ГЛАВА 24

Первый ужин в круглом доме в оазисе матери Анны. Зал и наши сотрапезники.

Речи матери Анны и И. Работа И, его наставления и приготовления к встрече бури всего населения оазиса. Маяк. Страшная ночь бури. "Чудо", совершенное И. Мы сходим с маяка. Ясса, его мертвый сон и мое отчаяние. Моя работа у ворот. Собаки-искатели. После бури. Мы посещаем Ольденкотта и Андрееву

Мы немедленно пустились в путь, обогнули островок и прошли во вторую часть оазиса, которой я еще не видал. Миновав такие же тихие пальмовый и фруктовый сады, через какие вела нас на островок мать Анна, только здесь они были гуще и напоминали больше лес, мы неожиданно вышли на поляну. Здесь были устроены утрамбованные площадки. Это я их счел таковыми, на самом же деле они оказались из матового стекла. Площадки предназначались для всевозможных игр детей и взрослых. Тут были сетки для игры в мяч, и крикет, и трапеции, и качели, и гигантские шаги - всего я даже не мог и взглядом окинуть.

В данную минуту на площадках двигалась только одна фигура старика, который собирал мячи и кегли и убирал их в большой сарай. Сарай был такой очаровательно чистенький, изящно выстроенный, беленький, с красивым орнаментом, что немало европейцев пожелало бы жить в таком прекрасном доме.

И снова я подумал, что может сделать любовь человека для своих ближних и в какой красоте помогал Грегор матери Анне воспитывать свое племя. Как ураган, пронеслись мои мысли: сколько лет живут у Раданды Грегор и Василион, молодые сравнительно люди? Каков их истинный возраст? Где здесь их завод? Голос И. вернул меня к равновесию:

- Мы подходим. Не рассеивайся. Не так много времени прошло между бурей на Черном море и той песчаной бурей, что тебе предстоит испытать сегодня. Но тогда ты был несведущим и слабым мальчиком, сегодня же ты взрослый и закаленный мужчина. Все мысли сосредоточь на той помощи, что придется оказывать людям сегодня. Думай неотступно о Флорентийце и проси Великую Мать благословить наш общий труд. Забудь о себе и обо всех вопросах, которые могли бы интересовать тебя лично. В великие минуты жизни, когда тысячи людей стоят перед лицом смерти или бедствий, надо выйти из всего условного и жить только Вечным, перед Ним складывать свой труд и Его спасать в формах временных, смертных.

Я глубоко вбирал в себя слова И. Они будили мой дух, но что касается моего внимания внешнего, то оно спало: я совсем не заметил, по каким дорожкам мы поворачивали теперь, хотя, когда старик сторож растолковал мне дорогу в столовую, я, казалось, ее хорошо понял. Я вздохнул: хорош секретарь! Но времени не было для жалостных мыслей. Я постарался еще глубже сосредоточиться и вошел вслед за И. в большой двухэтажный, совершенно круглый дом.

Меня очень удивила эта форма дома. Зал, куда мы вошли, тоже был совсем круглым. Окна, вроде люков, были наверху, многочисленные, в данную минуту плотно закрытые. Под потолком вертелись веера, как в Общине Али, но как-то иначе устроенные. Вокруг всего зала шел широчайший коридор, где помещались кухни и множество комнат. Мать Анна встретила нас у порога и проводила к своему столу, где было только три прибора.

Хотя в зале было множество столов, но всех обитателей оазиса эта комната не вмещала. Над нею, во втором этаже, был точно такой же зал, но много больше, и столов он вмещал больше, так как не имел опоясывающего коридора.

Даже нижний зал был похож на огромный театр, я представил себе, сколько же народа вмещал в себя верхний зал.

Усадив нас за свой стол, мать Анна рассадила всех наших друзей, поручив их заботам Грегора и Василиона - хозяев оазиса, как она выразилась.

Возвратившись к нам, она тотчас же приказала подавать кушанья. Немедленно много молодых девушек и юношей стали передавать на столы подаваемые им из окон-ниш коридора миски и блюда с едой. Другие, поставив еду на небольшие подъемные машины, тянули веревки, переправляя ее на второй этаж.

Первым блюдом оказалась превкусная похлебка с большим количеством хрустящих пирожков. Того строгого молчания, какое царило в трапезной Раданды, здесь не соблюдалось. Все, кому хотелось, разговаривали. Но разговаривали тихо, и того гула голосов, который раздавался в столовой Общины Али, тоже не было. Полную непринужденность поведения я наблюдал за всеми столами. Но как здесь все были воспитаны и культурны! Атмосфера полного мира и удовлетворенности окружала нас со всех сторон.

Одеты все были сейчас совсем не так, как при первой встрече у ворот. На женщинах были платья самых разнообразных цветов, короткие, не достигавшие пола, но много ниже колен, фасонов хотя и самых простых, но разнообразных.

Старые женщины все были в темно-серых или коричневых платьях, почти все с длинными пелеринами. Мужчины были в блузах, сплетенных из шелковых ниток, тоже самых разнообразных цветов. Панталоны на всех были темно-синие, застегивавшиеся под коленом. Ноги и у мужчин, и у женщин очень красивые, почти у всех босые. Только немногие носили тот же род сандалий, что мы видели на привратниках у ворот.

Детей здесь вовсе не было. Их жизнь шла в детских домах, как мне ответила мать Анна на мой вопрос. Здесь были люди, начиная с пятнадцати лет, что считалось возрастом зрелости и давало право вступать через год в брак.

Вторым блюдом были поданы овощи в самых разнообразных сочетаниях, потом фрукты и горячее какао с вкусными сладкими финиковыми хлебцами.

Подтрунивая над моим аппетитом, И. уговаривал меня есть как можно больше, так как потребность в моих физических силах будет очень большая. Я смеялся и с большим удовольствием старался.

Во время ужина я не мог не заметить тысяч восхищенных взглядов, обращенных на И. и на мать Анну. Она, очевидно, была не только душой, но и божеством своего оазиса. А сегодня, в новом платье, она привлекала к себе всеобщее внимание и вызывала восторг. Покончив с едой, мать Анна встала и заговорила своим необычайным музыкальным голосом.

Ее голос точно был сигналом. Люди бесшумно передали через окнаниши большую часть столов в коридор, а образовавшееся пустое пространство заняли люди, спустившиеся с верхнего этажа, где они ужинали. Быстро, без суеты, точно перемена театральной декорации, зал наполнился стоящими людьми, оставался только ряд ближайших к нам столиков, за которыми сидели старики.

- Братья и сестры, только некоторые из вас видели великого нашего друга и всегдашнего милосердного помощника, Учителя И., сейчас присутствующего среди нас. С тех пор как мы живем здесь, с той минуты, как впервые привез нас сюда Раданда, ни одно великое событие нашей жизни не проходило без помощи Светлого Братства. Время от времени Милосердные посылали нам того или иного из своих великих избранников, и они спасали нас или помогали нам проходить тяжелые, а иногда и гибельные моменты нашей жизни.

В царивший тишине, среди которой лилась музыка голоса матери Анны, пронесся, как шелест ветра, взволнованный шепот толпы, и снова воцарилась та же тишина. Я понял, что сердца присутствующих забились предчувствием какой-то скорби, и уста многих прошептали молитву. На меня же лично этот очаровательный голос производил такое успокаивающее и укрепляющее действие, что, если бы мать Анна читала мне смертный приговор, я и тогда думал бы, вероятно, не об ожидавшем меня ужасе, а о силе очарования и Света, которые исходили от нее.

- Соберите всю силу вашего духа, всю отвагу сердца и докажите в эту минуту, когда будете слушать весть, которую принес вам Учитель И., что недаром пропали труды, положенные для вас Светлым Братством и Радандой, что вы выросли в мужественное и храброе племя, готовы во всякую минуту стойко встретить опасность и твердо, решительно ее отразить. Мне нечего напоминать вам, мои любимые, о том беспрекословном повиновении, с которым надо выполнять все распоряжения Учителя И. Слушайте со вниманием, чтобы точно выполнить все им указанное.

Мать Анна поклонилась И. и попросила его сказать присутствующим все то, что Учитель имел им передать.

- Милые мои друзья. В эту минуту сжались ваши сердца предчувствием бедствия. Но взгляните на вашу мать, на вашу воспитательницу и руководительницу. Разве вы заметили в ней волнение или тревогу? Видите ли вы в ее лице какое-либо потрясение, если даже вам и всему вашему оазису угрожает бедствие? Сегодня в ее жизни великий день. Светлое Братство прислало ей новое платье, такое, какое носят все наставники, посвященные Им и признанные достойными стать в ряды руководящих братьев всей Светлой Общины мира. Вы больше не видите на ее платье черных полос, напоминавших о смирении, о путнике тайной Общины, откуда вышла мать-родоначальница вашего племени. На ее платье золотое шитье, сливающее - в стежках своего рисунка - всех людей вселенной, отдавших жизнь труду для блага людей, в одну семью.

Ваша мать, имени которой вы до сих пор не знали, с нынешнего дня становится для вас матерью Анной, что, как вы, вероятно, и сами знаете, значит "благодать". Сегодня этим именем окрестило вашу мать Светлое Братство. Не для того Братство послало вам в ее лице благодать, чтобы на вас, ее детей, и на ваше дело обрушилась гибель. Она вас вырастила и воспитала не для гибели.

Послезавтра, когда минует ваш оазис гроза стихий, я поговорю с вами о задачах вашего племени в жизни современного вам мира. Сегодня же я призываю вас к героическому напряжению всех ваших чувств и мыслей. Не раз говорила вам мать Анна, что жизнь есть борьба. Она собственным примером учила вас выносливости, настойчивости и полному самообладанию в борьбе за жизнь.

Пришел ваш час радости и счастья показать на деле, как вы умеете защищать дело вашей матери, защищать вашу родину. Это великий и благословенный для вас час: забыть о себе, о страхе и муках, и принести спасение многим путникам, что будут сегодня застигнуты бурей невдалеке от вашего оазиса.

Готовьтесь, счастливые братья, к жертвенному труду спасения своих ближних за стенами оазиса, к спасению животных и завода в стенах его.

Разбейтесь, женщины и мужчины, начиная с шестнадцати и до тридцати лет, на десятки, и выберите себе старшину в каждом десятке. Заботу о детях, слабых и больных женщинах, не входящих в этот возраст, возьмут на себя мои спутники. Они получат точные указания, как им работать. Мужчины старше тридцати лет будут охранять сады и животных. Грегор и Василион будут спасать завод, так как буря сильнее всего обрушится на восточную часть оазиса.

Животных соберите немедленно в конюшни и стойла. Ни одной собаки не оставляйте под открытым небом, так как в сегодняшнюю бурю они будут бесполезны как искатели гибнущих в пустыне, стихии их убьют. Когда для их работы настанет час, вы получите указание их выпустить. Люди, к которым привыкли животные, должны запереться с ними в их помещениях уже сейчас, и рассыпать на полу листья того растения, что я им дам. Животные будут скованы сном, который не позволит им прийти в бешенство от ужаса бури. Этот зал вы сейчас же очистите и принесите сюда циновок, подстилок и подушек. Назначьте сотню людей, сильных и ловких, для дежурства в обоих залах. Сюда будут приносить спасенных. Через час я снова приду сюда - соберитесь все выбранные старшины десятков.

И. велел Грегору и Василиону идти сейчас же на завод и дал им все указания, как поступать с машинами и зданиями, сказав им, чтобы они отобрали себе человек двести для помощи во всех плохо защищенных местах завода. Он дал каждому из них по пузырьку жидкости, назначение которой объяснил только им. Грегору он дал еще небольшую палочку в руки, которую тот принял с большой осторожностью и благоговением, опустившись на колени.

Затем вместе с матерью Анной И. развел всех наших друзей по указанным им для ночного дежурства местам. Последними он оставят у ворот Яссу, Бронского и Игоро с несколькими десятками туземных великанов-силачей, велев Яссе одеть всех в сплошное теплое трико, которое ему дадут в кладовой матери Анны.

- Там же возьми и шлемы с небьющимися стеклами для глаз, иначе вы все ослепнете. Перчатки пришиты к рукавам трико, а сапоги придется вам поучить надевать здешних людей. Они о них и понятия не имеют, - улыбнулась мать Анна.

Пока мы обходили те дома, где оставались дежурить Наталья Владимировна, Ольденкотт и Слава и где И. и мать Анна отдавали последние приказания, прошло больше часа. В атмосфере ничем еще не выражалось приближение той грозной бури, к которой так лихорадочно готовился оазис. Всюду бегали садовники и привязывали к большущим кольцам, ввинченным глубоко в землю, какие-то плотные чехлы, которыми они покрывали особенно ценные плодовые и пальмовые деревья, цветы и оранжереи.

Возвратившись в обеденный зал, мы нашли в нем большую группу ждавших нас людей - старшин десятков, которым И. велел собраться. Поручив каждому из них различные пункты оазиса, И. еще раз повторил, чтобы ничто живое не оставалось на воздухе и чтобы все старшины сейчас же заперлись со всеми теми обитателями оазиса, которые им поручены, в назначенных домах. Он напомнил старшинам, что необходимо проверить количество воды, заготовленной в домах, сараях и оранжереях. Он выделил особые группы для охраны водопровода и машин, дававших свет.

Только теперь я обратил внимание на освещение зала. Свет сосредоточивался в лампах, похожих на лампы в оазисе Дартана, только там он был ярко-белым, а здесь голубым. Но времени для этих мыслей не было, я твердо помнил наставление И. и не рассеивал внимания. Вскоре И. простился со всеми, благословив на успешный и усердный труд, и, выходя, сказал мне:

- Теперь начинается наша часть работы. Пойдем воротам.

И мы направились к выходу из оазиса. Здесь И. проверил всех, подчиненных на эту ночь Яссе, и еще раз подтвердил им задания. Он не упустил ничего, вплоть до сигнальных знаков, которые будут им подаваться с маяка в сторожки.

Объяснил, как надо будет готовиться к выходу к воротам, как открывать, чтобы буря их не сорвала, как и куда вводить караваны или их отбившиеся части, куда передавать спасенных людей.

Простившись с Яссой и его подкомандными, мы вошли в гущу зеленой стены, и только теперь я увидел в высочайшей, непроходимой толще зеленой стены выстроенную из зеленого же невероятной толщины стекла круглую башню.

Размеров ее я сообразить не мог, но понял, почему в маскировавшей ее зелени я не видел этой башни, въезжая в оазис.

Мать Анна повернула какой-то руль, башня засветилась внутри, и я увидел, что она - колоссальная не только вширь, но и вверх - вздымалась выше живой зеленой стены. Отойдя на шаг вправо, мать Анна нажала еще какую-то едва заметную кнопку, и послышался играющий звук пружины, точно что-то с силой и звоном отскочило в сторону, и через несколько минут между землей и плитами башни стала образовываться щель. Кусок стекла, толстого, точно целая скала, плотно прилегавший к соседним слоям башни, медленно пополз вверх. Не дойдя и до половины высоты человеческого роста, он остановился, пружина снова издала точно такой же звук, как в начале подъема стекла. Мать Анна хотела вторично нажать пружину, но И. остановил ее.

- Времени терять не приходится. Проползем в эту щель, уже пора подавать сигналы набата и света, чтобы сюда поспешили не догадывающиеся о приближении бури путники.

И действительно, внезапно один за другим пронеслись два порыва ветра, от которых зашумели и задрожали все деревья оазиса. В воздухе пронеслись вой и пыль, точно пролетела темная стая зловещих ведьм. Мы проползли в щель, мать Анна нажала пружину с внутренней стороны, стекло-камень поползло вниз, и через несколько минут мы очутились в таком мертвом молчании, точно мы были в могильном склепе в глубине земли. И. стал подниматься по лестнице, довольно широкой, винтовой, сделанной из белого стекла, как чашки Грегора. Лестница чудесно сверкала, точно чисто вытертые фарфоровые тарелки, над нею вились круглые поручни такого же зеленого цвета, как сама матовая башня. Я насчитал сто семьдесят ступеней, а мы все еще не были на самом верху. Оставалось пройти еще два пролета. Каждый пролет имел небольшую площадку, и кверху башня не уживалась. На каждой площадке был кран с водой и маленький бассейн.

Мать Анна на всех площадках открывала краны, и вода бежала не только из самого крана, но и из нескольких тонких труб, сплошь в дырочках, сбегая в бассейны, а оттуда, переполняя их, в землю. Только потом я понял, как благодатна была для нас прохлада этой воды, спасавшей нас от удушливого жара раскаленного песком воздуха. Хотя стекло и не пропускало жару внутрь, но самые стены башни с внешней стороны накалялись, как утюг. Бежавшая сверху донизу вода наполняла относительной прохладой наше заключение.

Наконец мы поднялись на последнюю площадку. Стеклянные стены здесь были так же толсты, но совершенно прозрачны. С последней площадки вела узенькая лесенка в самый купол, и по ней мы поднялись гораздо выше зеленой стены оазиса.

Здесь было четыре руля. У двух из них, расположенных рядом, И. поставил меня.

- Ты видишь надписи: "Набат", "Свет". Здесь указано, сколько поворотов руля тебе надо сделать, когда я буду, говорить тебе: "двойной набат", "один набат", "непрерывный набат". По последней команде закрепляй руль на этой цепи. Точно так же поступай по команде матери Анны, которая будет управлять световыми сигналами. И по ее команде "непрерывный свет" будешь закреплять на вторую цепь световой руль. Понять это несложно, но закреплять рули очень трудно, да и для самих поворотов руля тебе придется расходовать большее количество физических сил. Здесь на стене две небольшие кнопки с надписями "Приготовиться", "Выходить". Это сигналы в сторожки. Я тебе эти слова так и буду говорить, и ты будешь нажимать одну из этих кнопок. Будь внимателен.

Что бы ты ни увидел из феноменов природы или из явлений в самой башне, что покажется тебе сверхъестественным "чудом", не теряй присутствия духа и действуй точно у аппаратов, помня, что от твоего внимания зависит жизнь многих людей.

Сам И. и мать Анна стали у двух других рулей. Их назначения мне И. не объяснял. Я поглядел сквозь прозрачную стену, кусок которой приходился против моих рулей. Сколько я мог охватить взглядом, в освещенном светом нашего маяка пространстве песок пустыни начинал колебаться. Пустыня, неподвижность которой я так хорошо знал, начинала походить на море.

- Один набат! - услышал я внезапно команду И.

Я повернул руль и от неожиданности даже вздрогнул. Где-то близко, точно над нашими головами, ударил такой мощный колокол, что мне показалось, будто все вокруг вздрогнуло.

- Двойной свет! - сказала мать Анна.

Я повернул руль света, и волны белого и красного света, испуская длиннейшие лучи, осветили все вокруг, как солнце. Песчаные волны теперь колебались в пустыне выше и сильнее, но все же не достигали вышиной и четверти аршина.

"Двойной набат!" - услышал я. "Непрерывный свет!" - подала команду мать Анна. И, хотя обе команды раздались почти одновременно, я их успешно выполнил.

В те несколько свободных минут, что выпадали мне между командами, я успевал наблюдать изменения в пустыне. Сейчас волны песка, несколько минут тому назад ползавшие по земле, уже были гребнями выше аршина и плыли в столбах пыли.

"Непрерывный набат! Приготовиться!" - командовал И.

Я мгновенно закрепил руль набата, отчего послышался даже в нашей мало проницаемой для звуков коробке сильный гул, и нажал кнопку Яссе. Только что я успел выполнить это приказание, услышал: "Выходить!" Подойдя к стене, чтобы дать сигнал Яссе, я заметил караван, мчавшийся к оазису на обезумевших животных, бившихся и спотыкавшихся. Последнее, что я увидел, как Ясса с товарищами открывал ворота, а дальше столбы пыли покрыли все.

"Непрерывный набат!", "Отпусти свет!" - сказали оба мои командира.

Так, под беспрерывные команды моих командиров, я работал рулями и сигналами в сторожке, не имея мгновения взглянуть за стену. Но в первый же минутный перерыв я поглядел в пустыню и был потрясен новой картиной. Волны песка достигли уже высоты более двух аршин. Они кочевали с какими-то перерывами. Вой и свист ветра достигали даже нас, молнии сверкали, но звук грома к нам не доходил. Быть может, за воем ветра я не мог его различить.

Снова, довольно долго, шли непрерывно команды. Вдруг мне показалось, что свет погас. Но это не свет погас, а на нас шел колоссальный столб кружившегося песка, вихрь которого обрушился, к счастью для башни, на зеленую стену, а нас только засыпал рикошетом, отчего за стенами и стало темно. Свистящие порывы ветра сдули слои песка с круглой башни, и я понял, зачем выстроили ее круглой. Снова и снова шли команды моих начальников. Мои руки и ноги работали уже с трудом, пот катился с меня градом, в глазах рябило. И. перебросил мне пузырек, не отрывая глаз от пустыни, сказал:

- Выпей.

Воспользовавшись мимолетным антрактом, я выпил содержимое пузырька и сразу почувствовал облегчение и прилив новых сил. Глаза мои теперь снова видели ясно, руки и ноги опять стали точно железные. В пустыне был ад, хаос, где ни песка, ни самого пространства - ничего уже не существовало. Сплошная кружившаяся тьма, в ней вой и молнии.

"Непрерывный набат!", "Непрерывный свет!" - услышал я почти одновременно.

Я подумал, что в этой тьме ада, в этом смертельном верчении песка и ветра уже никого нельзя спасти, как услышал: "Приготовиться!"

Я содрогнулся, так как был уверен, что все живое, что дерзнет выйти сейчас наружу, будет немедленно убито и сожжено горячим песком. Увы, я тогда не знал худшего: холод внезапно сменил палящий жар и превратил песок в режущие, холодные колючки.

"Выходить!" И я всем сердцем молил Великую Мать помочь моим друзьям и пощадить их жизни и жизни спасаемых. Я нажал кнопку с таким чувством, как будто я сам подписывал им смертный приговор.

Я взглянул сквозь стену и увидел, как по узкому проходу между двух огромных гор волнующегося песка из последних сил мчится караван верблюдов.

Бог мой, я звал Флорентийца, хотел крикнуть И., молить его спасти несчастных, которые сейчас погибнут во все суживающемся коридоре между двумя высоченными хребтами песка, как увидел у руля совершенно без движения самого И., с рукой, вытянутой к страшному коридору.

Я подумал, что И. умер. Мгновение, и я бросился бы к нему, как возле меня выросла фигура матери Анны. Она пристально взглянула мне в глаза и приложила палец к губам, приказывая мне молчать. Повернув меня лицом к пустыне, она указала мне рукой на приближавшийся караван, впереди которого... шел весь светившийся И. Еще мгновение, караван достиг ворот, а оба песчаных хребта слились в одно высоченное море песка, которое тот же час стало снова волноваться и уноситься вихрем дальше...

Сзади меня послышался глубокий вздох. Я оглянулся. И. стоял на своем месте, как будто минуту назад я не видел его мертво-неподвижным. Лицо его радостно улыбалось, и он сказал матери Анне:

- Главные и самые страшные циклоны уже прошли.

Хотя главные циклоны и прошли, не это не мешало нашему маяку время от времени содрогаться под ударами песчаных столбов, точно в нас палили из пушек. Еще долгое время я работал под команду обоих моих начальников, и наконец стал вырисовываться горизонт в слабом-слабом свете. Что за зрелище открывалось по мере возрастания света! Вместо чистого, белого и ровного песка пустыни, к которому уже привык мой глаз, расстилался словно нарисованный ландшафт раскопок какого-нибудь старинного города в самый разгар исканий.

Еще долгое время шли команды моих начальников. Ветер все еще выл и свистел, но уже несколько раз я мог различить в слабом свете, как открывались ворота, удерживаемые двумя десятками рук сильнейших людей, и как верблюды, сами искалеченные и полумертвые, вносили на себе свешивавшиеся к их шеям неподвижные человеческие фигуры. Постепенно свет становился ярче, И.

дернул какой-то шнур, и свет внутри башни погас.

- Скоро наше дежурство кончится. Не беспокойся, мать Анна, те, кого ты ждешь, спаслись в гроте. Теперь они уже едут сюда. Не пройдет и двух часов, они будут здесь. Надо только держать непрерывно сигналы набата и света, чтобы они могли сориентироваться и сообразить, как пробраться среди наметенных бурей гор песка.

Думаю, что прошло более указанного И. срока, прежде чем я получил приказы: "приготовиться" и "выходить". Но, быть может, так только казалось мне от одолевшей меня вновь усталости. В последний раз И. отдал приказ, ворота открылись и закрылись, и он велел нам покинуть маяк.

Я привел рули в их первоначальное положение и стал спускаться за матерью Анной и И. вниз по лестнице. Только сейчас я понял, до какой степени я устал. Ноги мои дрожали, руками я еле держался за поручни. Чем ниже мы спускались, тем слышнее становился вой ветра. Я видел, что на зеленой стене, вся верхняя часть которой при нашем въезде была покрыта такими дивными цветами, не было ни единого лепестка. Во многих местах, куда обрушивались столбы песка, в самой стене зияли широкие бреши без листьев, в которых среди обнаженных, переломанных стволов, как жуткие черные зубы, торчали здоровенные иглы. Уже по одной этой картине я мог судить, как должны были пострадать цветы и сады матери Анны.

Путь вниз казался мне бесконечным. Даже голова у меня кружилась, чего со мной теперь никогда не случалось, и о чем я забыл и думать. Но всему бывает конец, и мы очутились у входа.

- Приготовься не только к сильному ветру, Левушка, но и к резкому холоду.

Вон там лежат плащи. Укутай в один из них мать Анну, другим укройся сам. Ну так и быть, чтобы у тебя не было тревоги за меня, я тоже надену плащ, - прибавил И., накидывая плащ.

Плащи были мягкие, легкие, теплые. Мать Анна снова заставила играть пружину, и глыба стекла поползла вверх. На этот раз И. попросил вторично нажать пружину, объяснив, что мне надо несколько привыкнуть к резкой перемене температуры.

И каким же холодом обдало нас, когда глыба-дверь поднялась высоко. Резкий ветер, неся холодный песок, сразу засыпал мне глаза, нос и рот, и я не мог двинуться с места, как вдруг чья-то рука надвинула мне плащ на лицо и потянула меня за собой. Я шел, дрожа от холода, спотыкаясь, и не соображал, ни куда ведет меня мой поводырь, ни кто он. Но вот ноги наши застучали по дереву, через несколько минут рука моего провожатого ввела меня через порог в теплый дом, сдернула покрывавший меня плащ, и милый голос Яссы сказал:

- Не открывай глаз до тех пор, пока я не спущу тебя в ванну. Тогда их промоешь.

Ясса велел мне вымыть чисто-начисто руки и налил мне полные ладони приятно пахнувшей жидкости. Я довольно долго промывают глаза, раньше, чем он разрешил мне их открыть. Тогда он подал мне таз и большой кубок с водой. Я с восторгом полоскал зубы и рот, с трудом отделываясь от скрипевшего на зубах песка. Наконец суровые команды Яссы, указывавшего мне, как и чем растираться, кончились, я выполоскался под свежим душем и мог теперь хорошо рассмотреть самого Яссу.

Я нередко видел Яссу слегка утомленным, но никогда не предполагал, что мой дорогой заботливый нянька может быть утомлен до такого полного изнеможения, в каком Ясса находился в данную минуту. Мертвенно-бледное и осунувшееся лицо Яссы едва напоминало его обычный вид.

- Ясса, что с тобой? Ты болен? Разреши мне поскорее отплатить тебе за твою постоянную помощь и заботу. Не протестуй, умоляю тебя. Я мигом приготовлю тебе ванну и разотру тебя в ней. Ведь ты едва жив.

- Нет, Левушка, не поможет ванна. И. дал мне пузырек и велел выпить его содержимое только в случае полного изнеможения. Я все считал, что такое положение еще не наступило и, кажется, опоздал. Пожалуй, теперь уже и поздно. Ноги меня уже не держат, и ванна меня не спасет.

Ясса говорил едва слышным голосом, с трудом достал из кармана маленький пузырек и выпил его содержимое. Несколько минут он лежал, вытянувшись в кресле, в полной неподвижности, в позе смертельного утомления. Я бросился к нему, поднес к его губам цветок Великой Матери и, опустившись на колени, молил Божественную Заступницу помочь моему умирающему другу. Я молил Ее возвратить ему жизнь, такую полезную и необходимую на земле. Я полагал, что Ясса опоздал выполнить указание И., хорошо помня, как в момент полного истощения сил на маяке И. бросил мне пузырек с укрепляющим лекарством. Я взял беспомощно свесившиеся руки Яссы, вложил в них чудесный цветок и всеми силами звал И. прийти спасти Яссу, не умышленно промедлившего выполнить его приказ, но из величайшего уважения к его распоряжению.

Долго ли я стоял так на коленях, рыдая и отчаиваясь, я не знаю. Руки Яссы, становившиеся все холоднее, я пытался согревать своим дыханием. Потоки слез лились из моих глаз на эти дорогие трудолюбивые руки.

- Сумасшедший мальчик, - услышал я издали дорогой, знакомый голос.

Поспешные шаги направлялись ко мне, и через минуту фигура И. стояла рядом со мною. - Когда же ты войдешь в полную зрелость, мой Голиаф? Ясса спит и очень счастлив в этот момент. Нам с тобой надо позаботиться, чтобы охранить его тело и никак не мешать трудиться и совершенствоваться его духу. Это очень хорошо, что последнее, что унес Ясса в своей памяти с земли, были твоя забота и любовь, твоя мольба о нем Великой Матери. Путь его будет легче и выше ровно настолько, насколько твоя чистая любовь свидетельствовала о его полезном и любовном служении земле. Я думал, что ты сам поймешь, что Ясса от выпитой жидкости будет спать, как спал профессор, и выйдет из сна таким же обновленным, как тот. Перестань огорчаться, заверни Яссу в плащ и отнеси наверх в свою комнату, которой ты, кстати сказать, еще и не видел. Уложи Яссу на диван, задерни окно, хотя солнца сегодня и не будет, и сиди подле него в полном самообладании, пока я не пришлю тебя сменить на твоем дежурстве. Своим зовом ты заставил меня бросить очень горячее дело. В следующий раз, если тебе придется наблюдать такой случай, знай, как поступить, никогда и ничего не пугайся, и ни одной слезы чтобы не уронили твои глаза. Я пришлю двоих. Один останется сменить тебя здесь, другой проводит тебя ко мне. Каждый сильный человек сейчас на учете, спеши ко мне на помощь.

И. вышел так же поспешно, как вошел. Я завернул Яссу в плащ и бережно понес его в комнату, которую И. назвал моею. О, как я радовался этой возможности оказать моему другу хоть какую-нибудь услугу, выразить ему всю бесконечную благодарность за его заботы и внимание. Мне никогда не приходилось просить о чем-то моего друганяньку. Он наперед все знал и всегда встречался в пути, как только у меня была заминка. Ясса, Ясса, я всем сердцем свидетельствовал не только о его полезной деятельности, но и о его самоотверженной преданности каждому из тех людей, что попадали в орбиту его внимания.

Поднявшись в мою комнату, я нашел диван, уложил на нем Яссу, как умел удобнее. Тело его было едва теплое, но гибкое. Задернув окно, я придвинул к дивану кресло и сел подле моего друга, спавшего таким чудесным сном. Ветер все еще продолжал выть за окном, но порывы его были уже редки. Через опущенную занавеску я видел тени качающихся пальм. Слова И. внесли полное успокоение в мою душу за судьбу Яссы, но: немало тоскливых чувств пробудили во мне о моей собственной слабости.

Но тут же я спохватился, что не о себе мне надо думать, а о неведомом мне пути Яссы, где моя любовь и радость могут быть ему свидетельством и помощью к более легкому и высокому прохождению к свету. Я хорошо знал, что не одна моя любовь, не одни мои молитвы и мысли несутся в благодарных благословениях этой душе. Тем не менее я вновь опустился на колени рядом с Яссой, вынул божественный цветок его мертвых рук, приник к цветку и... почувствовал, что я точно отошел от своего тела, что я стою у ног Великой Матери в Ее белой часовне Радости. Я услышал голос:

"Много детей у меня, верных тружеников Вечности. Но мало таких, что знают путь прямой и цельный, путь без колебаний и сомнений, без двойственности и расхождения между идеей служения и собственными действиями на земле. Иди, сын мой, не твердостью характера утверждая на земле те или иные идеи. Но неси их в себе, верностью своей следуя за верностью Учителей твоих. В живом примере выноси в мир новые идеи в слове своем, не как плод одного ума, но как откровение сердца и культуру его..."

Я очнулся на коленях, рядом стояла мать Анна и тихо ждала, пока я окончу мою молитву. Я поднялся с колен, поклонился ей, удивившись, как она свежа, точно и не простояла всей ночи на маяке.

- Я привела брата, что будет здесь, дежурить вместо тебя, ты же пойдешь со мною на помощь И., - сказала она мне.

Подойдя к дверям, она ввела в комнату старца с длинной седой бородой, в тюрбане и восточной одежде, опиравшегося на высокий посох. Темное лицо с суровым выражением, темные красивые руки, высокая фигура с воинственной осанкой делали его похожим на старого вождя. Я так и подумал, глядя на него: "Такие умирают стоя".

Старец улыбнулся мне, и улыбка изменила его лицо - оно стало добрым и ласковым, радостным. Он отодвинул мое кресло, взял стоявший в углу табурет, сел на него, оперся обеими руками на свой высокий посох и замер, точно это было изваяние, а не живой человек. Мать Анна сделала мне знак, и мы вышли из комнаты.

На скамье у площадки она указала мне на трико и шлем с очками, сказала, что И. рассчитывает на мою работу у ворот, куда собакиискатели приводят теперь из пустыни всех, кого находят в ней живыми. Платье переодеть необходимо, так как иначе я буду нетрудоспособен. Остатки бури в пустыне еще очень чувствительно дают о себе знать в оазисе.

Подождав, пока я переодевался, мать Анна вывела меня с островка, поручила юноше, одетому в такое же трико, ожидавшему ее у мостика, и тот повел меня к воротам. Я не мог бы один отыскать туда пути, так как дорожек сейчас не существовало, всюду было одно песчаное море по колено высотой.

Ориентироваться было не по чему, и тучи пыли периодически покрывали нас.

Песок, как град, стучал по стеклам, вделанным в шлем. Юноша, видя, что я часто останавливаюсь, - как только меня окружает песчаное облако, - взял меня за руку и потащил с силой вперед. Я удивился силе этой стройной фигуры, совсем маленькой и детской по сравнению со мной, пожал руку юноше в знак благодарности и согласия спешить за ним, и так, держась за руки, мы добрались до ворот.

Здесь несколько рослых фигур как раз выходили из сторожки, чтобы открыть ворота. У самых ворот я увидел И., помогавшего привязывать к спинам собак бутылки с вином и водой, уложенные в небольшие корзиночки из какого-то непроницаемого материала, похожего на клеенку. Собаки стояли спокойно, не выражая никакого страха перед отправлением в пустыню. Очевидно, дело это было им привычно. Правда, собаки могли быть легко названы маленькими тиграми, так они были огромны и страшны.

Ворота открылись, и одновременно свежие собаки пошли в поиски, а к воротам подходили три измученные, тяжело дышавшие, за которыми едва плелись несколько верблюдов без седоков и поклажи и несколько животных пободрее, с седоками. За третьей собакой, держась за ее ошейник, шла полуживая от изнурения женщина, поддерживая на спине собаки две детские фигурки.

Переступив порог, и женщина, и собака упали, как я подумал, мертвыми. Я бросился к женщине, а детей подхватил И., собаку подняли двое туземцев.

- Ты с женщиной пойдешь за мной, а вы внесите пса в сторожку и отпоите его сейчас же молоком с той смесью, что я вам дал, - бросил И. на ходу мне и своим сотрудникам. - Ты же беги к дежурному сторожу и вели ему от моего имени ударять в набат каждые три минуты, - прибавил он юноше, приведшему меня к воротам.

Мы дошли до круглого здания столовой, сдали там женщину и детей матери Анне, хлопотавшей среди массы лежавших и стонавших людей. Многие, большинство, пораненные в эту ужасную ночь, были тщательно перевязаны. Иные держались бодро на ногах и помогали братьям и сестрам оазиса в уходе за своими более несчастными товарищами по бедствию.

Быстро передав наших спасенных, И., уже поворачиваясь к выходу, сказал что-то матери Анне, и мы снова пошли к воротам. Набат громко бил в нескольких местах сразу, поддерживая главный колокол, висевший у ворот, удары сливались в один громкий, даже оглушительный звук. Много раз еще открывались и закрывались ворота, собаки приводили все большее количество уцелевших каким-то чудесным образом и отрытых в песке людей. Мне казалось, что и конца нашей работе не будет, как И. сказал:

- Теперь бить в набат и посылать собак уже бесполезно. Буря перекочевала за пределы наших возможностей. Сигналы звука и света, а также собаки не могут идти в такую даль, где в эту минуту люди могли бы нуждаться в их помощи. Буря несется к Общине Раданды, и там уже все готовы к спасению застигнутых бедствием в пустыне. Думаю, что предупреждающие призывы колоколов Раданды заставили немалое количество караванов изменить намеченные пути и поспешить укрыться у него. Ступайте все отдыхать. В кухнях вас ждет походная еда, отправляйтесь в души, кушайте и ложитесь спать. Вы, Бронский и Игоро, идите за мной.

Только теперь, когда две рослые фигуры отделились от остальных, я узнал своих друзей. Все вместе мы прошли до того дома, где дежурил ночь Ольденкотт. Все у него было в порядке, младшие дети спали или играли в придуманные им для них игры. Сам он был бодр, успевал за всем наблюдать и все организовать, как считал наиболее целесообразным, и все порученные ему мужчины и старшие дети готовили, по его указаниям, перевязочные материалы, мази и примочки, запасов которых не могло хватить в оазисе для этого экстренного случая.

Не было сомнений, что Ольденкотт не только сумел избежать общей паники, но и создал атмосферу полной трудоспособности в порученном ему деле. Я сразу почувствовал полное доверие и любовь, которые он утвердил в эту ночь вокруг себя. Слава, немало помогший ему в этом, еле держался на ногах, хотя и бодрился. И. велел ему и Ольденкотту, как и всем в доме, немедленно лечь спать, оставив только нескольких дежурных. И. объяснил всем, что пищу им принесут сюда, что выходить из дома пока нельзя без специальной одежды, так как можно повредить зрение. Надо выждать несколько часов, пока буря не утихнет. Здесь мы оставили Бронского и Игоро, поручив их заботам туземцев.

Покинув Ольденкотта, мы прошли в дом, порученный Наталье. Здесь, уже подходя к дверям, мы были удивлены шумом. Двухэтажный дом походил на бурно проходящую большую перемену в мужской гимназии, когда классные наставники отвлеклись другим делом и предоставили школьников самим себе. И. остановился у дверей, прислушался, улыбнулся и тихо сказал: "Выдумщица". Когда мы вошли в большую комнату нижнего этажа, я чуть не закричал от изумления.

- Сними шлем, удивляться будешь дальше, - сказал мне И., смеясь.

Комната представляла из себя, в лучшем случае, цыганский табор. Все, что только могло служить как занавески, перегородки, было использовано для постройки шалашей. Кровати были опрокинуты набок, заменяя стены, тюфяки лежали на полу, и на них, кто на корточках, кто лежа друг подле друга, дети и взрослые вместе, разыгрывали сцены путешествующего племени, застигнутого бурей в пустыне. Одни выли, другие трубили в рожки, третьи изображали из себя собак-ищеек, приносивших спасенных, четвертые были докторами и сестрами, а большая часть перебегала из палатки в палатку, как в оазисы спасения. Увидев нас, и дети, и взрослые с одинаковым энтузиазмом бросились к нам с криком:

- Спасенные, спасенные, готовьте им места!

- Спасители, а не спасенные, - раздался громкий голос Натальи Владимировны. Она вылезла из какой-то клетки, вся увешанная разноцветным тряпьем, долженствовавшим изображать драгоценные украшения вождя племени.

- Замолчите все, вы ведь знаете, что по закону нашего племени, создавшегося в эту ночь, все племя молчит, когда говорит вождь. Кланяйтесь вашему спасителю, благодарите его за избавление от смерти в эту ночь и спойте ему песнь прославления, которой я вас научила.

Дети и взрослые мгновенно выстроились и запели радостную песнь величания.

Откуда взяла Наталья Владимировна этот гимн великому вождю, я не знаю. Но он сейчас прозвучал такой неожиданной мощью и красотой, что рассказал нам все, что делала эта необычайная женщина в не менее необычайную ночь.

Видя, как при первых же порывах бури паника начинает проникать в сердца ее подначальных, Наталья Владимировна перевела их внимание и любовь на тех несчастных, что были застигнуты бурей в пустыне. Она влила такую энергию сострадания во все свое окружение, затеяла с ними интересную игру в племя, посланное Богом спасать блуждающих по пустыне, ввела закон беспрекословного повиновения вождю и твердо увлекла их внимание за собой. Каждым особенно сильным раскатом грома и ударом ветра она пользовалась, чтобы усилить прилив сострадания и героизма в своем окружении. Силой своей громадной воли она уводила людей от страха, применяя свои гипнотические силы. В обычной жизни она ими никогда не пользовалась для влияния на людей. Но в эту ночь - сама стихия - она употребила их в деле спасения людей, порученных ей, от страха и мыслей о себе.

Окончив песнь, все присутствующие поклонились ей и, вместе с ней, И.

Только теперь люди, проведшие с ней ночь, начали отдавать себе отчет в своем поведении и в том, что буря миновала, что жизнь в безопасности, радостна и им улыбается.

- Спасибо за прелестную песню. Буря кончена, друзья, - сказал И. - Если бы в эту ночь и нашлось среди вас такое сердце, которое не возмужало, то песня, которую вы выучили, осталась бы для него воспоминанием о женщине, которая не только своим примером вывела вас из страха, но на опыте показала, как мысль о ближнем и о его страданиях и скорби помогает забыть себя, страх и тоску и уверенно действовать при самых грозных обстоятельствах. Вы убедились, что сила сердца изменяет окружающие обстоятельства, а не обстоятельства давят дух. Поблагодарите вашу гостью-вождя, так самоотверженно служившую вам в эту ночь, и помните: если в вашей жизни встретится нечто страшное, надо думать о помощи другим, действовать, искать труда на общее благо, а не искать спасения только себе.

И. простился со всеми, сказав Наталье Владимировне, что надо надеть теплое платье, принесенное ей девушкой, и идти в свою комнату отдыхать, там же будет ждать ее пища.

К моему неописуемому удивлению, девушкой Натальи Владимировны оказался тот юноша, которому мать Анна поручила проводить меня к воротам и который с такой силой тащил меня к ним. Девушка смеялась моему удивлению и коварно спрашивала, не надо ли меня еще раз проводить.

Выйдя из дома, И. прошел в свою комнату на островке. Здесь нас ждало известие, что у Грегора и Василиона все сошло относительно благополучно.

Слуга подал нам горячее какао и сухарики. И. велел мне поесть и отправил меня спать в его комнате на диване. Не успел я положить голову на подушку, как все для меня куда-то провалилось.