Молодость благородна.

Если вы называете отвагой то, ч то ребенок бесстрашно высовывается из окна четвертого этажа, если вы называете добротой то, что он отдал хромому нищему золотые часы, оставленные вами на столе, если вы называете преступлением то, что он кинул в брата ножом и выбил ему глаз, то вы согласитесь с тем, что молодежь благородна потому, что у нее нет опыта в огромной на целых полжизни, сфере наемного труда, общественной иерархии и законов жизни общества.

Неопытные, они считают, что можно в зависимости от питаемых ими чувств выражать свое расположение или неприязнь, уважение или презрение.

Неопытные, они считают, что можно добровольно завязывать и расторгать отношения, покоряться существующим формам или пренебрегать ими, соглашаться с житейскими законами или уклоняться от их выполнения.

- A мне наплевать! Пусть себе говорят! Не хочу,. и все тут! А мне какое дело?

Чуть только вздохнули они с облегчением. вырвавшись из-под родительской власти, а тут. на тебе. пожалуйста. новые узы да ни за какие коврижки!

Что ему до того, что кто-то там богат или высокого происхождения, что кто-то там достиг высот славы и карьеры, что кто-то где-то что-то может подумать или сказать?

Кто учит молодежь, какие компромиссы являются житейской необходимостью, а какими можно пренебречь и во что это обойдется, какие могут принести неприятности, но не замарают такую репутацию, а какие деморализуют? Кто определит границы, в которых лицемерие не злодеяние, а оправдывается необходимостью типа не плевать на пол, не вытирать нос о скатерть?

Раньше мы говорили ребенку:

- Над тобой будут смеяться. Теперь следует добавить: и не подпустят к пирогу.

Вы скажете, идеализм молодости. Иллюзия, что все можно доказать и все исправить.

Ну и что же вы делаете с не стихийным благородством? Вы вытаптываете его в своих детях и сладострастно лепечете об юношеском романтизме, свободолюбии и жизнерадостности вообще, прежде вы так же разглагольствовали о невинности, очаровании и поэтичности своих детей. И начинает

казаться, что идеал это детское заболевание, что-то вроде свинки или ветрянки. что переболеть им так же необходимо и естественно, как посетить картинную галерею во время свадебного путешествия.

И я был Фарисом, и я угощался Рубенсом.

Благородство не предрассветные сумерки, а пучок молний. Раз мы еще недоросли до такого понимания, давайте пока воспитывать просто честных людей.

116.

Счастлив автор, который, завершая свой труд, сознает, что он выразил все как следует - и то, что узнал сам. и то, что почерпнул из книг. переосмыслил и по-новому оценил. Отдавая свой труд в печать, он чувствует спокойное удовлетворение, - - его детище достаточно созрело, чтоб начать самостоятельную жизнь. Но бывает и так: автор не адресуется к читателю, которым ждет от него банального урока с готовыми рецептами и предписаниями.

И тогда творческий процесс превращается в упорное вслушивание в свои неясные, не оформившиеся, вдруг возникающие мысли, а окончание труда, холодное подведение итогов равносильно мучительному пробуждению от сна. Каждая глава глядит с укором: "Бросил, не завершив". Последняя мысль, не обобщая предыдущего, разочаровывает: "И это все? и ничего более?"

Так как же быть? Вернуться, дотягивать? Но это означало бы начать все сначала, переосмыслить и сталкиваться с новыми вопросами, о которых не подозреваешь сейчас, то есть написать новую книгу, такую же несовершенную.

Ребенок вносит в жизнь матери чудную песнь молчания. От долгих часов, проведенных возле него, когда он не требует, а просто живет, от дум, которыми мать прилежно окутывает его, зависит, какой она станет, ее жизненная программа, ее сила и творчество. В тишине созерцания с помощью ребенка она дорастает до озарений, которых требует труд воспитателя.

Черпает не из книг, а из самой себя. Ничего не может быть ценнее. И если моя книга убедила тебя в этом, значит, она выполнила свою задачу.

Будь же готова к долгим часам вдумчивого одинокого созерцания...