Лифт в одноэтажном доме

Мне всегда было трудно справиться с собственным воображением. В старших классах мне безумно хотелось выплеснуть мысли, кипящие в моей голове, на стены спальни.

Я попросил у родителей разрешения.

«Я хочу разрисовать мою спальню», — сказал я.

«И что же ты хочешь нарисовать?» — спросили они.

«То, что для меня важно, — ответил я. — То, что мне кажется клевым. Вы увидите».

Отцу такого объяснения было достаточно. В этом заключалась его лучшая черта. Он поощрял творчество одной лишь своей улыбкой. Ему нравилось видеть, как искры энтузиазма превращаются в фейерверк. И он понимал меня и мою потребность выразить переполнявшие чувства в нетрадиционной форме. И то, что я собирался разрисовать стены, казалось ему отличной идеей.

Мама же не была в восторге от подобного предприятия, но мой энтузиазм оказался заразительным и для нее. Она отлично знала, что спорить с отцом бесполезно.

Два дня мы с моей сестрой Тэмми и моим приятелем Джеком Шериффом расписывали стены моей спальни. Отец сидел в гостиной, читал газету и спокойно ждал результатов. Мама сильно нервничала. Она то и дело выбегала в коридор, пытаясь подглядеть, чем мы занимаемся, через щелку в двери, но мы надежно забаррикадировались.

Что же мы нарисовали?

Мне захотелось написать на стене формулу квадратного уравнения. Квинтэссенция неизвестного количества — это квадрат. Я решил, что это заслуживает увековечения на стене. Справа от двери я крупно написал любимую формулу:

Мы с Джеком нарисовали большую серебристую дверь лифта. Слева от двери мы нарисовали кнопки «вверх» и «вниз», а над ней — панель с номерами этажей от первого до шестого. Цифра «три» светилась. Мы жили в одноэтажном маленьком доме, поэтому мне пришлось немало пофантазировать, чтобы представить себе шесть этажей. Но, оглядываясь назад, я удивляюсь, почему не нарисовал тогда восемьдесят или девяносто этажей? Не знаю. Может быть, это был символ баланса, существовавшего в моей жизни между мечтой и прагматизмом...

Поскольку художественные способности мои были довольно ограниченными, я решил обратиться к основным геометрическим формам. Поэтому я нарисовал простейшую ракету с двигателями. Еще я нарисовал зеркало Белоснежки и подписал под ним: «Помнишь, я говорил тебе, что ты на свете всех милее? Так вот, я солгал!»

На потолке мы с Джеком написали: «Я заперт на чердаке!» Мы написали буквы в зеркальном отражении, словно действительно заперли кого-то наверху, и он пытается послать сигнал бедствия.

Я любил шахматы, и Тэмми нарисовала шахматные фигуры (она была единственной из нас, кто обладал хоть какими-то способностями к рисованию). Пока она справлялась со своей задачей, я за своей кроватью рисовал подводную лодку в толще воды. Перископ субмарины поднимался над кроватью в поисках вражеских кораблей.

Мне всегда нравилась легенда о ящике Пандоры, поэтому мы с Тэмми постарались нарисовать его в меру сил. Пандоре боги подарили ящик, в котором находилось все зло мира, и приказали никогда не открывать его. Любопытство заставило Пандору открыть ящик, и зло распространилось по миру. Мне всегда нравилось оптимистическое завершение мифа: «На дне ящика осталась «надежда». Поэтому внутри своего ящика Пандоры я написал слово «Надежда». Джек не удержался и приписал над ним «Боб»[1]. Когда ко мне приходили друзья, они никак не могли понять, почему на моей стене написано слово «Боб». А потом они переводили глаза ниже, и все тайное становилось явным.

Поскольку на дворе стояли семидесятые годы, над дверью я написал: «Диско — отстой!» Мама сочла эту надпись вульгарной. Когда меня не было дома, она тайком закрасила слово «отстой». Это было единственное исправление, которое она себе позволила.

Приходившие ко мне друзья всегда восторгались моей комнатой. «Не можем поверить, что родители позволили тебе это сделать», — говорили они.

Хотя мама была от всего этого не в восторге, она не стала перекрашивать комнату даже после того, как я переехал. Со временем моя спальня стала достопримечательностью нашего дома, куда мама всегда водила гостей. Мама начала понимать: люди считают это по-настоящему клевым. И они считали ее клевой, раз она позволила сыну это сделать.

Если у кого-то из вас есть дети, то ради меня: если ваши дети захотят разрисовать свои спальни, позвольте им это. Это будет хорошо. Не думайте о том, что это снизит стоимость вашего дома при перепродаже.

Не знаю, сколько раз мне еще удастся побывать в родном доме. Но каждый визит домой — это настоящий подарок. Я до сих пор сплю на кровати, сделанной отцом. Я смотрю на разрисованные мной стены и думаю о том, что родители позволили мне это сделать. И каждый раз я засыпаю счастливым!