АРХАИЧНАЯ ТРЕВОГА.

СИМВОЛИЧЕСКОЕ ДЕТСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

В заключительной сцене «Борьбы за огонь»' мы видим пару, которая на заре человечества уходит от борьбы за самку и от животного совокупления и изобретает сексуальность лицом к лицу, глаза в глаза.

Эти два существа, уцелевшие при первой кастрации, в соитии открывают для себя символическое значение лица, которого они были лишены. Это откровение: вместо того, чтобы удовлетворять с другим человеком-животным инстинкты телесного низа — видеть лицо любимого партнера. Возбуждение-потребность-напряжение усту­пает желанию встречи. И с этого мига язык обретает связь с космосом и с «узнаванием», «признанием», совместно обретенным в единении тела сознанием ценности, чтимой другими людьми, ценности любви, тонкого обертона человеческого желания. Становится понятно, что этот новый опыт совсем иного порядка, чем тот, что позволяет избавиться от голода и холода благодаря огню, помогающему держать на расстоянии зверей, огню, который можно вновь разжечь, если он погас.

Можно предположить, что на этой стадии или в этом возрасте человечества начинаются фантазии, потому что в памяти остается образ другого человека — желанного, даже если сейчас он отсутствует. С этого момента начинает развиваться символический язык.

Я считаю, что фильм «Борьба за огонь» очень глубок и заслуживает самого серьезного научного обсуждения, хотя некоторые критики утверждают, что фильм дурацкий. Я-то думаю, что дураки те, кто так говорит. Они чересчур боятся того, что сидит у них внутри! Страх персонажей фильма — это и их страх.

• «Борьба за огонь» («Битва за огонь») — кинофильм (Франция / Канада), реж. Жан-Жак Анно, 1981.

«Борьба за огонь» срывает с нас покровы. Даже сейчас, когда мы вырвались из плена прежних представлений об опасности (таких как опасность умереть, не найти пищи), в нас еще живет первобытная тревога, шепчущая, что любой человек может оказаться 'нашим лютым врагом. Взять хотя бы колонку хроники в газетах. Не имея больше никаких причин угрожать друг другу, мы в наших подавляемых побуждениях продолжаем сохранять в себе эту опасную агрессивность. Отсюда необходимость сублимации этих побуждений в культуре — иначе мы вернемся к братоубийствам. Что и происходит в тотали­тарных государствах, в «гулагах». При нацистах мы видели, как одна «порода» уничтожает другую. «Породой», подлежавшей- унич­тожению, были евреи, и так называемые арийцы их уничтожали. Пока призрак не заснет в каждом из нас, он бродит на свободе. И стоит только оправдать его право на существование, человек, ради пропитания, немедля позволит себе совершать деструктивные действия; евхаристия — является сублимацией'. Она показала нам, что посредством разрушения жизни, — искусного геноцида зерна, символизирующего материальность живых существ, и посредством тру­долюбия каждого, кто изо дня в день занимается земледелием и выпечкой хлеба, мы приближаемся к Сыну Божьему, живущему в хлебе, который мы едим, в этой неизменно жертвенной пище, добытой ценой смерти, которую мы причиняем и которая нас питает. Так пусть же слова братской любви придают духовный смысл жизни, этому беспрерывному массовому убийству, необходимому на нашей планете для выживания живых существ.

«Борьба за огонь» — это символическое детство человечества. Все дети начинают с агрессивности, все до единого. Те, кто сохраняет эту агрессивность взрослыми — это люди, которые не нашли воз­можности сублимировать свои влечения к жестокости в созидательной и допускаемой обществом деятельности. Если пережить с ними их историю, начинаешь понимать, что произошло с ними в детстве. Очень часто эти агрессивные взрослые были «балованными детьми». Анализ обнаруживает, что мать беспощадно подавляла желания ре­бенка, чрезмерно удовлетворяя его потребности из опасения, что он

• Приобщение к Богу происходит посредством символического жертвоприношения (евхаристия). Энергия аффективных влечений преобразуется и переключается в этом психологическом процессе на иные (социальные, творческие, культурные) цели и объекты (сублимируется).

не перенесет отказа или попытается получить то, чего ему хочется, у других, то есть обойдется без нее. Такая тревога происходит от того, что либидо матери погружено в этот объект, вышедший из нее, вместо того чтобы остаться направленным на отношения с людьми ее возраста, взрослыми мужчинами и женщинами. Ребенок превратился для нее в фетиш; она, я осмелюсь так выразиться, мастурбирует, раздражая себе пупок, который олицетворяет ребенок.

Онанизм играет основополагающую роль в отношениях мать/дитя, отец/дитя, как, впрочем, и в отношениях между мужчиной и женщиной; в том, что называют «заниматься любовью», доля онанизма огромна; любовный акт, если смотреть на него как на разрядку возбуждения, локализованного в определенной части тела, — это онанизм вдвоем. Такая разрядка может достигаться и без помощи рук, с помощью предмета, который служит посредником между матерью и ребенком:

например, мы знаем маленьких дебилов, чья дебильность оказалась следствием тяжелейшей семейной ситуации, — они могут мастур­бировать только с помощью подушки, и никогда руками; их руки вообще ни в чем не участвуют... Ведь мастурбация начинается с того, что руками касаются рта, берут в рот разные предметы, потом тянутся руками ко рту другого человека, к его анусу, к его ляжкам и т. д., собственным телом, его эрогенными зонами, этими частицами тела, последовательно стремятся к объектам переноса удовольствия ради удовольствия переживать его вдвоем с другим человеком. Но этот другой — часть тебя самого. В самом широком смысле, даже когда я просто говорю с человеком, мой собеседник оказывается частью меня... Свои уши, во всяком случае, я отдаю ему; а когда я умолкаю и говорит он — он отдает свои уши мне.

Когда мать, из-за своей тревоги, чрезмерным потаканием подавляет личный поиск удовольствий, предпринимаемый ребенком, которому слишком «дешево» достается насыщение потребностей, она тем самым дает толчок процессу развития агрессивности. Ребенок нуждается в ощущении безопасности. Напрасно мать воображает, что дает ему это ощущение, предоставляя ему все, что он, по ее мнению, хочет получить. На самом деде ребенок хочет, чтобы его защищал тот, кто побуждает его к постоянному прогрессу, кто говорит с ним о его желаниях, о том, что его интересует: «Ты смотришь на свет;

свет гасят; видишь, свет погас; свет зажегся; это потому, что я нажимаю маленькую кнопочку...» И можно дать малышу потрогать кнопку выключателя со словами: «Ты зажигаешь, ты гасишь» — тогда он понимает, что воспринял нечто новое. Он не вполне понимает,

Мб

как это произошло, но мать научила его этому с помощью слов, и когда он заметит, что зажгли свет, когда увидит, что свет зажигается или гаснет, он, вместо того, чтобы приписывать это магии или материнскому всесилию, будет знать, что это произошло благодаря человеческим действиям.

Агрессивность многих людей, принадлежащих нашему этносу, ста­новится понятна, когда мы узнаём, что отец и мать посредством вербализации не посвятили их в тот факт, что у истоков их су­ществования лежит желание. Как 'правило, детям дают понять, что истоком их существования является функционирование тел, а не обусловленный желанием выбор, — тот выбор, который создает и жизнь вообще, и тайну их собственного бытия.

Каждое существо, даже если оно не было желанно для своих родителей, даже если его «не планировали», родилось потому, что оно желало родиться. И встречать его следует так: «Как бы то ни было, ты родился в силу бессознательного желания... и пускай твои родители не питали осознанного стремления, желания произвести тебя на свет, — тем более, та живешь потому, что желанен. Ты желанен уже потому, что в объятиях друг друга они о тебе не думали; твое зачатие оказалось для них неожиданностью — и все-таки они дали тебе возможность появиться на свет». Это ребенок-желание:

он пожелал родиться, хотя его родители не знали, что он хотел появиться на свет, он всегда — желание, а часто — и любовь, облеченная в плоть. Таким образом, каждый человек — это вопло­щенное слово (именно то, что говорят про Иисуса Христа). И в самом деле, каждый человек в момент своего зачатия заслуживает этого определения.

Даже если он не бьл запланирован, все равно всегда остается вероятность, что его мать признает его своим и отождествится с ним. В любом случае, минимум три недели, если не один-два месяца, пока не наступил срок очередных ее менструаций, он один, символ бессознательного желания обоих родителей, знал, что он живет. Же­ланные дети, которые были зачаты после долгого родительского ожи­дания, лишены этой жизненной силы, обретенной во время тайной жизни, о которой никто не подозревал, — ведь эти дети удовлетворяют желание своих родителей. Именно нежданный ребенок, ребенок-сюр­приз является прототипом человека, наиболее одаренного своей со­бственной витальной* энергией, потому что никто не страховал его у истоков его существования.

• Жизненной.