Глава 25. Лидеры и легенды Южной Азии

Молодым студентом я восхищался Неру (Nehru) и его целью построения светского, многонационального общества. Подобно большинству националистов из британских колоний, я читал его книги, написанные в течение долгих лет пребывания в британских тюрьмах, особенно его письма к дочери. Они были изящно написаны, а его взгляды и чувства резонировали с моими. Вместе с другими социал‑демократами 50‑ых годов я интересовался тем, кто станет для нас моделью развития: Индия или Китай. Мне хотелось бы, чтобы в этом состязании победила демократическая Индия, а не коммунистический Китай. Тем не менее, несмотря на достижения «зеленой революции», из‑за быстрого прироста населения уровень и качество жизни в Индии оставались низкими.

Я впервые посетил Дели (Delhi) в качестве премьер‑министра в апреле 1962 года. Встреча с Пандитом Джавахарлалом Неру (Pandit Jawaharlal Nehru) состоялась в его доме. Это была бывшая резиденция одного из британских военноначальников, – красиво спланированный двухэтажный дом с широкими верандами и просторным двором. Мы беседовали полчаса.

Во время обеда мы разместились за длинным столом, вероятно, унаследованным от англичан. Каждому гостю вместо тарелки был подан большой серебряный поднос, на который накладывалась пища из широкого ассортимента поданных к обеду блюд: риса, карри, овощей, мяса, рыбы, рассолов и приправ. Было необычно, что все ели руками, – ни Чу, ни я никогда в этом не практиковались. В то время как хозяева аккуратно брали пищу кончиками пальцев, мы рылись в своей еде запачканными соусом руками и выглядели очень неопрятно. Я почувствовал большое облегчение, когда подали серебряные чашки с водой и кусочками лимона, чтобы помыть засаленные пальцы перед десертом, который был восхитителен. Сидя напротив меня, Неру заметил испытываемое нами затруднение. Я объяснил, что, кроме палочек для еды, мы обычно пользовались вилками и ложками. К счастью, во время других приемов пищи в Дели нам подавали столовые приборы.

Неру заинтересовался тем, что я ему рассказал, и он пригласил меня еще раз встретиться с ним на следующий день. Мы проговорили в течение полутора часов. Я рассказал ему о демографическом составе населения Сингапура и Малайи, и о том влиянии, которое имели на население полуострова коммунисты. Это было результатом огромных успехов, достигнутых коммунистами Китая в преобразовании страны из коррумпированного, декадентского общества в дисциплинированное, чистое, динамичное, даже если и слишком уж регламентированное государство. Тем не менее, я считал, что коммунизм совершенно не подходит для стран Юго‑Восточной Азии. Кроме того, независимый Сингапур оказался бы в катастрофическом положении из‑за той враждебности, которую бы испытывали по отношению к нам наши соседи: малайцы в Малайе и яванцы и другие народы малайской расовой группы в Индонезии. Поэтому я считал, что наилучшим решением было бы объединение Сингапура с Малайей и Борнео. Тунку не хотел объединяться только с Сингапуром, – в этом случае, число китайских избирателей было бы равным числу избирателей – малайцев. Неру был приятно удивлен, встретив в моем лице китайца, столь решительно настроенного не допустить установления контроля коммунистов и Пекина над Сингапуром.

Я вновь посетил Неру в 1964 году, когда остановился в Дели, возвращаясь из своего турне по Африке. Утомленный человек со слабым голосом, с трудом сидевший на диване, был тенью прежнего Неру. Ему было сложно сосредоточиться. Нападение Китая на Индию через Гималаи нанесло удар по его надеждам на развитие афро‑азиатской солидарности. Я покинул встречу опечаленный. Он умер через несколько месяцев, в мае.

Мои встречи с Неру в 60‑ых годах позволили мне наладить контакты с его дочерью, – Индирой Ганди (Indira Gandhi). Когда Сингапур провозгласил независимость, мы попросили индийское правительство помочь Сингапуру вступить в афро‑азиатские организации, и их дипломатические миссии оказали нам огромную помощь. В следующем году я посетил Индию, чтобы поблагодарить Индиру Ганди и заинтересовать ее правительство в развитии сотрудничества со странами Юго‑Восточной Азии. Молодая, энергичная и оптимистично настроенная Индира Ганди встретила меня в аэропорту в сопровождении почетного караула и отправилась вместе со мной в бывшую резиденцию вице‑короля Индии, переименованную в «Раштрапати Бхаван» (Rashtrapati Bhavan).

К концу моего трехдневного визита, состоявшегося в 1966 году, у нас установились откровенные и дружеские отношения. Индира Ганди поделилась со мной, как сложно ей было работать с правительством, министров которого она не выбирала. Каждый министр гнул свою собственную линию. Наиболее влиятельные политики партии Индийский национальный конгресс (Congress Party) назначили Индиру Ганди на пост премьер‑министра, пытаясь цинично использовать образ Неру на следующих всеобщих выборах. Несмотря на это, я полагал, что если бы ей удалось победить на выборах с достаточным перевесом, то она стала бы управлять страной по‑своему.

Было грустно наблюдать за постепенным упадком страны, что было заметно даже по резиденции «Раштрапати Бхаван». Посуда и столовые приборы были в ужасном состоянии: во время обеда один из ножей сломался у меня в руке, и чуть не отскочил мне в лицо. Кондиционеры, которые производились в Индии уже на протяжении многих лет, работали шумно и безрезультатно. Прислуга, одетая в красно‑белую форму, убрала алкогольные напитки со столов в нашей комнате. Большую часть недели в Дели действовал «сухой закон». Однажды, возвращаясь после приема в «Раштрапати Бхаван», устроенного в нашу честь послом Сингапура, я вошел в лифт вместе с двумя индийскими атташе дипломатического корпуса, одетых в великолепные мундиры. Они стояли с заложенными за спину руками. Когда я выходил, то заметил, что они держали в руках какие‑то бутылки. Я спросил об этом своего секретаря, который объяснил, что это были бутылки шотландского виски. Стало обычным делом раздавать на приемах, устраиваемых нашим посольством, шотландский виски «Джонни Уолкер» (Johnnie Walker) всем заслуживавшим внимания гостям, так что каждый атташе дипломатического корпуса получал по две бутылки. Их нельзя было купить в Индии, потому что импорт виски был запрещен. Политические лидеры лицемерно демонстрировали показной эгалитаризм, нося домотканую одежду, чтобы продемонстрировать свою близость к бедным, а сами одновременно потихоньку накапливали богатства. Это подрывало мораль административной элиты, как гражданской, так и военной.

Несколько дней пребывания в «Раштрапати Бхаван» и состоявшиеся встречи с высшими лидерами страны на приемах и различных заседаниях отрезвили меня. Посещая Индию в 1959–1962 годах, когда у власти был Неру, я думал, что Индия станет процветающим обществом и великой державой. Но к концу 70‑ых годов я изменил свое мнение и считал, что, благодаря своим размерам, Индия могла стать великой военной державой, но отнюдь не экономически процветающим государством из‑за удушающей индийской бюрократии.

Индийские официальные лица были более всего заинтересованы в подписании совместных коммюнике, в которых Сингапур должен был присоединяться к Индии в выражении беспокойства «по поводу серьезной угрозы миру в целом, и странам Юго‑Восточной Азии в частности, в результате продолжающегося конфликта во Вьетнаме». Индийская политика неприсоединения склонялась в сторону Советского Союза, – это было ценой за регулярные поставки советского оружия и военной технологии.

Индира Ганди посетила Сингапур два года спустя, в мае 1968 года. В ходе всестороннего обмена мнениями я пришел к выводу, что у Индии не было средств для усиления своего влияния в Юго‑Восточной Азии. Тем не менее, во время моего визита в Индию в 1970 году, я спросил ее, не намеревалась ли Индия усилить свою военно‑морскую активность в Юго‑Восточной Азии. Присутствовавший на встрече министр иностранных дел Индии Сваран Сингх (Swaran Singh) вмешался и сказал, что Индия была заинтересована в развитии экономических связей, но ее более всего беспокоило обеспечение безопасности западных морских путей. Я почувствовал, что главным источником военной угрозы индийцы считали Пакистан, опасаясь формирования военного союза между США, Китаем и Пакистаном.

Когда в 1977 году премьер‑министром Индии стал Мораджи Десаи (Moradji Desai), я вскоре наладил с ним связи. Я познакомился с ним в 1969 году, когда он был заместителем премьер‑министра Индии. Во время Лондонской конференции стран Британского Содружества наций в июне 1977 года я обедал с ним в резиденции посла Индии. Ему было за восемьдесят, и он строго придерживался вегетарианской диеты, включавшей только сырые орехи, фрукты, овощи, какая‑либо приготовленная пища исключалась. Его обед в тот день состоял из изюма и орехов. К лежавшим перед ним шоколадным конфетам он даже не притронулся. Его посол не знал об этой строгой диете, ибо даже молоко должно было браться только непосредственно от коровы. И действительно, на региональной конференции стран Британского Содружества наций в Сиднее, проходившей в следующем году, премьер‑министр Австралии Малкольм Фрейзер позаботился о том, чтобы иметь под рукой молочную корову. Десаи уверял меня, что того, что он ел, было вполне достаточно, и что вегетарианцы являются долгожителями. Он подтвердил этот тезис, прожив 99 лет. У него было специфическое чувство юмора и богатая память, но некоторые его идеи были довольно необычны. В декабре 1978 года, беседуя со мной в автомобиле по пути из аэропорта Дели в «Раштрапати Бхаван», он сказал, что тысячи лет назад индусы совершили космические полеты и посетили планеты, к которым американцы как раз запускали тогда космические аппараты. Наверное, у меня было довольно скептическое выражение лица, ибо он подчеркнул: «Да, это – правда. Это – реинкарнация. Так записано в „Бхагавадгите“ (Bhagavad Gita)».

Индира Ганди проиграла на выборах 1977 года, но вернулась к власти в 1980 году. Когда я встретил ее на региональной встрече руководителей стран Содружества наций в Дели в сентябре 1980 года, она выглядела уже не такой энергичной. На основных направлениях внешней политики индийская политика пробуксовывала. Союз Индии с Советским Союзом не позволял наладить тесное сотрудничество с США и странами Европы. Из‑за этого, а также из‑за преобладания неэффективных государственных предприятий, слабости частного сектора, незначительных иностранных инвестиций, – экономика Индии хромала. Единственным ее достижением было то, что Индии удавалось прокормить население, которое росло быстрее, чем в Китае.

Когда в 1980 году Индия стала потворствовать вьетнамской оккупации Кампучии, признав установленный там режим, мы стали противниками на международных конференциях. Мы занимали противоположные позиции по данной проблеме, которая была критически важной для мира и стабильности в Юго‑Восточной Азии. На встрече руководителей стран Содружества наций в Нью Дели в том же году Индира Ганди, будучи председателем конференции, в своей вступительной речи выступила против осуждения вооруженной интервенции. Я спокойно высказал противоположное мнение: вьетнамская и советская оккупация Камбоджи и Афганистана соответственно формировали новую доктрину оправданной интервенции, которая не подпадала под рамки, установленные Хартией ООН, создавая прецедент для открытой вооруженной интервенции. При составлении коммюнике наши официальные лица спорили до бесконечности. Согласованный проект документа не упоминал о Советском Союзе или Вьетнаме как агрессорах, но призывал оказывать политическую поддержку борьбе за независимость и суверенитет Афганистана и Кампучии. В своей заключительной речи Индира Ганди пообещала, что Индия приложит все усилия, чтобы убедить политиков (в Москве) вывести войска из Афганистана. Что же касается Кампучии, то Индия признала установленный там режим ввиду того, что он контролировал все провинции страны, что являлось «одной из обычных форм дипломатического признания правительства».

Когда она прислала мне приглашение посетить седьмую встречу неприсоединившихся стран в Дели, намеченную на март 1983 года, я отказался, написав в ответе: «Стремясь обеспечить подлинное единство, Движение неприсоединения не может оставаться безразличным к недавним нарушениям основных принципов национальной независимости, территориальной целостности и суверенитета, в особенности стран – членов движения…»

Тем не менее, я посетил общую, а не региональную встречу глав государств Содружества наций, проходившую в Дели в ноябре 1983 года, когда между нами вновь состоялась дискуссия о положении в Кампучии. Несмотря на эти разногласия, благодаря нашей долгой дружбе и хорошим личным отношениям между нами не возникло личной вражды.

Индира Ганди была самой жесткой женщиной премьер‑министром, которую я когда‑либо встречал. Она была женственной, но в ней не было никакой мягкотелости. Она была более решительным и безжалостным политическим лидером, чем Маргарет Тэтчер, госпожа Бандаранаике (Bandaranaike) и Беназир Бхутто. У нее было красивое лицо с орлиным носом и великолепной копной черных волос, зачесанных назад и перехваченных широкой белой полосой материи. Она всегда была изящно одета в сари. Она использовала некоторые свои женские черты, кокетливо улыбаясь мужчинам во время непринужденной светской беседы, но, как только мы переходили к переговорам, она проявляла такую твердость, что могла бы потягаться с любым кремлевским лидером. Она не была похожа на своего отца. Неру был человеком идей и концепций, которые он постоянно совершенствовал: атеизм, мультикультурное общество, быстрая индустриализация государства, развитие тяжелой индустрии по примеру Советского Союза. Прав он был или нет, но он был мыслителем.

Она же была практичным и прагматичным политиком, заинтересованным, в основном, в механизме власти: борьбе за власть и использовании власти. Грустной главой в ее многолетней политической деятельности был отказ от атеизма с целью завоевания голосов индуистов на севере Индии. Сознательно или бессознательно, она позволила индуизму выйти из подполья и стать законной силой в индийской политике. Это неизбежно должно было привести к возобновлению индуистско‑мусульманских столкновений, за которыми последовало разрушение древней мечети в Айдхья (Ayodhya). Вслед за этим была создана партия индуистов‑шовинистов Бхарата Джаната партия (БДП – Bharatiya Janata Party), которая стала ведущей политической силой, а затем и наибольшей партией в парламенте в 1996 году и в 1998 году. Она была очень жесткой, когда Индии что‑либо угрожало. Сикхи (Sikh) во всем мире были возмущены, когда она отдала приказ войскам войти в сикхский храм в Амритсаре (Amritsar). Наблюдая за тем, как были рассержены сикхи в Сингапуре, я подумал, что это может привести к политическим бедствиям, – ведь она осквернила самую большую святыню сикхской религии. Но она была не сентиментальна и считалась только с властью и мощью государства, которую она намеревалась сохранить. В 1984 году Индира Ганди поплатилась за это своей жизнью, погибнув от руки своего телохранителя – сикха.

Наши разногласия по кампучийской проблеме заставляли меня держаться в стороне до марта 1988 года, когда я попытался установить контакт с ее сыном Радживом Ганди (Rajiv Gandhi), тогдашним премьер‑министром. С ним был заместитель министра иностранных дел Натвар Сингх (Natwar Singh), обладавший острым умом и умевший хорошо излагать непростую политическую позицию Индии. Раджив предложил, чтобы США установили дипломатические отношения с Вьетнамом и отменили экономические санкции, ибо он полагал, что Вьетнам намеревался вывести войска из Кампучии и сосредоточиться на восстановлении экономики. Он знал, как и мы, что Вьетнам испытывал серьезные экономические трудности. Я считал, что Вьетнам должен был заплатить цену за оккупацию Камбоджи, но надеялся, что через 10 лет возникнет иной Вьетнам, с которым Сингапур смог бы сотрудничать в сфере экономики. Я полагал, что, когда будет урегулирована кампучийская проблема, позиции Индии и Сингапура станут одинаковыми. Впоследствии так и произошло.

После переговоров Раджив Ганди и его жена Соня (Sonia) устроили для Чу и меня частный обед в его резиденции. Раджив был политически неискушенным человеком, оказавшимся посреди минного поля индийской политики. Из‑за того, что его мать была убита в собственном доме, для обеспечения его личной безопасности предпринимались беспрецедентные меры. Он говорил, что считал эти меры едва ли не репрессивными, но, в конце концов, привык к ним. Я воспринимал его как пилота авиакомпании с весьма прямолинейным взглядом на мир. Во время нашей дискуссии он часто обращался к Натвар Сингху. Меня интересовало, кто служил ему проводником в дебрях индийской политики, – я был уверен в том, что многие хотели бы вести его за руку по своему собственному пути.

Только премьер – министр, исполненный добрых намерений, мог послать индийские войска в Шри‑Ланку для подавления восстания тамилов (Tamils) на полуострове Джафна. Эти тамилы были потомками тамилов, покинувших Индию более тысячи лет назад, и отличались от индийских тамилов. Индийские солдаты проливали кровь в Шри‑Ланке. Затем войска были выведены, и война возобновилась. В 1991 году молодая женщина – тамилка с полуострова Джафна приблизилась к Радживу во время предвыборного митинга, проходившего около Мадраса, якобы для того, чтобы украсить его гирляндой и взорвала себя и его. А ведь намерения у него были самые добрые.

В 1992 году правительство Нарасимха Рао (Narasimha Rao), сформированное партией Индийский национальный конгресс, находившейся в парламенте в меньшинстве, вынуждено было радикально изменить политику, чтобы привести ее в соответствие с требованиями, выдвинутыми МВФ в качестве условий предоставления экономической помощи. У Рао сложились хорошие отношения с премьер‑министром Го Чок Тонгом, когда они встретились на Конференции неприсоединившихся стран в Джакарте в 1992 году. Он убедил его посетить Индию с делегацией деловых людей Сингапура. Его финансовый министр Манмохан Сингх (Manmohan Singh) и министр коммерции П. Чидамбарам (P. Chidambaram) посетили Сингапур, чтобы проинформировать меня об изменениях в политике и попытаться привлечь инвестиции из Сингапура. Оба министра ясно представляли себе как ускорить экономический рост Индии и знали, что необходимо было для этого сделать. Проблема была лишь в том, как осуществить эти меры при наличии оппозиции, которая была враждебно настроена по отношению к свободному предпринимательству, свободному рынку, внешней торговле и иностранным инвестициям.

Рао посетил Сингапур в октябре 1991 года и обсудил со мной проблемы перехода Индии к более открытой политике. Я сказал, что наиболее трудным препятствием для этого являлось отношение индийских чиновников к иностранцам. Они считали, что иностранцы хотели эксплуатировать Индию, и им нужно было в этом препятствовать. Если он хотел, чтобы иностранные инвестиции потекли в Индию таким же широким потоком как в Китай, ему следовало изменить менталитет своих чиновников и сделать так, чтобы их задачей стало содействие инвесторам, а не регулирование их действий. Он пригласил меня посетить Индию для обсуждения идей и поиска решений с его коллегами и высшими государственными служащими.

В январе 1996 года я посетил Дели и выступил перед правительственными чиновниками в Индийском международном центре (India International Center), а также перед деловыми людьми, представлявшими все три Торговые палаты Индии. Я говорил о препятствиях, мешавших ускорению экономического роста Индии. В беседе со мной Рао признал, что многовековые опасения индийцев о том, что экономические реформы приведут к неравномерному распределению богатства, затрудняли проведение дальнейших преобразований. Чтобы улучшить положение народа, он влил в экономику большие средства, но был обвинен оппозицией в распродаже страны и закладывании государства в долг. Он особо подчеркнул две социальных проблемы: высокую рождаемость и низкие темпы жилищного строительства из‑за недостатка средств. Он попросил премьер‑министра Сингапура помочь ему в осуществлении жилищной программы. Я вынужден был развеять его надежды на то, что в результате осуществления успешной программы строительства жилья мы смогли бы решить жилищную проблему в Индии. Сингапур мог оказать Индии помощь в составлении планов, но найти средства для их осуществления и осуществлять эти планы Индия должна была сама.

Когда я встретился с Рао в 80‑ых годах, он был министром иностранных дел в правительстве Индиры Ганди. Он принадлежал к поколению борцов за независимость, ему было почти восемьдесят лет, и он близок к тому, чтобы уйти на покой. Когда в 1991 году, в разгар предвыборной кампании, был убит Раджив Ганди, партия Индийский национальный конгресс избрала Рао своим лидером. Голосование, основанное на симпатиях к погибшему Радживу Ганди, принесло его партии наибольшее число мест в парламенте, но этого было недостаточно для завоевания абсолютного большинства. Рао все‑таки стал премьер‑министром и первые два из пяти лет своего правления продолжал проводить радикальные экономические реформы, но он уже не был энергичным молодым человеком, проводившим в жизнь свои собственные идеи. Действительный стимул развития экономики исходил от министра финансов Манмохана Сингха, который начал свою карьеру, занимаясь планированием экономики. Рао не хватало убежденности, чтобы, невзирая на сопротивление оппозиции, побудить народ Индии поддержать реформы.

Сочетание высоких темпов роста населения и низких темпов экономического роста на протяжении некоторого времени не позволит Индии стать богатой страной. Для того чтобы она смогла играть серьезную роль в Юго‑Восточной Азии, ей необходимо решить свои экономические и социальные проблемы. Страны АСЕАН были бы заинтересованы в ускоренном росте индийской экономики, а также в помощи со стороны Индии в деле поддержания мира и стабильности в регионе.

Индия располагает большим количеством выдающихся ученых во всех отраслях науки, но, по ряду причин, те высокие стандарты, которые оставили англичане в Индии, снизились. Уже нет былой строгости в проведении экзаменов при поступлении в университеты, высшие школы, для получения профессиональной квалификации и при приеме на государственную службу. Широко распространился обман при проведении экзаменов. Университеты выделяют определенные квоты мест для членов парламента в округах, которые раздают или продают эти места избирателям.

Во времена британского господства для работы в Индийской государственной службе (ИГС – Indian Civil Service) отбирали лучших из лучших. Чтобы быть принятым на работу в эту элитную британскую службу индиец должен был обладать действительно выдающимися способностями. В 60‑ых годах, во время одного из моих визитов в Индию я остановился в резиденции «Раштрапати Бхаван». Однажды утром, перед началом игры в гольф, в резиденцию пришли позавтракать два индийских чиновника. Ранее они служили в ИГС, которая впоследствии стала Индийской административной службой (ИАС – Indian Administrative Service). Они произвели на меня сильное впечатление. Один из них объяснил, как несколько сот чиновников ИГС управляли 450 миллионами жителей Британской Индии, и управляли хорошо. Он с ностальгией говорил об уровне людей, которых отбирали для службы в ИГС. Чиновник весьма сожалел, что вступительные экзамены, которые ранее проводились только на английском языке, теперь можно было сдавать либо на английском, либо на хинди. Давление популистов не только снизило стандарты при приеме на службу, но и привело к плохому взаимодействию между чиновниками внутри ее.

Это вело к постепенному снижению качества когда‑то элитной службы, члены которой столкнулись с трудностями, возникшими в ходе социально‑экономической революции, уровень их благосостояния понизился. Во времена британского правления уровень жизни чиновников вполне соответствовал их положению. Генералы, адмиралы, маршалы авиации и высшие служащие ИГС играли в гольф. В 60‑ых – 70‑ых годах в Индии они не могли даже купить хороших, то есть импортных, мячей для гольфа, так как их импорт был запрещен. Я вспоминаю одно из наших посещений гольф клуба в Дели. Наше посольство порекомендовало нам привезти с собой несколько упаковок мячей для гольфа, чтобы раздать их членам клуба. Было грустно наблюдать за тем, как высшие индийские военные и государственные чиновники разрывали коробки с мячами и набивали ими свои сумки для гольфа.

Действительно, мячи для гольфа ценились настолько высоко, что кэдди[22]врывались в любой дом и обшаривали любую неудобную местность, чтобы найти залетевшие туда мячи. Однажды, в 1965 году, играя в гольф в бывшем Королевском гольф – клубе Бомбея (Bombay), я срезал свой мяч так, что он попал в жилой район, Я услышал громкий звук от падения мяча на крышу из оцинкованного железа. Мой кэдди умчался, как я думал, для того, чтобы выяснить, не был ли кто‑либо травмирован. Но нет, вскоре появился маленький мальчик с мячом для гольфа, но не для того, чтобы пожаловаться на нанесенный ущерб, а чтобы договориться о цене, которую он хотел получить за возврат мяча. Мне также было грустно наблюдать за тем, как кэдди собирали поломанные пластиковые и деревянные подставки для мячей и заостряли их наконечники, чтобы использовать их в игре снова и снова. В раздевалках прислуга снимала с посетителей носки и ботинки и надевала их, – было слишком мало работы для слишком большого числа рабочих рук.

Видимо, проблема заключалась в системе. Индия потратила десятилетия на государственное планирование и контроль, которые тонули в бюрократизме и коррупции. Децентрализованная система позволила бы расти и процветать большему числу таких центров как Бомбей и Бангалор (Bangalore). Другая причина заключалась в индийской кастовой системе, которая была врагом меритократии. Каждая каста требовала своей квоты во всех учреждениях, будь‑то набор служащих в ИАС или прием студентов в университеты. Третьей причиной были бесконечные конфликты и войны с Пакистаном, которые делали беднее обе страны.

Дели, который я посетил в 60‑ых годах, был большим развивавшимся городом с множеством открытых мест, не очень загрязненным и без большого количества трущоб. Дели 90‑ых годов, с точки зрения охраны окружающей среды, был городом – кошмаром. Стоял январь, и в городе было не продохнуть из‑за дыма от угля, сжигаемого в домах и на электростанциях. Повсюду были трущобы. Для обеспечения безопасности индийцы выстроили целый взвод солдат перед гостиницей «Шератон» (Sheraton), в которой я остановился. На дорогах были заторы. Город больше не был таким просторным, как ранее.

К тому времени как партия Индийский национальный конгресс под руководством Нарасимха Рао проиграла выборы в 1996 году, была сформирована коалиция, включавшая в себя 13 партий, в том числе несколько коммунистических партий, с целью помешать партии националистов‑индуистов Бхарата Джаната партии придти к власти. Индийская демократия отошла от своих светских основ. Двигать дальше либерализацию экономики было сложно. Не была решена и более глубокая проблема. В публичном выступлении премьер – министр Индер Кумар Гуджрал (Inder Kumar Gudjral) упомянул результаты обзора, согласно которому Индия была второй наиболее коррумпированной страной в Азии. В 1997 году, выступая перед Конфедерацией индийской промышленности (Confederation of Indian Industry), он сказал: «Иногда я чувствую стыд и опускаю от стыда свою голову, когда мне говорят, что Индия – одно из наиболее коррумпированных государств мира». Индия – это страна еще не ставшая действительно великой, ее потенциал не используется в полной мере.

Я впервые посетил Шри‑Ланку (Sri Lanka) в апреле 1956 года, по пути в Лондон. Я остановился в расположенном у моря отеле «Гал Фейс» (Galle Face Hotel), – их лучшем отеле британской эпохи. Я прохаживался по улицам Коломбо (Colombo), в котором было немало впечатляющих общественных зданий, многие из которых совсем не пострадали от войны. Так как генерал Маунтбаттен во время войны расположил свою ставку в Канди (Kandy), на Цейлоне, остров располагал большим количеством ресурсов и лучшей инфраструктурой, чем Сингапур.

В том же году Соломон Уэст Риджвей Диас Бандаранаике (Solomon West Ridgeway Dias Bandaranaike), лидер новой Партии свободы (Sri Lanka Freedom Party), победил на выборах и стал премьер – министром. Он пообещал сделать сингальский язык государственным, а буддизм – национальной религией. Он был так называемым «коричневым пукка – сахибом» (brown «pukka‑sahib»), то есть сингалом, родившимся в христианской семье и получившим образование на английском языке. Он решил вернуться к своим корням и принял буддизм, а также стал поборником сингальского языка. Это стало началом упадка Цейлона.

Тогдашний глава правительства Сингапура, Лим Ю Хок пригласил меня встретиться с ним за ужином. Бандаранаике, щеголеватый человек небольшого роста, хорошо одетый, с хорошо поставленной речью, ликовал по поводу победы на выборах. Сингальское большинство вручило ему мандат доверия, чтобы превратить Цейлон в общество, основанное на местных ценностях и традициях. Это было реакцией против общества «коричневых сахибов» – политической элиты, которая, получив власть, во всем подражала англичанам, копируя их образ жизни. Премьер – министр сэр Джон Котелавала (John Kotelawala), которого сменил Бандаранаике, каждое утро катался на лошади. Казалось, Бандаранаике не беспокоило, что тамилы, жившие на полуострове Джафна, и другие национальные меньшинства в результате провозглашения сингальского языка государственным оказались бы в худшем положении; или те чувства, которые испытывали, в результате придания буддизму статуса государственной религии, тамилы‑индуисты, мусульмане, и христиане – бургеры (потомки голландцев и местных жителей). Он был когда‑то президентом Оксфордского союза (Oxford Union) и говорил так, будто все еще находился в Оксфордском дискуссионном клубе. Я не удивился, когда три года спустя он был убит буддийским монахом. Думаю, была своя ирония в том, что убийство совершил буддийский монах, который был недоволен медленными темпами становления буддизма в качестве государственной религии.

На последовавших за его гибелью выборах, в результате голосования, основанного на симпатии к погибшему мужу, его вдова, Сиримаво (Sirimavo) Бандаранаике стала премьер‑министром. Она оказалась менее разговорчивым, но куда более жестким лидером. Когда я встретился с ней на Цейлоне в августе 1970 года, то обнаружил, что она была решительно настроенной сторонницей Движения неприсоединения. Цейлон выступал за вывод всех американских войск из Южного Вьетнама, Лаоса, Камбоджи, и за создание в Индийском океане зоны свободной от ядерного оружия и конфликтов великих держав. Будучи младшим по возрасту, я терпеливо объяснял различие между ее взглядами и моей внешнеполитической позицией. Если бы Южный Вьетнам попал в руки коммунистов, то возникла бы угроза Кампучии, Лаосу и Таиланду. Сингапуру также угрожала бы серьезная опасность. Подрывная деятельность коммунистов распространилась бы на Малайзию, а это привело бы к серьезным последствиям для Сингапура. Другие великие державы региона: Китай и Япония, – могли бы увеличить свои военно‑морские силы. Поэтому мы не могли поддержать эту благородную идеологию, ибо это было чревато серьезными последствиями для нашего будущего. В результате, Сингапур считал необходимым оставаться в рамках Оборонного соглашения пяти держав, которое обеспечивало нашу безопасность.

Ее племянник Феликс (Felix) Бандаранаике был советником по международным проблемам. Яркий, но не глубокий, он доказывал, что удачное географическое положение и история принесли Цейлону благословенный мир и безопасность, так что только 2.5 % государственного бюджета тратилось на оборону. Любопытно, что бы он сказал в конце 80‑ых годов, когда более половины бюджета шло на закупку вооружений и содержание вооруженных сил, чтобы бороться с повстанцами – тамилами на полуострове Джафна.

Остров Цейлон был образцовым государством Британского Содружества наций. Англичане тщательно подготовили его к независимости. После окончания Второй мировой войны это была хорошая страна среднего размера с населением менее 10 миллионов человек. Население имело относительно высокий уровень образования, в стране было два приличных университета, – в Коломбо и в Канди, – где преподавание велось на английском языке. Цейлон располагал государственной службой, в которой работали в основном местные жители, а у населения имелся опыт представительской демократии, развивавшейся с начала 1930‑ых годов, когда стали проводиться выборы в городские советы. Когда в 1948 году Цейлон получил независимость, он стал классической моделью постепенного перехода к независимости.

Увы, все пошло не так. Во время своих визитов, на протяжении многих лет, я наблюдал, как многообещающая страна приходила в упадок. Демократическая система, построенная по принципу «один человек – один голос», не решила проблемы межнациональных отношений, которая была главной. Восьмимиллионное сингальское большинство всегда имело возможность победить на выборах двухмиллионное тамильское меньшинство. Сингалы сделали свой язык государственным, провозгласили буддизм государственной религией в стране, где до того не было официальной религии. Будучи сторонниками индуистской религии, тамилы почувствовали себя уязвленными.

В октябре 1966 года, возвращаясь с конференции премьер – министров в Лондоне, я посетил Коломбо, чтобы встретиться с премьер – министром Дадли Сенанаяке (Dudley Senanayake). Он был благородным, несколько отстраненным и придерживавшимся фаталистских взглядов пожилым человеком. Когда мы играли в гольф в бывшем Королевском гольф – клубе Коломбо, он извинился за построенные на пространствах между лужайками хижины и пасшихся там коров и коз. Он сказал, что это было неизбежным следствием демократии и выборов: он не мог оправдать перед избирателями сохранение открытых, незастроенных лужаек в центре города. Он отправил меня на поезде в Нувара Элия (Nuwara Eliya), который когда‑то был прекрасным горным курортом. Это был наиболее поучительный урок того, что случилось со страной после независимости. Пища, которую сервировали в специальном вагоне поезда, была несвежей. Поданные крабы испортились и воняли. Я немедленно пошел в туалет, и все вырвал, – это меня спасло. В Нувара Элия я остановился в резиденции бывшего британского губернатора. Дом обветшал. Возможно, когда‑то это было прекрасно ухоженное здание с розами в саду (некоторые оставались до сих пор), который выглядел так, будто находился где‑то в английских лесах. На высоте примерно полутора километров над уровнем моря ощущалась приятная прохлада. Я играл в гольф на когда – то прекрасном поле, но, как и в Коломбо, на нем также были построены хижины, паслись козы и коровы.

За обедом мудрый грустный старый сингал объяснил, что то, что случилось, было неизбежным результатом выборов. Сингалы хотели стать господствующей расой, они хотели занять прежде занимаемые англичанами должности управляющих чайными и кокосовыми плантациями и занимаемые тамилами высшие должности государственных служащих. Стране пришлось пройти через трагедию превращения сингальского языка в государственный язык. За это они дорого заплатили, переводя все и вся с английского языка на сингальский и тамильский. Это оказалось долгим и хаотичным процессом. В университетах преподавание велось на трех языках: на сингальском для большинства студентов, на тамильском – для студентов‑тамилов с полуострова Джафна и на английском – для бургеров. В Университете Канди я обратился к проректору с вопросом о том, как три инженера, получивших образование на трех разных языках, станут вместе работать, к примеру, на строительстве моста. Он был бургером по происхождению и носил галстук с эмблемой Кембриджского университета, так что я понял, что он имел степень доктора наук. Он ответил: «Сэр, это является политическим вопросом, на который должны ответить министры». Я спросил его об учебниках. Он объяснил, что основные учебники переводились с английского на сингальский и тамильский, всегда с опозданием на три – четыре издания.

Чайные плантации находились в плачевном состоянии; местные жители, которые были назначены на руководящие должности, не следили за ними так же хорошо, как их британские предшественники. Ввиду отсутствия строгой дисциплины сборщики чая срывали не только молодые побеги, но и старые листья, из которых хорошего чая не получить. Кокосовые плантации также пострадали. Все это было, как сказал старый сингал, ценой, которую люди должны были заплатить, чтобы научиться управлять страной.

Я не посещал Цейлон на протяжении многих лет, пока в 1978 году, на встрече глав‑государств членов Британского Содружества наций в Сиднее не встретился с вновь избранным премьер‑министром страны Джуниусом Ричардом Джеявардене. В 1972 году премьер – министр Сиримаво Бандаранаике изменила имя страны на «Шри‑Ланка» и провозгласила ее республикой. Это не привело к повышению благосостояния страны, а чай все еще продавался под маркой «Цейлонского».

Подобно Соломону Бандаранаике, Джеявардене был по рождению христианином, который принял буддизм и нативизм, чтобы сблизиться с народом. Ему было за семьдесят, он пережил много взлетов и падений в политике (больше падений, чем взлетов), и философски смотрел на вещи, не стремясь к достижению высоких целей. Он хотел отойти от проводившейся на Шри‑Ланке социалистической политики, которая разорила страну. Встретившись со мной в Сиднее, он прибыл в Сингапур, чтобы, как он сказал, вовлечь нас в развитие своей страны. Я был увлечен его практическим подходом и пообещал посетить Шри‑Ланку в апреле 1978 года. Он сказал, что собирается предоставить автономию тамилам с полуострова Джафна. Я не понимал, что он не мог пойти на уступки в вопросе превосходства сингалов над тамилами. В итоге, это привело в 1983 году к началу гражданской войны и уничтожило всякие надежды на создание преуспевающей Шри‑Ланки на многие годы, если не на поколения вперед.

У него были некоторые слабости. Он хотел создать национальную авиакомпанию, ибо полагал, что это было бы символом прогресса. В «Сингапур эйрлайнз» работал хороший капитан авиалайнера из Шри‑Ланки. Он спросил, не мог ли я отпустить его домой. Я, конечно, мог, но каким образом простой пилот смог бы управлять авиакомпанией? Он хотел, чтобы авиакомпания «Сингапур эйрлайнз» помогла им в создании авиакомпании. Мы помогли. Я советовал ему, что создание авиакомпании не должно быть его приоритетом, потому что, чтобы наладить дело как следует, требовалось слишком много талантливых, хороших администраторов, в то время как он нуждался в таких людях для проведения ирригации, развития сельского хозяйства, строительства жилья, индустриального развития и реализации многих других проектов. Создание авиалинии было хорошим рекламным проектом, но этот проект не имел большой ценности для страны. Он настаивал на своем. В течение шести месяцев мы оказывали ему помощь в создании авиакомпании, направив 80 служащих компании «Сингапур эйрлайнз» на период от трех месяцев до двух лет. Мы также оказывали им содействие через нашу всемирную сеть агентств, помогая организовать представительства авиакомпании за рубежом, обучая служащих, развивая центры подготовки и так далее. Разумное руководство на самом верху отсутствовало. Когда бывший летчик, а ныне управляющий новой авиакомпании, решил купить, вопреки нашим рекомендациям, два подержанных самолета, мы решили отойти от дел. Парк самолетов увеличился в пять раз, не хватало оборотных средств и обученного персонала, работа авиакомпании не отличалась надежностью, пассажиров было мало. Затея изначально была обречена на провал, так оно и получилось.

Использование Сингапура в качестве модели развития Шри‑Ланки было лестно для нас. Правительство Шри‑Ланки объявило, что введет принятую в Сингапуре схему лицензирования, чтобы уменьшить поток транспорта в центре города, но и эта схема не работала. В 1982 году они начали программу жилищного строительства, основанную на нашем опыте, но необходимое финансирование отсутствовало. Они основали зону свободной торговли, которая по площади была чуть меньше Сингапура. Эта затея могла бы иметь успех, но террористические акты «тамильских тигров» отпугивали инвесторов.

Самой большой ошибкой, которую сделал Джеявардене, оказалось распределение целинных земель в сухой зоне. Используя иностранную помощь, он восстановил древнюю схему ирригации, основанную на использовании резервуаров, в которых сохранялась вода, отведенная с влажной стороны гор. К сожалению, он раздал эти земли сингалам, а не тамилам, которые исторически вели фермерское хозяйство в этой сухой зоне. Лишенные земли и территории, тамилы начали движение «тамильских тигров». Личный секретарь Джеявардене, преданный ему тамил с полуострова Джафна, сказал мне, что это было критической ошибкой. Последовавшая война привела к гибели 50,000 человек, еще большее число людей было ранено, погибли многие руководители. Война длится уже 15 лет, но каких‑либо признаков ее прекращения еще не видно.

Джеявардене ушел в отставку в 1982 году. Он был усталым человеком, исчерпавшим набор возможных решений проблем Шри‑Ланки. Последовавший за ним Ранасингх Премадаса (Ranasinghe Premadasa) был сингальским шовинистом. Он хотел, чтобы индийские войска покинули страну, что было неразумно, ведь они делали для Шри‑Ланки грязную работу. Когда индийские войска были выведены, Премадаса оказался в еще худшем положении. Он пробовал вести переговоры с «тамильскими тиграми», но безуспешно, так как не желал идти на серьезные уступки.

Я встречался с ним несколько раз в Сингапуре после того, как он стал президентом и пробовал убедить его, что этот конфликт нельзя было разрешить силой. Единственно возможным было только политическое решение, которое рассматривалось бы как справедливое и тамилами, и остальным миром. Тогда Тамильский объединенный фронт освобождения (Tamil United Liberation Front) – умеренное конституционное крыло движения тамилов за самоуправление – не отверг бы его. Я доказывал, что его целью должно было стать лишение террористов народной поддержки. Этого можно было добиться, предложив тамилам автономию, при которой они могли бы осуществлять самоуправление путем проведения выборов. Но он был убежден, что сможет победить их. В 1991–1992 годах он послал армию Шри‑Ланки для ведения крупномасштабных боев с «тамильскими тиграми». Успеха это не принесло. В 1993 году, во время первомайского парада, террорист – самоубийца приблизился к нему в составе уличной процессии и взорвал бомбу. Вместе с президентом погибло много других людей. Его сменила на Чандрика Кумаратунга (Chandrika Kumaratunga), дочь Сиримаво Бандаранаике. Она попробовала добиться своего и путем ведения переговоров, и силой оружия. Ей удалось захватить полуостров Джафна, но она не смогла уничтожить «тамильских тигров». Борьба продолжается. Печально, что страна, чье древнее название Серендип (Serendip) дало английскому языку слово «serendipity»[23]стала теперь синонимом конфликта, боли, горя, и безнадежности.

С Пакистаном Сингапур установил дипломатические отношения в 1968 году, но на протяжении многих лет торговые и иные связи не развивались. Мы придерживались разных позиций в вопросах международной политики до 80‑ых годов, когда нашему сближению способствовали конфликты в Афганистане и Кампучии, за которыми стоял Советский Союз.

Президент Зия уль‑Хак (Zia ul‑Haq) посетил Сингапур в 1982 году, во время тура по странам Юго‑Восточной Азии. Он сказал мне, что единственной целью его визита была встреча со мной, – человеком, создавшим современный Сингапур. Я ответил ему в обычной манере, что современный Сингапур был результатом работы команды людей. Мы обсуждали индо‑пакистанские отношения. Наши отношения с Индией были тогда напряженными из‑за разногласий по кампучийскому вопросу. Я согласился с Зия уль‑Хаком, что именно советская стратегия и цели советской внешней политики привели к войне в Афганистане и Кампучии.

Он пригласил меня посетить Пакистан, что я и сделал в марте 1988 года. Он организовал всречу с размахом, как и президент Филиппин Маркос в 1974 году. Как только наш самолет пересек границу Пакистана неподалеку от Лахора (Lahore), к нашему самолету пристроились шесть истребителей «Ф‑16», которые сопровождали нас до Исламабада (Islamabad). В аэропорту нас приветствовали девятнадцатью залпами орудийного салюта, был собран огромный почетный караул и сотни размахивавших флажками детей и танцовщиц в традиционных пакистанских костюмах. На меня произвел хорошее впечатление Исламабад, который был намного чище и ухоженнее чем Дели. В нем не было грязи, трущоб и запруженных людьми центральных улиц. Резиденция для гостей и гостиницы также были в лучшем состоянии.

Зия уль‑Хак был крупным мужчиной, с прямыми, черными, тщательно зачесанными назад волосами, толстыми усами, сильным голосом и уверенной манерой держаться, присущей военным. Он строго придерживался мусульманских традиций и заставил пакистанских военных соблюдать «сухой закон», подобно всем жителям страны. Нас, как гостей, обеспечили пивом местного производства. За обедом Зия произнес речь, полную комплиментов по поводу успехов в развитии Сингапура, он также похвалил нас за противостояние с западной прессой. Он следил за обменом заявлениями между правительством Сингапура и западными средствами информации и радовался за нас. Ему часто доставалось от западной прессы, и он восхищался тем, что мы не сдавались. Он наградил меня пакистанским орденом «Великий лидер» (Nisham‑I‑Quaid‑I‑Azam).

На пресс‑конференции, состоявшейся перед отъездом, я похвалил президента Зия уль‑Хака за мужество в организации помощи афганским повстанцам. Если бы он был слабонервным человеком, который предпочел бы отвернуться в сторону, мир проиграл бы от этого. К сожалению, несколько месяцев спустя, еще до того, как мы сумели добиться прогресса в развитии наших отношений, Зия погиб в подозрительной авиакатастрофе.

В отношениях с Пакистаном снова наступил застой до тех пор, пока в ноябре 1990 года премьер‑министром страны стал Наваз Шариф (Nawaz Sharif). Он был тучным человеком среднего роста, невысоким по пакистанским меркам, уже облысевшим, хотя ему еще не было пятидесяти. В отличие от семейства Бхутто, Наваз Шариф вышел не из прослойки элитных феодальных землевладельцев, а из буржуазного делового семейства в Лахоре. На протяжении многих лет, в период, когда Пакистан находился под властью военных, включая Зия уль‑Хака, он создавал сталелитейные, сахарные и текстильные компании. В 1991 году он посетил Сингапур дважды: в марте, чтобы изучить причины нашего экономического прогресса, и в декабре, чтобы попросить меня посетить Пакистан и дать советы по поводу того, как сделать экономику страны более открытой. Он сказал, что в Пакистане были начаты смелые реформы, использовавшие опыт Сингапура в качестве модели.

Он произвел на меня впечатление человека, стремившегося к переменам, желавшего перевести Пакистан на рельсы рыночной экономики. Я согласился посетить страну в следующем году. По моей просьбе он прислал генерального секретаря министерства финансов Саида Куреши (Saeed Qureshi) в Сингапур, чтобы проинформировать меня. Мы провели три встречи по три часа каждая, обсуждая цифры и факты, которые он прислал ранее. Вскоре стало очевидно, что Пакистан сталкивался с тяжелыми проблемами. Налоговая база была узкой, поступления от налога на доход составляли только 2 % ВНП. Многие сделки по продаже земли не регистрировались, а уклонение от уплаты налогов было широко распространено. Правительство субсидировало сельское хозяйство, железные дороги и сталелитейные заводы. 44 % бюджета расходовалось на оборону, 35 % – на обслуживание внешнего долга, а 21 % оставался на управление страной. Дефицит бюджета составлял 8 % – 10 % ВНП, а инфляция измерялась двузначными цифрами. Международный валютный фонд обращал внимание правительства на эти данные. Решения были очевидны, но политически их было трудно осуществить, ибо в стране не было образованного электората, а законодательный орган находился в руках землевладельцев, которые манипулировали голосами необразованных фермеров – арендаторов. Это делало земельную реформу практически невозможной. Коррупция была необузданной, воровство государственной собственности, включая незаконное пользование электроэнергией, – массовым.

В феврале 1992 года я провел в Пакистане неделю. Я дважды встречался с премьер‑министром Навазом Шарифом и ключевыми министрами, включая министра финансов и экономики Сартаджа Азиза (Sartaj Aziz), который был неудержимым оптимистом. После возвращения в Сингапур я послал Навазу Шарифу отчет с личным письмом, изложив в нем те меры, которые ему следовало предпринять.

Он был человеком дела, обладавшим неистощимой энергией. К примеру, он симпатизировал положению водителей такси и снизил налоги на такси, несмотря на то, что это было не совсем справедливо по отношению к другим покупателям автомобилей. Будучи в прошлом бизнесменом, он верил в частное предпринимательство как в средство ускорения экономического роста и стремился приватизировать государственные предприятия. К сожалению, в Пакистане эти предприятия не продавались, их не выставляли на открытые тендеры. Дружба, а в особенности политические связи, определяли, кому и что достанется. Он лично всегда верил в то, что что‑то может быть сделано для улучшения положения. Проблема состояла в том, что зачастую у него не было ни времени, ни терпения, чтобы всесторонне изучить вопрос перед тем, как принять решение. В целом, я считаю, что он был лучше подготовлен, чтобы управлять страной, чем лидер оппозиции Беназир Бхутто, которая вскоре сменила Наваза Шарифа. Он лучше понимал бизнес, чем она или ее муж Азиф Задари.

Возвращаясь домой, я остановился в Карачи (Karachi), чтобы встретиться с Беназир Бхутто. Она очень ядовито отзывалась о Навазе Шарифе и президенте Гуляме Ахмед Хане (Ghulam Ahmed Khan). Она сказала, что с ее партией обращались несправедливо; что правительство пыталось дискредитировать ее и ее партию путем судебных преследований ее коллег и ее мужа. По ее словам, коррумпированная полиция подстрекала правительство, и страной правила «тройка», состоявшая из военных, президента и премьер – министра. Она также заявила, что это она стояла за кампанией по дерегулированию экономики, и что это она приняла законодательство о приватизации.

Наваз Шариф посетил Сингапур в январе 1992 года, возвращаясь из Японии. Он хотел, чтобы я вновь посетил Пакистан и оценил, насколько успешно внедрялись там мои рекомендации. Навах Шариф приватизировал 60 % намеченных для приватизации предприятий, при этом объем иностранных инвестиций увеличился. Саид Куреши вновь предоставил мне необходимую информацию. Я обнаружил, что многими из моих рекомендаций они не воспользовались, – этого я и опасался. Еще до того, как у меня вновь появилась возможность посетить Исламабад, конфликт между президентом Гулям Ахмад Ханом и премьер‑министром Навазом Шарифом привел к тому, что они оба ушли в отставку. Были проведены новые выборы, и премьер – министром страны стала Беназир Бхутто.

Вскоре после выборов, в январе 1994 года, я встретился с Беназир Бхутто в Давосе. Она ликовала и была полна идей. Она хотела, чтобы Сингапур участвовал в проекте строительства дороги из Пакистана в Среднюю Азию через Афганистан. Я попросил предоставить детальное предложение, которое мы могли бы рассмотреть. Она также хотела, чтобы мы изучили, насколько жизнеспособны были некоторые из «больных» предприятий в Пакистане, и взяли бы их в управление. Ее муж хотел развить еще более кипучую деятельность. Он хотел построить остров неподалеку от Карачи, чтобы создать там свободный порт и свободную зону торговли с казино. Экономически это был совершенно необдуманный проект. В Пакистане было столько свободной земли, зачем было там строить остров? Их подход отличался простотой: раз Сингапур преуспевал и имел много денег, то он мог вкладывать их в Пакистан и сделать Пакистан таким же преуспевающим государством.

В марте 1995 года Бхутто и ее муж посетили Сингапур. Она сказала, что учла мой совет, данный во время встречи в Давосе, и гарантировала, что все ее предложения будут хорошо продуманы. Бхутто предложила, чтобы Сингапур начал перемещать предприятия трудоемких отраслей промышленности в Пакистан. Я сказал, что ей придется сначала переубедить наших деловых людей. Потенциальные инвесторы каждый вечер наблюдали по телевидению за тем, как мусульмане убивали мусульман в Карачи с использованием тяжелого оружия и бомб и неизбежно задавались вопросом о том, стоило ли им ввязываться в этот конфликт. Я больше не ездил в Пакистан. В 1996 году Бхутто была смещена с поста премьер – министра президентом Легари (Leghari), которого она сама же и назначила. На следующих выборах в феврале 1997 года победил Наваз Шариф, он вновь стал премьер‑министром.

Глубокие политические и экономические проблемы Пакистана оставались нерешенными. Слишком большая часть бюджета расходовалась на оборону. Непримиримая вражда лидеров партий продолжала отравлять политическую жизнь страны. Азифа Али Задари обвинили в убийстве брата его жены, Муртазы Бхутто (Murtaza Bhutto), супругам было предъявлено обвинение в коррупции. В деле фигурировали значительные суммы денег, следы которых вели в Швейцарию.

Проблемы Пакистана еще усугубились, когда в марте 1998 года Индия провела несколько ядерных испытаний. Две недели спустя Пакистан провел собственные испытания ядерного оружия. При этом обе страны испытывали экономические трудности, Пакистан даже в большей мере, чем Индия. Когда я встретил премьер – министра Пакистана Наваза Шарифа во время его визита в Сингапур в мае 1999 года, он заверил меня, что у них состоялись хорошие переговоры с премьер – министром Индии Ваджпаи (Vajpayee), и что ни одна из сторон не собиралась развертывать ракеты с ядерными боеголовками. Он высказал мнение, что, поскольку обе стороны обладали ядерным оружием, то полномасштабная война между ними стала невозможной. Дай Бог, чтобы так оно и было.

Пакистанцы – выносливый народ, среди них достаточно талантливых и образованных людей, чтобы построить современное государство. Увы, бесконечная война с Индией истощает ресурсы Пакистана и подрывает его потенциал.