П.А. ГОЛЬБАХ

Польза, как мы уже сказали, должна быть единственным мерилом людских суждений. Быть полезным – значит содействовать счастью своих ближних; быть вредным – значит содействовать их несчастью. Исходя из этого, рассмотрим, выгодны или вредны, полезны или бесполезны человечеству установленные нами до сих пор принципы. Если человек всю свою жизнь ищет счастья, то он должен одобрять лишь то, что доставляет ему счастье или дает средства добиться его.

Все вышеизложенное уже должно было помочь нам разобраться в вопросе о том, что такое счастье: мы показали, что счастье представляет собой лишь длительное удовольствие. Но, чтобы какой-нибудь предмет нравился нам, необходимо, чтобы впечатление, которое он на нас производит, восприятия и идеи, которые мы от него получаем, – одним словом, движения, которые он в нас вызывает, соответствовали нашей организации, нашему темпераменту, нашей индивидуальной природе, модифицированной привычкой и множеством обстоятельств, которые определяют наш более или менее постоянный или временный образ жизни. Для этого необходимо, чтобы воздействие на нас предмета или наши идеи о нем не ослабевали и не уничтожались, а, наоборот, всегда усиливались; чтобы этот предмет, не утомляя, не истощая и не расстраивая наших органов, сообщал нашему организму ту степень активности, в которой он постоянно нуждается. Какой же предмет соединяет в себе все эти качества? У какого человека органы могут непрерывно работать, не утомляясь, не истощаясь, не испытывая болезненного ощущения? Человек всегда хочет жить и чувствовать с максимальной интенсивностью, пока это можно осуществлять без страдания. Он часто даже готов скорее страдать, чем ничего не чувствовать. Он привыкает к тысяче вещей, которые вначале вызывают в нем неприятные ощущения, а под конец часто превращаются в новые потребности или же совсем перестают действовать на него. Действительно, где найти предметы, способные в любой момент доставлять нам дозу активности, соответствующую нашей организации с ее вечной подвижностью и колебаниями? Самые интенсивные удовольствия всегда и самые краткие, так как они особенно сильно истощают наш организм.

Чтобы мы могли быть счастливыми без всяких перерывов, силы нашего организма должны быть неисчерпаемы; наш организм должен соединять с подвижностью несокрушимую крепость и прочность либо предметы, сообщающие ему движения, должны обладать способностью приобретать или терять известные качества в зависимости от различных состояний, через которые вынужден последовательно проходить наш организм, а свойства вещей должны изменяться в зависимости от изменений в наших способностях, подчиненных непрерывному влиянию тысяч причин, которые воздействуют на нас без нашего ведома и вопреки нам. Если наш организм во всякий момент испытывает более или менее заметные изменения, зависящие от величины давления, тяжести, прозрачности воздуха, теплоты и степени жидкости нашей крови, порядка и гармонии между различными частями нашего тела; если в любое мгновение нашей жизни мы не обладаем одинаковым напряжением нервов, одинаковой активностью мысли, одинаковой упругостью волокон, одинаковой активностью мысли, одинаковым жаром воображения и т.д., то ясно, что одни и те же причины не могут во всякое время действовать на нас одним и тем же образом, поскольку они не всегда сохраняют одни и те же качества. Вот почему предметы, нравившиеся нам вначале, перестают нам нравиться потом. Сами эти предметы не изменяются заметным образом, но зато изменяются наши органы, наши склонности, идеи, способы восприятия, и этим объясняется происшедшая в нас перемена.

Поскольку одни и те же предметы не в состоянии постоянно удовлетворять одного и того же человека, то ясно, что они еще менее могут удовлетворять всех людей, и значит, у всех людей не может быть одинакового счастья. Существа, отличающиеся друг от друга своим темпераментом, силами, организацией, воображением, идеями, взглядами, привычками, испытавшие различные изменения со стороны тысячи обстоятельств физического и духовного порядка, необходимым образом должны составить себе весьма различные представления счастья. У скряги представления о счастье не может быть тем же самым, что и у расточителя; у сластолюбца – что и у флегматика; у невоздержанного – что и у рассудительного, заботящегося о своем здоровье человека. Счастье каждого человека находится в сложной зависимости от его естественной организации и от модифицировавших его обстоятельств, привычек, истинных или ложных идей. А так как эта организация и эти обстоятельства никогда не бывают одинаковы, то ясно, что то, к чему стремится один человек, совершенно не интересно или даже не нравится другому и что, как было сказано раньше, никто не может быть судьей в вопросе о счастье своего ближнего.

Интересом называют объект, с которым каждый человек связывает – в зависимости от своего темперамента и своих идей – представление о своем счастье; иначе говоря, интерес – это попросту то, что каждый из нас считает необходимым для своего счастья. Отсюда следует, что ни один смертный не бывает полностью лишен интересов. Интерес скупца заключается в том, чтобы собирать богатства; расточителя – в том, чтобы тратить их; честолюбца – в том, чтобы добиваться власти, чинов, отличий; благоразумного человека – в том, чтобы воздерживаться от удовольствий, которые могут повредить ему. Интерес порочного человека побуждает его любой ценой удовлетворять свои страсти. Интерес добродетельного человека состоит в том, чтобы заслужить своим поведением любовь и одобрение других людей и не сделать ничего такого, что могло бы унизить его в собственных глазах.

Таким образом, говоря, что интерес есть единственный мотив человеческих действий, мы хотим этим сказать, что каждый человек по-своему трудится для своего счастья, которое он находит в каком-нибудь видимом или невидимом, реальном или воображаемом предмете – цели всего его поведения. Если принять это, то ни одного человека нельзя назвать бескорыстным, или лишенным интереса. Мы называем так лишь человека, мотивов поведения которого не знаем или интерес которого одобряем. Например, мы называем благородным, верным и бескорыстным человека, которому доставляет несравненно большее удовольствие помочь в беде своему другу, чем сохранить в своем сундуке бесполезные сокровища. Мы называем бескорыстным всякого человека, которого больше интересует слава, чем богатство. Наконец, мы называем бескорыстным всякого человека, приносящего крупные, на наш взгляд, жертвы: ради предмета, с которым он связывает свое счастье и который не ценится нами так высоко.

Мы часто очень неправильно судим об интересах других людей или потому, что мотивы их поведения крайне сложны и у нас нет возможности узнать их, или же потому, что для одинаковой с ними оценки этих интересов мы должны были бы иметь те же самые глаза, органы, страсти, мнения, что и они. Вместе с тем, будучи вынуждены судить о поступках людей по их действиям на нас, мы одобряем одушевляющий их интерес, если от этого получается какая-нибудь выгода для человечества. Так, мы восхищаемся доблестью, благородством, любовью к свободе, великими талантами, добродетелью и т.д. В этих случаях мы одобряем те объекты, в которых находят свое счастье удостаивающиеся нашей похвалы лица. Мы одобряем их склонности, даже если не в состоянии испытать их следствий; но в этом суждении мы сами небескорыстны. Опыт, размышление, привычка, разум привили нам моральный вкус и мы находим такое же удовольствие в зрелище великого и благородного поступка, какое человек с художественным вкусом находит в прекрасной, хотя и не принадлежащей ему, картине. Человек, привыкший поступать добродетельно, всегда стремится заслужить любовь, уважение и помощь своих ближних, а также испытывает потребность любить и уважать самого себя. Усвоив эти, ставшие для него привычными идеи, он воздерживается даже от скрытых преступлений, которые унизили бы его в собственных глазах. Он похож на человека, который с детства привык к чистоплотности и испытывал бы, запачкавшись, неприятное чувство, даже если бы никто не был свидетелем этого. Хороший человек – это человек, видящий свой интерес или свое счастье в поведении, которое другие люди ради собственного интереса должны любить и одобрять.

Эти принципы, если развить их должным образом, являются подлинной основой морали; нет ничего более иллюзорного, чем мораль, основывающаяся на побуждениях, связанных с мнимыми, помещенными где-то вне природы силами, или же на каких-то врожденных чувствах, которые иные мыслители считали предшествующими опыту и независимыми от выгод, доставляемых нам ими. Человеку свойственно любить себя, стремиться к самосохранению и стараться сделать свое существование счастливым, поэтому интерес, или желание счастья, является единственным двигателем всех его поступков. Этот интерес зависит от его природной организации, его потребностей, приобретенных им идей и привычек. Человек, несомненно, заблуждается, когда под влиянием каких-то изъянов своей организации или ложных идей ищет свое счастье в бесполезных или вредных как для него, так и для других вещах. Он идет верным путем к добродетели, когда истинные идеи заставляют его искать свое счастье в полезном для человечества поведении, одобряемом другими людьми и делающими его интересным для них. Мораль была бы пустой наукой, если бы она не могла доказать человеку, что его величайший интерес заключается в том, чтобы быть добродетельным. Всякая обязанность может быть основана лишь на вероятном или несомненном шансе получить какое-нибудь благо или избегнуть какого-нибудь зла.

Действительно, ни одно чувствующее и разумное существо ни на минуту не может забыть о своем самосохранении и благополучии. Оно должно думать о своем счастье. Но вскоре опыт и разум показывают ему, что без помощи других оно не сумеет добиться всего необходимого для счастья. Это существо живет вместе с другими чувствующими, разумными существами, занятыми подобно ему вопросом о своем счастье и способными помочь ему добиться вещей, которых оно желает для себя. Оно замечает, что эти существа будут благоприятствовать ему лишь в том случае, когда это будет представлять интерес для их благополучия. Оно заключает отсюда, что ради своего счастья ему следует все время вести себя так, чтобы снискать привязанность, одобрение, уважение и помощь существ, которые могут оказаться особенно полезными для его собственных целей. Оно замечает, что для благополучия человека особенно необходим человек и последний будет помогать осуществлению чужих планов, только найдя в этом действительные преимущества для себя. Но доставлять реальные выгоды людям – значит быть добродетельным. Таким образом, рассудительный человек должен понять, что в его интересах быть добродетельным. Добродетель – это просто искусство сделаться счастливым посредством счастья других людей. Добродетельный человек – это такой человек, который делает счастливыми других людей, способных отплатить ему тем же, необходимых для его сохранения и способных доставить ему счастливое существование.

Такова подлинная основа всякой нравственности; заслуга и добродетель основаны на природе человека и его потребностях. Только благодаря добродетели человек может стать счастливым. Без добродетели общество не может существовать и быть полезным своим членам. Только объединив людей, одушевленных желанием делать друг другу приятное и готовых трудиться для взаимной пользы, общество может дать им реальные преимущества. Семейная жизнь лишена услады, если члены семьи не желают оказывать друг другу содействия, помогать друг другу переносить тяготы жизни и объединенными усилиями устранять бедствия, которым подвергает их природа. Брачные узы приятны лишь тогда, когда интересы двух существ, объединенных потребностью в законном удовольствии, совпадают; и это содействует сохранению государства, подготовляя для него граждан. Дружба очаровательна тогда, когда она тесно соединяет добродетельных людей, одушевленных искренним желанием содействовать счастью друг друга. Наконец, лишь обнаруживая добродетель, мы можем заслужить благожелательное отношение, доверие, уважение всех тех, с кем мы связаны какими-либо отношениями. Одним словом, ни один человек не бывает счастлив в одиночку.

Действительно, счастье каждого человека зависит от чувств, вызываемых им у окружающих его людей. Знатность может ослепить их; обладание властью может вызвать у них невольную дань уважения; богатство может прельстить низкие и продажные души. Но лишь человечность, доброта, сострадание, справедливость могут без всяких усилий порождать столь сладкие чувства нежности, привязанности, уважения, в которых нуждается всякий разумный человек. Итак, быть добродетельным – значит видеть свой интерес в том, что совпадает с интересом других людей, значит наслаждаться благодеяниями и радостями, которые им доставляешь. Тот, в ком природа, воспитание, размышления, привычки создали подобную склонность, удовлетворять которую позволяют ему обстоятельства, становится интересным для всех окружающих; он всегда наслаждается; он с радостью читает довольство на всех лицах; его жена, дети, друзья, слуги идут ему навстречу с открытым челом, обнаруживая признаки довольства и мира, в которых он видит дело своих рук. Все окружающие его готовы разделять его удовольствия, радости и страдания; всеобщее уважение и любовь приятно напоминают ему о нем самом; он знает, что приобрел права на признательность всех сердец; он гордится тем, что является источником счастья, благодаря которому все окружающие связаны с его судьбой. Наше чувство любви к самим себе становится во сто раз восхитительнее, когда его разделяют все те, с кем нас связал наш жребий. Привычка к добродетели создает в нас потребности, которые может вполне удовлетворить сама же добродетель; так добродетель всегда оказывается своей собственной наградой и сама служит платой за пользу, доставляемую нами благодаря ей другим.

ЭПИКУР

Пусть никто в молодости не откладывает занятия философией, а в старости не устает заниматься философией; ведь никто не бывает ни недозрелым, ни перезрелым для здоровья души. Кто говорит, что еще не наступило или прошло время для занятия философией, тот похож на того, кто говорит, что для счастья или еще нет, или уже нет времени. Поэтому и юноше и старцу следует заниматься философией: первому – для того, чтобы, стареясь, быть молоду благами вследствие благодарного воспоминания о прошедшем, а второму – для того, чтобы быть одновременно и молодым и старым вследствие отсутствия страха перед будущим. Поэтому следует размышлять о том, что создает счастье, если действительно, когда оно есть, у нас все есть, а когда его нет, мы все делаем, чтобы его иметь.

Что я тебе постоянно советовал, это делай и об этом размышляй, имея в виду, что это основные принципы прекрасной жизни. Во-первых, верь, что бог – существо бессмертное и блаженное, согласно, начертанному общему представлению о боге, и не приписывай ему ничего чуждого его бессмертию или несогласного с его блаженством; но представляй себе о боге все, что может сохранять его блаженство, соединенное с бессмертием. Да, боги существуют: познание их – факт очевидный. Но они не таковы, какими их представляет себе толпа, потому что толпа не сохраняет о них постоянно своего представления. Нечестив не тот, кто устраняет богов толпы, но тот, кто применяет к богам представления толпы: ибо высказывания толпы о богах являются не естественными понятиями, но лживыми домыслами, согласно которым дурным людям боги посылают величайший вред, а хорошим – пользу. Именно люди, все время близко соприкасаясь со своими собственными добродетелями, к подобным себе относятся хорошо, а на все, что не таково, смотрят, как на чуждое.

Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого отношения. Ведь все хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущения. Поэтому правильное знание того, что смерть не имеет к нам никакого отношения, делает смертность жизни усладительной, – не потому, чтобы оно прибавляло к ней безграничное количество времени, но потому, что отнимает жажду бессмертия. И действительно, нет ничего страшного в жизни тому, кто всем сердцем постиг [вполне убежден], что вне жизни нет ничего страшного. Таким образом, глуп тот, кто говорит, что он боится смерти не потому, что она причинит страдание, когда придет, но потому, что она причиняет страдание тем, что придет: ведь если что не тревожит присутствия, то напрасно печалиться, когда оно только еще ожидается. Таким образом, самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как когда мы существуем, смерть еще не присутствует; а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует, а другие уже не существуют.

Люди толпы то избегают смерти, как величайшего из зол, то жаждут ее, как отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни, но и не боится не-жизни, потому что жизнь ему де мешает, а не-жизнь не представляется каким-нибудь злом. Как пищу он выбирает вовсе не более обильную, но самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, но самым приятным.

Кто советует юноше прекрасно жить, а старцу прекрасно кончить жизнь, тот глуп – не только вследствие привлекательности жизни, но также и потому, что забота о прекрасной жизни есть та же самая, что и забота о прекрасной смерти. Но еще хуже тот, кто говорит, что хорошо не родиться, «а родившись, как можно скорее пройти врата Аида». Если он говорит так по убеждению, то почему не уходит из жизни? Ведь это в его власти, если это было действительно им твердо решено. А если в шутку, то напрасно он говорит это среди людей, не принимающих его мнения.

Надо помнить, что будущее – не наше, но, с другой стороны, и не вполне не наше, – для того, чтобы мы не ждали непременно, что оно наступит, но и не теряли надежды, будто оно вовсе не наступит.

Надо принять во внимание, что желания бывают одни – естественные, другие – пустые, и из числа естественных одни – необходимые, а другие – только естественные; а из числа необходимых: одни – необходимы для счастья, другие – для спокойствия тела, третьи – для самой жизни. Свободное от ошибок рассмотрение этих фактов при всяком выборе и избегании может содействовать здоровью тела и безмятежности души, так как это есть цель счастливой жизни; ведь ради этого мы все делаем, – именно, чтобы не иметь ни страданий, ни тревог. А раз это с нами случилось, всякая буря души рассеивается, так как живому существу нет надобности идти к чему-то, как к недостающему, и искать чего-то другого, от чего благо души и тела достигнет полноты. Да, мы имеем надобность в удовольствии тогда, когда страдаем от отсутствия удовольствия; а когда не страдаем, то уже не нуждаемся в удовольствии. Поэтому-то мы и называем удовольствие началом и концом счастливой жизни. Его мы познали как первое благо, прирожденное нам; с него начинаем мы всякий выбор и избегание; к нему возвращаемся мы, судя внутренним чувством, как мерилом, о всяком благе.

Так как удовольствие есть первое и прирожденное нам благо, то поэтому мы выбираем не всякое удовольствие, но иногда мы обходим многие удовольствия, когда за ними следует для нас большая неприятность; также мы считаем многие страдания лучше удовольствия, когда приходит для нас большее удовольствие, после того как мы вытерпим страдания в течение долгого времени. Таким образом, всякое удовольствие, по естественному родству с нами, есть благо, но не всякое удовольствие следует выбирать, равно как и страдание всякое есть зло, но не всякого страдания следует избегать. Но должно обо всем этом судить по соразмерении и по рассмотрении полезного и неполезного: ведь в некоторых случаях мы смотрим на благо, как на зло, и обратно: на зло – как на благо.

Да и довольство своим [умеренность] мы считаем великим благом не затем, чтобы всегда пользоваться немногим, но затем, чтобы, если у нас не будет многого, довольствоваться немногим в полном убеждении, что с наибольшим удовольствием наслаждаются роскошью те, которые наименее в ней нуждаются, и что все естественное легко добывается, а пустое [излишнее] трудно добывается. Простые кушанья доставляют такое же удовольствие, как и дорогая пища, когда все страдание от недостатка устранено. Хлеб и вода доставляют величайшее удовольствие, когда человек подносит их к устам, чувствуя потребность. Таким образом, привычка к простой, недорогой пище способствует улучшению здоровья, делает человека деятельным по отношению к насущным потребностям жизни, приводит нас в лучшее расположение духа, когда мы после долгого промежутка получаем доступ к предметам роскоши, и делает нас неустрашимыми пред случайностью.

Итак, когда мы говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия распутников и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, но знающие, или не соглашающиеся, или неправильно понимающие, но мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог. Нет, не попойки и кутежи непрерывные, не наслаждения мальчиками и женщинами, не наслаждения рыбою и всеми прочими яствами, которые доставляет роскошный стол, рождают приятную жизнь, но трезвое рассуждение, исследующее причины всякого выбора и избегания и изгоняющее [лживые] мнения, которые производят в душе величайшее смятение.

Начало всего этого и величайшее благо есть благоразумие. Поэтому благоразумие дороже даже философии. От благоразумия произошли все остальные добродетели; оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и наоборот, нельзя явить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно. Ведь все добродетели по природе соединены с жизнью приятной, и приятная жизнь от них неотделима. В самом деле, кто, по твоему мнению, выше человека, благочестиво мыслящего о богах, свободного от страха перед смертью, путем размышления постигшего конечную цель природы, понимающего, что высшее благо легко исполнимо и достижимо, а высшее зло связано с кратковремен­ным страданием; смеющегося над судьбой, которую некоторые вводят как владычицу всего? Он, напротив, говорит, что одни события происходят в силу необходимости, другие – по случаю, а иные зависят от нас, так как необходимость не подлежит ответственности, а случай непостоянен, как он видит, но то, что зависит от нас, не подчинено никакому господину, и за этим следует как порицание, так и противоположное ему. В самом деле, лучше было бы следовать мифу о богах, чем быть рабом судьбы физиков [естествоиспытателей]; миф дает намек на надежду умилостивления богов посредством почитания их, а судьба заключает в себе неумолимую необходимость. Что касается случая, то мудрец не признает его ни богом, как думают люди толпы, – потому что богом ничто не делается беспорядочно, – ни причиной всего, хотя и шаткой, – потому что он не думает, что случай дает людям добро или зло для счастливой жизни, но что он доставляет начала великих благ или зол. Поэтому мудрец полагает, что лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым. И действительно, в практической жизни лучше, чтобы что-нибудь хорошо выбранное потерпело неудачу, чем чтобы что-нибудь дурно выбранное получило успех благодаря случаю.

Так вот обдумывай это и тому подобное сам с собою днем и ночью и с подобным тебе человеком, и ты никогда, ни наяву, ни во сне, не придешь в смятение, а будешь жить, как бог среди людей. Да, совершенно не похож на смертное существо человек, живущий среди бессмертных благ!

[1] Имеется в виду герой трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта».

[2] Подразумевается герой романа И.В. Гете «Страдание молодого Вертера».

* Курсивом печатаются места, составляющие написания рукой Л.Н. Толстого.

* На более низком уровне то же говорит Вильгельм Буш в «Набожной Елене»: «У кого заботы, у того и алкоголь».

** Гёте даже предупреждает: «Ничто нас так не тяготит, как вереница хороших дней». Тем не менее это, может быть, все же преувеличение.

* Когда особые склонности властно не диктуют направления жизненным интересам, простая, каждому доступная работа по специальности может занять место, так мудро предусмотренное для нее Вольтером. В рамках краткого обзора невозможно в достаточной мере оценить значение, которое имеет работа для психоэнергетики либидо. Никакая другая техника поведения в жизни не связывает человека с реальностью так, как это делает увлечение работой, вводящей его прочно по крайней мере в одну часть реальности – в реальность человеческого общества. Возможность перемещать в область профессиональной деятельности и связанные с нею формы человеческих взаимоотношений значительную меру либидинозных компонентов, нарцисстических, агрессивных и даже эротических, – придает этой деятельности ценность, отнюдь не уступающую ее значению как незаменимого средства для утверждения и оправдания своего существования в обществе. Профессиональная деятельность дает особенное удовлетворение, когда она свободно выбрана, когда она позволяет использовать путем сублимации существующие наклонности, сохранившие свою силу или конституционально усиленные влечения. И тем не менее люди мало ценят труд как путь к счастью. Люди не так охотно прибегают к нему, как к другим формам удовлетворения. Большинство людей работает только по необходимости, и из этой прирожденной неприязни людей к труду проистекают самые тяжелые социальные проблемы.

[3]

* Я принужден указать по меньшей мере на один пробел, оставшийся в приведенных выше рассуждениях. При рассмотрении человеческих шансов на счастье не следует упускать из виду относительную взаимосвязь между нарциссизмом и либидо, направленным на объект. Необходимо было бы выяснить, какое значение для экономии либидо имеет направленность, главным образом, на самого себя.