ДЖЕН ЭЙР» И ПЛАМЯ ПЕЧИ

По возвращении в Йоркшир я так и не узнала причину моей кратковременной ссылки. Джудит приветствовала меня смущенной улыбкой. Серость этих дней проникла и под ее кожу, собралась в тенях под ее глазами. Она пошире раздвинула портьеры в моей комнате, открыв дополнительный доступ свету, но это мало что изменило.

– Проклятая погода! – в сердцах воскликнула она, и мне показалось, что ее терпение уже достигло предела.

Эти дни тянулись, как вечность. Ночная тьма сменялась сумерками, которые трудно было назвать днем; тяжелые тучи висели низко над землей; мы постепенно теряли чувство времени. Однажды мисс Винтер с опозданием явилась на очередную встречу в библиотеке. Она была очень бледна; глаза ее потемнели – я посчитала это следствием только что перенесенного очередного приступа.

– Я предлагаю сделать график наших свиданий более гибким, – сказала она, занимая свое обычное место в круге света.

– Как вам будет удобно, – сказала я.

Из разговора с доктором я знала о ее тяжелых бессонных ночах и научилась определять по ее виду, когда эффект от обезболивающего начинает ослабевать или когда оно еще не начало действовать в полную силу. Мы условились: впредь, вместо того чтобы каждое утро к девяти часам приходить в библиотеку, я буду ждать у себя в комнате стук в дверь как сигнал, что мисс Винтер готова к встрече.

В последующие дни стук раздавался между девятью и девятью. Потом мы стали встречаться позже. А когда доктор опять изменил дозировку, она стала звать меня рано утром, до при этом наши беседы стали менее продолжительными. Затем мы перешли к двум-трем встречам в день по ее усмотрению. Порой это происходило в периоды облегчения, и тогда рассказ мог быть долгим и обстоятельным. А иногда она звала меня непосредственно во время приступов, и тогда рассказывание историй играло роль анестезирующего средства.

Прекращение регулярных встреч в девять утра окончательно выбило меня из временного режима. Я выслушивала ее историю, я записывала ее историю, я видела ее историю во сне, а когда я просыпалась, ее история служила постоянным фоном для моих мыслей. Это было все равно что жить внутри книги. Я не вылезала из истории даже в моменты приема пищи, поскольку обычно ела приносимые Джудит блюда за столом в своей комнате, не отрываясь от записей. Овсяная каша означала, что сейчас утро; суп и салат означали середину дня, а бифштекс или мясной пирог – вечер. Помню, как однажды я озадачилась при виде тарелки с яичницей. Какое время суток она означала? Так это и не выяснив, я проглотила несколько кусочков и отодвинула тарелку в сторону.

На протяжении этого неопределенно долгого периода времени произошло несколько событий, не имевших прямого отношения к истории мисс Винтер, но при этом заслуживающих упоминания.

Вот одно из них.

Как-то раз я пришла в библиотеку с намерением взять «Джен Эйр» и обнаружила здесь целую полку, заставленную разными изданиями этого романа. Передо мной была коллекция фанатика: тут попадались и дешевые современные издания, не имевшие никакой букинистической ценности, и издания столь редкие, что я затруднялась даже приблизительно определить их возможную стоимость, а также множество книг, находившихся в ценовом промежутке между этими двумя крайностями. Та книга, которую я начала листать, была из категории «середнячков»: качественное, но не особо редкое издание конца девятнадцатого века. Когда я ее просматривала, в библиотеке появилась мисс Винтер, сопровождаемая Джудит, которая помогла ей пересесть из инвалидной коляски в кресло перед камином.

Когда Джудит вышла, мисс Винтер поинтересовалась:

– Что вы читаете?

– «Джен Эйр».

– Вам нравится этот роман?

– Очень. А вам?

– Мне тоже.

Я заметила, что она дрожит.

– Может, подбросить еще дров, чтобы вам было теплее? Она прикрыла веки, видимо пережидая прокатившуюся по телу волну боли.

– Да, пожалуйста.

Когда огонь в камине разгорелся вовсю, она сказала:

– Вы сейчас не очень заняты? Присядьте, Маргарет.

После минутной паузы она заговорила вновь:

– Представьте себе ленту конвейера – очень длинного конвейера, а в конце его огромную пылающую печь. И на этой ленте лежат книги. Все ваши любимые книги – все экземпляры этих книг, какие только есть в этом мире. Рядами и штабелями. «Джен Эйр», «Вильетт», «Женщина в белом»…

– «Миддлмарч», – подкинула я.

– Благодарю вас. «Миддлмарч». И вообразите рычаг с двумя позициями: «включено» и «выключено». В настоящий момент конвейер выключен. Но рядом с ним стоит человеческое существо, положив руку на рычаг и собираясь перевести его в положение «включено». У вас есть шанс его остановить: в вашей руке пистолет. Все, что вам нужно, это нажать на курок. Как вы поступите?

– По-моему, это глупо.

– Он поворачивает рычаг. Конвейер запущен.

– Слишком уж дикий пример. Такое трудно себе представить.

– Первой в печь полетела «Шерли"*.

></emphasis> * «Вильетт» (1853), «Шерли» (1849) – романы Шарлотты Бронте. «Миддлмарч» (1872) – роман английской писательницы Джордж Элиот (настоящее имя: Мэри Энн Эванс).

– Я не люблю такие игры.

– Жорж Санд горит ярким пламенем.

Я вздохнула и закрыла глаза.

– На подходе «Грозовой перевал». И вы позволите ему сгореть?

Я ничего не могла с собой поделать: мысленно я видела обе эти книги, я видела, как они одна за другой летят в пасть печи, и меня передернуло, как от резкой боли.

– Как вам будет угодно. Он в печи. Туда же и «Джен Эйр»?

«Джен Эйр». У меня внезапно пересохло во рту.

– Вам нужно всего лишь спустить курок. Я никому об этом не скажу. Никто не узнает. – Она ждала. – Книги падают в печь. Пока только первые экземпляры. Но их еще много. У вас в запасе несколько мгновений.

Я начала бессознательно теребить неровно обрезанный кончик ногтя на среднем пальце.

– Они продолжают падать.

Мисс Винтер смотрела на меня, не отрывая глаз.

– Половина их уже в печи. Думайте, Маргарет. Очень скоро в мире не останется ни одного экземпляра «Джен Эйр». Думайте быстрее.

Она напряженно прищурилась.

– Две трети погибло. Всего лишь один человек, Маргарет. Один жалкий, ничтожный, несущественный человечишка.

Я моргнула.

– Это будет только справедливо. Не забывайте, этот тип уничтожает книги. Разве его гнусная жизнь заслуживает такой жертвы?

Я моргнула еще дважды.

– Ваш последний шанс.

Я продолжала быстро моргать. «Джен Эйр» исчезла из этого мира.

– Маргарет! – вскричала мисс Винтер.

Лицо ее перекосилось, а левая рука раздраженно стучала по подлокотнику кресла. Даже правая, искалеченная кисть подергивалась на ее колене.

Впоследствии, описывая эту сцену, я признала ее сильнейшим спонтанным проявлением чувств, замеченным мной у мисс Винтер. Странно, что причиной такого всплеска эмоций стала всего-навсего умозрительная ситуация, игра воображения.

А какие чувства испытала по этому поводу я? В первую очередь стыд. Я солгала. Конечно же, я любила книги гораздо больше, чем людей. Конечно же, я ценила «Джен Эйр» выше жизни какого-то незнакомца, держащего руку на переключателе. Конечно же, собрание сочинений Шекспира было для меня намного важнее любой человеческой жизни. Конечно же. Но в отличие от мисс Винтер я стыдилась признать это открыто.

Перед тем как покинуть библиотеку, я еще раз подошла к полке с томами «Джен Эйр» и отыскала книгу, подходившую по всем признакам: год издания, сорт бумаги, тип шрифта. Вернувшись в свою комнату, я быстро пролистала книгу до нужного мне места.

«…сначала не догадываясь о его намерениях; но, когда я увидела, что он встал и замахнулся книгой, чтобы пустить ею в меня, я испуганно вскрикнула и невольно отскочила, однако недостаточно быстро: толстая книга задела меня на лету, я упала и, ударившись о косяк двери, расшибла голову».

Книга была в целости и сохранности. Значит, страницу Аврелиуса вырвали не из этого экземпляра. Чего и следовало ожидать. Если допустить, что та страница попала к миссис Лав из Анджелфилда, то сама книга должна была сгореть вместе с домом.

Какое-то время я просидела в бездействии, размышляя о «Джен Эйр», о библиотеке, о печи, о пожаре и пытаясь совместить все эти элементы в различных комбинациях, но ничего путного из этого не вышло.

Еще один эпизод, относящийся к тому же периоду времени, связан с фотографией. Однажды утром я увидела на подносе с моим завтраком бандероль, надписанную отцовским почерком. Это была пачка моих фотоснимков Анджелфилда (я посылала отцу кассету с пленкой, чтобы он отдал ее в фотоателье). Сверху лежало несколько довольно четких снимков, сделанных при моем первом посещении усадьбы: кусты, прорастающие из груды мусора в бывшей библиотеке, побеги плюща на ступеньках лестницы… Я задержалась на снимке в спальне, где произошла моя встреча с зеркальным призраком: над камином виднелось лишь отраженное пятно фотовспышки. Тем не менее я отделила эту фотографию от остальных и заложила ее между страниц моей книги.

Следующая группа снимков была сделана во время второго визита в Анджелфилд, когда мне не повезло с погодой. Здесь я увидела лишь непонятные сочетания расплывчатых пятен. Моя память сохранила красивый серебристый налет на темных тенях предметов и плывущий кисейными слоями туман, дополняемый облачками пара из моего рта, но фотокамера ничего подобного не зафиксировала. В тусклых пятнах на снимках невозможно было угадать камень, стену, дерево или куст. Просмотрев с полдюжины таких фото, я сунула всю пачку в карман джемпера и поспешила в библиотеку: пришел вызов на очередное свидание с мисс Винтер.

Посреди ее рассказа возникла внезапная пауза. Я, как обычно, находилась между сном и явью, в мире ее близнецового детства, занося в память звуки ее голоса. В какой-то момент я уловила изменение интонации, однако не сразу поняла, что это был обращенный ко мне вопрос. Тогда-то и возникла пауза.

– Что? – растерянно переспросила я.

– Я о вашем кармане, – повторила она. – Что у вас в кармане?

– А… это фотографии, – пробормотала я, еще не завершив переход от истории к реальности. – Снимки Анджелфилда.

К тому времени, когда я окончательно вернулась в реальный мир, фотографии были уже в руках мисс Винтер.

Сначала она, водрузив на нос очки, внимательно изучала каждую, пытаясь разгадать значение туманных пятен. Снимок следовал за снимком в сопровождении легких вздохов или пофыркиваний, которые, как и критически поджатые губы, указывали на то, что ее худшие ожидания полностью оправдываются. Затем она увеличила темп просмотра, здоровой рукой перебирая пачку и после беглого взгляда бросая фотографии на столик рядом с собой.

Как зачарованная, я наблюдала за этой горкой забракованных снимков, пополняемой с одинаково краткими интервалами. Они шлепались небрежно один на другой, скользили по глянцу и растекались на поверхности стола с характерным шелестящим звуком: «Чушь… чушь… чушь…»

И вдруг ритм нарушился. Мисс Винтер сидела, напряженно выпрямившись и вперив взор в одну из фотографий. «Наверно, увидела привидение», – подумала я. Выдержав долгую паузу и делая вид, что не замечает моего взгляда, она убрала фото в конец пачки и продолжила просмотр в прежнем темпе. Когда все остальные снимки переместились на столик и очередь вновь дошла до этого, она взглянула на него лишь мельком и отправила в общую кучу.

– Я бы ни за что не догадалась, что это Анджелфилд, – сказала она холодно, – но если вы так утверждаете…

Неловким движением она подцепила со столика бесформенную груду и протянула ее мне. Фотографии выскользнули из ее пальцев и рассыпались по полу.

– Моя рука. Извините, – проворчала она, когда я наклонилась, чтобы собрать снимки, однако я не была обманута этой уловкой.

Затем она продолжила свой рассказ с того места, где остановилась.

Позднее я еще раз просмотрела фотографии. Хотя, намеренно их уронив, она нарушила порядок, в котором они лежали на столике, мне не составило труда вычислить ту единственную, которая произвела на нее столь сильное впечатление. Среди этой однообразной серости явно выделялся только один снимок. Я присела на край постели, вспоминая момент, когда он был сделан: луч солнца, ненадолго прорвавшийся сквозь завесу туч и высветивший мальчика, который застыл по стойке «смирно», будто специально позируя перед фотокамерой и чувствуя, что стоит ему чуть-чуть шевельнуться, и непослушная каска сползет набекрень.

Что привлекло ее в этой фотографии? Я попыталась разглядеть детали заднего плана, но полуразрушенный дом представал лишь бесформенным серым пятном за правым плечом мальчика. Ближе к нему более-менее отчетливо виднелись только решетчатое ограждение стройки и уголок желтого запрещающего знака.

Может, ее заинтересовал сам мальчишка?

Я потратила полчаса на изучение фото, но так и не приблизилась к разгадке и в конце концов спрятала его в ту же книгу, где лежал снимок моей призрачной сестры: вспыхнувшая пустота в раме старинного зеркала.

За исключением этих эпизодов с фотографиями и воображаемым сожжением «Джен Эйр», мало что прорывалось извне под опустившийся на меня плотный покров истории мисс Винтер.

Да, помнится, был еще кот. Быстро усвоив, что я не соблюдаю никакого суточного режима, он мог в любое время поскрестись в мою дверь в твердой уверенности, что здесь его примут, погладят и угостят остатками рыбы или яичницы. Он завел привычку сидеть на моем столе, наблюдая за тем, как я работаю. Я могла часами не отрываться от записей, блуждая в темном лабиринте истории Виды Винтер, но при этом меня ни на секунду не покидало ощущение его присутствия рядом, а когда я совсем уже забывала себя, именно кошачий взгляд проникал в лабиринт и оказывался той путеводной нитью, которая помогала мне вернуться в свою комнату, к моим карандашам, листам бумаги и точилке. Иногда кот спал на моей постели, и я держала шторы приоткрытыми, чтобы он, проснувшись ночью, мог посидеть на подоконнике, наблюдая за таинственными движениями во тьме, неразличимыми для человеческого глаза.

И это все. Кроме упомянутых событий, мне больше нечего вспомнить. Все остальное – это бесконечные сумерки и история.