, а общинной, архаической. Это – огромная темная сила, и стоит ее чуть-чуть выпустить на волю – летят невинные головы. Ибо община легко верит в заговоры и тайную силу чужаков, «врагов народа». Когда приступ такой ненависти, имеющей свойства эпидемии, овладевает общиной, горят костры всяческих ведьм. И русская община тут вовсе не является более жестокой, чем, например, западноевропейская – просто там эти приступы происходили раньше, чем у нас.

В 2000 г. газета «Дуэль» опубликовала куски из очень поучительных воспоминаний адвоката Б.Г.Меньшагина из Смоленска – о том, как происходили в 1937 г. процессы против «врагов народа» в их области. Он просто рассказывает, без прикрас, случаи из своей практики, когда его назначали адвокатом на такие процессы. Вот, обвиняются во вредительстве 8 человек – руководители областного управления животноводства, ветеринары, секретарь райкома. Трое признали себя виновными, другие нет. Один, научный сотрудник московского ВНИИ экспериментальной ветеринарии, был командирован в их область на диагностику бруцеллеза. У недавно заболевших животных никаких внешних симптомов нет, диагноз ставится на основании иммунной реакции – при инъекции антисыворотки образуется нарыв, как при прививке оспы.

И вот, этого сотрудника, а за ним и остальных, обвинили в заражении скота. Свидетелями на суде были доярки – на их глазах эти вредители губили лучших коров, сами же их заражали, а потом отправляли на живодерню. Одна доярка так и говорила на суде: «Такая хорошая коровка! Он как кольнет ее, она на другой день и заболела! Нарыв большой». Другие доярки в том же роде: «Ну как же, такая хорошая коровка, так жалко ее. Как кольнул ее, так и погубил. Коровку задрали».

Во всех колхозах и совхозах прошли общие собрания, суду был представлен целый том постановлений. Все они звучали примерно одинаково: «Просить пролетарский суд уничтожить гадов!». Каково было в такой обстановке адвокату взывать к разуму, просить об экспертизе. Всех восьмерых приговорили к расстрелу. При этом крестьяне, скорее всего, были искренни, а судьи и прокурор боялись пойти наперекор ясно выраженной «воле народа», которая приобрела действенную силу. Приговор обжалованию не подлежит! В данном случае жены осужденных собрали деньги и послали адвокатов в Москву, где они попали на прием к помощнику Вышинского и тот сразу разобрался в деле и оформил помилование, но так получалось далеко не всегда.

Можно предположить, что массовая волна «охоты на ведьм» была порождена межфракционными схватками в высшей партийной элите, которые разрешались репрессиями с ритуальными обвинениями (вредительство, шпионаж и т.д.). Но затем возникло массовое аномальное состояние, и оно уже было использовано властью для решения срочных политических задач. Затем пришлось решать сложную задачу «обуздания» – вывода общества из этого страстного состояния.

Думаю, нечто похожее произошло и в Китае с их «культурной революцией». Для борьбы со сложившимися кланами номенклатуры Мао Цзедун обратился к прямой демократии молодежи, призвав ее «громить штабы», а потом эта волна обрела собственную силу и логику, так что разрушения оказались избыточными. Когда происходят такие трагедии национального масштаба, думаю, надо оценивать, сумело ли руководство хотя бы использовать этот разрушительный напор для решения необходимых для дальнейшего развития задач – или хаос остался слепым. Избави бог от таких методов, но раз уж случилось…

В случае Мао Цзедуна это явно удалось сделать – была предотвращена «революция номенклатуры» типа нашей перестройки и был открыт идейный и организационный простор для обновительной реформы, которую мы наблюдаем в Китае. Ведь практически весь кадровый состав, который эту реформу проводит, это бывшие хунвэйбины – студенческая молодежь, сформированная культурной революцией. Хотя никто, конечно, эту «культурную революцию» не одобряет.

Идеологическая кампания перестройки затруднила осмысление репрессий, представив явление его слишком упрощенной моделью. Так, много говорилось о том, что процессы были «сфабрикованы». Но никто и не понимал буквально ритуальные вещи, важно понять, как они трактовались. Тухачевского обвиняли в «организации заговора и шпионаже», а люди про себя думали: его наказывают за то, что он расстреливал заложников в Тамбовской губернии в 1921 г. и предлагал применить против крестьян химическое оружие. Когда казнили Л.П.Берию как «английского шпиона», никто не возмущался нелепым обвинением – все понимали это таким образом, что его покарали как кровавого палача, который перебил много невинных людей (мы здесь говорим о восприятии, а не о достоверной оценке реальных дел Берии).

Как ни странно, идеологи перестройки и сами пошли по пути мистификации, отойдя от принципов права: огульная реабилитация «списком» вполне симметрична огульному приговору «списком». Вот пример явно абсурдного решения: всю группу осужденных вместе с Н.И.Бухариным реабилитируют, т.к. обвинения в шпионаже были сфабрикованы. Но при этом не реабилитируют проходившего по тому же делу и с тем же обвинением Ягоду. Он, разумеется, плохой человек, но обвинение, по которому он приговорен, сфабриковано в той же степени, что и у Бухарина.

Как это всегда бывает в гражданской войне, во время репрессий было очень трудно определить «линию фронта». Было просто непонятно, кто кого и за что бьет. Как сказано, например, в протесте Генерального прокурора СССР А.М.Рекункова по делу Н.И.Бухарина и др., «бывшие работники НКВД СССР Ежов, Фриновский, Агранов и др., принимавшие непосредственное участие в расследовании данного и других дел, за незаконные аресты и фальсификацию доказательств были осуждены. Бывший заместитель наркома внутренних дел СССР Фриновский, осужденный 3 февраля 1940 г. за фальсификацию уголовных дел и массовые репрессии, в заявлении от…» и т.д.

Иными словами, репрессии были результатом сложного противоречивого процесса, в котором сталкивались разные группировки и течения. Это вовсе не была простая машина, действующая по нажатию кнопки из какого-то кабинета. Это была борьба, острые операции затухающей гражданской войны. Ведь тот работник НКВД, который посылал на расстрел «бывших работников НКВД за незаконные аресты», назавтра сам отдавал приказ о незаконном аресте – прекрасно зная, чем ему это грозит послезавтра.

В массовых репрессиях надо различать две стороны – целенаправленную и иррациональную (ту, что видится как «массовый психоз», логически необъяснимое поведение в остальном разумных людей и коллективов). На первую сторону процесса политики могут влиять в полной мере, на вторую – в существенной мере, но не вполне. Известно, что репрессии 30-х годов произошли, когда общество в целом находилось в состоянии сильнейшего эмоционального стресса, вызванного перегрузками ХХ века (тому есть много признаков). Прибегая к религиозным понятиям, можно сказать, что во второй половине 30-х годов большая часть тех, кто был прямо вовлечен в индустриализацию, находилась в страстном состоянии.

Это видно на примере не понятого ни в истмате, ни в либерализме явления стахановцев. Стаханов, выполнивший в забое 14 дневных норм, учил своих последователей особому искусству – «чувствовать материал». Он «видел» внутреннее напряжение угольного пласта, те критические точки, удар в которые разрушал пласт его собственной силой. Эта способность (т.н. «гениальный глаз») открывается в людях в состоянии высокого духовного напряжения. По данным психофизиологии труда, произведенная в СССР в 30-е годы работа теоретически не могла быть сделана при доступном тогда уровне питания. Но была сделана – потому что массы людей были «немножко Стахановыми». Строительство и работа стали подвижничеством . Частые неудачи, поломки и аварии, вызванные неумелостью, воспринимались как результат действия тайных враждебных сил. Это толкало к поиску врага («ведьм»).

Рациональная сторона репрессий (о ней можно говорить, лишь абстрагируясь от морали) заключается в решении или предотвращении трудных проблем власти. В литературе указывается ряд таких проблем:

– Ликвидация остатков оппозиции и недовольной части номенклатуры, которая в будущей войне могла стать «пятой колонной» противника.

В феврале 1937 г. начальник Управления кадров ЦК ВКП(б) Г.М.Маленков подал на имя И.В.Сталина записку, в которой сообщал, что в результате чисток партии и снятия с должностей образовался слой обиженных представителей номенклатуры численностью около 1,5 млн. человек, которые озлоблены и представляют опасность для государства. В ходе массовых репрессий уничтожалась эта социальная группа, без выяснения личной вины. Это была «превентивная гражданская война», очищающая тыл будущей большой войны. Видимо, опасения были преувеличенными, но не абсурдными. Сильное впечатление оказал опыт гражданской войны в Испании, где троцкистская партия (ПОУМ) 1 мая 1937 г. подняла мятеж в Барселоне, в тылу республиканских войск, и открыла арагонский фронт, что сильно повлияло на исход войны.

– Репрессии против виднейших деятелей «красного террора», антицерковной кампании, подавления крестьянских волнений и коллективизации были жертвой на алтарь национального примирения в виду грядущей народной войны. «Революция пожрала своих детей», и в этом смысле был прав Троцкий, называвший сталинизм контрреволюцией и «термидором».

– Репрессии позволили одним махом, не соблюдая обычных административных процедур, сменить целое поколение старой номенклатуры на новое, подготовленное уже в современных условиях, более грамотное и воспитанное вне партийной фракционности. В 1939 г. в руководящем составе номенклатуры четверть работников имела возраст 20-29 лет, 45% – возраст 30-39 лет, старше 50 лет было всего 6,5%. В те же годы была проведена «чистка» партии: в 1933-1937 гг. из нее было исключено свыше 1 млн. членов.

В то же время репрессии разрушили все начавшие складываться через самоорганизацию номенклатурные кланы, ориентированные на групповые цели и ускользающие от контроля. После того, как мы наблюдали действия таких кланов, которые в конце 80-х годов хладнокровно ликвидировали СССР, опасения И.В.Сталина также нельзя считать абсурдными.

Во время перестройки и после нее не раз звучали призывы ко всему русскому народу покаяться за то, что он в 30-е годы «принял» репрессии и тем самым стал соучастником Сталина. Это, на мой взгляд, политическая демагогия. Эти люди, сами, как правило, принадлежащие к политической элите, делают вид, будто те репрессия были очевидным и для всех понятным делом. Это не так. Виднейшие представители западной либеральной интеллигенции не только поддерживали эти репрессии, но и явились в СССР, чтобы засвидетельствовать их законность. Я лично, например, читал книгу Лиона Фейхтвангера «Москва. 1937». От родных я имел иную информацию о судебных процессах 1937 г., и то книга произвела на меня некоторое впечатление. Даже в 1952 г. Ж.П.Сартр писал о Н.И.Бухарине: «Бухарин – конспиратор и изменник, который униженно признался в своей измене революции, гнилой член революционного коллектива». Одним из самых проницательных оппонентов сталинизма на Западе считается Андре Жид. Но в 1932 г. он писал после прочтения переданных ему материалов Троцкого: «Несмотря на правдивость некоторых критических замечаний, мне кажется, что нет ничего вреднее партийных разногласий».

То, как велась борьба против культа личности Сталина в 1956 г. и затем в годы перестройки, нанесло тяжелый удар по исторической памяти советских людей. Массы граждан как будто забыли реальность и стали воспринимать государственный строй СССР как нечто уникальное и патологическое. Между тем, именно кризис западной капиталистической системы привел к тому, что предчувствие огромного катаклизма сделало сдвиг к обществам тоталитарного типа общим явлением для Европы. Английский историк Я.Хоулетт, обсуждая биографию Черчилля, в 1993 г. назвал «главной загадкой ХХ века – как случилось, что Англия, Германия, Италия, Испания, СССР (и Франция, Венгрия, Румыния…) – все возвели своих лидеров в положение полубогов?» Так давайте принимать те трагические события именно в том исторической контексте, в котором они происходили.

Есть еще один штрих, о котором и не следовало бы вспоминать, если бы политические репрессии не стали оружием в идеологической войне. Ведь в очень многих случаях речь шла о борьбе между политическими группировками, а вовсе не о борьбе государства с простыми гражданами. И тот, кто становился жертвой, еще недавно, возможно, сам был палачом. Вот, например, после «свержения коммунизма» в Венгрии невинной жертвой и национальным героем был представлен Имре Надь, расстрелянный после подавления восстания в 1956 г. Само это восстание, повлекшее трагические последствия, стало возможным именно из-за предательской политики Имре Надя, но здесь не об этом. Когда в 1989 г. новое руководство ВНР решило представить Надя жертвой, на закрытом пленуме ЦК ВСРП решили не обнародовать истинной истории «Володи» (под этой кличкой Надь работал в Венгрии агентом КГБ, близким к Берии). Не сообщили и о делах Имре Надя в Сибири, где он работал в ВЧК во время Гражданской войны в России. Трудно политикам сказать всю правду.

В годы перестройки было создано неверное впечатление и о том, будто репрессии представляли собой действие настолько могучей силы, что никакой возможности повлиять на него не было и никто таких попыток не предпринимал. Однако в крайне антисоветских статьях о репрессиях, которые публиковались в середине 90-х годов, есть важные сведения о судебных процессах 1931-1933 гг. против работников ОГПУ, надсмотрщиков, бригадиров и др., жестоко обращавшихся с выселенными кулаками. Упор в этих статьях делался на тех фактах издевательств, которые были вскрыты на процессах. Но нельзя не обратить внимания и на сам факт таких процессов, возбуждаемых обычно или партийными работниками или инспекторами ОГПУ. Трудно верно взвесить, насколько страдания репрессированных были следствием государственной политики, а насколько – следствием «молекулярного» насилия, связанного с культурными факторами. В массовые репрессии было вовлечено множество людей, речь шла о кампании большой гражданской войны, которая в разных формах продолжалась в России-СССР более трех десятилетий.

Вот еще пример. В дискуссии о репрессиях в 1990 г. доктор исторических наук Ю.П.Шарапов рассказывал об ИФЛИ: «Ректором Института тогда была Анна Самойловна Карпова, член партии с 1904 г. Когда нас исключали из ВЛКСМ за то, что арестовывали наших отцов и матерей, она была бессильна против Сокольнического райкома комсомола. Но за все время вплоть до 1940 г., пока ее не сняли с работы, она не дала исключить из института ни одного сына, ни одну дочь репрессированных родителей, ссылаясь на конституционное право на образование: ни Марину Симонян, которую мы недавно похоронили (дочь Николая Васильевича Крыленко), Ни Елку Муралову (племянницу Николая Ивановича Муралова, начальника гвардии Троцкого), ни других. Так было, и об этом надо помнить».

Однако все это – лишь попытки реконструировать возможные рациональные объяснения в целом страшного и жестокого дела, которое даже если и решило срочные и чрезвычайные проблемы, заложило под советскую государственность мину замедленного действия.

С января 1938 г. маховик репрессий начали тормозить, был принят ряд «охлаждающих» постановлений, сняты, судимы и расстреляны ведущие работники НКВД во главе с наркомом, прекращена работа «троек» на местах. Нарком юстиции потребовал от судов строго соблюдать процессуальные нормы, и суды стали возвращать НКВД дела на доследование (было возвращено 50% дел по политическим обвинениям), резко увеличилось число оправдательных приговоров, несмотря на протесты нового наркома внутренних дел Л.П.Берии. В 1939 г. была проведена массовая реабилитация (освобождено 837 тыс. человек, в том числе 13 тыс. офицеров, которых восстановили в армии). Многие события (не только приговоры и казни, но и неожиданное освобождение и быстрое продвижение некоторых групп работников) пока не находят убедительного объяснения, многие сделанные под давлением политических факторов выводы требуют проверки.

В целом сталинские репрессии остаются малоизученным явлением в истории России и нуждаются в ответственном, свободным от идеологических пристрастий кропотливом исследовании.