Париж: Вавилон или Иерусалим?

Из всех этих центров самым блестящим становится Париж, коему содействует растущий престиж монархий Капетингов. Мэтры и школяры толпятся либо на Сите с его школой при соборе, либо на левом берегу со все более увеличивающимся числом школ, где они пользуются значительной независимостью. Вокруг церкви Сен-Жюльен-ле-Повр, между улицами Бушри и Гарланд; и восточнее, вокруг школы каноников у церкви Сен-Виктор; а также к югу, взбираясь на гору, вершину которой украшает, как короной, большая школа при монастыре Св. Женевьевы. Помимо постоянных профессоров капеллы Нотр-Дам, каноников Сен-Виктора и Сен-Женевьев, появляются и более независимые мэтры — профессора агреже, получившие от имени епископа и из рук руководителя школы licentia docendi, право на преподавание. Они притягивают в свои частные дома или в открытые для них монастыри Сен-Виктор и Сен-Женевьев все растущее число школяров. Париж обязан своей славой прежде всего расцвету теологического образования, составлявшего вершину школьных дисциплин; но вскоре — и даже в еще большей мере — эта слава придет к нему от той ветви философии, которая, используя аристотелизм и силу суждения, превознесет рациональные способности ума — диалектики.

Так Париж реально или символически делается для одних городом-светочем, первоисточником интеллектуальных радостей, а для других — дьявольским вертепом, где разврат испорченных философией умов перемешался с мерзостью жизни, преданной игре, вину и женщинам. Большой город — место погибели, а Париж — это современный Вавилон. Св. Бернар взывает к парижским учителям и студентам: Покиньте сей Вавилон, бегите, спасайте ваши души. Летите все вместе в города-приюты, где сможете раскаяться 6 прошлом, жить благодатью в настоящем и с надеждой о будущем (речь идет о монастырях). В лесах ты найдешь куда больше, чем в книгах. Деревья и камни научат тебя большему, чем любой учитель.

Другой цистерианец, Пьер де Сель, пишет: О Париж, как ты умеешь завлекать и обманывать души! Твои сети порока, капканы зла, твои адские стрелы губят невинные сердца… Напротив, счастлива та школа, учителем в коей Христос, учащий наши сердца слову мудрости, где мы без всяких лекций постигаем путь к вечной жизни! Тут не покупают книг, не платят профессорам-грамотеям, тут не слышно шумихи диспутов, нет сплетений софизмов. Решение всех проблем здесь просто, а учатся здесь причине всего.

Так, партия святого неведения противопоставляет школу одиночества школе шума, монастырскую школу — городской, школу Христа — школе Аристотеля и Гиппократа.

Фундаментальная оппозиция между новыми городскими клириками и монастырской средой, обновление которой в XII в. обнаруживает на Западе (через эволюцию бенедиктинского движения) крайности первоначального монашества, звучит в восклицании цистерианца Гийома из Сен-Тьерри, близкого друга Бернара: Братья Божьей Горы! Они несут во тьму Запада свет Востока, а в холода Галлии — религиозное горение древнего Египта, а именно уединенную жизнь, зерцало жизни небесной.

По странному парадоксу, в тот самый момент, когда городские интеллектуалы закладывают в греко-арабскую культуру закваску того духа и метода мышления, который станет характерным для Запада и создаст его интеллектуальную мощь — ясность суждения, заботу о научной точности, взаимную поддержку веры и разума, — монастырский спиритуализм в самом сердце Запада провозглашает возврат к мистицизму Востока. Это важный момент: городские интеллектуалы уводят Запад от миражей Азии и Африки — от мистических миражей леса и пустыни.

Но сам этот уход монахов расчищает дорогу, ведущую к расцвету новых школ. Собор в Реймсе в 1131 г. запрещает монахам заниматься медициной за пределами монастырей; в результате это поприще освобождается для Гиппократа.

Парижские клирики не послушались св. Бернара. Иоанн Солсберийский пишет Томасу Беккету в 1164 г.:

Я обошел Париж. Когда я увидел изобилие продуктов, людское веселье, почтение, коим пользуются клирики, величие и славу всей церкви, разнообразную деятельность философов, то восхитился — словно узрел лестницу Иакова, вершина которой соприкасалась с небесами и по которой поднимались и спускались ангелы. В восторге от сего счастливого странствия я должен был признать: здесь жив Господь, а я того не ведал. Вот слова поэта, пришедшие мне на память: Счастлив изгнанник, место ссылки коего — его жилище. Аббат Филипп Арвеньский, сознавая богатство городского образования, пишет одному молодому ученику: Следуя любви к науке, ты теперь в Париже, ты. обрел тот Иерусалим, коего жаждут многие. Это — дом Давидов,… дом мудреца Соломона. Такое стечение народа, такая толпа клириков, что скоро они числом своим превзойдут мирян. Счастлив тот город, где с таким рвением читают священные книги, где сложнейшие тайны разрешаются по милости Св. Духа, где столько знаменитых профессоров, где такая богословская ученость, что можно назвать его градом свободных искусств!