ГЛАВА XXIII

Поскольку всякое наблюдение есть наблюдение, ведущееся «наблюдателем в бесконечности», всякое мышление в поле 1 (автоматическое переживание последовательности состояний мозга, расположенных во Времени 1) есть мышление именно этого не всегда ясносознающего индивидуума. Но является ли такое обозрение поля 1 единственно доступным для него родом мышления? И всегда ли то, что представлено в данном поле, столь автоматично, как мы предполагали в ходе нашего анализа?

Допустим, что неконечный наблюдатель (ваше обычное, повседневное Я) наблюдал в поле 2 (линия GH на рис. 12) образ b, относящийся к состоянию мозга bb' (вертикальная линия), которого пока еще не достигла точка пересечения линий GH и О'О". Иначе говоря, вы увидели во сне будущее событие. Затем, через один-два дня, когда поле 2 передвинулось на G" H", вы пережили это событие наяву. Далее представим, что после того, как вы увидели ночью вещий сон, утром следующего дня, когда поле 2 передвинулось еще только на G'H', вы, руководствуясь некими — благими или дурными — мотивами, записали свое сновидение на листе бумаги.

Очевидно, что след, оставленный в памяти переживанием во сне состояния мозга bb', не относится к состоянию мозга сс', где находилось поле 1 — точка О — в момент записи сновидения. Значит, если рассуждать предельно логично, этот след должен быть где-то в другом месте.

Таким образом, акт записи сновидения на основании воспоминания о нем есть прямое вмешательство в автоматическую последовательность мозговых событий, совершавшихся во Времени 1. (В главе XXIV мы рассмотрим вопрос о том, как отразится подобного рода вмешательство на нашем графике.) А процесс рассуждений, позволяющий вам выбрать значимые для вашего интеллектуального исследования детали воспоминания о сновидении (причем само воспоминание не находится в поле 1), не может быть простым обозрением состояний мозга, расположенных в поле 1.

Рис.12.

Итак, по указанным выше причинам мы обязаны разрешить вам воспользоваться запечатленными в памяти следами и интеллектуальным снаряжением совсем иного рода, иначе говоря, добавочными и ненаблюдаемыми в поле 1.

Что можно узнать о них?

Давайте посмотрим, что происходит в момент засыпания.

Ваш фокус внимания становится четырехмерным и наталкивается на четырехмерные представления — представления, охватывающие не отдельные моменты Времени 1, а целые его периоды. (Для сновидящего Время 2 есть, разумеется, конечное время.) Эти расположенные в поле 2 представления включают в себя чувственные явления, воспоминания и цепочки ассоциативного мышления, относящиеся к вашей обычной повседневной жизни. Однако все они воспринимаются вами как более или менее (в зависимости от степени концентрации вашего фокуса) протяженные во Времени 1. Наблюдаемый же субстрат, как всегда, стационарен. Видимость движений в трех пространственных измерениях можно создать по аналогии с тем, как возникает видимость движений в поле 1, когда вы бодрствуете, т. е. за счет перемещения фокуса внимания в направлении Времени 1 — но при непременном условии, что четырехмерный фокус способен сжиматься в данном измерении до размеров, не слишком превосходящих те размеры, которые он имеет тогда, когда в часы бодрствования следует и концентрируется вокруг подлинного трехмерного фокуса в поле 1.

Однако если наблюдатель 1 бездействует, как то бывает в сновидениях, движущийся трехмерный фокус не может служить ориентиром; и при отсутствии такого движущегося и позволяющего концентрироваться объекта вам довольно трудно удерживать ваш четырехмерный фокус концентрирующимся практически ни на чем во временном измерении 1 и неуклонно перемещающимся в этом направлении.

Ссылка на вашу способность к концентрации, разумеется, свидетельствует о том, что вы есть нечто большее, чем абсолютно пассивный наблюдатель; признав за вами способность вмешиваться в ход событий, мы едва ли можем отказать вам в способности к концентрации внимания, которая непременно должна быть задействована при осуществлении такого вмешательства.

Изложенное выше очень точно объясняет свойства непосредственно наблюдаемых в сновидениях явлений. На протяжении всего сновидения вы пытаетесь интерпретировать приснившуюся сцену как последовательность трехмерных видов, аналогичных тем, которые вы воспринимаете в поле 1. И слишком большая протяженность во Времени 1 вашего фокуса постоянно подводит вас. Нет ничего неподвижного, на чем могло бы задержаться внимание. Все находится в текучем состоянии; ибо ваш взгляд постоянно охватывает и «то, что было незадолго до», и «то, что будет сразу после» искомого момента Времени 1. Из-за ваших всегда обреченных на неудачу попыток удерживать фокус сконцентрированным сюжет сновидения разворачивается как серия разрозненных эпизодов. Например, вы отправляетесь в путешествие и оно неожиданно заканчивается. Вы упорно пытаетесь удерживать внимание перемещающимся в направлении, привычном для вашего бодрствующего и наблюдающего сознания, т. е. в направлении Времени 1. Но ваше внимание постоянно расслабляется. И когда вам удается вновь сузить внимание, оно нередко оказывается сфокусированным не на том месте, и вы опять наблюдаете какой-нибудь уже виденный эпизод сновидения. Вы начинаете отслеживать то, что вы — будь вы в бодрствующем состоянии — опознали бы как цепочку ассоциативно связанных образов; но в середине путешествия ваше внимание чуть-чуть расслабляется, и тогда сразу вслед за первым образом из цепочки вы вполне можете увидеть заключительный образ. В результате получается тот удивительный сплав ассоциативно связанных, но (на самом деле) разделенных несколькими звеньями образов, который известен (см. часть 1) как «интеграция». Так что войти в дом, не проходя через двери, есть, разумеется, одно из банальнейших событий в четырехмерном мире.

Впрочем, крайне редко ничто не нарушает ваш сон. Ваш мозг то и дело возбуждается, реагируя на какой-нибудь случайный поток нервной энергии, означающий, что поле 1 натолкнулось на нечто доступное наблюдению. Тотчас внимание (1, 2 и т. д.) фокусируется на этом месте. Но когда внимание 1 снова исчезает, а поле 1 снова попадает в пустое пространство, среди поставляемых сновидением образов возникает четырехмерный образ, центром которого только что был образ, относящийся к полю 1. Происходящее здесь аналогично моменту засыпания. Более того, в данном случае воспринимаемые в поле 1 телесные ощущения, например, боль или холод, смешиваются с подлинными сновиденческими образами, поскольку внимание в поле 1 то появляется, то исчезает. Но стоит вниманию задержаться на подобного рода ощущениях, как вы обнаружите, что проснулись.

Примечательно, однако, что если в некий конкретный момент Абсолютного Времени вы не испытываете в поле 1 боль или острое телесное ощущение, к возникающим в сновидении образам никогда не примешается боль или телесное ощущение — и это вопреки тому, что ваше внимание движется по прошлым и будущим состояниям мозга, которые были или будут связаны с отчетливым ощущением вами реального физического дискомфорта.

За объяснением этого факта далеко ходить не надо. Хорошо известно, что интенсивность телесных ощущений в значительной мере зависит от степени концентрации внимания. Например, солдат в бою часто не ведает, что ранен; состязаясь в беге, вы не замечаете, что у вас разболелся зуб; слабая боль исчезает, если направить внимание на резкую боль. Между тем стоит вам сосредоточиться хотя бы на малейшем ощущении дискомфорта, как оно начнет усиливаться и в конце концов покажется вам просто непереносимым. Итак, мы предполагаем, что при отсутствии движущегося и выступающего в роли ориентира трехмерного фокуса поля 1 все прочие фокусы сосредоточенного внимания становятся менее сконцентрированными. Вот почему в сновидениях — в настоящих сновидениях, возникающих во время ничем не нарушаемого сна — вас никогда не ослепляют яркие солнца, не оглушают громкие звуки, не раздражают неудобные одежды; вы никогда не обжигаетесь, не замерзаете и не устаете. Хотя сновидения и кажутся достаточно реальными, они, однако, лишены всех тех неприятных свойств реальной жизни, которые порождены интенсивностью; в сновидениях мы едва осознаем, что у нас есть тело.

Согласно современным воззрениям, боль есть ощущение, отличное от других ощущений, например, света или звука, и ее появление обусловлено наличием особого нервного механизма. Теперь мы не вправе путать боль с ощущением дискомфорта, сопровождающим чрезмерное раздражение органов чувств. Так, глазная боль есть нечто иное, чем ощущение, вызванное чрезвычайно ярким светом. Современный взгляд на данную проблему можно сформулировать следующим образом: боль — это скорее самое неприятное из всех ощущений, нежели чувство неприятности. И для боли, как и для других ощущений, имеется свой предел воспринимаемости. Мы можем видеть цвета лишь определенной степени яркости или тусклости. Точно так же мы ощущаем боль лишь определенной степени интенсивности. Это ясно любому экспериментатору. Кстати, заметим, что проблема, связанная с потерей сознания в момент, когда интенсивность боли достигает некоторого предела, была камнем преткновения для средневековых истязателей. Однако чрезвычайная неприятность боли и ее способность частично отвлекать внимание от других ощущений вовсе не означает, что спектр ее доступной наблюдению интенсивности — от едва осязаемой до абсолютно нестерпимой — велик. Очевидно, что этот спектр — в отличие от цветового спектра — не содержит огромного множества отчетливо различимых градаций. И тот факт, что наблюдателю, использующему расслабленный фокус поля 2, «страны грез», боль вообще не явлена, может просто означать, что спектр доступной наблюдению интенсивности этого неприятного и подавляющего нас феномена значительно уже спектра доступной наблюдению интенсивности ощущения света.

Далее отметим, что в сновидении вы думаете о нем точно так же, как вы думаете о своих чувственных переживаниях, находясь в бодрствующем состоянии. Вы оцениваете важность приснившегося, строите наивные планы разрешения возникающих в сновидении ситуаций, вспоминаете предыдущие эпизоды сновидения. Именно это добавочное, не относящееся к полю 1 мышление и припоминание мы и пытаемся исследовать.

Опрометчиво утверждать, что такого рода мышление есть во всех смыслах мышление ребенка, ибо оно предполагает оперирование понятиями, взятыми из жизни взрослых, например, политическими идеями. Но нельзя не признать, что это чрезвычайно тонкий тип мышления по сравнению с тем, которое сопутствует обозрению последовательно сменяющих друг друга состояний мозга в поле 1. И все же оно явно сродни нашим размышлениям наяву. В его основе, как мы видели, лежит идея о том, что восприятие последовательности трехмерных видов есть единственно возможный метод наблюдения; оно игнорирует «то, что было незадолго до» и «то, что будет сразу после «искомого момента Времени 1, объясняя все это неустойчивостью наблюдаемых явлений; оно запоминает прошлые эпизоды сновидения так, будто они трехмерны, и принуждает внимание — если оно сконцентрировано — перемещаться в привычном направлении Времени 1, хотя для нашего мыслителя время располагается перпендикулярно этому измерению.

Разумеется, все это выясняется благодаря наблюдению за воспоминаниями о сновидении сразу после пробуждения, а не за самим сновидением. И обозревает воспоминания вовсе не наблюдатель 1. В его поле их нет. После пробуждения вы припоминаете то, что вам приснилось, и то, что вы думали во сне по поводу приснившегося, без помощи наблюдателя 1.

Рассмотрим некоего воображаемого, абсолютно автоматического наблюдателя 2, чье мышление и припоминание полностью аналогичны мышлению и припоминанию, характерным для нашего исходного наблюдателя (первого члена серии). В памяти этого гипотетического сверхсущества должны были бы быть запечатлены следы, протянувшиеся по ассоциативной сети перпендикулярно Времени 2. Его мышление заключалось бы в блуждании внимания по этому ассоциативному сплетению — блуждании туда-сюда в пространстве и взад-вперед во Времени 1. Это было бы прославленное четырехмерное мышление, в рамках которого Время 2 — единственно явное временное измерение, а четырехмерный взгляд на субстрат — естествен и очевиден. Такого рода наблюдатель, должно быть, осознавал бы, что все четырехмерные объекты состоят из бесчисленного множества трехмерных сечений; но он никогда не воспринимал бы или не пытался бы воспринимать, как мы то делаем в сновидениях, какое-нибудь одно из сечений как единственно существующее, а все другие — как неустойчивые и сбивающие с толку дополнения.

Свидетельства о блуждании в сновидениях внимания подлинного наблюдателя 2 — свидетельства, позволяющие вам припомнить эти сновидения — должны быть следами, протянувшимися в четырех измерениях (Времени 1 и трех обычных пространственных измерениях). И где бы ни находились эти следы — в субстрате ли мозга, в движущемся ли во Времени наблюдателе 2 (четырехмерном существе, отличном от субстрата, по которому оно движется) или в каком-то другом месте, — они неизбежно образуют нечто вроде ассоциативной сети.

Итак, мы столкнулись с наблюдателем, который действительно обладает ментальным структурным снаряжением, приспособленным для восприятия представлений, в их четырехмерной целостности, но который при этом все же пытается рассматривать подобного рода представления в качестве трехмерных явлений.

Следовательно, в отсутствие наблюдателя 1 ваше мышление предполагает нечто большее, чем просто обозрение четырехмерной ассоциативной структуры. Оно предполагает интерпретацию этой структуры.

Теперь начинает казаться, что профессор Макдугалл был прав в одном частном, но важном вопросе. Вся его аргументация в пользу существования души сводится к утверждению: Макдугалловские «значения» суть интерпретации душой того, что мозг представляет посредством образов. Однако принять точку зрения Макдугалла во всей ее простоте для нас было бы затруднительно. Ведь выдвинута и прямо противоположная теория — слишком сильная и рациональная, чтобы ее игнорировать. Лучше всего, по моему мнению, она выражена профессором Дж. С. Муром. Он заявляет, что «Значение есть контекст» и что значение какой-либо специфической идеи есть просто-напросто периферия, состоящая из ассоциативно связанных идей, которые и образуют этот контекст.

С позиций сериализма, Мур, пожалуй, прав, но и Макдугалл не совсем ошибается.

Если значение задается контекстом — сопутствующими ассоциациями, — то оно должно задаваться периферией частично расслабленного внимания. Это подтверждается таким фактом: когда наше внимание сильно сконцентрировано на каком-либо объекте, мы замечаем качество и форму этого объекта, но игнорируем его значение. Далее, согласно нашей теории, когда внимание наблюдателя 2 окружает и следует за вниманием бодрствующего наблюдателя 1, оно удерживается сконцентрированным во временном измерении 1, и изменение степени концентрации происходит главным образом в трех пространственных измерениях. Поэтому для бодрствующего наблюдателя контексты суть преимущественно отношения между пространственным положением и пространственным движением. То же самое, разумеется, можно сказать и о значениях, которыми он наделяет то, что воспринимает. Контексты, поставляемые слегка перекрывающей фокус 1 периферией внимания в четвертом измерении, выявляют движение наблюдателя 1 во времени и намекают на наличие в субстрате паттерна Времени 1.

Все изложенное выше великолепно согласуется с предложенным Муром определением.

Для нашего воображаемого автоматического наблюдателя 2, мыслящего — в отсутствие наблюдателя 1 — четырехмерно, контексты в четвертом измерении должны были бы быть столь же ясными интерпретациями, как и интерпретации в трех обычных пространственных измерениях. Между тем для действительного наблюдателя именно эти развертывающиеся в четвертом измерении контексты и не являются ясными интерпретациями. И они неясны ему потому, что они сами неверно интерпретированы им. Вместо того, чтобы рассматривать их как ассоциативные протяженности в четвертом измерении, он рассматривает их как сбивающие с толку трехмерные неустойчивые виды. И обратные движения внимания — из «будущей» части Времени 1 в «прошлую» — вообще не замечаются. Такого рода интерпретации должны быть интерпретациями, которые даются наблюдателем соответствующих контекстуальных периферий.

Здесь уместно прибегнуть к аналогии. Предположим, что ребенок, выучился читать напечатанные на двухмерных листах ноты и привык интерпретировать изображенное как некую упорядоченность одномерных аккордов, переводя внимание с одного на другой в направлении слева направо. Читая такой нотный лист, ребенок находится в положении наблюдателя, использующего поле 1. Теперь, развивая нашу аналогию, попытаемся представить его в положении спящего наблюдателя. В этом случае его фокус должен быть не настолько сильно сконцентрированным, чтобы в единицу времени содержать только один аккорд. Но представить такое нам затруднительно. Впрочем, мы можем преодолеть это препятствие, если вообразим, будто перед ним находится нотный лист, где аккорды изображены не отдельно друг от друга, а сгрудившимися настолько тесно, что каждый из них частично перекрывает аккорды, прилежащие к нему справа и слева. В результате оказывается, что нельзя различить ни одного аккорда. Никто не будет отрицать, что, увидев перед собой этот нотный лист, ребенок попытается прочесть загадочное изображение прежним, привычным для него способом, или что привычка, принуждающая его поступать подобным образом, коренится в его уме, а не в нотном листе. Значит, привычка к трехмерной интерпретации, одолевающая нас в сновидениях, есть свойство нас самих как наблюдателей, а не характеристика наблюдаемых четырехмерных явлений. Что же касается нашей неспособности замечать в сновидениях перемещения нашего внимания назад во Времени 1, то ее вполне можно объяснить привычным для конечного наблюдателя способом интерпретации. При чтении нот ни один ребенок, переводя внимание на начало новой строки, никогда не наблюдает то, что уже прошло перед его взором. Да и вы сами, я надеюсь, читая слова в данной книге, множество раз переводили взгляд с правого края страницы на левый; но вы ни разу не прочли строку в обратном направлении, равно как и не заметили, каково «обратное» изображение строки. И даже если сейчас вы попытаетесь это сделать, вам все равно не удастся увидеть «обратный» вид строки. Наиболее доступный для вас способ хоть как-то воспринять его — увидеть слово, написанное «наоборот», но все же по-прежнему слева направо, т. е. воспользоваться зеркальным способом. Привычка же, скрывающая от вас «обратный» вид, заключена не в печатном листе, а в вас самих.

Итак, мы подошли к очень интересной концепции — концепции конечного мыслителя, который учится интерпретировать то, что представлено его вниманию, причем процесс обучения состоит в том, что в часы бодрствования его внимание неустанно следует за незамысловатыми автоматическими действиями удивительнейшей детали ассоциативного механизма, именуемой мозгом.

Можно предположить, что изложенное выше есть полная противоположность анимистической концепции «высшего» наблюдателя как индивидуума, наделенного высочайшим интеллектом и с помощью грубого материального снаряжения совершающего то лучшее, на что он способен. Но мне думается, что нам никуда не деться от очевидного доказательства, которое преподносит нам сама природа нашего сновидческого мышления. Какие бы возможности обрести в конечном счете высший интеллект ни были заложены в «наблюдателе в бесконечности», они все еще ждут своей реализации. С самого начала мозг играет роль учителя, а ум — ученика. Ум вступает в борьбу за обретение собственной структуры и индивидуальности, беря за образец мозг.

На протяжении, быть может, восьмисот миллионов лет эволюция совершалась в направлении развития мозга. В наши дни профессор Маккендрик отмечает, что практически все функции нашего тела нацелены на адекватное питание серого вещества. Теперь же нам представляется, что мозг не только осуществляет работу по самоподдержанию и самосовершенствованию, но и служит машиной для обучения мышлению эмбриональной души.

Теперь наконец мы вправе обратиться к вопросу о происхождении привычки, удерживающей внимание конечного наблюдателя сфокусированным в поле 1.

В поле 1 он вынужден иметь дело с простой последовательностью трехмерных явлений в трехмерном поле. Между тем в поле 2 он сталкивается с четырехмерными явлениями в четырехмерном поле. Вдобавок ко всему происходит удвоение этих четырехмерных явлений. Например, в точке а (рис. 11) он может найти воспоминание о каком-то предшествующем событии во Времени 1; а где-то между G и а обнаружить событие-оригинал, оставившее в памяти следы, которые и были позднее оживлены. В поле 3 субстрат (см. рис. 10) заполнен пятимерными явлениями, содержащими в себе, однако, лишь то, что уже представлено в простой четырехмерной форме в поле 2; но из-за меньшей степени концентрации фокуса эти явления менее интенсивны, чем явления, представленные в поле 1 или поле 2. И чем дальше мы продвигаемся по нашей серии, тем менее умопостигаемыми и менее живыми делаются представления.

Итак, для ребенка именно в поле 1 явления впервые становится различимыми. И его внимание задерживается там, где есть что-то, доступное наблюдению.

Нам известно, что даже в пределах поля 1 внимание взрослого человека может быть либо привлечено чем-то извне, либо направляться чем-то изнутри. И научиться отвлекать свое внимание от притягивающего его объекта — весьма болезненный процесс, который необходимо освоить еще на школьной скамье. Итак, внимание ребенка отдано во власть объектов притяжения. Между тем нам известно, что сильнее всего привлекают внимание грубые телесные наслаждения и физическая боль. Они же существуют только в поле 1. Следовательно, боли отводится не только чисто физиологическая роль.

Наконец, ребенок достаточно быстро усваивает, что в поле 1 он может вмешаться в ход событий, чтобы доставить себе эти наслаждения и избежать боли. И очень скоро это становится главной целью человека.

* * *

Просматривая предыдущие разделы этой главы, мы понимаем, что конечный ум — ум, умеющий оценивать лишь самые элементарные виды в том сложном структурном снаряжении, которое имеется в его распоряжении, — всегда должен выставлять себя как нечто внешнее по отношению к любой концепции своей структуры — концепции, которую мы можем попытаться сформировать.

* * *

В части 1 данной книги мы всячески избегали отвечать на вопрос: следует ли приписать направление внимания изнутри конечному наблюдателю или чисто автоматическим процессам, происходящим внутри мозга. Мы довольствовались замечанием о том, что если мы рассматриваем конечного наблюдателя как агента, ответственного за свои действия, мы должны признать за ним статус animus, наделенной способностью вмешиваться в ход событий, ибо концентрация внимания оказывает, как известно, примечательное воздействие на образование в памяти следов.

Однако, дабы обезопасить беспечного мыслителя от возможных ловушек, лучше все же показать, что такое направление внимания, такое вмешательство следует приписать «наблюдателю в бесконечности».

В действительности вопрос формулируется так: должно ли внимание в любом из полей более высокого порядка непременно совпадать с некоей характеристикой в субстрате, аналогичной «максимальному потоку мозговой энергии» в поле I?

В ходе нашего исследования мы не обнаружили никакого закона, принуждающего внимание направляться на какое-либо конкретное явление в каком-либо конкретном поле. Проведенный нами анализ позволил нам резко разграничить внимание, сводящееся к «наблюдателю в бесконечности», и то, что представлено вниманию, иначе говоря, содержимое субстрата. «Максимальный поток мозговой энергии» или нечто подобное в любом поле более высокого порядка есть характеристика субстрата и в качестве таковой безусловно отличается от «фокуса внимания». Теоретически можно отграничить одно от другого. А «эксперимент наяву» показывает, что теоретическое разграничение есть практическое, реальное разграничение, а не мелочный педантизм метафизика. Ведь в «эксперименте наяву» одно присутствует, а другое отсутствует.

Есть большая разница между условиями проведения «эксперимента наяву» и условиями, данными в сновидении. В первом случае прекращение внимание в поле 1, высвобождающее внимание в поле 2, не сопровождается прекращением поддерживаемой телом мозговой активности. Глаза могут оставаться открытыми, транслируя мозгу раздражения, вызываемые попаданием света различной степени интенсивности на различные участки поля зрения. На ушные перепонки могут обрушиваться шумы различной степени громкости. Мозговая активность потоком устремляется по ассоциативным дорожкам, поставляя множество ассоциативно связанных образов, от которых внимание следует решительно отвлечь (в этом, как мы видели, и заключается смысл «эксперимента наяву»).

Итак, теоретическое различие между фокусом внимания «наблюдателя в бесконечности» и любой линией в субстрате, по которой оно может по привычке следовать, есть реальное различие, а значит, у фокуса всегда имеется возможность отделиться от любой такой линии. Но когда фокус и линия совпадают, «наблюдателя в бесконечности» необходимо рассматривать как соучастника — активного или пассивного — этого совпадения.

Учитывая вышесказанное, мы, разумеется, должны признать, что «наблюдатель в бесконечности» есть индивидуум, потенциально способный реализовывать то, что называется «свободной волей»^[14]; но насколько развита у него эта способность — совершенно другой вопрос.

Теперь нам абсолютно ясно, что он может направлять и действительно направляет внимание в поле 1. Однако контроль, осуществляемый им в поле 2, равно как и понимание им этой сферы, похоже, ограничен. Впрочем, нужно отметить, что в сновидениях его рудиментарный интеллект чрезвычайно активно интерпретирует то, что он наблюдает. (И поистине он, как я уже подчеркивал, является искуснейшим лжеинтерпретатором.) Он, как известно, использует функцию интерпретации для того, чтобы из разнообразнейших представлений, на которых фокусируется его внимание, сплести сюжет сновидения — историю своих собственных похождений. Умея направлять свое внимание на все в этом поле, он может изменять ход событий; он действительно может так выстроить сюжет, чтобы доставить себе удовольствие; имеющийся у него материал практически неисчерпаем. Потенциально он, как мы убедились, способен осуществлять такой контроль, и на основании моего личного опыта я склонен думать, что в небольшой степени он делает это и его способности в этом плане возрастают по мере практики. Взрослые, полагаю, не настолько полно находятся во власти снов, как дети, и временами могут (лично я, несомненно, могу) изменить неприятную ситуацию.

Однако все эти проблемы — удел психоаналитика. Впрочем, научившись интерпретировать протянувшиеся в четвертом измерении контексты как «настоящие» («present») целостности, иначе говоря, мыслить четырехмерно и управлять перемещениями нашего внимания, мы, вероятно, нашли бы поле 2 более интересным, чем поле 1. Но такое расширение границ понимания и развитие способности к контролю вряд ли свершится, если в течение 19 из 24 часов продолжать практиковать трехмерное внимание в поле 1.

Мы должны жить, прежде чем обретем контроль или интеллект. Мы должны спать, если не хотим в момент смерти оказаться абсолютно чуждыми новым условиям. (Кстати, универсальность сна — примечательнейшая черта плана Природы.) И мы должны умереть, прежде чем сметь надеяться раздвинуть границы своего понимания.