НА ИДЕОЛОГИЧЕСКОМ ФРОНТЕ

«Холодная война» оказала существенное влияние и на внутреннюю обстановку в СССР. Хотя советское правительство продолжало говорить о необходимости сохранения сотрудничества между великими державами, сложившегося в годы мировой войны, советская пропаганда постепенно переходила от критики отдельных «поджигателей войны» к осуждению политики США и других стран Запада, ко все более развернутой критике капиталистических порядков. Эта кампания усиливалась по мере того, как Запад развернул широкомасштабную психологическую войну против СССР, которая рассматривалась как важное условие победы над нашей страной. В директиве СНБ 20/4 говорилось: «Если Соединенные Штаты используют потенциальные возможности психологической войны и подрывной деятельности, СССР встанет перед лицом увеличения недовольства и подпольной оппозиции в зоне, находящейся под советским контролем».

С 1947 года начались постоянные пропагандистские радиопередачи «Голоса Америки» на территорию СССР на русском языке, а с 1948 года на русском языке для советских радиослушателей стала вещать радиостанция «Би-би-си». В политических радиопередачах доминировали следующие темы: 1) СССР представляет собой угрозу всеобщему миру; 2) Советский строй внутренне непрочен, его хозяйство находится на грани краха, в стране растет недовольство властью и формируется оппозиция;

В упомянутом выше докладе К. Клиффорда от 24 сентября 1946 года подчеркивалось: «В самых широких масштабах, какие потерпит Советское правительство, мы должны доставлять в страну книги, журналы, газеты и кинофильмы, вести радиопередачи на СССР». К этому времени советские люди уже привыкли к тому, что в СССР можно было купить в киоске и почитать журнал «Америка» и газету «Британский союзник», которые стали издаваться в США и Англии на русском языке после начала Великой Отечественной войны. В стране все больше появлялось американских и английских фильмов. Издательства выпускали немало книг англо-американских авторов, а на театральных сценах часто ставили их пьесы. Бойкие джазовые мелодии из Америки становились все более популярными, и по радио постоянно звучали американские песенки в переводах. Киносказки про

заграничных Золушек, добившихся без особого труда успеха, яркие фотоизображения безбедной жизни, веселые мелодии и песенки соединялись с впечатлениями о разнообразных потребительских товарах, которые доставлялись в нашу страну из СШA в качестве союзнической Помощи. У многих советских людей складывалось представление о сказочно богатой Америке и безоблачно счастливой жизни в этой стране.

Эти представления соединялись с непосредственными впечатлениями миллионов советских воинов, которые возвращались из своих заграничных походов с «трофейными» вещами и рассказами о процветавшей Европе, не знавшей ни сурового климата, ни суровой истории. Сопоставление бытовых условий в этих странах с условиями в советской стране было особенно невыгодным для нее после тяжелых разрушений войны.

Запад возлагал особые надежды на то, что в новых исторических условиях пребывание советских войск заграницей окажет такое же воздействие на умонастроения солдат и офицеров, какое оказало пребывание русских войск в Западной Европе в 1813—1815 годы и привело к возникновению движения декабристов. Правда, авторы подобных аналогий между войной 1812— 1815 годов и войной 1941—1945 годов не учитывали ряда существенных исторических различий между этими войнами. В 1813—1815 годы русские армии вошли в страны, освобожденные от крепостного права и имевшие многие политические свободы,а в 1944—1945 годы советские войска освобождали страны, находившиеся под властью либо собственных фашистских режимов, либо немецких оккупантов. Они видели людей, работавших на положении рабов в Германии, лагеря смерти и душегубки, они слышали рассказы о массовых расстрелах мирных жителей. Если верить авторам подобных аналогий получалось, что советские воины должны были вдохновиться порядками третьего рейха и взять их на вооружение в качестве альтернативы советской власти.

К тому же, как и после побед 1812—1815 годов, победа в Великой Отечественной войне вызвала подъем патриотических настроений в стране, охвативших людей самого разного социального положения и политических воззрений. Академик П.Л. Капица, которого никогда нельзя было считать выразителем официальной точки зрения, в январе 1946 года в письме Сталину обратил его внимание на книгу Л. Гумилевского «Русские инженеры», в которой были собраны примеры замечательных открытий русских ученых и техников, намного опередивших западных коллег. Капица подчеркивал: «Из книги ясно: 1) Большое число крупнейших инженерных начинаний зарождалось у нас. 2) Мы сами почти никогда не умели их развить (кроме как в области строительства). 3) Часто причина неиспользования новаторства в том, что обычно мы недооценивали свое и переоценивали иностранное». Как писал Судоплатов, Капица попросил его отпечатать эту книгу типографским способом специально для него и Ста

лина в двух экземплярах. Сталин ответил Капице: «Что касается книги Л. Гумилевского «Русские инженеры», то она очень интересна и будет издана в скором времени».

В. Кожинов предположил, что знакомство Сталина с этой книгой во многом повлияло на развернутую затем в стране кампанию по выявлению приоритета русской науки и техники в целом ряде направлений.

С начала «холодной войны» Сталин постоянно обращал особое внимание на воспитание советских людей в духе самоуважения и избавления их от чувства неполноценности перед иностранцами и заграницей. Это проявилось в ходе обсуждения работы журнала «Ленинград» на заседании оргбюро 9 августа 1946 года, когда Сталин заявил редактору этого журнала Б. Лихареву: «У вас перед заграничными писателями ходят на цыпочках. Достойно ли советскому человеку на цыпочках ходить перед заграницей? Вы поощряете этим низкопоклонные чувства, это большой грех». На замечание Лихарева о том, что в журнале «напечатано много переводных произведений», Сталин ответил: «Вы этим вкус чрезмерного уважения к • иностранцам прививаете. Прививаете такое чувство, что мы люди второго сорта, а там люди первого сорта, что неправильно. Вы ученики, они учителя. По сути дела неправильно это».

Высказывая резко свои взгляды, Сталин, как обычно, хотел, чтобы его собеседники также решительно отстаивали свое мнение, а потому, когда Лихарев робко пробормотал, что он «только хотел отметить...», Сталин прервал его замечанием: «Говорите позубастее. Вы что, смешались или вообще согласны с критикой?». По этой причине Сталин более активно поддерживал беседу с поэтом А. Прокофьевым, который возражал Сталину, защищая, в частности, от нападок творчество Анны Ахматовой.

Сталин не стал возражать Прокофьеву по существу его замечаний, но перевел разговор в другую плоскость, критикуя Ахматову за отрыв от современности. Вот фрагмент стенограммы встречи:

«Сталин: Анна Ахматова, кроме того, что у нее есть старое имя, что еще можно найти у нее?

Прокофьев: В сочинениях послевоенного периода можно найти ряд хороших стихов. Это стихотворение «Первая дальнобойная» о Ленинграде.

Сталин: 1—2—3 стихотворения и обчелся, больше нет.

Прокофьев: Стихов на актуальную тему мало, но она поэтесса со старыми устоями, уже утвердившимися мнениями и уже не сможет, Иосиф Виссарионович, дать что-то новое.

Сталин: Тогда пусть печатается в другом месте, почему в «Звезде»?

Прокофьев: Должен сказать, что-то, что мы отвергли в «Звезде», печаталось в «Знамени».

Сталин: Мы и до «Знамени» доберемся, доберемся до всех».

Оценки Сталина были рьяно подхвачены его коллегами по Политбюро и развиты в целом ряде постановлений ЦК ВКП(б) по вопросам разви

тая культуры, принятых в 1946—1948 годы. В них подвергалась осуждению практика популяризации зарубежных «буржуазных» авторов, сурово клеймились отечественные произведения, в которых увидели очернение советской действительности, или проповедь идей, чуждых советской жизни, или использование художественных форм, малопонятных широким массам советского народа. Так, постановление об опере «Великая дружба» В. Мурадели от 10 февраля 1948 года осуждало композиторов Д. Шостаковича, С. Прокофьева, А. Хачатуряна, В. Шебалина, Г. Попова, Н. Мясковского за сочинения, в которых «особенно наглядно представлены формалистические извращения, антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам. Характерными признаками являются отрицание основных принципов классической музыки, проповедь атональности, диссонанса и дисгармонии... отказ от таких важнейших основ музыкального произведения, какой является мелодия, увлечение сумбурными, невропатическими сочетаниями, превращающими музыку в какофонию, в хаотическое нагромождение звуков. Эта музыка сильно отдает духом современной модернистской буржуазной музыки Европы и Америки, отображающей маразм буржуазной культуры, полное отрицание музыкального искусства, его тупик».

Постановления по вопросам культуры превратились в основополагающие политические документы, которые обсуждались всюду на партийных собраниях и постоянно комментировались в средствах массовой информации. При этом осудить творчество Ахматовой, Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна спешили люди, никогда в жизни не читавшие стихов упомянутой поэтессы и не слышавшие музыкальных произведений этих композиторов. Упрощенные оценки, резкие обвинения в идейно-политическом отступничестве, обидные ярлыки и оскорбительные выпады в адрес видных писателей, композиторов, кинематографистов, которые пестрели в докладе А.А.Жданова 1946 года, текстах постановлений ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», фильме «Большая жизнь», опере «Великая дружба», «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», постоянно использовались в печати для атак на этих деятелей культуры.

Некоторые критики спешили атаковать и тех, кто не был упомянут в этих постановлениях, но в ком видели последователей аналогичных воззрений. Однако зачастую Сталин сдерживал таких ретивых исполнителей идеологической кампании. Так, критике с подобных позиций был подвергнут роман И. Г. Эренбурга«Буря». Однако критическая атака была прекращена, как только писатель огласил телеграмму, полученную им от Сталина: «Поздравляю хорошим романом точка Сталин». Позже по личному настоянию Сталину за этот роман Илья Эренбург был награжден Сталинской премией первой степени. Были прекращены нападки на «либеральную концовку» пьесы К. Симонова «Чужая тень», в которой «пресмыкав

шийся перед заграницей» ученый Трубников был оставлен на работе решением правительства, как только узнали, что эту концовку предложил Сталин вместо прежде написанного финала, в котором «низкопоклонствовавшего» перед иностранцами Трубникова снимали с работы.

Сталин осаживал и тех, кто атаковал писателей за их «беспартийность». К. Симонов вспоминал, как на заседании Комитета по Сталинским премиям Сталин, защитил от нападок Б. Лавренева, которого критиковали зато, что он — беспартийный. «Правильно ли его критикуют? Неправильно, — заявил Сталин. — Все время используют цитату: «Долой литераторов беспартийных». А смысла ее не понимают... Мы, когда были в оппозиции, выступали против беспартийности, объявляли войну беспартийности, создавая свой лагерь. А придя к власти, мы уже отвечаем за все общество, за блок коммунистов и беспартийных... Мы, когда были в оппозиции, были против преувеличения роли национальной культуры... А сейчас мы за национальную культуру».

Сдерживал Сталин и критиков, сурово осуждавших малейшие отступления от героизации и идеализации советского человека. К. Симонов вспоминал, как на заседании комитета по Сталинским премиям Сталин стал защищать популярный в ту пору роман А. Коптяевой, в котором жена уходит от «положительного» мужа: «Вот тут нам говорят, что в романе неверные отношения между Иваном Ивановичем и его женой. Но ведь что получается там у нее в романе? Получается так, как бывает в жизни. Он большой человек, у него своя большая работа. Он ей говорит: «Мне некогда». Он относится к ней не как к человеку и товарищу, а только как к украшению в жизни. А ей встречается другой человек, который задевает эту слабую струнку, это слабое место, и она идет туда, к нему, к этому человеку. Такое бывает в жизни, так и у нас, больших людей, бывает. И это верно изображено в романе. И быт Якутии хорошо, правдиво описан. Все говорят о треугольниках, что тут в романе много треугольников. Ну и что же? Такое бывает».

Позже выступления Сталина в послевоенные годы по вопросам культуры и последовавшие действия в отношении отдельных деятелей культуры постоянно приводили в качестве примеров жестокого и грубого подавления свободы творчества. Конечно, свои пожелания в адрес деятелей культуры можно было изложить, не прибегая к политическим ярлыкам и резким окрикам. В то же время ясно, что, критикуя ряд произведений культуры, Сталин вовсе не хотел политического, а тем более физического уничтожения их авторов. Цель его критики состояла в том, чтобы нацелить лучшие таланты страны на поддержание духа советского народа в условиях, когда страна только что пережила жесточайшую войну в своей истории, а над ней нависла угроза еще более разрушительной войны. Поэтому наряду с разносами он одновременно поощрял творчество деятелей культуры.

Хотя творчество Зощенко Сталин летом 1946 года подверг острой критике, вскоре был снят запрет на публикации его работ. Уже 13 мая 1947 года главный редактор журнала «Новый мир» К. Симонов на встрече со Сталиным попросил у него разрешения опубликовать рассказы Зощенко. Сталин спросил его: «Значит, вы как редактор считаете, что это хорошие рассказы? Что их можно печатать?» Получив утвердительный ответ, Сталин сказал: «Ну, раз вы как редактор считаете, что их надо печатать, печатайте. А мы, когда напечатаете, почитаем». Хотя произведения Зощенко, подвергнутые разносной критике в постановлении ЦК ВКП(б) 1946 года, долгое время оставались под запретом, а писатель был исключен из Союза советских писателей, его рассказы снова стали публиковаться, и больше они. не подвергались нападкам. В 1951 году была восстановлена исключенная из Союза советских писателей Анна Ахматова.

Многие же видные деятели культуры, осужденные в постановлениях ЦК ВКП(б), не только не исключались из творческих союзов, но вскоре были награждены Сталинскими премиями. В1950 и 1952 годы две Сталинские премии были присуждены Д. Шостаковичу, в 1951 году эту же премию получили С. Прокофьев и А. Хачатурян. Н. Мясковский был удостоен этой премии дважды — в 1950 и 1951 годы. Всего же к концу 1952 года 2339 человек стали лауреатами Сталинской премии по литературе и искусству.

Неверно объяснив смысл атаки на произведения ряда деятелей культуры, Е. Громов неправильно истолковал и причины ее прекращения, он утверждал, что «великому вождю пришлось пойти на попятную», «заботясь о своем престиже» и под воздействием критики «верных друзей» «из западных компартий». Однако никто не заметил какой-либо критики зарубежными коммунистами постановлений ЦК ВКП(б). В эти годы руководители компартий клялись в верности Стране Советов и один за другим заявляли о том, что народы их стран никогда не выступят против СССР с оружием в руках в случае новой мировой войны и одобряли политику ВКП(б) по всем вопросам. Престиж же Сталина был так велик, что он никак не пострадал от постановлений ЦК ВКП(б) по вопросам культуры.

О том, что Сталин мог одновременно атаковать деятелей культуры и поощрять их к творчеству, нужному для страны, свидетельствует то обстоятельство, что еще до завершения публикации всей обоймы «разносных» постановлений ЦК, Сталин 13 мая 1947 года принял Фадеева, Горбатова и Симонова и обсудил с ними вопрос о гонорарных ставках за произведения литературы. Сталин признал недостаточность оплаты за литературный труд, заявив: «Когда мы устанавливали эти гонорары, мы хотели избежать такого явления, при котором писатель напишет одно хорошее произведение, а потом живет на него и ничего не делает. А то написали по хорошему произведению, настроили себе дач и перестали работать. Нам денег не жалко, — добавил он, улыбнувшись, — но надо, чтобы этого не было».

На этой же встрече был решен вопрос о расширении объема журнала «Новый мир», увеличении вдвое числа номеров и в 10 раз тиража «Литературной газеты». При этом Сталин подчеркнул, что хотел бы, чтобы «Литературная газета» стала массовой газетой, которая «может ставить вопросы неофициально, в том числе и такие, которые мы не можем или не хотим поставить официально... «Литературная газета» может быть в некоторых вопросах острее, левее нас, может расходиться в остроте постановки вопроса с официально выраженной точкой зрения. Вполне возможно, что мы иногда будем критиковать за это «Литературную газету», но она не должна бояться этого... И вообще, не должна слишком бояться, слишком оглядываться, не должна консультировать свои статьи по международным вопросам с Министерством иностранных дел». «Литературная газета» стала популярным общественно-политическим органом печати, публикации которой во многом формировали взгляды советских людей.

Совершенно очевидно, что условия «холодной войны» заставляли Сталина искать такие способы пропаганды, которые не могли бы стать причиной международных осложнений. В то же время ясно, что, поручая органу Союза советских писателей играть роль мнимой оппозиции, Сталин исходил из того, что советским писателям можно доверить выполнение сложных политических задач. И это касалось не только писателей, но и многих других деятелей культуры. Именно они возглавили различные общественные комитеты солидарности и движение сторонников мира. Как признает Е. Громов, «особо отличившихся творческих деятелей делали депутатами Верховного Совета СССР, вводили в состав высших партийных органов, посылали, не скупясь, за границу». Все это свидетельствовало о том, что Сталин видел в деятелях культуры надежных проводников государственной политики, готовых сознательно выполнить свой патриотический долг перед страной в период новых тяжелых испытаний. Зги надежды Сталина были не напрасными.

Видные деятели советской культуры, в том числе и те, кто был подвергнут резкой критике в выступлениях Жданова и постановлениях ЦК ВКП(б), в своих произведениях подчеркивали свои патриотические чувства и верность лично Сталину. Д. Шостакович написал музыку к фильму «Падение Берлина», в котором восхвалялся Сталин и его роль в организации победы в Великой Отечественной войне. В этом фильме звучали новые песни, воспевавшие Сталина. По случаю 70-летия И. В. Сталина в журнале «Огонек» были помещены новые стихи Анны Ахматовой «21 декабря 1949 года» и «И Вождь орлиными очами...». Помимо этих произведений в честь Сталина, его юбилею были посвящены многочисленные стихотворения, очерки, театральные постановки и фильмы. В них воспевался Сталин как великий вождь великого народа-победителя.

Хотя Сталин не сдерживал эти восхваления в свой адрес, которые приобрели в послевоенные годы еще большие размеры, чем до войны, он порой

проявлял свойственную для него эстетическую разборчивость, чтобы отказаться от очередного произведения в свою честь в пользу подлинного шедевра. Об этом свидетельствует рассказ Е. Вучетича, приведенный В. Аллилуевым. Сталин пожелал лично ознакомиться с макетом мемориального комплекса, который был привезен в Кремль. Первоначально в центре комплекса должна была быть поставлена фигура Сталина. Как вспоминал скульптор, Сталин «долго и мрачно разглядывал свое изображение, а потом, повернувшись к автору, неожиданно спросил: «Послушайте, Вучетич, а вам не надоел вот этот, с усами?» Затем, указав на закрытую фигуру, поставленную в стороне от макета, спросил: «А это что у вас?» «Тоже эскиз», —ответил скульптор и снял бумагу со второй фигуры... Эскиз изображал советского солдата, который держал на руках немецкую девочку... Сталин довольно улыбнулся и сказал: «Тоже, да не то же!» И после недолгого раздумья заключил: «Вот этого солдата с девочкой на руках как символ возрожденной Германии мы и поставим в Берлине на высоком холме! Только автомат вы у него заберите... Тут нужен символ. Да! Вложите в руку солдату меч! И впредь пусть знают все — плохо придется тому, кто вынудит его этот меч поднять вновь!»

В этом случае, как и во многих подобных, Сталин отдавал предпочтение более удачным художественным решениям, но никогда не забывал напоминать художникам о необходимости увязывать свои работы с высокими государственными задачами. Рассматривая творческую деятельность мастеров культуры прежде всего с точки зрения государственных целей, Сталин исходил из крайней остроты сложившегося международного положения и необходимости сконцентрировать все силы страны, в том числе и духовные, для новых тяжелых испытаний. В то же время нет сомнений в том, что сведение деятельности мастеров культуры лишь к решению текущих политических задач, даже самых важных, не могло не ставить развитие культуры в прокрустово ложе, ограничивая выбор тем и творческого метода. К тому же кампании проработок тех или иных деятелей культуры неизбежно сопровождались сведением личных счетов среди творческой интеллигенции и вторжением невежественных администраторов в сферы, в которых они были некомпетентны. Эти обстоятельства не могли способствовать повышению уровня художественных работ.

Правда, после войны было создано немало замечательных художественных работ, ценность которых до сих пор признается. В эти годы творили выдающиеся композиторы, художники, скульпторы, писатели, режиссеры кино и театра, актеры. Многие произведения советской культуры, такие как, например, упомянутый мемориал Вучетича в Трептов-парке, сохранили свою художественную ценность до наших дней. Поют многие песни, сочиненные тогда, а ряд фильмов и записанных на пленку спектаклей тех лет зрители с удовольствием смотрят по телевидению и сегодня. Однако очевидно и другое: работ, которые пережили свое время, остались

в народной памяти и заняли видное место в сокровищнице национальной культуры, гораздо меньше количества Сталинских премий и других наград, которыми награждались деятели культуры. Многие произведения, созданные на «злобу дня», во имя решения сиюминутных политических задач, ныне забыты, и вряд ли незаслуженно.

Аналогичное стремление подчинить деятельность советской интеллигенции решению актуальных задач сегодняшнего дня проявилось и в ряде политических кампаний, проведенных в сфере научных исследований. Благое намерение добиться эффективного использования достижений биологической науки для быстрого подъема сельского хозяйства привело к преувеличенному восхвалению сомнительных, а то и откровенно шарлатанских исследований, проводившихся Т.Д. Лысенко и его учениками, и неоправданным гонениям на учения о генетике Моргана, Вейсмана, Менделя. Хотя лично Сталин не принял участия в дискуссии по вопросам биологии, но несомненно он поддерживал Т.Д. Лысенко и его борьбу против генетики.

Невежественные политические конъюнктурщики атаковали и кибернетику как лженауку, противоречащую принципам диалектического материализма, что задержало развитие научных исследований в этой области. Хотя не было никаких оснований считать, что Сталин стал инициатором осуждения кибернетики, но и в этом случае ясно, что критика этого нового научного направления пользовалась его поддержкой.

Зачастую подобные кампании проводились под патриотическими лозунгами. Обычно они начинались с дискуссии, в которой научные теории отечественного происхождения противопоставлялись зарубежным. При этом отечественные ученые, как правило, изображались как революционеры и материалисты (так, например, характеризовался И. Павлов, хотя он долго и упорно демонстрировал свою оппозиционность Октябрьской революции и свято соблюдал церковные обряды), а иностранные ученые обычно характеризовались как носители буржуазной идеологии, идеалисты, а то и мракобесы. В ходе дискуссий атаке подвергались те советские ученые, которые недооценивали отечественных исследователей — революционеров в своей области и материалистов и преувеличивали ценность зарубежных «буржуазных» и «идеалистических» теорий.

В этом же духе весной 1950 года на страницах «Правды» началась дискуссия по вопросам языкознания. Едва полгода прошло с тех пор, как в книге «Иосифу Виссарионовичу Сталину Академия наук СССР», изданной к 70-летнему юбилею Сталина, была опубликована статья «Языкознание в сталинскую эпоху» академика И.И. Мещанинова и профессора Г.П. Сердюченко, в которой восхвалялась «перестройка теории языкознания, произведенная в послеоктябрьский период крупнейшим советским языковедом и новатором в науке, академиком Николаем Яковлевичем Марром». При этом указывалось, что свое учение о языке Н.Я. Марр создавал «под

непосредственным и сильнейшим воздействием... ленинско-сталинской национальной политики и гениальных трудов товарища Сталина». Подчеркивая марксистский характер учения Марра, авторы статьи указывали на то, что, по Марру, язык — «это сложнейшая и содержательнейшая категория надстройки», «мощный рычаг культурного подъема», «незаменимое орудие классовой борьбы». Авторы статьи особо восхваляли «учение Марра» о «стадиальности развития языков». Авторы статьи обращали особое внимание и на теорию скрещивания языков Марра, указав, что она основывается «на учении товарища Сталина об образовании наций в период развивающегося капитализма».

Через несколько недель после публикаций первых статей по вопросам языкознания в ходе дискуссии 20 июня 1950 года на страницах «Правды» была опубликована статья И. В. Сталина «Относительно марксизма в языкознании». Она была написана в форме ответов на вопросы «товарищей из молодежи», которые якобы обратились к Сталину «с предложением высказать свое мнение в печати по вопросам языкознания, особенно в части, касающейся марксизма в языкознании».

Сталин решительно отвергал утверждения о том, что краеугольные положения учения Марра («язык есть надстройка над базисом», «классовый характер языка», «стадиальность развития языка») являются марксистскими. Хотя Марр занимал такое же положение в советском языкознании ведущего отечественного ученого, как Мичурин и Лысенко в биологии, Павлов — в физиологии, Сталин выступил против гегемонии его учения и осудил обычную в то время практику разносной критики тех, кто подвергал сомнению непогрешимость официального кумира в той или иной области знаний. Сталин писал: «Дискуссия выяснила прежде всего, что в органах языкознания как в центре, так и в республиках господствовал режим, не свойственный науке и людям науки. Малейшая критика положения дел в советском языкознании, даже самые робкие попытки критики так называемого «нового учения» в языкознании преследовались и пресекались со стороны руководящих кругов языкознания. За критическое отношение к наследству Н.Я. Марра, за малейшее неодобрение учения Н.Я. Марра снимались с должностей или снижались по должности ценные работники и исследователи в области языкознания. Деятели языкознания выдвигались не по деловому признаку, а по признаку безоговорочного признания учения Н.Я. Марра».

Из этого Сталин делал общий вывод о необходимых условиях успешного развития науки: «Общепризнанно, что никакая наука не может развиваться без борьбы мнений, без свободы критики. Но это общепризнанное правило игнорировалось и попиралось самым бесцеремонным образом. Создалась замкнутая группа непогрешимых руководителей, которая, обезопасив себя от всякой возможной критики, стала самовольничать и бесчинствовать... Если бы я не был убежден в честности товарища Меща

нинова и других деятелей языкознания, я бы сказал, что подобное поведение равносильно вредительству. Как это могло случиться? А случилось это потому, что аракчеевский режим, созданный в языкознании, культивирует безответственность и поощряет такие бесчинства. Дискуссия оказалась весьма полезной прежде всего потому, что она выставила на свет Божий этот аракчеевский режим и разбила его вдребезги».

Свою статью Сталин завершал словами: «Я думаю, что чем скорее освободится наше языкознание от ошибок Н.Я. Марра, тем скорее можно вывести его из кризиса, который оно переживает теперь. Ликвидация аракчеевского режима в языкознании, отказ от ошибок Н.Я. Марра, внедрение марксизма в языкознание — таков, по-моему, путь, по которому можно было бы оздоровить советское языкознание».

Вслед за этим выступлением Сталина в июле — августе 1950 года в печати появились его ответы Крашенинниковой, Санжееву, Белкину, Фуреру, Холопову. В этих публикациях он развивал критику учения Марра и вновь атаковал «аракчеевский режим», который «создали его «ученики». Вместе с тем он признавал, что «у Н.Я. Марра есть отдельные хорошие, талантливо написанные произведения, где он, забыв о своих теоретических претензиях, добросовестно и, нужно сказать, умело исследует отдельные языки. В таких произведениях можно найти немало ценного и поучительного».

В то же время полемика с Холоповым дала Сталину повод для очередного осуждения «догматического» подхода к марксистским формулам вообще. Он писал: «Начетчики и талмудисты рассматривают марксизм, отдельные выводы и формулы марксизма как собрание догматов, которые «никогда» не изменяются, несмотря на изменение условий развития общества. Они думают, что если они заучат наизусть эти выводы и формулы и начнут их цитировать вкривь и вкось, то они будут в состоянии решать любые вопросы в расчете, что заученные выводы и формулы пригодятся им для всех времен и стран, для всех случаев в жизни. Но так могут думать лишь такие люди, которые видят букву марксизма, но не видят его существа, заучивают тексты выводов и формул марксизма, но не понимают их содержания».

В заключение Сталин писал: «Марксизм есть наука о законах развития природы и общества, наука о революции угнетенных и эксплуатируемых масс, наука о победе социализма во всех странах, наука о строительстве коммунистического общества. Марксизм как наука не может стоять на одном месте, — он развивается и совершенствуется. В своем развитии марксизм не может не обогащаться новым опытом, новыми знаниями, — следовательно, отдельные его формулы и выводы не могут не изменяться с течением времени, не могут не заменяться новыми формулами и выводами, соответствующими новым историческим задачам. Марксизм не при

знает неизменных выводов и формул, обязательных для всех эпох и периодов. Марксизм является врагом всякого догматизма».

Эти ответы вместе с первой публикацией Сталина составили работу «Марксизм и вопросы языкознания», которая множество раз цитировалась и стала непременной составной частью курса марксизма-ленинизма. Через некоторое время после смерти Сталина эта работа стала предметом насмешек. Различные авторы иронизировали: неужели верховный правитель страны не нашел иных актуальных проблем, кроме вопросов теоретического языкознания? Представляется же, что статьи Сталина по этому не самому острому вопросу советской жизни не случайно появились в один из наиболее напряженных моментов первых послевоенных лет — в дни начала войны в Корее. Не исключено, что выступления Сталина по вопросам языкознания были демонстрацией выдержки советского руководства в той войне нервов, которую Запад навязывал СССР.

В то же время выступления Сталина в дискуссии по вопросам языкознания имели не менее важное значение для определения политики государства в области культуры и науки, чем решения ЦКВКП(б). Бросается в глаза, что эта работа существенным образом отличалась от этих решений и предшествовавших им кампаний проработок. Сталин неожиданно выступил с позиций, на первый взгляд противоположных тем, с которых он, Жданов и все руководство страны атаковало деятелей культуры и науки. Если предыдущие кампании имели целью разгром немарксистских и непатриотических направлений в культуре и науке, то в данном случае Сталин атаковал учение, которое до его выступления считалось революционным, марксистским направлением отечественного происхождения и претендовало на практическую связь с общественным производством и классовой борьбой. Сталин не только доказывал неправомерность этих претензий учения Марра, но неоднократно подчеркивал опасность создания монополии того или иного учения в науке.

Если в области музыки, литературы и биологии Сталин и руководство партии выступали против всяких «чуждых» марксизму направлений творческого поиска, оторванных от практики или народных вкусов, то здесь Сталин подчеркивал важность сохранения свободного соперничества различных школ в языкознании, т.е. в науке, не имеющей узко практического значения. В своей работе он указывал, что наука будет обречена на гибель, если в той или иной сфере научной деятельности будет установлена монополия на истину того или иного учения, объявленного «марксистским» и «революционным». Правда, сам Сталин, поверив в эффективность методов Лысенко, не осознал опасного положения, которое возникло в биологической науке в результате ее подчинения школе Лысенко.

Мысли, высказанные Сталиным в дискуссии об учении Марра, были подхвачены П.Л. Капицей, который в письме Сталину от 30 июля 1952 года писал: «Вы исключительно верно указали на два основных все растущих

недостатка нашей организации научной работы — это отсутствие научной дискуссии и аракчеевщина... После вашей статьи о языкознании, к сожалению, аракчеевщина у нас не прекращается, но продолжает проявляться в самых различных формах, я лично самую вредную форму аракчеевщины нахожу тогда, когда, чтобы исключить возможность неудач в творческой научной работе, ее пытаются взять под фельдфебельский контроль... Аракчеевская система организации науки начинает применяться там, где большая научная жизнь уже заглохла, а такая система окончательно губит и ее остатки». Капица подчеркивал, что его письмо продиктовано желанием помочь «более здоровому росту» науки в нашей стране. Академик рассчитывал на понимание Сталина, так как знал, что во всех своих действиях на «идеологическом фронте» Сталин руководствовался прежде всего интересами советского общества.