Адекватное горе.

В предшествующих разделах было указано, что ребенок реагирует на потерю своей матери гневом и вспышками буйного поведения, крича и плача. Потеря не принимается спокойно.

Среди первобытных народов горе также является бурным выражением чувств. Если объект любви имеет важное значение, его потеря не принимается без проявления гнева и протеста. Элиас Канетти в одном из своих докладов приводит описание процесса выражения горя среди бушменов Центральной Австралии. В нем обнаруживаются несколько интересных особенностей. Как только новость, что какой-то человек находится при смерти, достигает деревни, мужчины и женщины бегут к нему и бросаются на него, образуя кучу. В это же время они издают громкие причитания, нанося раны на свои тела. В конце концов, когда смерть прекращает страдания человека, они уходят, чтобы возобновить свои причитания в другом месте. Канетти подчеркивает важность этого процесса в том, что туземцы не принимают потери, «он все еще принадлежит им; они удерживают его среди себя». Самоистязание в процессе скорби хорошо известно среди первобытных народов. Канетти видит в нем выражение гнева. «В этом самоистязании выражается гнев бессилия перед смертью».

Иногда гнев направляется вовне. Эстер Уорнер[11] описала реакцию туземных женщин на смерть молодой девушки, которая умерла при родах. Один из мальчиков-туземцев рассказал ей следующее: «Незадолго до восхода солнца женщины всего города будут посылать проклятия мужчинам. Если они поймают кого-то из них, то могут избить его чуть ли не до смерти. Женщины будут мстить за девушку, которая пострадала и умирает от ребенка». Дальше продолжает сама автор: «Женщины не перестали посылать проклятия, пока не взошло солнце.

Мы вскоре услышали, как они колотили по дверям палками, кричали охрипшими от гнева и беспомощности голосами. На следующее утро они были понурыми и тихими. Их ярость на боль и смерть иссякла; они снова были готовы смиренно выполнять бесконечную вереницу работ по дому, из которых состоит их жизнь».

Если потеря не вызывает гнева, то нет и реального переживания горя и соответственно нет и чувства печали. Природа человека такова, что он противится своей боли. Есть что-то мазохистское в том, как он блокирует выражение своих эмоций, связанных с болью. Довольно странно, что в нашей культуре принято восхищаться человеком, который может стоически перенести потерю, не выразив при этом никаких эмоций. В чем же заключается такое большое достоинство подавления чувств? Такое поведение лишь обнаруживает, что эго человека доминирует и контролирует его тело, но оно также указывает на отсутствие некоторого важного аспекта его человеческой природы.

Человек в депрессии утратил способность сопротивляться своей судьбе. Леча таких пациентов, я обнаружил, что они не могут сказать «Почему?» громким и убедительным голосом. Они легко находят оправдание своей неспособности: «Какой толк спрашивать почему? Все равно ничего не изменится». Да, действительно, снаружи ничего не изменится. Любой горюющий туземец знает, я уверен в этом, что его рыдания и причитания не вернут умершего. Цель горя не в этом. Горе — это выражение чувств, которое дает возможность жизни идти своим чередом. Когда выражение сдерживается, жизненный поток ограничивается. Затем это приведет к дальнейшему подавлению чувств и в конечном счете к смерти еще при жизни. Депрессия есть живая смерть.

У депрессии двойная этиология. Первая — значительная потеря удовольствия в детском возрасте, которое связано с матерью. Если мы признаем верной гипотезу, что полное удовлетворение оральных потребностей требует примерно трехгодичного кормления грудью, становится понятно, почему так много людей стали уязвимы для депрессии. Во-вторых, ребенка лишают права сопротивляться возникающим депривациям, а выражение чувств ярости или гнева оказывается наказуемым. Результатом является серьезная утрата способности стремиться к тому, чего он хочет, и бороться за это. Наблюдая послушное поведение, свойственное большинству людей, становится ясно, почему склонность к депрессии получила такое широкое развитие в нашей культуре.

С другой стороны, массовые протесты, которые становятся атрибутом нашей общественной жизни, являются реакцией против эмоционального подчинения, превратившего человека в индустриальную машину. На самом деле, две тенденции, одна — к депрессии, другая — к протесту, это две стороны одной и той же медали. Поскольку ценность содержания жизни постоянно разрушается отсутствием удовлетворения ею, люди все больше и больше будут впадать в депрессию. Но в то же время они будут вовлечены в участившиеся демонстрации протеста, надеясь таким образом найти в социальных действиях ту полноту, которую им не хватает на личностном уровне. Будучи кратковременным, участие в массовом протесте служит для того, чтобы воспрепятствовать наступлению депрессии. Это означает, что человек, например борющийся за какое-то дело студент, должен жить в состоянии постоянного протеста, чтобы избежать депрессии. Так как такой образ жизни невозможен, мы можем ожидать, что все больше и больше людей окажутся в депрессии и у них появится стремление к самоубийству.

Я вовсе не против социального протеста, имеющего основание. Главная же проблема, однако, заключается в потере удовольствия.

Большинство протестующих не стремятся восстановить свою способность к удовольствию, а скорее нацелены на приобретение власти. Если они действительно получат власть, они обнаружат, что она не имеет ценности с точки зрения получения удовольствия. Антитеза между властью и удовольствием подробно обсуждалась в моей книге «Удовольствие: творческий подход к жизни». Если они не смогут достичь своей цели, — что будет наиболее вероятным результатом, поскольку силы, управляющие социальной обстановкой, часто формируются вне подчинения отдельным личностям, — то дверь в депрессию для них широко открыта.

Чтобы быть эффективным для индивида, протест должен выражать его личное чувство потери. Когда человек спрашивает: «Почему это случилось со мной?» — он этим вопросом показывает, что осознает свою личную потерю. Когда пациенты произносят «Почему?» с чувством, они затем часто разражаются рыданиями, потому что их охватывают чувства потери и грусти. Я вспоминаю один случай, произошедший на семинаре по биоэнергетике, который я проводил в Исалене, Биг Сур, Калифорния. Молодая женщина выполняла дыхательные упражнения, описанные в предыдущих главах. Затем она легла на кровать, и я попросил ее бить ногами по кровати, крича «Почему?». Она начала с робостью, тихо, но через мгновение чувства завладели ей. Удары стали сильнее, крик громче, и тут она расплакалась. Успокоившись, она повернулась ко мне и спросила: «Откуда вы узнали, что именно это я и хотела сказать?» Помимо некоего интуитивного знания ее потребностей, у меня был лишь один ответ: «Все хотят это сказать, но одни не смеют, а другие не могут». Мы все страдали от потерь и обид, которые может принять наш ум, но не тело. Тело не может облегчить свою боль, кроме как при помощи бурного проявления катарсиса.

Среди многочисленных приемов, направленных на то, чтобы довести депрессивного человека до той точки, где бы он почувствовал свою потерю как прямое переживание и выпустил бы ярость, связанную с ней, есть одно простое упражнение, в котором используется свернутое турецкое полотенце. Пациент держит полотенце в руках и скручивает его изо всей силы. Это обычно выполняется в положении лежа на кровати. Затем, выдвинув вперед челюсть и оскалив зубы, он кричит: «Дайте его мне!» Если хватка не ослабнет и крик будет продолжаться, руки пациента начнут дрожать и ему может показаться, что он как будто пытается вырвать полотенце у кого-то. Это же самое упражнение можно выполнять с выражениями: «Черт бы тебя побрал!», «Я ненавижу тебя!», «Я убью тебя!» Часто они вызывают очень интенсивные эмоциональные переживания.

Я уже говорил в предыдущих разделах, что склонность к депрессии преодолевается, когда пациент приобретает способность тянуться к удовольствию. Однако это влечет за собой нечто большее, чем просто психологическое отношение. Мышцы горла, челюсти и рта должны быть расслабленными, если нужно сделать какое-то важное движение. Руки должны быть свободными, не ограничены хроническими мышечными напряжениями. Эти напряжения развиваются из-за страха выразить злость и ярость, которые вызывает потеря. Поэтому только после того, как высвобождаются злость и ярость, мускулы становятся свободными и человек готов принять любовь.

Биоэнергетическая терапия не преследует цели помочь пациенту приспособиться к покалечившей жизнь потере. Скорее она помогает ему преодолеть разрушительное последствие от потери, восстанавливая тело до его естественного состояния красоты и гармонии. В процессе терапии он заново испытает боль детских и юношеских лишений. Он будет реагировать на них с яростью и грустью. Он будет протестовать против несправедливости жизни. Но он также приобретет мужество и способность снова тянуться к жизни, не боясь боли, которой может сопровождаться процесс его раскрытия для любви.

Вы можете спросить: откуда у человека, который получил такие сильные душевные травмы в детстве, возьмется мужество рисковать, не боясь получить дополнительные травмы во взрослом возрасте? На это я отвечу, что сама жизнь дает человеку смелость, являющуюся мерилом его жизненных сил. Пока тело человека остается застывшим или запертым болью его потери, его дыхание будет ограниченным, подвижность уменьшенной, а жизненные силы сниженными.

Подлинное горе и все, что с этим связано, есть не что иное, как свойственный нашей природе способ преодоления шока и освобождения души. Поэтому терапевтическая задача будет заключаться в том, чтобы обеспечить пациента пониманием и средствами для осуществления его освобождения.