Приказания, просьбы, угрозы

Почему число случаев адаптированной информации так незначительно по отношению к эгоцентрическим формам языка и, в особенности по отношению к коллективному монологу? Причина этого проста. С самого начала ребенок общается к себе подобными не для того, чтобы сообща думать и обмениваться размышлениями, а для того, чтобы играть. Вследствие этого доля интеллектуального обмена доводится до пределов крайней необходимости. Остальная часть речи будет служить действию, и состоять из приказаний и т. п.

Отсюда следует, что необходимо завести особую рубрику для приказаний и угроз, такую, какую мы только что сделали для критики. Фразы этой категории, впрочем, легко узнать:

Лев (перед магазином). «Не ходить сюда, не ходить, не заплатив. Я скажу Же! [Если ты пойдешь]»; «Иди сюда, месье, паспорт»; «Дай мне синий»; «Ты сделаешь знамя»; «Иди, Ро, на... Ты будешь вагоном» и т. п.

Пи. «Эз, посмотри на саламандру»; «Подвиньтесь, я не смогу увидеть» и т. п. По поводу крыши: «Нет, сними ее, сними ее, потому что я хочу поставить свою» и т. д.

Нет смысла умножать примеры. Единственным сомнительным пунктом в классификации является различие просьб, сливающихся с приказаниями, и вопросов, содержащих подразумеваемую просьбу. Мы условимся называть просьбами (prières) и отнесем к настоящей категории все просьбы, которые не выражены в вопросительной форме, а к следующей категории отнесем все выраженные в вопросительной форме просьбы (demandes). Вот примеры просьб (prières):

Лев. «Пожалуйста, желтую краску»; «Мне бы хотелось немного воды» и т. д.

Пи. «Резинку, мадемуазель, мне бы хотелось резинку!»

Напротив, мы отнесем к просьбам-требованиям (demandes) такие фразы: «Эз, поможешь ли ты мне?», «Могу ли я ее видеть?» и т. п. Это различие, конечно, искусственное. Но между вопросительным требованием и вопросом, относящимся к непосредственным действиям, существует много переходов. Поэтому, очевидно, следует отличать приказания от вопросов и не нужно смущаться некоторой искусственностью классификации: надо только договориться насчет условностей и не буквально истолковывать статические данные, остальное неважно. Впрочем, впоследствии для нас самым полезным будет как раз не численное взаимоотношение приказаний и вопросов, а численное соотношение всего социализированного языка и языка эгоцентрического. Насчет этих основных различий легко договориться.

Процентное отношение настоящей категории равно 10% у Льва и 15% у Пи. Диалог и информация у них же равнялись 12 и 14%.

Вопросы и ответы

Поставим себе предварительную задачу в отношении этих двух категорий, обсуждать которые мы будем одновременно: относятся ли обе они к социализированному языку? Что касается ответов, то тут нет никаких сомнений. В самом деле, мы называем ответом адаптированное высказывание, данное собеседником, после того как он услышал и понял вопрос. Например:

Лев. «Это какой цвет? — Желтый, коричневый »; «Что ты делаешь, Лев? — Лодку » и т. д.

Мы присоединяем к ответам отказы и согласия, которые являются ответами, данными уже не на вопросы констатирующего характера, а на приказания и просьбы:

«Ты мне снова дашь [билет]. — (Лев): Нет, мне не надо. Я в лодке ».

Эти две группы, представляющие ответы, очевидно, являются частью социализированной речи. Если мы из них составим особую категорию, вместо того чтобы соединить их с адаптированной информацией, то, прежде всего потому, что ответы не составляют части свободной речи ребенка: достаточно, чтобы соседи его перебивали все время или чтобы взрослые его спрашивали, и процент социализированной речи ребенка легко повышается. Поэтому-то из тех расчетов, которые будут даны в следующем параграфе, мы исключаем ответы. Все высказывания детей, вызванные взрослыми, будут благодаря этому устранены. Впрочем, ответы составляют только 18% речи Льва и 14% — Пи.

Что касается психологического содержания ответов ребенка ребенку, то оно крайне интересно и само по себе было бы достаточным, чтобы составить из категорий «ответы» категорию, отличную от информации. Оно и впрямь тесно слито с содержанием вопроса, что вполне естественно; поэтому мы и будем разбирать эти две проблемы одновременно.

Принадлежат ли вопросы, задаваемые детьми друг другу, к социализированной речи? Как это ни странно, но подобный вопрос можно себе задать. В самом деле, некоторое количество детских высказываний облечено в вопросительную форму, не будучи вовсе вопросами, обращенными к собеседнику. Доказательством может служить то, что ребенок не слушает ответа и даже не ждет его: он сам себе отвечает. Этот факт наблюдается очень часто между 3 и 5 годами. В возрасте наших испытуемых он встречается реже. Когда это случалось, мы относили эти псевдовопросы к монологу или к информации. (Пример: «Мaдeмуaзeль, половина — это верно? Да, посмотрите». — Лев.) Итак, мы будем здесь говорить лишь о вопросах в собственном смысле.

Вопросы составляют 17% речи Льва и 13% речи Пи. Отсюда видно, что значение их равно и даже превосходит значение информирования. Если иметь дело с вопросом как спонтанным поиском информации, то мы можем точно проверить наши утверждения относительно этой последней категории. Нас и впрямь поразили две особенности: отсутствие между детьми интеллектуального обмена, касающегося причинности, и отсутствие логических доказательств и обоснований в спорах. Если из этого обстоятельства мы сразу же сделаем заключение, что дети думают о причинности и приводят доказательства про себя и именно поэтому не делают их общественным достоянием, то нам смогут возразить, что, быть может, для детей и вовсе не существует ни причинности, ни доказательств; в таком случае детям, конечно, было бы очень трудно их и социализировать. Это, действительно, верно в части, касающейся логического доказательства. Что же до причинного объяснения (а мы подразумеваем под причинным объяснением не только такое, которое обращается к механической причине, объяснение, которое появляется лишь после 7—8 лет (см. § 3 главы V), но и такое, которое относится к целевой причинности или, в особенности, к «предпричинности», как мы ее назовем, то есть к детским «почему» между 3 и 7—8 годами), — то тут следует сделать два замечания. С одной стороны, дети «Дома малюток» во время рисования и свободных построек занимаются животными, физическими предметами (звездами, небом, дождем и т. п.), а также машинами и другими предметами, созданными человеком (поездами, автомобилями, лодками, домами, велосипедами и т. д.); здесь дети могли бы задавать себе вопросы об их происхождении или о причине возникновения. С другой стороны, в свободных вопросах, задаваемых детьми взрослым, «почему» и до 7 лет играет значительную роль (мы записали 91, 53 и 41 «почему» из трех групп по 250 произвольных вопросов). А среди этих «почему» есть большое число «почему» объяснений, означающих «по какой причине» или «по какому поводу». Объяснение, которому мы посвящаем главу V, в среднем составляет у детей 6—7 лет 18% случаев обращения с вопросом. Если «объяснительные» вопросы будут редки у наших испытуемых, то очень вероятно, что наше толкование сообщений и диалогов ребенка с ребенком правильно: интеллектуальный обмен между детьми остается статическим, или описательным: он мало касается причинности, и эта последняя остается предметом разговора детей со взрослыми или самостоятельного размышления ребенка.

Кажется, так оно и есть. Среди 173 вопросов Пи встречается только 3 «почему». Из 224 вопросов Льва — 10 «почему». Из этих «почему» лишь два «почему» объяснения[9]у Льва и ни одного у Пи:

«Почему она повернулась [чучело совы, которое Лев считает живым]?» и: «Почему она немного поворачивается [то же самое]?»

Остальные представляют собою «почему», касающиеся объяснения не причинного, а психологического, или «намерения», как мы это назовем[10], что совсем другое:

«Почему он мне сказал: здравствуй, Лев?»; «Почему Рей плакал?»; «Почему он ушел?» и т. д.

Кроме того, встретился лишь один случай логического «почему» у Льва, именно тот, который мы видели в споре выше. Из сказанного видно, как редки «почему» среди детей и как мало они касаются причинности.

Итак, среди 224 вопросов Льва и 173 Пи нашлось лишь два вопроса-объяснения и оба — вопросы Льва. Остальные вопросы разделяются следующим образом. Прежде всего, есть 141 вопрос Льва и 78 Пи, касающиеся деятельности детей как таковой, «действия и намерения[11]»:

Лев. «А мои ножницы, ты их видишь?»; «В игру индейцы играют?»; «Но я работаю, а ты?»; «Но я тебе не сделал больно?»; «Знаешь ли ты этого месье?»

Лев. «Как я нарисую весь дом?»; «Это как же вкладывается [шарик на счетах]?»

Пи. «Беа, ты придешь сегодня днем?»; «Ты кончил?» и т. д.

Огромная разница между числом вопросов, относящихся к деятельности детей как таковой, и вопросов, относящихся к причинному объяснению, крайне любопытна: она показывает, насколько интеллектуальная работа ребенка 6 лет остается еще индивидуальной и насколько, следовательно, ограничен обмен мыслями между детьми.

Другая категория вопросов, состоящая из 27 вопросов Льва и 41 вопроса Пи, касается фактов и событий, времени и места (вопросы «действительности» главы V):

Факты: «Закрыт ли твой барабан?»; «Есть также и бумажки?»; «Там внутри есть улитки?» (Пи.)

Место: «Эз, где голубой?»; «Где она [черепаха]?»

Время: «Мaдeмуaзeль, уже поздно?»; «Сколько тебе лет?» (Пи.)

Как видно, вопросы не касаются причины и остаются статическими. Вопросы о месте преобладают в этой категории: 29 у Пи и 13 у Льва.

Другая многочисленная категория (51 — у Пи и 48 — у Льва) состоит из чисто статических вопросов, вопросов о названиях, вопросов о классификации и об оценке:

Названия: «Сзади» — что это значит?»; «Как это называется [повар]?» (Лев.)

Классификация: «Что это такое?»; «Это желтое?» (Лев.)

Оценка: «Это красиво?» (Лев, Пи.)

Кроме того, есть несколько вопросов о числе (5 — у Льва, 1 — у Пи.):

«Этого недостаточно, всего этого за 2 франка 50 сантимов?»; «А на 11 сколько?» (Лев.)

Наконец, следует упомянуть о двух вопросах у Пи и одном у Льва, относящихся к правилам (письма и т. д.):

«Это с одной стороны ставится, не правда ли [цифра 3]?» (Лев.)

Вот полная таблица вопросов Льва и Пи, включая «почему».

Мы не настаиваем здесь ни на критериях этих различных категорий, ни на их функциональной значимости: эти проблемы являются предметом одной из следующих глав — «Вопросы ребенка шести лет» (глава V). Будет достаточно, если мы сможем сделать из этой таблицы вывод, что вопросы ребенка ребенку (вопросы ребенка взрослым играют здесь лишь незначительную роль) относятся, прежде всего, к самой психической деятельности (действия и намерения). В случаях, когда речь идет о предметах, а не о лицах, они относятся к статистической стороне действительности (классификация, место и т. д.), а не к причинным отношениям. И впрямь получается довольно значительная разница по сравнению с результатами, представленными Дэлем (глава V: вопросы, заданные ребенком взрослому). Правда, прежде чем делать из этого выводы о различии между вопросами ребенка ребенку и вопросами ребенка взрослому, следовало бы разрешить важную предварительную задачу: в какой мере Лев и Пи вне школы задают взрослым вопросы, аналогичные вопросам Дэля («почему» объяснения и т.д.)? На первый взгляд, Дэль, хотя его наблюдали и в часы работы, значительно ближе подходит к тому, что вообще знают о задающем вопросы ребенке 6 лет. Но, может быть, Пи и Лев — дети особого типа, менее «объясняющего» и более статического? Следует произвести еще ряд исследований, подобных тем, которые описаны в настоящей главе и главе V.