ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ — один из основопо­лагающих и в то же время наименее проясненных кон­цептов философии жизни Ницше

ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ —один из основопо­лагающих и в то же время наименее проясненных кон­цептов философии жизни Ницше, используемый им для обозначения высшей формы утверждения жизни, того, как, по словам Хайдеггера, должно существовать бытие сущего, способ бытия этого сущего. Историю зарождения этой идеи точно датировал сам Ницше, со­общая время и место, когда она ему явилась — в авгу­сте 1881 во время пути из швейцарской деревушки

Сильс-Мариа в Сильвапланд, когда он присел отдох­нуть у пирамидальной скалы. Именно в это мгновение его озарила мысль, появление которой он, подобно ми­стику, предчувствовал последние несколько дней, и ко­торую он характеризовал как "высшую формулу ут­верждения, которая вообще может быть достигнута". Время в его бесконечном течении, в определенные пе­риоды, должно с неизбежностью повторять одинако­вое положение вещей. Идея В.В. означала для Ницше в этот момент возможность повторения всякого явления; через бесконечное, неограниченное, непредвидимое количество лет человек, во всем похожий на Ницше, сидя также, в тени скалы, найдет ту же мысль, которая будет являться ему бесчисленное количество раз. Это должно было исключить всякую надежду на небесную жизнь и какое-либо утешение. Однако, несмотря на всю ее безжалостность, эта идея, по мысли Ницше, в то же время облагораживает и одухотворяет каждую минуту жизни, придавая непреходящий характер лю­бому ее мгновению, непреходящему в силу его В.В. "Пусть все беспрерывно возвращается. Это есть выс­шая степень сближения между будущим и существую­щим миром, в этом вечном возвращении — высшая точка мышления!". Ницше был крайне потрясен глуби­ной открытой им идеи, которая, как он считал тогда, наделяет вечностью самые мимолетные явления этого мира и дает каждому из них одновременно лиричес­кую силу и религиозную ценность. Недаром впослед­ствии в "Ессе Homo" он зафиксирует эту мысль следу­ющим образом: "в начале августа 1881 г. в Sils Maria, 6.500 футов над уровнем моря и гораздо выше всего человеческого (6000 футов по ту сторону человека и времени)"; т.е. взгляд на мир "с точки зрения вечнос­ти". Ницше предчувствовал, что эта идея должна стать самой главной в его учении, но одновременно и наибо­лее ужасной, столь ужасной, что он с большой неохо­той вообще говорил о ней. Многие хорошо знавшие его люди, в частности Овербек, сообщали впоследст­вии, что Ницше говорил о ней шепотом (так будет го­ворить о ней Заратустра с карликом) и подразумевал под ней некое неслыханное открытие. Лу Саломе так­же вспоминала о том "незабываемом моменте", когда философ доверил ей это учение, говоря "тихим голо­сом", более того, он всячески сопротивлялся тому, что­бы обнародовать его до тех пор, пока не найдет более или менее серьезных научных подтверждений, благо­даря которым оно обязательно будет принято. С этого момента Ницше пытается обозначить для себя новые цели и задачи, обосновывая открывшуюся ему новую идею. Однако в становлении и оформлении его мыслей существенную роль, как известно, играли не только собственно интеллектуальные мотивы; как это не пара-

доксально, но вполне равнозначными, а может даже и превалирующими по степени их влияния, были здесь и другого рода составляющие — природно-климатичес­кие, биографические, физиологические и прочие. Так, в сентябре этого же года резкое ухудшение погоды приводит к обострению у Ницше болезни и появлению состояния сильной подавленности, когда дважды в те­чение двух месяцев он пытается покончить жизнь са­моубийством. Сюда можно отнести и приходящуюся на это же время неудачную любовь к Лу Саломе. Те­перь мысль о В.В. покажется ему и невозможной, и ужасающей. Уединившись на Итальянской Ривьере, он в десять недель напишет "Так говорил Заратустра" — книгу, которая была замыслена им как несущая идею В.В. Кроме герменевтически-поэтических пророчеств Заратустры, нескольких ранее высказанных намеков в "Веселой науке" и буквально одного-двух упоминаний в работах "По ту сторону добра и зла" и "Ессе Номо", мысль о В.В. больше не встречается ни в одном из на­печатанных философом сочинений. Есть, правда, дан­ные, что набросок книги под аналогичным названием ("Вечное возвращение: пророчество") присутствует в архивных материалах — "Из неопубликованных работ 1880-х годов", где Ницше планировал дать ряд науч­ных подтверждений своему учению: представить его теоретические предпосылки и следствия, его доказа­тельство, возможные последствия в случае, если к не­му отнесутся с доверием, а также некоторые предполо­жения относительно того, как с ним можно примирить­ся, размышления о его роли в истории и т.п. Однако, памятуя о вопиющих издательских вольностях, с ко­торыми отнеслись к наследию философа его сестра — Элизабет Ферстер-Ницше и те люди, которые фактиче­ски распоряжались его архивом, сегодня все еще труд­но всерьез относиться к текстам, являющимися не сформированными в литературном отношении, от­дельными и лишь посмертно опубликованными фраг­ментами. Все это не означает, что Ницше серьезно не размышлял над своей идеей, более того (о чем ниже), он даже изучал естественные науки для того, чтобы найти основательные подтверждения для своего край­не важного, как он считал, учения. Возвращаясь к ра­боте "Так говорил Заратустра", заметим, однако, что в первой ее части мысль о В.В. так и не появляется: его Заратустра не станет здесь учителем В.В., ибо он учит о сверхчеловеке. Существует ряд версий по поводу то­го, почему философ отказался (как окажется, пока только на время) от идеи Возврата. Одна из известней­ших интерпретаций принадлежит Хайдеггеру, полагав­шему, что Заратустра не мог сразу начать с этого уче­ния, что сперва он должен был стать учителем "сверх­человека", чтобы привести доныне существующее че-

ловеческое существо к его еще не осуществленной сущности и прочно установить его в ней. Однако, по мнению Хайдеггера, учить о сверхчеловеке Заратустра может только будучи учителем В.В. и наоборот; т.е. Ницше не считал его тем, кто учит двоякому и разно­му, ибо оба эти учения сопринадлежат, по Хайдеггеру, одному кругу. Что касается Делеза, то он, комментируя эту сторону проблемы, считал, что до своего выздоров­ления Заратустра еще просто "не созрел" для провоз­глашения В.В., ибо придерживался версии о возвра­щении как цикле, как возврате того же самого, ужаса­ясь от мысли о повторении всего "низкого и маленько­го", когда, вопреки всем заклятиям Заратустры, по­средственные людишки всегда будут среди нас. "— Ах, человек вечно возвращается! Маленький человек веч­но возвращается!.. А вечное возвращение даже самого маленького человека! — Это было неприязнью моей ко всякому существованию! Ах, отвращение! Отвраще­ние! Отвращение! — Так говорил Заратустра, вздыхая и дрожа...". Только открытие избирательного характера В.В. позволило ему — выздоравливающему (как счи­тает Делез) постичь радость последнего как такого бы­тия, при котором идея сверхчеловека органично увязы­вается с идеей о В.В. Сам Ницше объяснял факт отка­за от этой мысли тем, что он вдруг осознал всю невоз­можность построения и научного обоснования этой ги­потезы (что не помешает ему, однако, спустя всего лишь год вновь вернуться к ее изложению). Он напи­шет: "Я не хочу начинать жизнь сначала. Откуда на­шлись бы у меня силы вынести это? Создавая сверхче­ловека, слыша, как он говорит "да" жизни, я, увы, сам пробовал сказать да!". Будучи, таким образом, не в со­стоянии вынести всю жестокость этого символа в кон­тексте тогдашних жизненных обстоятельств, он заме­няет его доктриной сверхчеловека, объясняя эту заме­ну желанием ответить "да" на преследующий его еще с юности вопрос о том, можно ли облагородить чело­вечество. Именно идея "сверхчеловека" поможет ему утвердиться в этой надежде, составив главную идею первой части Заратустры. Ницше не удовлетворяет бо­лее мысль о В.В., которая, как кажется, навсегда ос­тавляет его пленником слепой природы; ему видится сейчас совсем другая задача — определить и напра­вить людей для установления новых смысложизненных ценностей. Воплощением такого морального иде­ала и станет эстетизированный им художественный об­раз сверхчеловека, выполняющий роль своего рода ре­гулятивной идеи, принципа деятельности и оценки всего существующего. Не вдаваясь в подробности этой идеи (см. Сверхчеловек), посмотрим, удастся ли фи­лософу до конца удержать созданный им идеал. На этом этапе вновь проявляет себя действие кажущихся

внешними факторов, в том числе и то, что первую кни­гу Заратустры долго не издавали и что, даже выйдя из печати, она не получила широкой огласки у читающей публики, и это при том, что ее автор намеревался по­трясти всю тогдашнюю литературную Европу. Вернув­шись в так полюбившийся ему Энгадин, Ницше напи­шет вторую часть работы, в которой сила Заратустры не будет уже сочетаться с мягкостью. Появится совер­шенно другой Заратустра, под маской которого про­сматривается, быть может, и сам Ницше — обессилен­ный, отчаявшийся и раздраженный. Здесь, во второй книге, он обратит свой взор в сторону идеи В.В., изме­нив, однако, ее первоначальный смысл и значение, превращая ее в своего рода символ-молот, разрушаю­щий все мечты и надежды. Именно в уста Заратустры, осознавшего, увы, всю тщетность мероприятия по осчастливливанию людей, образ которого теперь значи­тельно трансформируется по сравнению с первона­чальным (из идеала Ницше превратит его в своего ро­да пугало для "добрых христиан и европейцев", "ужас­ного со своей добротой"), он вкладывает слова о "В.В.". Это учение предназначается теперь для того, чтобы унизить всех слабых и укрепить сильных, кото­рые одни способны жить и принять эту идею, "что жизнь есть без смысла, без цели, но возвращается не­избежно, без заключительного "ничто", "вечный воз­врат". В итоге идея В.В. вступает, как кажется, в оп­ределенный диссонанс с ранее проповедуемой верой в сверхчеловечество: о каком сверхчеловеке теперь мож­но мечтать, если все вновь возвратится в свои колеи? Если, с одной стороны, речь идет об устремленности вперед, а с другой — о вечном круговращении. На это противоречие не раз указывали многочисленные кри­тики Ницше. Однако наделяя своего героя сразу обеи­ми задачами, Ницше удивительным образом перепле­тает их между собой, провозглашая, что высший смысл жизнь приобретает исключительно благодаря тому, что она вновь и вновь возвращается, налагая при этом колоссальную ответственность на человека. По­следний должен суметь устроить ее таким образом, чтобы она оказалась достойна В.В. При этом сверхче­ловек и может и должен вынести мысль о том, что иг­ра жизни длится бесконечно и что этот же самый мир будет вновь и вновь повторяться. Он любит жизнь и потому будет ликовать от мысли о В.В.; он находит ра­дость в осознании того, что по истечении известного срока природа вновь и вновь возобновляет ту же игру. Что же до обычных людей — мысль о В.В. их пугает, так как они не в силах вынести вечную повторяемость жизни: "Слабый ищет в жизни смысла, цели, задачи, предустановленного порядка; сильному она должна служить материалом для творчества его воли. Сильный

любит нелепость жизни и радостно приемлет свою судьбу". В этом смысле идея В.В. есть конкретное вы­ражение и своего рода художественный символ при­ятия Жизни, устремлением к заданному нами самими самим себе идеалу. Речь идет о приятии жизни, какой бы она ни была, ибо данная нам в вечности, она пре­творяется в радость и желание ее В.В. "Я приемлю те­бя, жизнь, какова бы ты ни была: данная мне в вечнос­ти, ты претворяешься в радость и желание непрестан­ного возвращения твоего; ибо я люблю тебя, вечность, и благословенно кольцо колец, кольцо возвращения, обручившее меня с тобою". Этой же задаче оказывает­ся подчинена и ницшевская идея сверхчеловека, при­званная послужить той же воле к жизни, навстречу ве­ликому устремлению вперед, к созданию наивысшего осуществления воли к власти. Пусть в отсутствие цели жизнь не имеет смысла, как не имеет его и вся Вселен­ная, а раз так, то человек должен взять это дело в свои руки. И если учение о В.В. влечет за собой бессмыс­ленность происходящего, то учение о сверхчеловеке должно стать своего рода требованием, обращенным к человеческой воле, чтобы такой смысл существовал. Эти две идеи оказываются, таким образом, взаимосвя­заны: его Заратустра всегда возвращается к той же са­мой жизни, чтобы снова учить о В.В., давая тем самым смысл и значение существованию, принимая на себя этот труд, отстаивая себя и исполняя свое предназначе­ние, испытывая при этом несказанную радость от пре­одоления. Ницше утверждает здесь своего рода импе­ратив, согласно которому мы должны поступать так, как мы желали бы поступать, в точности таким же об­разом бесконечное число раз во веки веков. Тем самым исключается возможность другой жизни и признается лишь В.В. к тому, чем мы являемся в этой жизни. Вме­сто того, чтобы мечтать о загробном мире, считал Ниц­ше, надо осознать, какой силой обладает такой взгляд на мир. "Давайте отметим нашу жизнь печатью вечно­сти", — пишет он, — "...твоя жизнь — это твоя вечная жизнь". И все же в заключительной части "Так говорил Заратустра" он так и не дает окончательного развития идее В.В., сам признавая ее роковую загадочность и призрачность. Последнее слово здесь так и не было сказано; Ницше не оставил нам истины в виде оконча­тельно сформулированного тезиса о В.В., оставив этот труд своим многочисленным интерпретаторам. Име­ются свидетельства о том, что философ намеревался продолжить книгу о Заратустре, где его герой должен был погибнуть, брошенный учениками, в полном оди­ночестве, от укуса змеи, ужалившей его в руку и за это разорванной на части вторым его верным другом — орлом. Делез полагает, что идея В.В. и должна была получить здесь окончательное решение. По сей день

тема В.В. остается предметом непрекращающихся дис­куссий; пожалуй, ни одна из идей Ницше не стала объектом столь многочисленных сомнений, опровер­жений и даже приступов негодования и насмешек. В этих спорах явно просматривается несколько основ­ных точек зрения или позиций. Так, есть мнение о яко­бы полном безумии этой идеи, так как она была выска­зана уже поздним /читай — больным! — T.P./ Ницше. ("Безумная мистерия позднего Ницше, обманчивая и подражательная,"— по словам так возмутившего в свое время Хайдеггера критика Бертрама.) Немецкий невропатолог и клиницист П.Мебиус в книге "Патоло­гическое у Ницше" (1902) также увидел в ней убеди­тельное свидетельство умственного расстройства фи­лософа. Другие авторы придерживаются взгляда о том, что своим В.В. Ницше лишь подражает древним авто­рам, не раз высказывавшимся в пользу цикличности хода мировых событий. Так, А.Фулье выразил глубо­кое недоумение в связи с тем, что, будучи профессо­ром классической филологии и досконально владея текстами древнегреческих мыслителей (Пифагор, Ге­раклит, стоики, Лукреций и др.), утверждавших необ­ходимость В.В., Ницше не должен был выдавать эту старую, многократно высказанную мысль за свое лич­ное, оригинальное открытие. Не мог, мол, он не знать и о новейших ее версиях у Лебона и Бланки, упомина­емых в хорошо знакомой ему "Истории материализма" Ф.Ланге. И, наконец, существуют и многочисленные адепты ницшеанского учения о В.В., отстаивающие исключительную новизну и оригинальность этой, как они выражаются, "бездоннейшей" мысли философа и, более того, предлагающие при этом свои, очень изощ­ренные, хотя и не бесспорные реконструкции В.В., тес­но сопрягающиеся с их собственными философскими концепциями. К числу таких мыслителей относятся прежде всего уже упоминавшиеся Хайдеггер и Делез. Так, Хайдеггер жестко связывает ницшевское В.В. с еще одним основополагающим и первичным концеп­том его философии — волей к власти (см. Воля к вла­сти), которая составляет у Ницше главную черту все­го сущего. Само же это сущее не есть, согласно Хай­деггеру, бесконечное, поступательное движение к ка­кой-то определенной цели; оно является постоянным самовозобладанием воли к власти, восстанавливающей себя в своей природе. Хайдеггер убежден в том, что че­рез понятие В.В. Ницше пытался показать как должно существовать сущее и то, что способом бытия послед­него может быть только В.В. воли к власти как сущего в его существе. Через понятие воли к власти Хайдеггер связывает ницшевское В.В. и с понятием сверхчелове­ка, которое он рассматривает в качестве "образа чис­тейшей воли к власти и смысла (цели) единственно су-

щего". Таким образом, обе идеи оказываются, по Хай­деггеру, сопринадлежными "одному кругу", ибо каж­дое из них, соответственно, нуждается в другом. По­нятия "В.В." и "сверхчеловека", или, как обозначает их Хайдеггер в работе "Европейский нигилизм" — глав­ные рубрики учения Ницше (наряду с "нигилизмом", "переоценкой всех ценностей" и "волей к власти"), глубоко взаимопринадлежат друг другу и только в этой их взаимопринадлежности и можно понять суть всей ницшевской метафизики в целом, уясняя в то же время смысл каждого из них в отдельности. Вслед за Хайдег­гером идею об "истинности и оригинальности" учения о В.В. отстаивал Делез, предлагая, однако, свою ориги­нальную интерпретацию, базирующуюся на его кон­цепции "различия и повторения". Суть ее кратко мож­но представить следующим образом: 1) мысль Ницше о В.В. должна быть противопоставлена всем ранее известным циклическим моделям древности; 2) сле­дует развести представления о В.В. самом по себе и В.В. того же самого, т.е. возвращении подобного, оди­накового, идентичного. Отстаивая уникальность ниц­шевской идеи, Делез полагает, что ее ни в коей мере не следует считать повторением известных верований мыслителей древности. Он приводит, в частности, тот факт, что сам Ницше нисколько не был смущен подоб­ного рода параллелями, упоминая в "Ессе Homo" о сдержанности древнегреческих философов, в том чис­ле и особенно часто упоминаемого в связи с этим Ге­раклита, в отношении этой идеи. По мнению Делеза, Ницше увидел в своем В.В. нечто принципиально но­вое по сравнению с когда-либо ранее высказывавшим­ся, то, о чем ни античная, ни древневосточная мысль даже не помышляли. "Мы не говорим, что вечное воз­вращение, — то, в которое верили Древние, ошибочно или плохо обосновано. Мы говорим, что Древние вери­ли в него лишь приблизительно и отчасти. Это было не вечное возвращение, но частные циклы, циклы подо­бия. Это было всеобщностью, короче, законом приро­ды", — пишет Делез. Разве бы мог Ницше считать свою мысль "чудодейственной", если бы он просто повто­рил хорошо известные циклы древних, эту "уличную песенку", чей мотив "вечное возвращение как цикл или круговращение, как бытие-подобие или бытие-ра­венство, короче, как естественная животная уверен­ность и как ощутимый закон самой природы". Убеж­денность Делеза покоится на том, что ницшевское В.В. не есть возвращение всего подобного, одинакового и равного, и здесь мы органично переходим ко второму тезису французского философа о том, что мысль Ниц­ше гораздо сложнее и глубже идеи о кругообразном, циклическом развитии бытия, ибо возвращается у него не то же самое, но только отличное, утверждающая во-

ля стать другим. Это всегда есть возвращение того, что способно к отличию, отбору, устранению средних форм и высвобождению высшей формы всего что есть, поэтому оно всегда есть избирательное бытие. Однако в то же самое время Делез обнаруживает у Ницше обе версии В.В., соответственно излагаемые двумя его концептуальными персонажами — больным и выздо­равливающим Заратустрой; из них первый приходил в ужас от самой идеи В.В. того же самого, видя за ним возврат всего низкого и маленького. Что же касается выздоравливающего героя, то в заключительных час­тях книги он ощущает безумную радость от В.В. как избирательного процесса, утверждающего всесилие сверхчеловека. В таком контексте В.В. превращается в "вечное утверждение и созидание" нового. Как и Хай­деггер, Делез говорит о необходимом соответствии и функциональной связи В.В. и воли к власти, которая созидает, мерится силой с другой силой, творит, пре­восходит себя, а потому есть становление себя другим. Возвращается, таким образом, не то же самое, а только единственно отличное, утверждение, которое и состав­ляет созидание. Делез увидел поразительную таинст­венность и глубину мысли Ницше о В.В. в том, что для становления сверхчеловека требуется именно повторе­ние, только таким образом возможно становление жиз­ни как радость различия и многообразия самой жизни. И здесь точки зрения Делеза и Хайдеггера совпадают — и тот, и другой увидели в В.В. Ницше высшую фор­му утверждения полноты жизни. Абстрагируясь от обеих вышеизложенных интерпретаций этой идеи, за­метим, что фундаментом, своего рода теоретической основой ее стали у Ницше его нигилизм и учение о во­ле к власти. Что касается собственно нигилизма, то его ни в коей мере не следует смешивать с широко распро­страненными и по преимуществу политическими кон­нотациями этого термина. Для Ницше он означал со­вершенно лишенную каких бы то ни было иллюзий концепцию мира, согласно которой последний абсо­лютно безразличен по отношению к человеку, его на­деждам и устремлениям, хотя это не означает, что по­следний, узнав это, должен руководствоваться волей к ничто. Ницше считал, что, наоборот, люди должны иметь мужество сказать "да" и такому миру, оставив при этом все иллюзорные надежды и фикции, которы­ми их до сих пор утешали религия, наука и философия. В этом контексте В.В. являет собой своего рода куль­минационный пункт его нигилизма. В самом деле, ес­ли мир не имеет какой-то конечной цели, значит все в нем будет вновь и вновь повторять себя бесконечное число раз. Ницше очень гордился этим своим учением, которое было для него не столько серьезной научной истиной (хотя он пытался обосновать его и в этом ста-

тусе), сколько альтернативой идее о том, что в мире есть цель, изначальный замысел и что он прогрессив­но (или, наоборот, регрессивно) развивается в опреде­ленном направлении. Раз все повторяется, значит надо жить и принять эту идею, что "жизнь есть без смысла, без цели, но возвращение неизбежно, без заключитель­ного "ничто", "вечный возврат". Как уже указывалось, философ очень много размышлял над своим учением в 1880-е — один из наиболее плодотворных периодов его творчества. Как и в ранние годы, он изучал естест­венные науки, чтобы найти для него серьезное теоре­тическое обоснование. Он понимал, наверное, что бес­смысленно искать какие-либо доказательства в пользу идеи о В.В., поэтому его мысль вращалась скорее во­круг выявления теоретических предпосылок, которые имели бы своим следствием это учение. Такие основа­ния он пытался найти в рамках тогдашней классичес­кой механики, апеллируя к ряду ее положений — о ко­нечности суммарной энергии Вселенной и числа со­стояний энергии, об определенности количества сил и т.п. Будучи переведены на язык его учения о воле к власти, эти идеи являли собой своего рода смесь мета­физических и научных данных, из которых философ пытался вывести соответствующие доказательства. Итак, сумма сил, или возможностей проявления воли к власти, ограничена; время же, в котором проявляется эта воля, бесконечно, следовательно через огромные интервалы времени в мироздании с необходимостью должны наступать те же комбинации этих сил и те же сочетания основных элементов, поэтому картина жиз­ни не может не повторяться в вечности бесчисленное число раз. Ницше считал эту идею не просто новатор­ской и имеющей огромное значение; он рассматривал ее как потрясающий переворот, называл великой, побе­доносной мыслью, сокрушающей все бывшие дотоле концепции жизни. В поздний период жизни отношение Ницше к учению о В.В. приобретает просто маниа­кальные черты. Так, он писал: "Представь себе — од­нажды днем или, быть может, ночью тебя в твоем уединеннейшем уединении неожиданно посетил бы злой дух и сказал бы тебе: "Эту жизнь, которой ты сейчас живешь и жил доныне, тебе придется прожить еще раз, а потом еще и еще, до бесконечности; и в ней не будет ничего нового, но каждое страдание, и каждое удо­вольствие, и каждая мысль, и каждый вздох, и все мельчайшие мелочи, и все несказанно великое твоей жизни — все это будет неизменно возвращаться к тебе, и все в том же порядке и в той последовательности... Песочные часы бытия, отмеряющие вечность, будут переворачиваться снова и снова, и ты вместе с ними, мелкая песчинка, едва отличимая от других! Разве ты не рухнул бы под тяжестью этих слов, не проклинал

бы, скрежеща зубами, злого духа? Или тебе уже дове­лось пережить то чудодейственное мгновение, когда ты, собравшись с силами, мог бы ответить ему: "Ты — бог, и никогда еще я не слышал ничего более божест­венного!". Сознавая себя пророком грядущей "великой и мощной жизни", Ницше пытался направить людей к ней, но для этого он должен был убедить их принять эту жизнь такой, какая она есть сейчас, со всеми ее страданиями, муками и бессмысленностью.

Т.Г. Румянцева