Боль во имя здоровья?

Другой вид адаптации называется гедонической адаптацией. Этот вид адаптации связан с тем, как мы реагируем на болезненные или приятные переживания. Например, попробуйте провести мысленный эксперимент. Закройте глаза и подумайте о том, что произойдет, если в результате тяжелого ранения в ДТП вся нижняя часть вашего тела окажется парализованной. Вы видите себя в инвалидном кресле неспособным ходить или бегать. Вы представляете себе ежедневные дискомфорт и боль, связанные с вашей инвалидностью. Не имея возможности заняться многими привычными для себя вещами, вы считаете, что для вас отныне закрыто множество дверей. Фантазируя таким образом, вы можете подумать, что потеря ног превратит вашу дальнейшую жизнь в сплошное несчастье.

Оказывается, что мы способны отлично представить себе возможное будущее, однако практически не представляем, каким образом сможем адаптироваться к нему. Сложно представить, что со временем мы можем привыкнуть к любым изменениям в нашей жизни, адаптироваться к травмам и понять, что дела обстоят не так печально, как нам когда-то казалось. Еще сложнее представить, какие новые и неожиданные источники радости могут возникнуть вследствие этой новой ситуации.

Тем не менее многочисленные исследования показали, что мы адаптируемся быстрее и в большей степени, чем можем себе представить. Возникает вопрос: каким образом работает адаптация и в какой степени она повышает нашу удовлетворенность жизнью (если вообще это делает)?

***

Во время моего первого года учебы в Тель-Авивском университете я имел возможность поразмышлять над идеей адаптации к боли[37], а затем эмпирически ее проверить. Одним из первых предметов, которыми я стал заниматься, была физиология мозга. Цель курса состояла в понимании структуры различных отделов мозга и их связи с нашим поведением. Каким образом, спрашивал нас профессор Ханан Френк, в мозге отражаются голод или эпилепсия и как работает наша память? Что позволяет возникнуть и развиться языкам? Я не возлагал особенно больших надежд на занятия по физиологии, однако в итоге они оказались для меня важными во многих отношениях (например, мне показалось крайне интересным, что профессор Френк, рассказывая о своих научных интересах, проводил множество примеров из собственной жизни).

Ханан родился в Нидерландах и эмигрировал в Израиль в 1968 году в возрасте восемнадцати лет. Вскоре после этого он вступил в израильскую армию. Однажды бронированный автомобиль, в котором он находился, наехал на мину и взорвался, в результате чего Ханану оторвало обе ноги. Неудивительно, что с тех пор особый интерес для Ханана представляло изучение вопросов боли, и мы занимались детальным осмыслением этого процесса в ходе нашей учебы. Поскольку я также имел значительный личный интерес к этой теме, то время от времени заходил в офис Ханана, чтобы обсудить те или иные вопросы более подробно. Вследствие имевшегося у нас обоих опыта обсуждение вопросов боли носило как профессиональный, так и личный характер. Вскоре мы убедились, что достаточно похоже воспринимаем боль, лечение, а также имеем сходные проблемы, связанные с преодолением наших травм. Мы также обнаружили, что проходили курс в одном и том же реабилитационном центре (хотя и в разное время) и что нам помогали одни и те же врачи, медсестры и физиотерапевты.

Во время одной из наших встреч я рассказал Ханану о своем последнем визите к стоматологу, во время которого я отказался от обезболивающего в процессе сверления зубов. «Удивительно, — сказал я, — но мне было достаточно больно, я чувствовал, как бор приближается к нерву, однако это не сильно меня беспокоило». Удивленный Ханан сказал мне, что после своего несчастного случая он тоже отказывается от новокаиновой блокады у зубного врача. Может, мы — парочка мазохистов? Или наше длительное общение с болью сделало нас невосприимчивыми к незначительной боли, связанной с лечением зубов? Интуитивно мы пришли к выводу, что второй вариант больше похож на правду.

***

Примерно через неделю Ханан попросил меня зайти к нему в офис. Он много думал о нашем разговоре и предложил мне проверить вместе с ним эмпирическим путем нашу гипотезу о том, что мы являемся делом нормальными людьми, а наша невосприимчивость к боли связана с нашим прошлым. Так я впервые столкнулся с экспериментами в области социальных наук.

Мы провели эксперимент в больнице специального загородного пансионата для людей, раненных во время службы в армии. Этот пансионат был поистине прекрасным местом. Там проводились соревнования по баскетболу для людей в инвалидных колясках, давались уроки плавания для людей без рук или ног. В нем даже проводились занятия по баскетболу для слепых. (Баскетбол для слепых чем-то напоминает гандбол. В него играют на большой площадке, а внутри мяча спрятан звонок.) Один из моих физиотерапевтов в реабилитационном центре, по имени Моше, был слеп и играл в одной из команд. Я всегда наблюдал за его игрой с особым удовольствием.

Мы развесили по всему пансионату объявления следующего содержания: «Для проведения быстрого и интересного научного исследования требуются добровольцы». Когда на нашу площадку для проведения эксперимента прибыло несколько заинтересовавшихся пациентов (каждый из которых имел значительные травмы), мы поприветствовали их и указали на ванну с водой, рядом с которой стояли генератор, нагревавший воду, и термостат. Мы нагрели воду до 48 градусов по Цельсию (118,4 градусов по Фаренгейту) и попросили участников эксперимента засунуть в воду руку. В тот момент, когда рука участника погружалась в воду, мы включали таймер и просили его сказать нам, в какой момент ощущение тепла становилось для него болезненным (этот момент мы назвали болевым порогом). Затем мы просили участников держать руку в горячей воде так долго, как они только могли (момент вытаскивания руки из воды мы назвали моментом невыносимости боли). Затем мы повторяли ту же самую процедуру с их другой рукой.

Закончив причинение физической боли нашим участникам, мы начали задавать им вопросы об истории их травм, а также об их восприятии боли во время первичной госпитализации (в среднем участники исследования получили свои увечья за пятнадцать лет до проведения нашего эксперимента) и в последние недели перед экспериментом. Для проведения эксперимента нам потребовалось некоторое время, но в итоге мы смогли собрать информацию примерно о 40 участниках.

Далее мы хотели выяснить, возросла ли вследствие перенесенных нашими участниками травм их способность выносить боль. Для этого необходимо было собрать контрольную группу, а затем сравнить величины болевого порога и невыносимости боли входящих В Нее людей. Сначала мы хотели пригласить для проведения эксперимента лиц, не страдавших от серьезных травм, — например, студентов или посетителей торговых центров. Однако, хорошенько поразмыслив мы пришли к выводу, что сравнение между этими двумя выборками будет осложняться влиянием множества факторов. К примеру, студенты принадлежали бы к другому поколению (по сравнению с пациентами, участвовавшими в эксперименте), а выбранные методом тыка посетители торгового центра имели бы слишком разные истории, жизненный опыт, запросы и т. д.

Поэтому мы решили использовать несколько иной подход: показали медицинские досье 40 наших участников доктору, двум медсестрам и физиотерапевту из реабилитационного центра, в котором я и Ханан провели так много времени, и попросили медиков разделить выборку на две группы — с травмами средней тяжести и с травмами значительной тяжести. В итоге в нашем распоряжении оказалось две группы, сходные по множеству параметров (их члены служили в армии, были ранены, госпитализированы и находились в одном и том же пансионате), однако различавшиеся по степени тяжести своих ранений. Мы надеялись, что, сравнивая между собой эти две группы, сможем определить, в какой степени тяжесть ранений участников повлияла на их восприятие боли через много лет.

Группа участников с серьезными травмами состояла из людей, подобных Ноаму, который в годы службы в армии занимался разминированием. В один крайне неудачный момент мина взорвалась прямо у него в руках, нашпиговав его тело огромным количеством шрапнели, — в результате Ноам потерял ногу и глаз. В группе участников с травмами средней тяжести оказался Иегуда, сломавший во время выполнения задания локоть. Хирург сделал ему операцию, укрепив поврежденный сустав с помощью титановой пластины. За исключением этого, его здоровье было в порядке.

Участники с травмами средней тяжести заявили о том, что горячая вода стала вызывать болезненные ощущения (то есть о достижении болевого порога), примерно через 4,5 секунды, а участники с тяжелыми ранениями — в среднем через 10 секунд. Еще интереснее, что участники с травмами средней тяжести достигли момента невыносимости боли, то есть вытащили свои руки из воды, через 27 секунд, а участники с тяжелыми ранениями держали свои руки в воде примерно по 58 секунд.

Эта разница поразила нас — в особенности из-за наших опасений, что участники могут получить ожоги, из-за которых мы не позволяли никому из них держать руки в воде дольше 60 секунд. Мы не сообщали им заранее об этом правиле, однако по достижении таймером указанной отметки просили их вынуть руки из воды. Нам практически не пришлось просить об этом участников с ранениями средней тяжести, тогда как во второй группе пришлось применить это правило в отношении всех участников (за исключением одного).

В чем мораль этой истории? Мы с Хананом поняли, что являемся не настолько необычными, как нам изначально показалось, — по крайней мере с точки зрения реакции на боль. Более того, мы обнаружили, что восприятие боли определенным образом связано с процессами общей адаптации человека. Несмотря на то что участники нашего эксперимента получили свои ранения намного раньше, чем был проведен эксперимент, их измененное после ранения отношение к боли и способность стойко ее переносить со временем не исчезли.

***

Почему же опыт общения с болью в прошлом так сильно повлиял на ее восприятие в настоящем? Ответ был подсказан двумя участниками нашего эксперимента. В отличие от всех остальных они страдали не от ранений, а от болезней, к сожалению, смертельных (у одного был рак, у второго — тяжелое кишечное заболевание). В наших объявлениях о приглашении к участию в научном исследовании мы не предусмотрели такого оборота событий, поэтому, когда два этих человека объявили о своем желании поучаствовать, я не знал, что Делать. С одной стороны, я не хотел, чтобы они напрасно страдали, с Другой — не хотел показаться невежливым, отказав им, и в итоге пригласил их в эксперимент. Однако я принял решение не использовать их данные в своем анализе.

По завершении эксперимента я взглянул на их данные и обнаружил кое-что интересное. Их показатель невыносимости боли был не только ниже, чем у людей с серьезными ранениями (то есть они держали свои руки в горячей воде значительно меньше), но и оказался значительно ниже, чем у участников с небольшими травмами. Разумеется на основании данных лишь двух участников невозможно сделать общие заключения, однако мне показалось интересным выяснить, в какой степени серьезность повреждений нашего организма позволяет людям (в том числе и мне самому) меньше страдать от боли.

***

Когда я находился в больнице, моя боль в основном была так или иначе связана с выздоровлением. Операции, физиотерапия и замена бинтов вызывали ужасную боль. Тем не менее я с нетерпением ожидал процедур, так как верил в их способность улучшить мое состояние. Даже если то или иное лечение не помогало или пугало меня, я относился к нему с пониманием: ведь оно было направлено на то, чтобы помочь мне выздороветь.

К примеру, одним из самых болезненных действий, с которыми я столкнулся через несколько лет после несчастного случая, оказалось растягивание кожи. Каждый раз, когда я сгибал руки в локтях или присаживался, пусть даже на короткое время, шрамы немного сжимались. Из-за этого моя только что восстановившаяся кожа натягивалась, и я практически лишался возможности вытянуть руки или ноги. Приходилось растягивать свою кожу вручную с помощью физиотерапии, почти разрывая шрамы (во время выполнения упражнений мне постоянно казалось, что то один, то другой шрам действительно разорвался). Если бы я не растягивал шрамы по нескольку раз в день, они бы сжали кожу так, что я никогда бы уже не смог иметь полную свободу действий. Тогда мои доктора вынуждены были бы делать новую операцию по пересадке на место шрамов новой кожи — и ее снова пришлось бы растягивать.

Самая неприятная боль была связана с кожей на передней части шеи. Каждый раз, когда я смотрел вниз или расслаблял плечи, напряжение спадало, и шрамы начинали сжиматься. Для того чтобы они разгладились, физиотерапевты заставляли меня лежать без движения на спине чуть ли не всю ночь, при этом голова должна была немного свешиваться вниз с кровати (боли в шее, которые я часто испытываю и по сей день, напоминают мне об этой крайне неудобной позе).

Но, повторяю, даже самые неприятные методы лечения были направлены на повышение моих двигательных возможностей. Я подозреваю, что люди с травмами наподобие моей учатся связывать боль с положительным исходом, и эта связь между страданием и надеждой блокирует страх перед болью. Два хронически больных участника эксперимента, о которых я писал выше, не могли выстроить связь между своей болью и надеждой на улучшение. Скорее всего, они связывали боль с ухудшением состояния и близостью смерти. При отсутствии какой-либо положительной ассоциации боль могла казаться им куда более пугающей, чем другим участникам.

***

Эти предположения тесно переплетаются с выводами одного из самых интересных исследований в области боли. В ходе Второй мировой войны врач по фамилии Бичер работал в итальянском курортном регионе Анцио, где оказывал медицинскую поддержку двумстам раненым солдатам. В своих записях он отметил, что лишь три четверти раненых требовали болеутоляющих средств, несмотря на то что все они страдали от серьезных травм — начиная с проникающих ранений и заканчивая обширными ранами мягких тканей. Бичер сравнил результаты своих наблюдений с результатами наблюдений над гражданскими пациентами, страдавшими от различных несчастных случаев, и обнаружил, что гражданские пациенты требовали лекарства гораздо чаще, чем солдаты, пострадавшие на поле боя.

Наблюдения Бичера показали, что человеческий опыт в отношении боли может быть достаточно сложным. Он заключил, что интенсивность испытываемой боли зависит не только от серьезности ранения, но и от контекста, в котором у нас возникает боль, а также от того, с чем ассоциируется эта боль в нашем сознании. Как и предполагал Бичер, в результате моего несчастного случая я стал гораздо более безразличен к испытываемой боли. Я не наслаждаюсь болью и чувствую ее точно так же, как любой другой человек. Скорее дело заключается в том, что моя адаптация и положительная ассоциация между болью и выздоровлением позволили пригасить некоторые негативные эмоции, обычно сопутствующие боли.