ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ВАМПИР, или упырь, умерший человек, оживленный Хаосом. Утратив первую жизнь, В. проживает вторую ночной порой. Выходит из могилы при свете луны и перемещаться может токмо вослед за ее лучами; нападает на спящих девиц либо парней, кровь сладкую коих, не разбудив оных, сосет.
«Physiologus».
Кметы чеснок в превеликом множестве поедали, а большей верности ради ожерелья чесночные на шеи понавешали. Некоторые, особливо девушки, цельные головки чеснока запихивали себе куда только можно. Все село преужасающе чесночным духом воняло, кметы мыслили, будто в безопасности обретаются и теперь уже ничего им упырь учинить не сумеет. Како же велико было изумление, когда упырь, в полночь налетевши, вовсе не испугался, а токмо хохотать почал, зубьями от веселия скрежеща и насмехаясь. «Славно, — кричал, — что вы сразу же нашпиговалися, потому как теперича я вас жрать стану, а заправленное мясо больше мне на вкус приходится. Посолитесь еще и поперчитесь, да и о горчице не позабудьте».
Сильвестр Бугиардо.
«Liber Tene-brarum, или книга Страшных но Истинных Случаев, Наукою никогда не Экспликованных».
Светит месяц, светит ясный...
Глянь, мертвяк летит ужасный...
Подвывает крепко...
Не боишься, девка?
Народная песенка.
Птицы, как всегда, опередили восход солнца, разбудив серую, туманную предрассветную тишь своим гомоном, и, как всегда, первыми в путь собрались молчаливые женщины из Кернова с детьми. Таким же быстрым и энергичным оказался цирюльник Эмиель Регис, присоединившийся к компании с дорожным посохом и кожаной торбой на спине. Остальная часть группы, которая ночью активно дегустировала дистиллят, не была столь прыткой. Утренний холод поднял ночных кутил, однако не сумел полностью свести на нет эффекты мандрагорового зелья. Геральт очнулся в углу домишки. Голова его лежала на подоле у Мильвы. Золтан и Лютик, обнявшись, храпели на куче поскриповых клубней так, что раскачивались висящие на стенах пучки трав. Персиваль отыскался за халупой, свернувшийся в клубок под кустом черемухи и накрытый соломенной рогожкой, которой Регис пользовался, чтобы вытирать ботинки.
Все пятеро являли миру очевидные, хоть и дифференцированные признаки утомления и последействия регисового пойла. Признаки эти они пытались изгнать, интенсивно утоляя жажду в ручье.
Однако когда туман рассеялся и лучи кроваво-красного солнца пробились сквозь кроны сосен и лиственниц Фэн Карна, группа была уже в пути, резво двигаясь среди курганов, дольменов и надгробий иной формы. Вел Регис, за ним следовали Персиваль и Лютик, подбадривавшие друг друга тем, что в два голоса пели балладу о железном волке и трех сестрах. За ними топал Золтан Хивай, тянувший за поводья вороного жеребца. Во владениях цирюльника краснолюд нашел суковатую ясеневую палку и теперь колотил ею по менгирам, мимо которых проходил, желая при этом давно преставившимся эльфам вечного отдохновения, а сидящий у него на плече Фельдмаршал Дуб топорщил перья и время от времени неохотно, малопонятно и как-то неубедительно поскрипывал.
Самой податливой на действие дистиллята оказалась Мильва. Она шла с явным трудом, вспотевшая, бледная, злая как оса и даже не отвечала на щебетание девочки с косичками, которую везла на седле своего воронка. Геральт не пытался заводить разговора, да и у него настроение тоже было не из лучших.
Туман, а также излагаемые громкими, но несколько испитыми голосами перипетии железного волка и трех сестер привели к тому, что на группу кметов они наткнулись неожиданно. Кметы же заслышали их уже издалека и не шевелясь ждали меж врытых в землю монолитов, а серые сермяги служили им прекрасной маскировкой. Еще немного и Золтан Хивай угостил бы одного из них палкой, приняв за надгробный камень.
— Огогого! — крикнул он. — Простите, люди! Не заметил. День добрый. Приветствую!
Десяток кметов нестройным хором пробурчали что-то в ответ, угрюмо посматривая на компанию. В руках они держали лопаты, кирки и саженной длины заостренные жерди.
— Приветствую, — повторил краснолюд. — Как я понимаю, вы из лагеря на Хотле. Попал?
Вместо ответа один из кметов указал на коня Мильвы.
— Вороной. Видите?
— Вороной, — повторил другой и облизнулся. — Точно, вороной. В сам раз будет.
— Э? — Золтан заметил движение и взгляды. — Ну вороной. И что? Конь ведь, не жирафа какая, чего глазеть-то на него?
— А вы чего тут делаете, кумовья, на кладбище на этом? — Кмет окинул компанию неприязненным взглядом.
— А вот выкупили эту территорию. — Краснолюд взглянул ему прямо в глаза и стукнул палкой по менгиру. — И меряем шагами [Шаг — старинная мера длины, равная 0,81 м.], не объегорили ли нас случаем на акрах.
— А мы тут вомпера ловим!
— Кого?
— Вомпера, — отчетливо повторил старший из кметов, почесывая лоб под заскорузнувшим от грязи колпаком. — Гдей-то тут лежбище себе учинил, сукин сын. Осиновых кольев настругали, отышшем окаянного, продырявим, штоб уж не встал!
— И вода святая у нас в двойчатках есть, которую нам блаженный жрец уделил! — бодро крикнул другой кмет, демонстрируя горшки. — Издырявим кровопивца, штоб на веки-веков исчезнул!
— Ха-ха, — сказал Золтан Хивай. — Охота, вижу, на всю ширь идет и продумана в подробностях. Вампир, говорите? Ну, считайте, повезло вам, добрые люди. У нас специалист по вампирам имеется, ведь...
Он осекся и выругался про себя, поскольку ведьмак крепко саданул его сапогом по щиколотке.
— Кто вампира видел? — спросил Геральт, взглядом велев спутникам молчать. — Откуда знаете, что его надо искать именно здесь?
Кметы пошептались.
— А никто его не видал, — признался наконец тот, что был в фетровом колпаке. — И не слыхал. А как же его увидать, ежели он по ночам летает, во тьмах? А как же его услыхать, коли он на нетопыриных крыльях полошшит, без шуму и шороху?
— Вомпера-то мы не видали, — добавил другой. — Но следы евонного страшного дела были. С того дня, как месяц в полню взошел, упырище кажну ночь кого-нито из наших пришибает. Двох уже разодрал. Бабу одну и отрока единого. Ужасть и тревога! На куски вомпер несчастливцев разодрал, всю кровю из них высосал! Так чего ж таперича — в бездействии третью ночь ждать?
— Кто сказал, что всему виной вампир, а не другой хищник? Кто придумал по могильникам рыскать?
— Блаженный жрец сказал. Ученый и набожный человек, счастье, что в наш лагерь забрел. Враз угадал, что на нас вомпер нападает. Кара это за то, что мы молитвы забросили и приношениев не делаем. Он ныне в лагере молитвы возносит игзорсизмы всякие, а нам велел поискать могилу, в которой мертвяк дневает.
— Именно здесь?
— А где ж еще могилу вомперью искать, ежели не на жальнике? Это ведь эльфов жальник, кажное дите знает, что эльфы — раса поганая и безбожная, каждый второй эльф опосля смерти адовым отродьем становится! Вся зараза через эльфов!
— И брадобреев! — серьезно кивнул Золтан. — Истинная правда. Каждое дите знает. Далеко лагерь-то, о котором речь шла?
— Э, недалеко...
— Да не говорите вы им много-то, отец Овсивуй! — буркнул заросший щетиной кмет с волосами до бровей, тот, который уже раньше проявил враждебность. — Черт их знает, кто такея, какая-то подозрительная шайка. А ну, за дело. Пущай коня дают, а опосля идут в свою сторону.
— Святая правда, — сказал старший кмет. — Надыть дело кончать, потому как время не ждет. Давайте коня. Того, вороного. Нужон нам, чтобы вомпера отыскать. Сыми, девка, дите с седла.
Мильва, которая все время равнодушно пялилась на небо, взглянула на кмета, и черты лица у нее опасно обострились.
— Ты мне, что ли, говоришь, кметок?
— Тебе-тебе. Давай воронка, нужон он нам. Мильва потерла вспотевшую шею и стиснула зубы, а ее усталые глаза приобрели совершенно волчье выражение.
— В чем дело, люди, — улыбнулся ведьмак, пытаясь разрядить обстановку. — Зачем вам конь, которого вы так любезно просите?
— А как же нам иначе-то могилу упыря отыскать? Известно ж, надыть на вороном жеребце жальник объехать, а у которой могилы жеребец пристанет и не даст себя стронуть, там вомпер и зарыт. Тады надыть его выкопать и осиновым колом прошить. Не противьтесь, потому как нам все едино, что в лоб, что по лбу. Должны мы того воронка получить!
— А другая масть, — дружелюбно спросил Лютик, протягивая кмету вожжи Пегаса, — не подойдет?
— Никак.
— Ну, значит, не повезло вам, — прошипела сквозь стиснутые зубы Мильва. — Я коня не отдам.
— Это как же так, не дашь? Не слыхала, что я сказал, девка? Нам надыть!
— Вам — да. А мне, стало быть, нет?
— Предлагаю полюбовное решение, — мягко проговорил Регис. — Как я понимаю, госпожу Мильву дрожь пробирает при одной мысли, что можно отдать лошадь в чужие руки...
— Точно, — зло сплюнула лучница. — При одной мысли трясет...
— Ну, чтобы и волки были сыты и овцы целы, — спокойно продолжал цирюльник, — пусть госпожа Мильва сама сядет на воронка и совершит столь якобы необходимый объезд некрополя.
— Не стану я, будто дура какая, по кладбищу рыскать.
— Да тебя никто и не просит, девка! — крикнул мужик с волосами до бровей. — На то нужон парень, хват, а бабе на кухне при горшках сидеть след. Конешно, девка позжей могет сгодиться, потому как супротив упыря, говорят, шибко пользительны девичьи слезы. Ежели вомпера окропить имя, сгорит, ровно головня. Токмо слезы должна чистая и не тронутая еще молодка пролить. Что-то не видится мне, чтобы тебя не трогали, женчина. Сталбыть, ты тут ни до чего не нужная.
Мильва быстро сделала шаг вперед и неуловимым движением выбросила правый кулак. Голова кмета отлетела назад — заросшая шея и подбородок оказались прекрасной мишенью. Девушка шагнула еще и саданула ребром раскрытой ладони, усилив удар за счет разворота бедер и плеч. Кмет попятился, запутался в собственных лаптях и повалился на менгир. Удар затылком был хорошо слышен.
— Теперь видишь, на что я гожусь, — сказала дрожащим от бешенства голосом лучница, растирая кулак. — Кто из нас хват, а кому в руки ухват? Ничего нет вернее кулачного боя. После него все становится ясно. Кто молодец и хват, тот на ногах стоит, кто дурень и слабак, тот на земле лежит. Я верно говорю, кметы?
Крестьяне не торопились подтверждать, а, раскрыв рты, пялились на Мильву. Тот, что в фетровом колпаке, опустился перед длинноволосым на колени и легонько пошлепал его по щекам. Впустую.
— Убит, — ахнул он, поднимая голову. — Насмерть. Как же так, девка? Как же так — взять да человека убить?
— Я не хотела, — шепнула Мильва, опуская руки и бледнея от ужаса. А потом сделала то, чего от нее никто и ожидать не мог.
Отвернулась, покачнулась, оперлась лбом о менгир, и ее бурно вырвало.
— Что с ним?
— Легкое сотрясение мозга, — ответил Регис, вставая и застегивая торбу. — Череп цел. Он уже пришел в себя. Помнит, что случилось, помнит, как его зовут. Это хорошо. Бурная реакция госпожи Мильвы была, к счастью, безосновательна.
Ведьмак взглянул на лучницу, сидевшую неподалеку у камня и уставившуюся вдаль.
— Это не кисейная барышня, чтобы реагировать так бурно, — буркнул он. — Вину тому я приписал бы скорее вчерашнему самогону с «белладонной».
— Ее уже и раньше рвало, — тихо заметил Золтан. — Позавчера, на ранней заре. Все еще спали. Я думаю, это из-за грибов, которые мы жрали в Турлуге. У меня тоже живот два дня болел.
Регис странно глянул на ведьмака из-под седеющих бровей, загадочно улыбнулся и закутался в черный шерстяной плащ. Геральт подошел к Мильве.
— Как ты себя чувствуешь?
— Отвратно. Что с кметком?
— Ничего страшного. Пришел в себя. Однако Регис запретил ему вставать. Крестьяне сооружают люльку, отвезем его в лагерь между двумя лошадьми.
— Возьмите моего вороного.
— Мы взяли гнедого и Пегаса. Они помягче. Вставай, пора в путь.
Теперь выросшая количественно группа напоминала похоронную процессию и тащилась в столь же похоронном темпе.
— Что скажешь об их вампире? — спросил ведьмака Золтан Хивай. — Веришь в эту историю?
— Я не видел убитых. Ничего сказать не могу.
— Явная липа, — убежденно заметил Лютик. — Кметы говорят, что убитые были разорваны. Вампиры не разрывают. Прокусывают артерию и выпивают кровь, оставив два четких оттиска клыков. Очень часто жертва выживает. Я читал об этом в специальной книге. Были там и гравюры, изображающие следы вампирьих укусов на лебяжьих выях девушек. Подтверди, Геральт.
— А что подтверждать? Я не видел таких гравюр. Да и в девушках плохо разбираюсь. С лебяжьими выями.
— Не ехидничай. Следы вампирьих укусов должен был встречать не раз и не два. Тебе когда-нибудь доводилось видеть, чтобы вампир раздирал жертву в клочья?
— Чего нет, того нет.
— В случае высших вампиров — никогда — тихо сказал Эмиель Регис. — Из того, что мне известно, таким ужасным образом людей не калечат ни альп, ни катакан, ни муля, ни брукса, ни носферат. А вот фледер и экимма очень грубо обходятся с жертвами.
— Браво! — Геральт взглянул на него с искренним восхищением. — Ты не упустил ни одного вида вампиров. И не назвал ни одного мифического, существующего только в сказках. Да уж — знания поразительные. Следовательно, ты не можешь не знать, что экиммы и фледеры в нашем климатическом поясе не встречаются.
— Тогда что же? — фыркнул Золтан, размахивая ясеневой палкой. — Кто же тогда в нашем поясе разорвал ту бабу и парня? Сами, что ли, себя в приступе отчаяния разорвали?
— Перечень существ, которым можно приписать такой поступок, достаточно велик. Открывает его стая одичавших собак, нередкое несчастье военных лет. Вы не представляете себе, на что способны такие псы. Половину жертв, приписываемых чудовищам Хаоса, в действительности следует отнести на счет одичавших дворняг.
— Значит, чудовищ ты исключаешь?
— Отнюдь. Это могла быть стрыга, гарпия, гравейр, гуль...
— Не вампир?
— Скорее всего нет.
— Кметы упоминали какого-то жреца, — напомнил Персиваль Шуттенбах. — Как думаете, жрецы разбираются в вампирах?
— Некоторые разбираются во многом, к тому же неплохо, их мнение, как правило, стоит выслушать. К сожалению, это относится не ко всем.
— Особенно не к тем, которые валандаются по лесам с беженцами, — фыркнул краснолюд. — Скорее всего это какой-то отшельник, темный пустынник из глухомани. Направил кметскую экспедицию на твое кладбище, Регис. Собирая мандрагору при лунном свете, ты никогда не замечал там какого-нибудь вампира? Даже малюсенького? Крохотного?
— Никогда, — усмехнулся цирюльник. — И ничего странного. Вампир, как вы только что слышали, летает во тьме на нетопыриных крыльях без шума и шороха. Его легко прозевать.
— И легко увидеть там, где никогда не было и нет, — подтвердил Геральт. — В молодости я не раз тратил втуне время и энергию, гоняясь за привидениями и плодами предрассудков, которых видела и красочно описывала вся деревня с солтысом во главе. А однажды я два месяца просидел в замке, который якобы облюбовал себе вампир. Вампира не было. Но кормили отменно. Первое, второе и... компот.
— Однако у тебя, несомненно, бывали случаи, когда слухи о вампирах имели под собой почву, — сказал Регис, не глядя на ведьмака. — Тогда, думается, время и энергия не пропадали втуне. Чудовище погибало от твоего меча?
— Случалось.
— Так или иначе, — сказал Золтан, — кметам повезло. Я думаю подождать у них в лагере Мунро Бруйса и парней, да и нам отдых не повредит. Кто бы ни пришиб бабу и парня, ему не позавидуешь, если в лагере будет ведьмак.
— Ну, коли уж об этом речь, — стиснул зубы Геральт, — то убедительно прошу не болтать, кто я такой и как меня зовут. В первую очередь это касается тебя, Лютик.
— Воля твоя, — кивнул краснолюд. — Наверно, у тебя есть к тому причины. Хорошо, что вовремя нас упредил, потому как лагерь уже видно.
— И слышно, — подтвердила Мильва, прервав долгое молчание. — Шуму-то, шуму — страсть!
— Мы слышим, — сделал мудрую мину Лютик, — обычную симфонию лагеря беженцев. Как всегда, расписанную на несколько сотен человеческих глоток, не меньшее количество мычащих коров, блеющих овец и гогочущих гусей. Сольные партии в исполнении скандалящих баб, дерущихся детей, поющего петуха, а также, если не ошибаюсь, осла, которому сунули репей под хвост. Симфония называется: «Человеческое сборище в борьбе за выживание».
— Симфония, — заметил Регис, шевеля крылышками породистого носа, — как всегда, одоро-акустическая. От борющегося за выживание человечества несет изумительным ароматом вареной капусты, блюда, без которого, видимо, долго продержаться невозможно. Характерный ароматический привкус создают также эффекты удовлетворения физиологических потребностей, справляемых где попало, чаще же всего по периметру лагеря. Никогда не мог понять, почему борьба за выживание воплощается в нежелании копать выгребную яму.
— Порази вас дьявол с вашей болтовней, — занервничала Мильва. — Полсотни пустых слов, когда хватило бы трех: воняет капустой и говном.
— Капуста и говно всегда идут в паре, — сентенциозно изрек Персиваль Шуттенбах. — Одно приводит в движение другое. Перпетуум мобиле.
Стоило им вступить в шумный и вонючий лагерь между кострами, телегами и шалашами, как они незамедлительно оказались в центре внимания всех собравшихся беженцев, которых было никак не меньше, а то и больше двух сотен. Интерес этот быстро и почти невероятно возрос: неожиданно кто-то крикнул, неожиданно кто-то завыл, неожиданно кто-то кинулся кому-то на шею, кто-то принялся дико хохотать, а кто-то столь же дико рыдать. Возникло сильнейшее замешательство. Из какофонии мужских, женских и детских выкриков трудно было вначале понять, в чем дело, но наконец все объяснилось. У шедших с ними женщин из Кернова отыскались в лагере муж и брат, которых те уже считали погибшими либо пропавшими без вести в военной заварухе. Радости и слезам не было конца.
— Такая банальная мелодрама, — убежденно сказал Лютик, указывая пальцем на трогательную сцену, — может случиться только в реальной жизни. Попытайся я таким манером закончить одну из своих баллад, меня б подняли на смех.
— Несомненно, — подтвердил Золтан. — Однако такая мелодраматическая банальность радует. На сердце легчает, когда видишь, что судьба кому-то дарит, а не отнимает. Ну — бабы с возу... Вел, вел, аж наконец довел. Пошли, нечего стоять.
Ведьмак хотел было предложить немного повременить, надеясь, что какая-нибудь из женщин сочтет нужным хотя бы словом поблагодарить краснолюда. Но тут же раздумал, видя, что его надеждам не суждено оправдаться. Обрадованные встречей женщины вообще забыли об их существовании.
— Чего стоишь? — быстро глянул на него Золтан. — Ждешь, когда тебя цветами обсыпят? Медком помажут? Собираемся, нечего нам тут делать.
— Ты прав.
Далеко они не ушли. Их остановил тоненький голосок веснушчатой девочки с косичками. В руке у нее был большой букет полевых цветов.
— Спасибо вам, — задыхаясь от быстрого бега, пропищала она, — что вы охраняли меня, и братика, и маму. Что были добрые к нам и вообще. Я нарвала вам цветочков.
— Спасибо, — сказал Золтан Хивай.
— Вы добрые, — добавила девчушка, прикусив кончик косички. — Я ни капельки не верю тому, что говорит моя тетка. Вы совсем-совсем никакие не паршивые подземные карлы. Ты, дяденька, не седой выродок из ада, а ты, дядя Лютик, вовсе никакой не кичливый индюк. Неправду она говорила, моя тетка. А ты, тетя Мильва, вовсе никакая не разбойница с луком, а тетя Мария, и я тебя люблю. Тебе я нарвала самых красивых цветочков.
— Спасибо, — сказала Мильва чуть-чуть изменившимся голосом.
— От всех нас спасибо. — добавил Золтан. — Эй, Персиваль, паршивый подземный карл, дай-ка ребенку что-нибудь на прощание. Не завалялся ли у тебя в кармане какой-нибудь ненужный камень?
— Завалялся. Держи, мазеличка. Это алюмосиликат бериллия, популярно называемый...
— Изумрудом, — докончил краснолюд. — Не забивай ребенку голову, все равно не запомнит.
— Ой, какой красивый! Зелененький! Спасибо! Большое-пребольшое!
— Играй на здоровье.
— И не потеряй, — буркнул «кичливый индюк» Лютик. — За этот камушек можно купить небольшую усадьбу.
— А, брось. — Золтан приладил к колпаку полученные от девочки васильки. — Камень как камень, о чем говорить. Бывай здорова, малявка. А мы пойдем, присядем где-нибудь у брода, подождем Бруйса, Язона и других. Они вот-вот должны быть. Странно, что их так долго не видать. Забыл, дубом меня хрясть, отобрать у них карты. Спорю, сидят где-нибудь и режутся в гвинт!
— Коней надо накормить, — сказала Мильва. — И напоить. Пошли к реке.
— Может, и для нас найдется какая-никакая теплая еда, — добавил Лютик. — Персиваль, пошукай в лагере, воспользуйся своим носярой на пользу народу. Подсядем там, где вкуснее готовят.
К их легкому удивлению, доступ к реке охранялся. Стерегущие водопой мужики потребовали по грошу за коня. Мильва и Золтан взъярились не на шутку, но Геральт, не желая скандала и связанного с ним шума, успокоил их, а Лютик выложил найденные на дне кармана монеты.
Вскоре обнаружился Персиваль Шуттенбах, злой и грустный.
— Нашел поесть?
Гном высморкался и вытер пальцы о шерсть проходившей мимо овцы.
— Нашел, только не знаю, хватит ли нас на нее. Здесь за все требуют деньги, а цена — хошь стой, хошь падай! Мука и крупы — крона за фунт. Тарелка жидкого супа — два нобиля. Котелок пойманных в Хотле вьюнов стоит столько, сколько в Диллингене фунт вяленого лосося...
— А фураж?
— Талер за мерку овса.
— Сколько-сколько? — взорвался краснолюд. — Сколько?
— Сколь-сколь, — буркнула Мильва. — Лошадей спроси, сколь. Падут, если заставим траву щипать! Впрочем, здесь и травы-то нет.
Против очевидных фактов не попрешь. Не помогла и бурная торговля с владельцем овса. Парень отобрал у Лютика остатки денег, получил несколько ругательств от Золтана, впрочем, нисколько не обидевшись. А кони охотно сунули морды в мешки с кормом.
— Чертовы обдиралы! — верещал краснолюд, разряжая злость ударами палки по колесам телег, мимо которых проходил. — Как они еще дышать позволяют задарма, не требуют полгрошика за вдох. Или пятак за... кучу!
— Высшие физиологические потребности, — вполне серьезно заметил Регис, — таксированы соответственно. Видите натянутую на жерди палатку? И мужика, что стоит рядом? Он торгует прелестями собственной дочери. Цена — договорная. Я только что видел, как он принял курицу.
— Хреновое же у вас будущее, люди, — угрюмо бросил Золтан Хивай. — Каждое разумное творение на этом свете, попав в беду, нужду и несчастье, присоединяется к собратьям, потому что вместе легче переждать худое время. Один другому помогает. А у вас, людей, каждый только и знает, как бы на чужой беде нажиться. В голод пищей не поделится, пожирает тех, кто послабее. Такое поведение объяснимо у волков, ибо дает выжить самым здоровым и сильным. Но у разумных рас такая селекция обычно позволяет выжить и командовать другими самым большим подлецам. Выводы и прогнозы сделайте сами.
Лютик резко возразил, приведя известные ему примеры еще большей обдираловки и торгашества среди краснолюдов, но Золтан и Персиваль заглушили его, одновременно проиграв на губах протяжные звуки, имитирующие пускание ветров, что у обеих разумных рас выражало пренебрежение к аргументам оппонента. Конец начавшейся было ссоре положило неожиданное появление группы кметов, предводительствуемых уже знакомым по охоте на вампиров стариканом в фетровом колпаке.
— Мы касательно Лаптя, — сказал один из кметов.
— Не покупаем, — в унисон буркнули краснолюд и гном.
— Энто тот, которому башку пробили, — быстро пояснил другой кмет, — мы его женить замышляли.
— Не возражаю, — зло сказал Золтан. — Всего ему наилучшего на новом жизненном пути. Желаю здоровья, счастья, успехов в делах и личной жизни.
— И множества маленьких Лаптят, — добавил Лютик.
— Ну-ну, милсдари, — сказал кмет. — Вам бы все хиханьки да хаханьки, а как нам его таперича женить-то? Ежели он опосля того, как вы ему в умишко долбанули, вовсе дурной стал, дня от ночи не отличает?
— Ну, не так уж все паршиво, — буркнула Мильва, глядя в землю. — Мнится мне, ему уж полегчало. Гораздо лучше, чем с самого с ранья.
— Не знаю я, какой Лапоть с самого с ранья был, — возразил кмет, — а только видел, как стоял он перед оглоблей, торчком торчавшей, и втолковывал той оглобле, какая она красна девка. Э, чего тут болтать, скажу коротко: гоните штрах за убивство.
— Чего-чего?
— Кады лыцарь кмета прибьет, должон штрах платить. Так в законе сказано.
— Я не рыцарь! — рявкнула Мильва.
— Это во-первых, — поддакнул Лютик. — Во-вторых, это был несчастный случай. В-третьих, Лапоть жив, значит, не может быть и речи о штрафе за убийство. Самое большее — о компенсации, то есть возмещении ущерба. А в-четвертых, у нас нет денег.
— Тады отдавайте конев.
— А ху-ху не хо-хо? — глаза Мильвы зловеще прищурились. — Да ты, похоже, вконец сбрендил, кметок! Гляди не переусердствуй.
— Крррва мать! — заскрежетал Фельдмаршал Дуб.
— Вот, прямо в самое суть попала птица, — протяжно сказал Золтан Хивай, похлопывая по засунутому за пояс топорику. — Чтоб вы знали, мужики, у меня тоже не самое лучшее мнение о матерях тех типов, у которых только и мыслей, как заработать, пусть даже на раздолбанной башке сородича. Двигайте отсюда, люди. Если уйдете немедленно, обещаю — гнаться не стану.
— Не хочите платить, дык пусть вас вышние власти рассудют.
Краснолюд скрипнул зубами и уже потянулся к топорику, но Геральт схватил его за локоть.
— Спокойно. Так ты намерен разрешить проблему? Укокошить их?
— Почему сразу уж — укокошить? Достаточно порядком покалечить.
— Хватит, черт побери, — прошипел ведьмак, потом обратился к кмету: — Кто у вас тут вышняя власть, о которой ты говорил?
— Староста наш лагерный, Эктор Ляабс, солтыс из пожженной Брэзы.
— Ведите к нему. Как-нибудь договоримся.
— Он таперича занятый, — сказал кмет. — Суд над чаровницей чинит. Бона, видите, какая тамотки толпишша, возле клена. Ведьму схватили, котора с вомпером в сговоре была.
— Снова вампир, — развел руками Лютик. — Слышите? Они опять за свое. Если не могилы раскапывать, так чародеек ловить, соучастниц вампирьих. Люди, а может, вместо того чтобы орать, сеять и урожаи собирать, вам сподручней было б ведьмаками стать?
— Вам бы токмо, говорю, шутковать, — сказал кмет. — Да смефуечки-смефуйки разводить! Жрец тута есть, а жрец — он повыше ведьмака будет. Повернее. Жрец сказал, что вомпер завсегда на пару с чаровницей свои дела обделывает. Чаровница призывает упыря и жертвы нему указывает, а всем глаза морочит, чтоб, значит, не видели ничего.
— И оказалося, что оно всамделе так и есть, — добавил второй. — Промеж собой ведьму-предательницу вырастили. На своей груде. Но жрец ее чары распознал, и таперича мы ее спалим.
— А как же иначе, — проворчал ведьмак. — Ну что, глянем на этот ваш суд. И поговорим со старостой о несчастье, приключившемся с дурным Лаптем. Подумаем о подходящем решении. Правда, Персиваль? Ручаюсь, в одном из твоих карманов отыщется еще какой-нибудь завалящий камушек. Ведите, люди.
Процессия двинулась к раскидистому клену, под которым, и верно, черно было от возбужденных людей. Ведьмак, немного поотстав, попытался заговорить с одним из кметов, у которого физиономия казалась более или менее приличной.
— Что за чародейка? Действительно занимается магией?
— Эх, господин, — буркнул тот. — Не знаю я ничего. Приблудная энто девка, чужая. По-моему, малость умом тронутая. Взрослая, а все с детишками малыми играла, и сама как дите, ее спросишь, а она в ответ ни бе ни ме. Но я ничего не знаю. Навроде все говорят, что она с вомпером того, ну, трахивалась и волшебствовалась.
— Все, кроме нее самой, — тихо бросил шедший рядом с ведьмаком Регис. — А когда ее об этом спрашивают, она в ответ ни бе ни ме. Так я думаю.
На более детальные рассуждения времени не хватило, потому что они уже подошли к клену. Толпа пропустила их, правда, не без помощи Золтана и его ясеневого дрына.
К обрешетке нагруженного мешками воза была привязана девушка лет шестнадцати, руки у нее были широко раскиданы. Девушка едва касалась земли пальцами ног. В тот момент, когда они подошли, с ее худых плеч сдирали рубашку, на что связанная прореагировала вращением глаз и глуповатой смесью хихиканья и плача.
Рядом был разожжен костер. Кто-то заботливо раздувал уголья, кто-то другой хватал клещами подковы и аккуратно укладывал их в самый жар. Над толпой носился возбужденный вопль жреца.
— Подлая колдунья! Безбожная женщина! Признай истину! Нет, вы только гляньте на нее, люди, упилась какого-то зелья! Взгляните только на нее! У нее на лице так и написано чародейство!
Жрец был худ, лицо у него было сухощавое и темное как вяленая рыба. Черная одежда висела на нем, как на жерди. На шее посверкивал священный символ. Геральт не мог разглядеть, какого божества, впрочем, он в этом и не разбирался. Быстро разрастающийся последнее время пантеон мало его интересовал. Однако жрец, несомненно, принадлежал к одной из самых новых религиозных сект. Те, что постарше, занимались более полезными делами, нежели ловлей девушек, распинанием их на обрешетках телег и науськиванием суеверной толпы.
— С первых дней истории женщина была и остается сосудом всяческого зла! Орудием Хаоса, соучастницей заговоров против мира и рода человеческого! Женщиной управляет только телесное сладострастие! Потому так охотно она демонам служит, чтоб можно было похоть свою ненасытную и свои натуре противные вожделения ублажать!
— Сейчас кое-что узнаем о женщинах, — буркнул Регис. — Это фобия в чистой, клинической форме. Святому мужу, видать, частенько снится vagina dentata.
— Могу поспорить, что все гораздо хуже, — проворчал Лютик. — Голову дам на отсечение, он даже наяву не перестает мечтать об обычной, беззубой. И семя ударило ему в голову.
— А заплатит за это недоразвитая девушка.
— Если не найдется кто-нибудь, — проворчала Мильва, — кто удержит черного дурня.
Лютик многозначительно и с надеждой взглянул на ведьмака, но Геральт отвел глаза.
— А от чего же, как не от бабского чародейства, все наши теперешние беды? — продолжал выкрикивать жрец. — Кто, как не чаровницы, предал королей на острове Танедд да покушение на короля Редании устроил? Кто, как не эльфская ведьма из Доль Блатанна, насылает на нас белок! Теперь-то видите, до какого зла довело нас цацканье с чародейками! Потакание их мерзопакостным делишкам! Закрывание глаз на их самоуправство, зазнайство, богатства! А кто тому виной? Короли! Зазнавшиеся владыки отреклись от богов, отстранили жрецов, отобрали у них управление и места в советах, а омерзительных чаровниц осыпали почестями и златом! И вот теперь пожинают плоды!
— Ага! Так вот где вампир зарыт, — проговорил Лютик. — Ты ошибся, Регис. Тут речь о политике, а не о зубастой вагине.
— И о деньгах, — добавил Золтан Хивай.
— Воистину, — надрывался жрец, — говорю вам, прежде чем ринуться на борьбу с Нильфгаардом, надобно очистить от этих отвратниц собственный дом! Выжжем каленым железом эту язву! Очистимся огнем! Не позволим жить тем, кои занимаются волшебством!
— Не позволим! На костер ее! Привязанная к телеге девушка истерически захохотала, завращала глазами.
— Погоди, погоди, не так шибко, — проговорил молчавший до той поры угрюмый кмет огромного роста, вокруг которого собралась группка из нескольких молчаливых мужчин и мрачных женщин. — Пока что мы токмо крики и слышали. Кричать-то кажный сумеет, вон дажить ворона. От вас, благочинный, боле уважения ожидать надо, нежели от вороны.
— Да вы никак сомневаетесь в моих словах, староста Ляабс? Словах священнослужителя?
— Ни в чем я не сомневаюсь. — Гигант сплюнул на землю и зло поддернул штаны. — Эта девка — сирота и приблуда, никто она для меня. Ежели окажется, что была с вомпером в сговоре, берите ее, кончайте. Но покудова в этом обозе я староста, потудова токмо виновных буду здесь карать. Хотите карать, для начала покажьте довод вины ейной.
— И покажу! — крикнул жрец, подавая знак своим челядникам, которые недавно укладывали подковы в огонь. — И покажу! В глаза покажу! Вам, Ляабс, и всем присутствующим!
Челядники вынесли из-за телеги и поставили на землю небольшой закопченный котелок с ручкой.
— Вот доказательство! — рявкнул жрец, пинком переворачивая котелок. На землю плеснула жидкость, оставив кусочки морковки, ленточки неопределенного растения и несколько маленьких косточек.
— Ведьма варила магический декокт! Эликсир, благодаря коему могла по воздуху летать! К своему полюбовнику вомперу, чтобы с ним в греховную связь вступать и дальнейшие преступления замышлять! Знаю я ее чародейские дела и способы, знаю я, из чего этот декокт! Чаровница живьем кота варила!
Толпа грозно охнула.
— Кошмар, — вздрогнул Лютик. — Сварить живое существо? Было мне жалко девчонку, но далековато она, пожалуй, зашла...
— Заткнись, — прошипела Мильва.
— Вот оно — доказательство! — верещал жрец, вытаскивая из исходящей паром лужицы косточку. — Вот доказательство неопровержимое! Кошачья кость!
— Это птичья кость, — холодно сказал Золтан Хивай, прищуриваясь. — Как мне думается, сойки либо голубя. Девуха немного супа себе сварила, вот и все.
— Молчи, недомерок языческий! — взорвался жрец. — Не кощунствуй, ибо боги тебя накажут руками благочестивых людей! Это отвар из кота, утверждаю я!
— Из кота! Точно — из кота! — закричали окружавшие жреца кметы. — Был у девки кот! Черный кот был! Все видели, что был! Повсюду с ней лазал! А где он таперича-то, кот энтот! Нету его! Значит, сварила она его!
— Сварила! Сварила из него декот!
— Верно! Декот чаровница из кота сварила!
— Не надыть другого доказательства! В огонь ведьму! А для начала на спытки! Пусть во всем признается!
— Крррва мать! — скрежетнул Фельдмаршал Дуб.
— Жаль мне того кота, — вдруг громко сказал Персиваль Шуттенбах. — Хороша была зверюга, жирненькая. Шубка будто антрацит, глазки словно два хризоберилла, усики длинненькие, а хвост толстый, как дубина разбойничья! Картинка — не кот! Небось уйму мышей изничтожил!
Кметы утихли.
— А вы-то откедова знаете, милсдарь гном? — бухнул кто-то. — Откедова вам-то известно, как ейный кот выглядел?
Персиваль Шуттенбах высморкался, вытер пальцы о брючину.
— А потому, как вон он там на телеге сидит. За вашими спинами.
Собравшиеся как по команде обернулись, загудели, уставились на сидящего на узлах кота. А тот, не обращая внимания на всеобщий интерес, задрал заднюю лапу и принялся сосредоточенно вылизывать свой зад.
— Вот и видно, — в абсолютной тишине сказал Золтан Хивай, — что ваше неопровержимое доказательство — коту под хвост, благочестивый. Ну, какой еще у вас довод в запасе? Может, кошка? Хорошо б было, мы б свели парочку, расплодили, ни один грызун до амбара на расстояние полета стрелы не подойдет.
Несколько кметов хихикнули, несколько других, в том числе староста Эктор Ляабс, открыто захохотали. Жрец покраснел.
— Я тебя запомню, паршивец! — крикнул он, тыча пальцем в краснолюда. — Безбожный кобольд! Порождение тьмы! Ты откуда тут взялся? Может, и ты с вампиром вась-вась? Погоди, покараем ведьму, возьмем тебя на допрос! Но сначала над чаровницей суд учиним! Подковы уже поклали в уголья, поглядим, что грешница запоет, когда у нее мерзопакостная шкура зашипит. Ручаюсь, сама в преступном чаровстве признается. Нужно будет другое доказательство, когда признается?
— А нужно будет, нужно, — сказал Эктор Ляабс. — Потому как, если вам, благочинный, раскаленные подковы к пяткам приложить, так, уверен, вы признаетесь даже и в греховном с кобылой сожительстве. Тьфу! Вы — божий вроде бы человек, а словно живодер болтаете!
— Да, я — божий человек, — взвился жрец, перекрывая усиливающийся шум. — В божественную верую справедливость, кару и отмщение! И в божий суд! Пусть встанет ведьма пред божьим судом...
— Прекрасная мысль, — громко прервал ведьмак, выходя из толпы.
Жрец смерил его злым взглядом, кметы, перестав шептаться, глядели, раскрыв рты.
— Божий суд, — начал Геральт в полной тишине, — это абсолютно верное и совершенно справедливое дело. Ордалии признаны равно светскими судами и имеют свои правила. Правила эти гласят, что в случае обвинения женщины, ребенка, старика либо человека неполноценного перед судом может стать защитник. Я верно говорю, староста Ляабс? Так вот я объявляю себя защитником. Огородите ристалище. Кто уверен в виновности этой девушки и не боится суда божьего, пусть выйдет на бой со мной.
— Ха! — воскликнул жрец, все еще не сводя с него глаз. — Не слишком ли хитро, милостивый государь незнакомец? На поединок вызываешь? Сразу видно, что ты резник и рубака! Своему бандитскому мечу хочешь доверить суд божий?
— Если вам меч не нравится, благочестивый, — медленно проговорил Золтан Хивай, вставая рядом с Геральтом, — и если этот человек вам не подходит, так, может, я сгожусь? Извольте, пусть обвинитель девки выходит со мной на топоры...
— Или со мной на луки. — Мильва, прищурившись, тоже подошла к Геральту. — По одной стреле со ста шагов.
— Видите, люди, как быстро умножаются защитники ведьмы? — крикнул жрец, потом обернулся и скривился в мимолетной улыбке. — Ладно, негодники, принимаю на ордалии всю вашу тройку. Да свершится суд божий, да установим вину ведьмы, одночасно и вашу добродетельность проверим. Но не мечом, топором, копьями или стрелами. Говорите, вам известны законы суда божьего? И я их знаю! Вот подковы, покладенные в уголья, раскаленные добела. Испытание огнем! Ну, приспешники чародейства! Кто подкову из огня вынет, поднесет ко мне и следов ожога не поимеет, тот докажет, что ведьма невиновна. Если же суд божий покажет что другое, то и вам смерть, и ей. Я сказал!
Недоброжелательное ворчание старосты Ляабса и его группы заглушили восторженные крики большинства собравшихся вокруг жреца, учуявших шикарное развлечение и зрелище. Мильва взглянула на Золтана, Золтан на ведьмака, ведьмак на небо, потом на Мильву.
— Ты веришь в богов? — спросил он тихо.
— Верю, — буркнула лучница, глядя на угли в костре. — Но не думаю, чтобы им захотелось забивать себе головы горячими подковами.
— От костра до этого сукина сына всего три шага, — прошипел сквозь стиснутые зубы Золтан. — Как-нибудь выдержу, работал у горна... Однако молитесь за меня вашим богам...
— Минуточку, — положил краснолюду руку на плечо Эмиель Регис. — Подождите молиться.
Цирюльник подошел к костру, поклонился жрецу и зрителям, быстро наклонился и сунул руку в раскаленные уголья. Толпа ахнула в одно горло. Золтан выругался. Мильва вцепилась в плечо Геральту. Регис выпрямился, спокойно поглядел на добела раскаленную подкову, которую держал в руке, и не спеша подошел к жрецу. Тот попятился, но уперся в стоящих у него за спиной кметов.
— Вы это имели в виду, уважаемый, если не ошибаюсь? — спросил Регис, поднимая подкову. — Испытание огнем? Если да, то я думаю, суд божий свершился и приговор однозначен. Девушка невиновна. Ее защитники невиновны. И я, представьте себе, тоже невиновен.
— По... по... покажите руку... — забормотал жрец. — Не обожжена ли...
Цирюльник усмехнулся свойственной ему улыбкой, не разжимая губ, потом переложил подкову в левую руку, а правую, совершенно здоровую, показал вначале жрецу, потом, высоко подняв, всем остальным. Толпа зарычала.
— Чья это подкова? — спросил Регис. — Пусть хозяин заберет ее. Никто не ответил.
— Дьявольские штучки! — вскричал жрец. — Ты сам либо чаровник, либо воплощение дьявола!
Регис бросил подкову на землю и повернулся.
— Так проведите обряд экзорцизма, — предложил он холодно. — Пожалуйста! Однако суд божий уже свершился. А я слышал, что сомнение в результатах ордалий — ересь.
— Сгинь, пропади! — взвизгнул жрец, размахивая перед носом цирюльника амулетом и проделывая другой рукой каббалистические жесты. — Прочь в свою адскую бездну черт! Да расступится под тобой земля...
— Ну, хватит! — зло крикнул Золтан. — Эй, люди! Господин староста Ляабс! Вы намерены и дальше глядеть на это безобразие? Намерены...
Голос краснолюда заглушил дикий крик.
— Ни-и-ильфгаард!
— Конники с запада! Конники! Нильфгаард прет! Спасайся кто может!
Лагерь мгновенно охватила паника. Кметы соскакивали с телег, выбегали из шалашей, сталкиваясь и сшибая друг друга с ног. Всеобщий многоголосый рев вознесся к небесам.
— Наши лошади! — крикнула Мильва, освобождая вокруг себя место ударами кулаков и пинками. — Наши лошади, ведьмак! За мной! Быстро!
— Геральт! — вопил Лютик. — Спаси! Толпа разделилась, раздробилась словно волна прибоя, мгновенно увлекла Мильву за собой. Геральт, удерживая Лютика за воротник, не дал себя прихватить, потому что вовремя вцепился в телегу, к которой была привязана обвиненная в волшебстве девушка. Однако телега вдруг дернулась и двинулась с места, а ведьмак и поэт свалились на землю. Девушка задергала головой и принялась истерически хохотать. По мере того как телега удалялась, смех стихал и терялся среди всеобщего рева.
— Затопчут! — визжал лежащий на земле Лютик. — В кашу превратят! Спаситееее!
— Кррррва мать! — скрежетал где-то Фельдмаршал Дуб.
Геральт поднял голову, выплюнул песок и увидел пресмешную сцену.
Ко всеобщей панике не присоединились только четыре особы, из них одна — против своей воли. Это был жрец, которого железной хваткой держал за шею староста сектор Ляабс. Двое других были Золтан и Персиваль. Гном быстрыми движениями задрал сзади одежду жреца, а вооруженный клещами краснолюд вытащил из огня раскаленную подкову и засунул ее в штаны святого мужа. Освобожденный от объятий Ляабса жрец помчался словно комета с дымящимся хвостом, а его визг утонул в реве толпы. Геральт видел, как староста, гном и краснолюд собрались было поздравить друг друга с удачной ордалией, когда на них накатилась очередная волна мчащейся в панике толпы. Все утонуло в клубах пыли, ведьмак не видел ничего, да и рассматривать было некогда: он был занят Лютиком, которого теперь сбила с ног несшаяся напролом свинья. Когда Геральт наклонился, чтобы поднять поэта, из тарахтящего мимо него воза прямо ему на спину свалилась обрешетка. Тяжесть придавила его к земле, и прежде чем он успел сбросить с себя обрешетку, по ней промчалось не меньше пятнадцати человек. Когда наконец он сумел высвободиться, рядом с грохотом и треском перевернулась другая телега, из которой на ведьмака свалилось три мешка пшеничной муки по цене крона за фунт. Мешки развязались, и мир утонул в белом облаке.
— Вставай, Геральт! — кричал трубадур. — Вставай, язви тебя!
— Не могу, — простонал ослепленный драгоценной мукой ведьмак, обеими руками хватаясь за прошитое болью колено. — Спасайся сам, Лютик!
— Я тебя не оставлю!
С западной стороны лагеря доносились ужасные крики, перемешивающиеся со звоном подкованных копыт и ржанием лошадей. Рев и топот неожиданно усилились, на них наложился грохот металла, сталкивающегося с металлом.
— Бой! — крикнул поэт. — Они бьются!
— Кто? С кем? — Геральт резкими движениями пытался очистить глаза от муки и сора. Неподалеку что-то горело, их охватил жар и клубы вонючего дыма. Топот копыт усилился, земля задрожала. Первое, что он увидел в туче пыли, были десятки мелькающих перед глазами конских бабок. Всюду. Кругом. Он превозмог боль.
— Под телегу! Прячься под телегу, Лютик, иначе затопчут!
— Не двигайся... — простонал притиснутый к земле поэт. — Лежи... Говорят, конь никогда не наступит на лежащего человека...
— Не уверен, — вздохнул Геральт, — что каждый конь об этом слышал. Под телегу! Быстро!
В этот момент один из не знающих человеческих примет коней на лету саданул его копытом по виску. В глазах у ведьмака разгорелись пурпуром и золотом все созвездия небосклона, а секундой позже непроглядная темень затянула небо и землю.
Крысы вскочили, разбуженные протяжным криком, отразившимся многократным эхом от стен пещеры. Ассе и Рееф схватились за мечи. Искра принялась на чем свет стоит ругаться, ударившись головой о каменный выступ.
— В чем дело? — вскрикнул Кайлей. — Что случилось?
В пещере стояла тьма, хоть снаружи и светило солнце. Крысы отсыпались за ночь, проведенную в седлах во время бегства от погони. Гиселер сунул лучину в уголья, распалил, поднял, подошел к тому месту, где, как обычно вдали от остальных, спали Цири и Мистле. Цири сидела, опустив голову, Мистле обнимала ее.
Гиселер поднял лучину выше. Подошли остальные. Мистле накрыла шкурой голые плечи Цири.
— Послушай, Мистле, — серьезно сказал главарь Крыс. — Я никогда не вмешивался в то, что вы делаете на одной постели. Никогда не сделал вам неприятного или насмешливого замечания. Это ваши заботы. Всегда старался отводить глаза и ничего не замечать. Это, повторяю, ваши заботы и ваши склонности, другим нет до того дела. Пока все происходило незаметно и тихо. Но теперь вы малость переборщили.
— Не будь идиотом, — взорвалась Мистле. — Ты что думаешь, это... Девочка кричала во сне! Это был кошмар!
— Верно, Фалька?
Цири кивнула.
— Такой страшный был сон? Что тебе снилось?
— Оставь ее в покое!
— Заткнись, Мистле. Ну, Фалька?
— Человека, которого я когда-то знала, — с трудом проговорила Цири, — затоптали кони. Копыта... Я чувствовала, как меня давят... Чувствовала его боль... Голова и колено... У меня все еще болит... Простите. Я разбудила вас.
— Нечего извиняться. — Гиселер взглянул на сжатые губы Мистле. — Просить прощения должны мы. А сон? Ну что ж, присниться может каждому. Каждому.
Цири прикрыла глаза. Она не была уверена, что Гиселер прав.
В себя его привел пинок.
Он лежал, уперев голову в колесо перевернутой телеги, рядом с ним корчился Лютик. Пнул его кнехт в стеганом кафтане и круглом шлеме. Тут же стоял второй. Оба держали в поводу лошадей, у седел которых висели арбалеты и щиты.
— Мельники, что ль?
Второй кнехт пожал плечами. Геральт увидел, что Лютик не отрывает глаз от щитов. Сам он тоже давно заметил на щитах лилии. Герб королевства Темерии. Такие же знаки носили и другие конные стрельцы, которых было полным-полно кругом. Большинство занималось поимкой коней и обиранием трупов. В основном одетых в черные нильфгаардские плащи.
Лагерь по-прежнему представлял собою дымящиеся развалины после штурма, но уже появлялись уцелевшие и бывшие поблизости кметы. Конные стрельцы с темерскими лилиями сгоняли их в кучу, покрикивали.
Мильвы, Золтана, Персиваля и Региса нигде не было видно.
Рядом сидел герой недавнего «процесса ведьм», черный котище, равнодушно взиравший на Геральта зелеными глазами. Ведьмак немного удивился: обычно кошки не терпели его присутствия. Однако раздумывать над странным явлением было некогда, потому что один из кнехтов ткнул его древком копья.
— А ну, вставайте. Оба! Эй, у седого-то меч!
— Кидай оружие! — крикнул другой, подзывая остальных. — Меч на землю, да побыстрее, нито пропорю глевией!
Геральт исполнил приказ. В голове звенело.
— Кто такие?
— Путники, — сказал Лютик.
— Ишь ты! — фыркнул солдат. — По домам топаете? Сбежали из-под знамени и цвета спороли? Много в энтом лагере таких путников, которые Нильфгаарда испужались, которым солдатский хлеб не пондравился! Есть и наши старые знакомцы! Из нашей хоругви!
— Энтих путников теперича другая дорога ждет, — захохотал второй. — Короткая! Наверх, на сук!
— Мы не дезертиры! — крикнул поэт.
— Видно будет, кто такие. Начальство разберется.
Из круга конных стрельцов выдвинулся небольшой отряд легкой кавалерии под командованием нескольких тяжеловооруженных ратников с пышными султанами на шлемах.
Лютик пригляделся к рыцарям, отряхнулся от муки и привел в порядок одежду, затем поплевал на ладонь и пригладил растрепанные волосы.
— Ты, Геральт, молчи, — предупредил он. — Переговоры поведу я. Это темерское рыцарство. Разбили нильфгаардцев. Ничего с нами не сделают. Уж я-то знаю, как разговаривать с такими. Надо им показать, что они не с кем-кем, а с равными себе имеют дело.
— Лютик, умоляю...
— Не шебуршись, все будет в ажуре. Я собаку съел на разговорах с рыцарями и дворянами. Половина Темерии меня знает. Эй, прочь с дороги, прислуга, расступись! У меня слово к вашим господам!
Кнехты растерянно переглянулись, но отвели пики, расступились. Лютик и Геральт направились к рыцарям. Поэт вышагивал гордо, с барской миной на физиономии, мало соответствующей изодранному и вымазанному мукой кафтану.
— Стоять! — рявкнул на него один из латников. — Ни шагу! Кто такие?
— А кому это я отвечать должен? — подбоченился Лютик. — И почему? Кто вы такие, чтобы невинных путников удерживать?
— Не тебе спрашивать, голозадый! Отвечай!
Трубадур наклонил голову набок, поглядел на гербы, украшающие щиты и туники рыцарей.
— Три красных сердца на золотом поле, — отметил он. — Следовательно, вы — Обри. В голове щита трезубец, значит, вы — первородный сын Анзельма Обри. Родителя вашего я хорошо знаю, милсдарь рыцарь. А вы, милсдарь Крикливый, что там у вас на серебряном щите? Ага! Между головами грифов черный столб? Герб рода Пепеброков, если не ошибаюсь, а я в таких штуках редко ошибаюсь. Столб, говорят, отражает присущую членам этого рода «смекалку».
— Прекрати, черт возьми, — прошипел Геральт.
— Я — известный поэт Лютик! — напыжился бард, не обращая на него внимания. — Наверняка слышали? Так вот проводите-ка нас к вашему начальнику, к сеньору, ибо привык я с равными себе разговоры разговаривать.
Латники не отреагировали, но выражение их лиц становилось все менее приятным, а металлические перчатки все сильнее сжимали изукрашенные трензеля поводьев. Лютик явно этого не замечал.
— Ну, в чем дело? — громко спросил он. — Чего так глазеете, рыцарь? Да-да, к вам я обращаюсь, милсдарь Черный столб! Что вы рожи строите? Кто-то сказал вам, что ежели прищурить глаза и выпятить нижнюю челюсть, так будете выглядеть мужественнее, достойнее и грознее? Обманули вас. Вы выглядите так, словно уже неделю не могли как следует опорожниться!
— Взять их! — рявкнул первородный сын Анзельма Обри, владелец щита с тремя сердцами. Черный столб из рода Пепеброков тырнул своего рысака шпорами. — Взять их! Связать негодяев!
Они шли за лошадьми. Вторые концы веревок, которые связывали их руки, были прикреплены к лукам седел. То и дело им приходилось бежать, потому что наездники не жалели ни коней, ни пленников. Лютик дважды падал и по нескольку минут ехал на животе, крича так, что сердце разрывалось. Его ставили на ноги, безжалостно подгоняли древком копья. И гнали дальше. Пыль слепила слезящиеся глаза, душила и свербила в носу. Жажда сушила глотки.
Одно утешало — дорога, по которой их гнали, вела на юг. Так что наконец-то Геральт двигался в желаемом направлении, причем достаточно быстро. Однако радости он не испытывал, потому что совершенно иначе представлял себе такое путешествие.
На место добрались в тот момент, когда Лютик уже охрип от богохульствования, перемешанного с мольбами о милосердии, а боль в локте и колене Геральта превратилась в настоящую пытку, настолько мучительную, что ведьмак начал уже подумывать о радикальных, пусть даже и отчаянных действиях.
Добрались до армейского лагеря, разместившегося около разрушенной, наполовину сожженной крепости. Внутри, за кольцом стражи, коновязей и дымящих лагерных костров, стояли украшенные флагами палатки рыцарства, окружающие просторный и полный движения майдан за развалившейся и обгоревшей изгородью. Майдан оказался концом их вынужденной экскурсии.
Увидев колоду, Геральт и Лютик натянули веревки. Конные вначале не намерены были подпускать их к водопою, но сын Анзельма Обри вспомнил, видимо, о знакомстве Лютика со своим родителем и соизволил снизойти. Они втиснулись между лошадьми, напились, ополоснули лица связанными руками. Рывок веревки вернул их к реальности.
— Кого вы опять приволокли? — спросил высокий худощавый рыцарь в вороненых, богато вызолоченных доспехах, ритмично похлопывая булавой по орнаментированной ташке. — Только не говорите, что это очередные шпики.
— Шпики или дезертиры, — подтвердил сын Анзельма Обри. — Их поймали в лагере у Хотли, где разгромили нильфгаардский разъезд. Весьма подозрительные типы.
Рыцарь в золоченых доспехах прыснул, потом внимательнее посмотрел на Лютика, и его юное, но суровое лицо вдруг осветилось улыбкой.
— Ерунда. Развязать.
— Но это же нильфгаардские шпионы, — запетушился Черный столб из рода Пепеброков. — Особенно вон тот. Лаялся не хуже деревенского пса. Поэт, говорит! Сукин он сын, а не поэт!
— Он не врал, — улыбнулся рыцарь в золоченых доспехах. — Это бард Лютик. Я его знаю. Снять с него путы. Со второго тоже.
— Вы уверены, господин граф?
— Это приказ, рыцарь Пепеброк.
— А ты думал, я не пригожусь, да? — буркнул Лютик Геральту, растирающему онемевшие от уз кисти. — Ну, теперь видишь? Моя слава опережает меня, меня знают и уважают везде.
Геральт не ответил, занятый массированием собственных кистей, донимавшего локтя и колена.
— Соблаговолите простить рвение этих юношей, — сказал рыцарь, названный графом. — Им всюду мерещатся нильфгаардские шпионы. Каждый наш разъезд приводит нескольких типов, показавшихся им подозрительными. То есть тех, которые чем-либо выделяются в бегущей толпе. А вы, милсдарь Лютик, очень даже выделяетесь. Как очутились у Хотли, среди беглецов?
— Я ехал из Диллингена в Марибор, — гладко соврал поэт, — когда мы попали в этот ад, я и мой... коллега по перу. Так сказать, соперник. Вероятно, вы его знаете. Это... Гиральдус.
— Как же, как же, знаю, читал, — похвалился рыцарь. — Такая честь для меня, господин Гиральдус. Я — Даниель Эчеверри, граф Гаррамон. Да, маэстро Лютик, многое изменилось с того времени, когда вы пели при дворе короля Фольтеста!
— Да уж!
— Кто б подумал, — нахмурился граф, — что до этого дойдет. Вердэн отдали Эмгыру, Бругге практически уже завоеван, Содден — в огне... А мы отступаем, непрерывно отступаем... Прошу прощения, я хотел сказать: совершаем тактический маневр. Нильфгаард все вокруг жжет и уничтожает, уже почти до Ины дошел, совсем немного — и окружит крепости Майены и Развана, а темерская армия не перестает проделывать «тактический маневр»...
— Когда у Хотли я увидел лилии на ваших щитах, — сказал Лютик, — думал, это контрнаступление.
— Контрудар, — поправил Даниель Эчеверри. — И разведка боем. Мы перешли Ину, разбили несколько нильфгаардских разъездов и групп скоя’таэлей, палящих все, что только можно. Видите, что сталось с крепостью в Армерии, которую нам удалось отбить. А форты в Каркано и Видорте сожжены до основания. Весь юг в крови, огне и дыме... Ах, что же это я... Вы прекрасно знаете, что творится в Бругге и Соддене, с беженцами оттуда вам довелось идти. А мои молодцы вас за шпионов приняли! Еще раз приношу свои извинения. И приглашаю отобедать. Некоторые дворяне и офицеры будут рады познакомиться с вами, милостивые государи поэты.
— Такая честь для нас, милсдарь граф, — натянуто поклонился Геральт. — Но время торопит. Нас ждет дорога.
— Прошу не смущаться, — улыбнулся Даниель Эчеверри. — Обычный скромный солдатский обед. Косуля, рябчики, стерлядка, трюфели...
— Отказаться, — Лютик сглотнул и смерил ведьмака многозначительным взглядом, — значит оскорбить хозяина. Мы идем не мешкая, милсдарь граф. Не ваш ли это шатер, тот, богатый, в сине-золотых расцветках?
— Нет. Это палатка главнокомандующего. Лазурь и золото — цвета его родины.
— То есть? — удивился Лютик. — Я был уверен, что это армия Темерии. Что командуете здесь вы.
— Мы — отдельное подразделение армии Темерии. Я — офицер связи короля Фольтеста, здесь служит много темерских дворян со своими отрядами, которые порядка ради носят лилии на щитах. Но ядро корпуса составляют подданные другого королевства. Видите штандарт перед шатром?
— Львы, — остановился Геральт. — Золотые львы на голубом поле. Это... это герб...
— Цинтры, — подтвердил граф. — Это эмигранты из королевства Цинтры, в настоящее время оккупированного Нильфгаардом. Ими командует маршал Виссегерд.
Геральт развернулся, намереваясь сообщить графу, что срочные дела все же вынуждают его отказаться от косули, стерлядки и трюфелей. Но не успел. К ним приближалась группа, во главе которой шествовал рослый, очень полный седой рыцарь в голубом плаще с золотой цепью на латах.
— Вот, господа поэты, сам маршал Виссегерд собственной персоной, — сказал Даниель Эчеверри. — Позвольте, Ваше превосходительство, представить вам...
— Нет нужды, — хрипловато прервал маршал Виссегерд, сверля Геральта взглядом. — Мы уже были друг другу представлены. В Цинтре, при дворе королевы Калантэ. В день помолвки принцессы Паветты. Это было пятнадцать лет тому назад, но у меня прекрасная память. А ты, мерзавец ведьмак, помнишь меня?
— Помню, — кивнул Геральт, послушно протягивая солдатам руки.
Даниель Эчеверри, граф Гаррамон, пытался последовать за ними уже в тот момент, когда кнехты усадили связанных Геральта и Лютика на стоящие в палатке табуреты. Теперь, когда по приказу маршала Виссегерда кнехты вышли, граф возобновил усилия.
— Это поэт и трубадур Лютик, господин маршал, — повторил он. — Я его знаю. Его знает весь мир. Я считаю несправедливым так с ним обращаться. Ручаюсь рыцарским словом, что он не нильфгаардский шпион.
— Не ручайтесь опрометчиво, — буркнул Виссегерд, не спуская глаз с пленников. — Возможно, он и поэт, но если его схватили в компании этого мерзавца ведьмака, то я б не стал за него ручаться. Вы, кажется, все еще не представляете себе, что за пташка попалась нам в сети.
— Ведьмак?
— Он самый. Геральт по кличке Волк. Тот стервец, который предъявлял права на Цириллу, дочь Паветты, внучку Калантэ, ту Цири, о которой сейчас так много болтают. Вы еще слишком молоды, граф, чтобы помнить то время, когда афера эта будоражила многие королевские дворы, но я, так уж получилось, был очевидцем.
— А что может его связывать с княжной Цириллой?
— Этот пес, — Виссегерд указал на Геральта пальцем, — содействовал обручению Паветты, дочери королевы Калантэ, с Дани, никому не известным приблудой с юга. В результате этого собачьего союза позже родилась Цирилла, предмет их мерзопакостного сговора. Ибо вам следует знать, что ублюдок Дани заранее пообещал девочку ведьмаку в качестве платы за возможность марьяжа. Право Неожиданности, понимаете?
— Не совсем. Но продолжайте, Ваше превосходительство, господин маршал.
— Ведьмак, — Виссегерд снова наставил на Геральта палец, — хотел после смерти Паветты забрать девочку, но Калантэ не позволила и с позором прогнала его. Однако он дождался соответствующей минуты. Когда началась война с Нильфгаардом и Цинтра пала, он похитил Цири, воспользовавшись военной неразберихой. Держал девочку в укрытии, хоть и знал, что мы ее разыскиваем. А в конце концов она ему наскучила и он продал ее Эмгыру!
— Это ложь и поклеп! — воскликнул Лютик. — Во всем сказанном нет и слова правды!
— Молчи, самоучка, или велю тебе кляп в рот засунуть. Сопоставьте факты, граф. Ведьмак владел Цириллой, теперь ею владеет Эмгыр вар Эмрейс. А ведьмака прихватили в авангарде нильфгаардского разъезда. О чем это говорит?
Даниель Эчеверри пожал плечами.
— О чем говорит? — повторил Виссегерд, наклоняясь над Геральтом. — Ну ты, шельма! Говори! Сколько времени шпионишь в пользу Нильфгаарда, пес паршивый?
— Я не шпионю ни для кого.
— Прикажу ремни из тебя драть!
— Приказывайте.
— Господин Лютик, — вдруг проговорил граф Гаррамон. — Пожалуй, полезнее будет, если вы попробуете объяснить. И чем скорее, тем лучше.
— Я уже давно бы это сделал, — взорвался поэт, — но светлейший господин маршал пригрозил сунуть мне кляп в рот! Мы невинны, все это досужие вымыслы и жуткая клевета. Цириллу похитили с острова Танедд, а Геральт был тяжело ранен, защищая ее. Это может подтвердить любой! Любой бывший на Танедде чародей. И министр иностранных дел Редании, господин Сигизмунд Дийкстра...
Лютик вдруг замолчал, вспомнив, что как раз Дийкстра-то совершенно не годится в свидетели защиты, а ссылка на чародеев из Танедда тоже не очень улучшает ситуацию.
— И совсем уж дико, — продолжил он громко и быстро, — обвинять Геральта в том, что он похитил Цири в Цинтре! Геральт нашел девочку, когда после резни, учиненной в городе, она скиталась по Заречью, а спрятал он ее не от вас, а от преследовавших ее агентов Нильфгаарда! Меня самого эти агенты поймали и пытали, чтобы узнать, где скрывается Цири! Я-то ни словечка не вымолвил, а вот агенты эти уже землю грызут. Не знали, с кем имели дело!
— Однако, — прервал граф, — ваше мужество было бесполезным. Эмгыр в конце концов получил Цириллу. Как известно всем, он намерен на ней жениться и сделать императрицей Нильфгаарда. А пока что титуловал ее королевой Цинтры и округи, наделав нам тем самым массу хлопот.
— Эмгыр, — заявил поэт, — мог бы посадить на трон Цинтры кого угодно. Цири же, как ни взгляни, имеет на этот трон право.
— Да? — рявкнул Виссегерд, обрызгав Геральта слюной. — Право? Дерьмовое это право. Эмгыр может на ней жениться, его воля. Может и ей, и ребенку, которого ей заделает, присваивать звания и титулы, на какие ему достанет фантазии и прихоти. Королева Цинтры и островов Скеллиге? Извольте, наше вам... Княгиня Бругге? А почему бы нет? Графиня-наместница Соддена... Ну-ну... А почему, спрашиваю вас, не владычица Солнца и герцогиня Луны? У этой проклятой, порочной крови нет никаких прав на престол. Проклятая кровь, вся бабская линия этого рода — проклятые, гнусные последыши, от Рианнон начиная! И прабабка Цириллы Адалия, которая с собственным кузеном зачала, и ее прапрабабка. Мерзавка Мюриель, которая еб... пардон, трахалась с любым проходимцем! Ублюдки от кровосмешения и прочие внебрачные выродки так и прут одна за другой!
— Говорите тише, господин маршал, — надменно сказал Лютик. — Перед вашей палаткой укреплен штандарт с золотыми львами, а вы не задумываясь готовы обозвать незаконнорожденной бабушку Цири, королеву Калантэ, Львицу из Цинтры, за которую большинство ваших солдат проливало кровь в Марнадале и под Содденом. Я не поручился бы за преданность вам вашего войска.
Виссегерд шагнул к Лютику, схватил поэта за жабо и приподнял с табурета. Лицо маршала, только что покрытое лишь красными пятнами, теперь залилось глубоким геральдическим пурпуром. Геральт начал сильно опасаться за друга, к счастью, в палатку неожиданно влетел возбужденный адъютант и доложил о срочных и важных известиях, доставленных конным разъездом. Виссегерд сильным толчком бросил Лютика на табурет и вышел.
— Фууу, — выдохнул поэт, крутя головой. — Еще б малость, и мне конец... Вы можете хоть немного ослабить узы, господин граф?
— Нет, господин Лютик, не могу.
— Верите этим бредням? Верите, что мы шпионы?
— Не имеет никакого значения, верю я или нет. Однако развязать вас не могу.
— Что делать, — кашлянул Лютик. — Какой дьявол вселился в вашего маршала? Чего ради он ни с того ни с сего накинулся на меня, словно чеглок на вальдшнепа?
Даниель Эчеверри криво усмехнулся.
— Напомнив ему о солдатской верности, вы невольно разбередили старую рану, господин поэт.
— То есть? Какую рану?
— Солдаты искренне оплакивали Цириллу, когда до них дошли известия о ее смерти. А потом разнеслась новая весть. Оказалось, что внучка Калантэ жива. Что она в Нильфгаарде и тешится благосклонностью императора Эмгыра. Тогда началось массовое дезертирство. Поймите, эти люди бросили дома и семьи, убежали в Содден и Бругге, в Темерию, потому что хотели
Дата добавления: 2014-12-09; просмотров: 769;