МЫ ЕДЕМ В СЕВАСТОПОЛЬ

Я столько пров„л времени в вагоне и чувствовал такое сильное головокружение, что вынужден был лечь. И. достал из своего саквояжа пузыр„к с каплями, накапал в стакан с водой несколько капель и подал мне, говоря: - Когда я был болен, Ананда всегда давал мне эти капли. Я выпил, мне стало лучше, и я незаметно для себя заснул. Когда я проснулся, И. стоял, смеясь, надо мной и говорил, что уже собирался брызгать мне в лицо водой, так я долго спал, а он умирает от голода. На самом деле было уже семь часов вечера, и надо было поторапливаться. Я быстро прив„л себя в порядок, проводник запер наше купе, и мы отправились в вагонресторан.

Здесь публика была совсем иная, чем в поезде, шедшем к дал„кой окраине Азии. Курьерский поезд по недавно проложенной линии мчал в Севастополь богатую публику, направляющуюся на модные курорты: Ялту, Гурзуф, Алупку и т.д. В вагоне-ресторане все уже сидели на своих местах. Лакей, посмотрев наши обеденные билетики, пров„л нас к столику, за которым сидели две дамы.

Я сконфузился, ведь я совсем не привык к дамскому обществу, но посмотрев на И., был очень удивл„н, потому что он в„л себя так, как будто всю жизнь только и делал, что ухаживал за дамами. Он снял свою шляпу, вежливо поклонился старшей даме и сказал по-французски: - Разрешите нам сесть за ваш стол?

Дама приветливо улыбнулась, ответила на поклон и сказала довольно низким приятным голосом: "Прошу вас", на прекрасном французском языке.

И. взял наши шляпы, положил их в сетку над столиком и пропустил меня к окну, заняв крайнее место у прохода. Я чувствовал себя очень неловко, старался смотреть в окно, но вс„ же исподтишка разглядывал соседок.

Старшая дама, далеко ещ„ не старая, была красиво и элегантно одета.

Т„мные волосы, т„мные глаза, несколько выпуклые, были, вероятно, близоруки.

Она была полновата и, судя по е„ белым хол„ным рукам, никогда не работала, да и вряд ли играла на рояле, ведь от постоянных ударов по клавишам кончики пальцев расширяются и кожа на них грубеет. Эти же руки были просто руками барыни. Лицо е„ не светилось ни умом, ни вдохновением. Я посмотрел на е„ зубы и губы, - вс„ в ней показалось мне банально красивым, но грубой, чисто физической красотой. И она перестала возбуждать во мне какой бы то ни было интерес.

Тут подали мясной суп. И. сказал лакею, что заказывал специальный вегетарианский обед. Лакей извинился и отправился за объяснением к метрдотелю.

Это недоразумение послужило старшей даме поводом для разговора с И., который, как мне показалось, произв„л на не„ большое впечатление. Пока старшие сотрапезники занимались обсуждением пользы и вреда вегетарианства, я перен„с сво„ внимание на другую нашу соседку.

Это была совсем молоденькая девушка, почти реб„нок. На вид ей было не более пятнадцати лет. Светлая блондинка, такого же золотистого оттенка, как мой брат, она уже одним этим сходством завоевала мои симпатии. Я невольно смотрел на не„, пользуясь тем, что она сидела с опущенными глазами. Личико у не„ было худое, черты правильные, лоб высокий с бугорками над бровями.

"Очень музыкальна", - подумал я.

Девушка, должно быть, в первый раз обедала в вагоне-ресторане. Она прилагала все усилия, чтобы не расплескать суп с ложки, но это ей удавалось плохо.

Заметив, что я бестактно уставился на девушку, И. задал мне какой-то вопрос, желая вовлечь меня в общий разговор и освободить от моих взглядов и без того сконфуженную соседку. Он выразительно на меня посмотрел, и я понял, что в мо„м поведении что-то не соответствовало поведению хорошо воспитанного человека.

Оказывается, старшая дама просила меня передать ей горчицу, а я не слышал е„ слов. И. повторил просьбу, я совсем переконфузился, подал ей горчицу, извинился на французском же языке, вспомнив одно из наставлений брата, что хорошо воспитанные люди должны отвечать на том же языке, на каком к ним обратились.

Сумбурные мысли о том, как трудно быть хорошо воспитанным человеком, сколько для этого надо знать условностей, и в них ли сила хорошего воспитания, - промчались не в первый раз в моей голове.

И. извинился за мою рассеянность, говоря, что я перен„с тяж„лую болезнь и ещ„ не успел окончательно поправиться. Дама сочувственно кивала головой, приняв меня за сына И., чему я весело посмеялся, а И. объяснил, что я ему друг и дальний родственник.

Я хотел спросить, не дочь ли ей молоденькая барышня, но в это время она сама сказала, что вез„т свою племянницу в Гурзуф, где у е„ сестры, матери Лизы, дача возле самого моря.

Лиза вс„ молчала и не поднимала глаз; а т„тка рассказывала, что Лиза только что окончила гимназию, очень утомлена экзаменами и должна отдохнуть в тишине.

- Лиза у нас талант, - продолжала она, - у не„ огромные способности к музыке и очень хороший голос. Она учится у лучших профессоров Москвы; но отец против профессионального музыкального образования, что и составляет Лизину драму.

Тут произошло нечто необычайное. Лиза вдруг внезапно подняла глаза, оглядела всех нас и тв„рдо посмотрела на И.

- Вы не верьте ни одному слову моей т„тки. Она ни в ч„м не отда„т себе отч„т и готова выболтать каждому встречному всю подноготную, - сказала она дрожащим тихим, но таким певучим и металлическим голосом, что я сразу понял, что она, должно быть, чудесно по„т.

На щеках Лизы горели пятна, в глазах стояли сл„зы. Она, видимо, ненавидела т„тку и страдала от е„ характера. И. мгновенно налил капель в воду из своего пузырька и подал ей, сказав почти шепотом, но так повелительно, что девушка мгновенно повиновалась: - Выпейте, это сейчас же вас успокоит. Через несколько минут девушка действительно успокоилась.

Красные пятна на щеках исчезли, она улыбнулась мне и спросила, куда я еду. Я ответил, что еду пока в Севастополь, какой маршрут будет дальше, ещ„ не знаю. Лиза удивилась и сказала, что думала, что мы едем в Феодосию или Алушту, ибо греки большей частью живут там.

- Греки? - спросил я с невероятным изумлением. - При ч„м же здесь греки?

Лиза в свою очередь широко раскрыла свои большие серые глаза и сказала, что ведь мой родственник такой типичный грек, что с него можно лепить греческую статую. Мы с И. весело рассмеялись, а т„тка, кисло усмехаясь, сказала, что Лиза, как и все музыкально одар„нные люди, неуравновешенна и слишком большая фантаз„рка.

И. спорил с нею, доказывал, что люди одар„нные вовсе не нервнобольные, а наоборот, они только тогда и могут творить, когда найдут в себе столько мужества и верности любимому искусству, что забывают о себе, о своих нервах и личном тщеславии, а в полном спокойствии и самообладании радостно несут свой талант окружающим. Т„тка заявила, что для не„ это слишком высокие материи, а Лиза вся превратилась в слух, глаза е„ загорелись, и она сказала И.:

- Как я много поняла сейчас из ваших слов. Я точно сама себе вс„ это не раз говорила, так мне ясны и близки ваши слова.

Видно было, что ей о многом хотелось спросить, чего нельзя было сказать о т„тке. Такая любезная и кокетливо поглядывавшая на И. в начале обеда, - сейчас она едва скрывала скуку и досаду.

- Вот вам бы с моей сестрой познакомиться. Она вечно летает в заоблачных высях и, кроме своих цветов, музыки и книг, ничего в жизни не видит и не замечает. Даже того, что делается под самым е„ носом, - несколько тише и более ядовито прибавила она.

Лицо е„ отвратительно исказилось от зависти и ревности, очевидно уже давно разъедавших е„ сердце.

Лиза стала так бледна, побелели даже е„ розовые губы, что я испугался и быстро протянул ей стакан с водой. Но она не заметила моего движения; е„ потемневшие глаза сразу провалились, под ними легли т„мные тени, и от девушки-реб„нка не осталось и следа. Глядя прямо в глаза т„тке ненавидящим взглядом, она сказала тихо и раздельно:

- Можно делать подлости, если есть вкус к ним. Можно быть и глупым, раз уж в мозгу чего-то недоста„т; но чтобы так выдавать себя первому встречному, - для этого надо быть более чем просто глупой. Вы отравили маме е„ молодость, мне - детство. Вы всю жизнь пытались встать между папой и нами.

Вам это не удалось, потому что папа честный человек и любит нас с мамой.

Неужели же мамину и мою деликатность и сострадание к вам вы принимали за нашу близорукость или глупость? Я бы и сейчас промолчала, если бы ваша наглость не была так возмутительна.

Трудно передать, что произошло с т„ткой. От всей е„ чувственной красоты, от внешнего барского лоска ничего не осталось. Перед нами сидела вмиг постаревшая женщина, не умевшая сдержать бешенства и тихо выпл„вывавшая ругательства:

- Девчонка, дура, подлая шпионка, дрянь, - я тебе отплачу. Я вс„ расскажу дедушке и отцу.

Девушка с мольбой взглянула на И. На наш стол, несмотря на грохот кол„с и шум вентиляторов, кое-кто уже стал обращать внимание. И. подозвал лакея, заплатил за всех и за всех же отказался от кофе. Он встал, достал наши шляпы и, тв„рдо взглянув на т„тку, сказал ей очень тихо, но повелительно:

- Встаньте, дайте пройти вашей племяннице. Поезд сейчас остановится, мы пройд„м с ней по перрону. Вы же ступайте в ваше купе через вагоны. Придите в себя, вы потеряли всякий человеческий облик. Постарайтесь скрыть под улыбкой сво„ бешенство.

Говоря так, он стоял, склонившись к ней в вежливой позе, подавая упавшие сумочку и перчатки.

Ни слова не ответив, она встала и прошла мимо столиков к выходу, не дожидаясь нас.

И. помог Лизе выйти из-за тесно поставленных стульев, прош„л впер„д, открыл дверь и пропустил девушку. Выйдя вслед за ними из вагона, я немного отстал; мне хотелось побыть одному, чтобы разобраться в этой чужой жизни, завеса которой приподнялась передо мной так внезапно и безобразно. Но И.

остановился, подождал, пока я подойду, и сказал мне:

- Не отставайте от меня ни на шаг, друг. Какие бы драмы или приятные развлечения ни встретились нам в пути, мы не должны забывать нашей главной цели.

Он взял меня под руку, и мы втро„м стали прогуливаться по платформе, войдя в вагон уже после второго звонка.

Каково же было мо„ удивление, когда я увидел, что т„тка стоит в коридоре нашего вагона и весело флиртует с каким-то не особенно старым генералом.

Оказалось, что купе наших соседок по столу было через два отделения от нас.

Как ни в ч„м не бывало т„тка обратилась к нам, сказав, что уже стала беспокоиться, не похитили ли мы е„ племянницу. И., в тон ей, отвечал, что ни он, ни я на людей, занимающихся романтическими похождениями, как будто бы не похожи, но что мы очень польщены, конечно, если, по е„ мнению, имеем вид дон-жуанов.

Очень корректно раскланявшись с т„ткой и племянницей, - прич„м я тоже старался щегольнуть элегантностью манер, - мы вошли в сво„ купе. И. сказал Лизе, что книгу, которую он ей обещал, пришлет с проводником.

Бедной девушке, очевидно, было жутко расставаться с нами. Е„ личико, и без того худое, ещ„ больше осунулось.

Когда мы остались одни, я хотел было поговорить о наших новых знакомых, но И. сказал мне:

- Не стоит сейчас об этом. Нам с тобой, повидавшим в жизни немало скорби, надо хорошенько думать о каждом сво„м слове. Нет таких слов, которые может безнаказанно выбрасывать в мир человек. Вся жизнь - вечное движение; и это движение творят мысли человека. Слово - не простое сочетание букв. Даже если человек не знает ничего о тех силах, что носит в себе, и не думает, какие вулканы страстей и зла можно сотворить и пробудить неосторожно брошенным словом, - даже тогда нет безнаказанно брошенных в мир слов. Берегись пересудов не только на словах; но даже в мыслях старайся всегда найти оправдание людям и пролить им в душу мир, хотя бы на одну ту минуту, когда ты с ними. Подумаем лучше, что сейчас делают наши друзья.

Флорентиец, по всей вероятности, садится в поезд на Париж, а Ананда его провожает.

Он точно ун„сся в дал„кую Москву, и взгляд его стал отсутствующим. Сам он, опершись головой о спинку дивана, сидел неподвижно; и я подумал, что у каждого человека, очевидно, своя манера спать, а я как-то не присматривался до сих пор к тому, как спят люди. Флорентиец спал, точно мертвец, И. спал сидя, с открытыми глазами, но сон его был так же крепок, как сон Флорентийца.

Думая, что будить И. и нельзя, и бесполезно, я тоже перен„сся мыслями в Москву.

Теперь, расставшись впервые за эти дни с Флорентийцем, к которому так прильнул всем сердцем, я почувствовал всю глубину удара, который нанесла мне жизнь этой разлукой. С самого рождения и до разлуки с братом я видел на сво„м пути один свет, один собственный дом, одного неизменного друга: брата Николая. Теперь я разлучен с братом, - погас мой свет, рухнул мой дом, исчез мой друг. Подле Флорентийца, несмотря на все тревоги, полное отсутствие какого-либо дома, непрерывные опасности и неутихающие страдания о брате, я чувствовал и сознавал, что в н„м для меня - и свет, и дом, и друг. Чувство полной защищенности, мира в сердце, - даже когда я плакал или раздражался, - не покидало меня где-то в глубине. Я был уверен, каждую минуту уверен, что в лице Флорентийца я не только имею "дом", но что в этом доме смогу жить, учась и совершенствуясь, чтобы стать достойным своего друга.

Сейчас, думая о том, что Флорентиец уезжает в Париж, а я еду на Восток, - пусть в другие места, но вс„ же на тот Восток, знакомство с которым мне принесло так много горя, - я осознал, как я бездомен, одинок и брошен судьбою в вихрь страстей. Я могу быть лишь их игрушкой, потому что не только ничего не видел и не знаю, но даже не сумел себя воспитать и приготовить к жизни.

Ни одна струна в мо„м организме не была настроена так, чтобы я мог на не„ положиться. При всяком сердечном ударе я плакал и терялся, словно реб„нок.

Тело мо„ было слабо, не закалено гимнастикой, и всякое напряжение доводило меня до изнеможения и обмороков. Что же касается силы самообладания и выдержки, точности и ч„ткости в мыслях и во внимании, - то тут дисциплины во мне было ещ„ меньше.

Я смотрел в окно, за которым уже сгущались сумерки. Природа находилась в полном расцвете своих сил. Мелькали зел„ные луга, колосящиеся поля, живописные деревушки. Вс„ говорило о яркой жизни! Кому-то были близки и дороги все эти поля, сады и огороды. Целыми семьями работали на них люди, находя кроме любви к своей семье и общую любовь к этой земле, к е„ красотам, к е„ творчеству.

А я один, один - всюду и везде один! И во вс„м мире нет ни угла, ни сердца, про которое я знал бы - вот "мо„" пристанище.

Погруженный в свои горькие мысли, я забыл об И.; забыл, где я, ун„сся в сказочный мир мечтаний, стал думать, как буду стремиться стать достойным другом Флорентийца, таким же сильным, добрым и всегда владеющим собой.

Невольно мысль моя перебросилась на его друзей - И. и Ананду. Их поступки, полные самоотречения, ведь они бросили вс„ по первому зову Флорентийца и едут помогать брату и мне - людям им совершенно чужим, очаровывали меня высотой благородства.

Внезапно в коридоре послышался сильный шум и женский крик: "Доктора, доктора".

Оторванный от своих гр„з, я резко вскочил, чтобы броситься на помощь, зацепился ногой за чемодан, который стоял у столика, и упал бы со всего размаха прямо на пол, лицом вниз, если бы меня не схватили сзади за плечи сильные руки И.

- Нос разобьешь, Левушка, - уморительно копируя старушечье шамканье, сказал он. Это было так смешно и неожиданно, так не подходило к серь„зной фигуре И., что я расхохотался, забыв, куда и зачем бежал.

- Подожди здесь, друг, - проговорил он уже своим обычным голосом. - Я пойду с моими каплями. Узнаю истеричный голос нашей старшей соседки по столу. Быть может, я там задержусь, но ты вс„ же не выходи из купе, если я не приду за тобой. Вс„ время помни о нашей главной цели. Флорентиец уже уехал в Париж, поезд должен был отойти минут десять назад, судя по времени, - сказал он, посмотрев на часы. - Ведь Флорентиец отправился в путь ради тебя и твоего брата. Я еду ради тебя и для него. Ананда жив„т в Москве тоже ради вас обоих. Как же ты можешь считать себя одиноким и бездомным?

В эту минуту кто-то постучал в наше купе. И. ласково поцеловал меня в лоб и открыл дверь.

У порога стоял давешний генерал, с которым флиртовала т„тка, и ещ„ какой-то молодой человек. Генерал извинялся за беспокойство и просил доктора, - принимая И. за такового, - помочь молодой девушке, упавшей в обморок в соседнем купе; никто не может привести е„ чувство, хотя е„ т„тка уже более часа употребляет к этому все обычные средства.

И. только спросил, зачем же раньше к нему не обратились, - захватил походную аптечку из того саквояжа, что вручил мне Флорентиец, и уш„л вместе с двумя постучавшимися к нам пассажирами.

Я выглянул в коридор, куда высыпали мужчины и дамы из всех купе. Они представляли довольно-таки смешную картину. У каждого было растерянно-вопросительное лицо, - и в руках какой-либо флакон. Очевидно, прежде чем вспомнить о докторе, все они помогали злосчастной т„тке привести в чувство девушку.

Я закрыл дверь, убрал в сетку чемодан, о который я так неловко споткнулся, и стал думать о девушке, впавшей в такой глубокий обморок. Я вспомнил е„ худенькое личико и тоненькую, почти детскую фигурку. Казалось, что здоровьем она столь же не крепка, как и я; и так же невыдержанна и плохо воспитана, - в смысле самообладания.

"Вот, - думал я, - у не„ есть и мать, и отец; есть дом, и даже два, потому что она едет на свою дачу к морю. А жизнь е„ вряд ли веселее моей, если приходится жить и ездить с т„ткой, которую ненавидишь".

Я старался нарисовать себе картину дома, быта и всей внутренней жизни девушки. Мне хотелось понять, каким же образом до такой глубокой сердечной боли мог дойти в родительском доме реб„нок. Как, изо дня в день, е„ должна была угнетать атмосфера жизни родителей, если Лиза могла обнажить душу перед чужими людьми, как это случилось с ней сегодня.

Я сравнивал е„ с собой и всем сердцем искал оправдания е„ поступку, памятуя, что недавно сказал мне И. Мне припомнились мои сл„зы за последние дни; как горько я плакал - и тоже перед чужими мне людьми, я - мужчина, старше е„ на добрые пять лет.

И звучавший лейтмотивом этих дней вопрос "Кто тебе свой? Кто чужой?", назойливо возвращающийся ко мне, отв„л мои мысли от девушки...

Через некоторое время я снова вернулся мыслями к ней. Нравилась ли мне Лиза? За все мои двадцать лет я ещ„ ни разу не был влюбл„н. Я так был занят, такое множество у меня было уроков, сочинений, книг, которые я к ним должен был прочесть. Да и брат в своих письмах присылал мне целые программы; перечень музеев и галерей, которые я должен был повидать, - вс„ это заполняло мою голову, я всегда был занят. Знакомств же, кроме старой т„тки, у меня не было никаких. А в е„ доме я встречал только старых важных дам, каждая из которых учила меня внешним манерам, давая целовать свои сморщенные и надушенные руки и не интересуясь вовсе духовной жизнью замухрышки, каким я несомненно был в их представлении. Все их разговоры были о большом свете; на каком балу у графини С. они были и к каким князьям В. пойдут завтра.

Никогда мне не доводилось даже сидеть за одним столом с девушками или танцевать с ними. Лиза была первой девушкой обычной, простой жизни, с которой я просидел около часа за одним столом. Как Наль являла собой какую-то высшую красоту, принадлежала высшей, необычной жизни. И с обеими я не просто общался, как с добрыми знакомыми, а подсмотрел у той и другой маленький уголок их духовной, скрытой от всех, жизни.

"Лиза упрекала т„тку в том, что первому встречному она готова поведать о своих делах. А разве сама она не выдала гораздо больше того, что раскрыла т„тка?" - вертелось в моей голове колесо мыслей.

Т„плое чувство к Лизе и острое желание помочь ей чем-нибудь, принять участие в е„ судьбе шевельнулись во мне.

Должно быть, прошло немало времени, пока я занимался этими психологическими этюдами. За окном была т„мная ночь, в коридоре горела зажж„нная проводником свечка, но в купе было довольно темно.

Я встал, намереваясь выглянуть, как в дверь внезапно постучали, и я увидел И., вводившего в наше купе Лизу, которая, очевидно, не могла сама идти; за ними шла т„тка с пледом в руках.

- Левушка, у Лизы был сильный сердечный припадок. Пока ей приготовят постель, ей надо полежать у нас, сидеть она не может, - сказал И., укладывая девушку на диван.

Я хотел выйти в коридор, но он дал мне хрустальный флакон и велел каждые пять минут подносить к носу Лизы. Я присел на чемодан у е„ изголовья и стал выполнять свою миссию лекарского подмастерья. Т„тке И. указал место у столика, взял у не„ плед, накрыл им девушку и сел у е„ ног.

Несколько минут царило полное молчание. Т„тку я не видел, ибо, занятый своей миссией, сидел к ней спиной. Пользуясь полуобморочным состоянием Лизы, я внимательно е„ разглядывал.

Бесспорно, это была красивая девушка. Но меня крайне поразило, что одна щека е„ была восковой бледности, а другая не только пылала, но багровость е„ переходила в большой синяк, что отч„тливо стало видно теперь, когда И.

достал складной подсвечник, заж„г в н„м свечу и поставил на столик.

- О ч„м теперь вы плачете? - услышал я вдруг голос И. Я оглянулся и увидел, что лицо т„тки вс„ залито слезами; нос, губы, щ„ки - вс„ распухло, и вид е„ был до отвращения безобразен.

- Не о девчонке плачу, а о своей судьбе. Что теперь будет со мной? Она станет всех уверять, что это я е„ толкнула. А на самом деле сама ушиблась...

- отвечала злым голосом т„тка сквозь всхлипывания.

Я взглянул на И. и поразился грозному выражению его лица. Он так пристально смотрел на плачущую, что сразу напомнил мне Али. Никогда бы не поверил, что у неизменно ровного, большей частью светящегося доброжелательством И. может быть такое грозное лицо, такие суровые глаза.

- Вам лучше всего не лгать. Я так же хорошо знаю, как и вы, что это вы е„ ударили, не рассчитав своей силы; и я могу вам показать отпечаток вашей ладони на е„ щеке. Если бы вы ударили чуть выше, - с Лизой было бы кончено, - говорил звенящим голосом И.

Всхлипывания прекратились, и в тишине раздался свистящий от бешенства голос т„тки:

- Возможно, что вы и доктор. Но вряд ли вообще понимаете, что сейчас говорите. Я, слабая женщина, могла так ударить девчонку, чтобы свалить е„ в обморок? Говорю вам, она сама свалилась, и у меня не было силы е„ поднять.

- И поэтому вы исщипали ей всю грудь и руку, - сказал И. - Но поскольку вы отрицаете, что избили е„, - мне придется сделать фотографический снимок на чувствительной пластинке и передать его судебным властям, как только мы прибудем в Севастополь.

Воцарилось недолгое молчание, затем т„тка прошипела: - Сколько возьм„те за сво„ молчание? И. рассмеялся, я тоже не мог удержаться от смеха и закричал: - Да это целый роман!

Вероятно, мой смех особенно раздражил такую сейчас старую и безобразную даму. Когда я на не„ взглянул, - точно змея меня укусила, так злы были е„ глаза.

- Я совестью не торгую и взятки ни за какие услуги не беру. Девушке вы нанесли и моральный и физический вред. За моральный удар вы ответите жизни; он не останется безнаказанным и верн„тся к вам с той стороны, откуда вы его никак не ожидаете. От вашего собственного реб„нка вы получите такую же пощ„чину. А за удар физический вы ответите судебной власти и понес„те заслуженное наказание, - говорил И., доставая из саквояжа футляр с фотографическим аппаратом.

- Пожалейте меня. Не знаю, зачем эта злая девчонка рассказала вам о мо„м сыне. Это мо„ единственное сокровище. Умоляю вас, не губите меня. Я впервые ударила е„ за то, что она выдала меня перед вами. Пожалейте несчастную мать, - бормотала она прерывающимся голосом.

- Почему же вы не пожалели единственного реб„нка своей сестры? Женщины, несчастье которой составляете вы до сих пор, - продолжал И., вс„ так же сурово глядя на не„.

- Вы ещ„ слишком молоды. Вы не знаете бедности. Вы не можете ни понять, ни судить меня, - жалобно говорила женщина. - Но если вы не выдадите меня родителям Лизы, клянусь жизнью своего сына, что пальцем не трону больше девчонку.

- И будете продолжать есть хлеб вашей сестры, жить в е„ доме, разыгрывать в н„м хозяйку? О нет, вы слишком дорого цените благополучие вашего сына и слишком д„шево - три жизни ваших родных. Только тогда я вас не выдам, если вы уедете из дома сестры.

- Куда же я денусь? Вы так говорите, потому что не знали нужды и не понимаете жизни. Чем я буду жить? - раздраж„нно спросила т„тка.

Вторично по лицу И. скользнуло нечто вроде усмешки, едва уловимой, так что я подумал, что, пожалуй, и в первый раз на его лице, как и сейчас, просто играл колеблющийся свет горящей свечи.

- Вы должны работать, - тихо сказал он. - Работать? Оно и видно, что сами-то вы и гроша не заработали, просидели на шее папеньки с маменькой, как и ваш братец, и не понимаете, о ч„м тут болтаете, - злясь и фыркая, говорила т„тка.

- Я повторяю, - чрезвычайно спокойно, но с непоколебимой волей возразил И., - что единственное условие, при котором я согласен покрыть ваш грех и взять на себя таким образом часть вашего преступления, - это условие немедленного отъезда из дома сестры и лично ваш труд. Вы должны сами зарабатывать себе на хлеб и научить тому же вашего сына.

- Я не кухарка и не гувернантка, чтобы зарабатывать себе на хлеб. Я барыня, слышите вы, ба-ры-ня! Была, есть и буду!

- Достаточно сейчас взглянуть на себя в зеркало, чтобы убедиться, что вы не барыня в том смысле, в каком должно понимать привилегии этого понятия - высокую культуру, самодисциплину и самообладание, - ответил И.

- Вы очень дерзки и самонадеянны. Я никуда не уеду и ничуть вас не боюсь, - закричала т„тка.

- Ах, если бы вы понимали, что вам следует бояться только себя, вы сумели бы защитить сына от всех бед и вывели бы его в люди. И не был бы он, вслед за вами, приживальщиком, обещая стать негодным человеком. Вы боитесь, лишиться сестринского крова, отравленного для не„ вами. Но поймите же, я не угрожаю, не запугиваю вас, только разоблачу перед родными. И они не станут более терпеть вас у себя ни минуты, и вы останетесь на улице. Уйд„те добровольно, я обещаю найти вам работу. Вы должны понять, что трудиться обязаны все, а вы - в особенности.

- Да не могу я быть гувернанткой, - снова закричала она. - Никому не может прийти в голову допустить вас к детям. Помимо дурного характера, помимо эгоизма и злобы, которыми вы дышите, как кипящий кот„л, вы не имеете даже начального понятия о такте. А бестактный человек, даже добрый, так же вреден реб„нку, как плохой зараженный воздух. Я имел в виду дать вам письмо к своему другу в Москве. Он вед„т большое литературное дело, и ему нужны переводчики. Платит он очень щедро. Кроме того, он, наверное, сможет выделить вам небольшую квартиру в сво„м доме. Пока вы не съели ни одного куска хлеба, заработанного своими руками и головой, - вы не можете понять счастья жить на земле. Его приносит только честный труд.

Т„тка теперь молчала. Я несколько раз оглядывался на не„, и мне казалось, что слова И. действовали на не„ успокаивающе. Глаза е„ перестали источать ненависть, расстроенное и безобразное от злобы лицо становилось спокойнее: и даже какое-то благородство мелькнуло на н„м, как сквозь серую пелену дождя пробивается бледный луч солнца.

Лиза вс„ ещ„ не приходила в себя. И. встал, наклонился к девушке и откинул прядь волос с е„ лица. Щека вздулась: видны были ссадины, огромный кровоподт„к становился почти ч„рным. И. взял фотографический аппарат. Но в ту минуту, как он хотел его открыть, рука т„тки коснулась его, и она едва слышно сказала: - Я согласна.

Я был поражен. Сколько раз за эти короткие дни я был свидетелем того, как страсти, пьянство, безделье, фанатизм и зависть уродовали людей, разъединяли их и делали врагами. Как люди теряли человеческий облик и становились игрушкой собственного раздражения и бешенства. С горечью думал я, как же мало во мне самом самообладания и самодисциплины; и как я успокаивался от одного только присутствия брата, Флорентийца и моего нового друга И.

Ни одного слова, - как оно ни было горько, - не произн„с И. повышенным тоном. Ни малейшего нам„ка на презрение не прозвучало в его словах, напротив, вс„ в н„м являло самое глубокое доброжелательство. И злобные выкрики в его адрес, так оскорблявшие меня, что мне хотелось вмешаться в разговор и ответить ей тем же тоном, - не задевали спокойного благородства И. и его сострадания к этой женщине.

И. посмотрел на не„. Должно быть, его взгляд затронул что-то лучшее в е„ существе; она закрыла лицо руками и прошептала:

- Простите меня. У меня такой бешеный характер; я сама не понимаю иногда, что говорю и делаю. Но если я даю слово, - я его держу честно. И это, может быть, единственное мо„ достоинство, - сквозь снова полившиеся сл„зы проговорила она.

- Не плачьте. Отнеситесь в высшей степени серь„зно ко всему, что с вами сейчас произошло. Благословляйте судьбу за то, что Лиза не ушиблась об острый угол стола. Если бы ещ„ и это, - вы были бы сейчас убийцей, - а что это значит, вы отлично понимаете, - ответил ей И.

Ужас изобразился на лице т„тки, которая сейчас была так несчастна, что даже мо„ сердце смягчилось; и я старался подыскать ей оправдания, думая о том, как постепенно и незаметно для себя падает человек, если зависть и ревность сплетают сеть вокруг него изо дня в день.

- Не возвращайтесь мыслями к прошлому, - снова заговорил И. - Думайте о сво„м сыне, нет ничего такого, чего бы не победила материнская любовь. Я залечу щ„ку Лизы, и через несколько часов от кровоподт„ка не останется и следа. Но вам придется просидеть возле не„ до утра, меняя компрессы из той жидкости, что я вам дам. Примите эти подкрепляющие капли, - и бессонная ночь пройд„т легко. К утру я приготовлю письмо к моему другу и дам вам денег, чтобы вы с этой минуты могли начать новую, самостоятельную жизнь и уехать с сыном, не одалживаясь более у родных. Когда станете зарабатывать, верн„те эти деньги своему хозяину и он перешл„т их мне; не впадайте в отчаяние, когда к вам будет возвращаться желание кричать: "Я барыня, барыня есть, была и буду", - а уединитесь и вспомните эту ночь. Вспомните, как я говорил вам, что за вс„ то зло, которое вы выливаете из себя, получите стократное воздаяние от собственного сына. Но зато каждое мгновение вашей доброты, выдержки и самообладания будет строить мост к его счастью.

Должно быть, сердце бедной женщины разрывалось от самых разнообразных чувств и силы почти изменяли ей. И. велел мне наполнить стакан водой, влил туда капель, и я подал его т„тке.

Тем временем, опять-таки из саквояжа, что дал мне Флорентиец, И. достал флакон, стакан и попросил принести т„плой воды.

Когда я вернулся в купе, т„тка уже пришла в себя и помогала И. поднять Лизу. Движения е„ были осторожны, даже ласковы; а лицо, осунувшееся и постаревшее, выражало огромное горе и тв„рдую решимость. Но это была совсем не та женщина, которую я видел в ресторане; и не та, которую я видел, выходя из купе. Правда, я не сразу разыскал проводника, который стелил постели; не сразу достал и воду, которую пришлось остудить, но вс„ же отсутствовал я всего минут двадцать, и за это короткое время человека было не узнать.

Но уже столько всякого случилось за эти дни, и так я сам - всех больше - изменялся, что меня вовсе не поразила эта перемена, словно бы это было в порядке вещей.

И. влил в рот Лизе снадобье, вдво„м они е„ снова уложили, и через несколько минут Лиза открыла глаза. Сначала взгляд е„ ничего не выражал.

Потом, узнав И., Лиза просияла радостью. Но увидев т„тку, закричала, точно е„ обожгли.

- Успокойтесь, друг, - обратился к ней И. - Никто вам больше зла не причинит. Сейчас вот приложу примочку, и к утру на вашем лице не останется никаких следов. Не смотрите с таким ужасом на свою т„тку. Не думайте, что высшее благородство заключается в том, чтобы отгораживаться от тех, кого считаем злыми или даже своими врагами. Врага надо победить; но побеждают не пассивным уходом в сторону, а активной борьбой, героическим напряжением чувств и мыслей. Нельзя прожить одар„нному человеку - тому, кто предназначен внести каплю своего творческого труда в труд всего человечества, - безмятежно, без бурь, страданий и борьбы с самим собою и окружающими. Вы входите теперь в жизнь. Если не сумеете сейчас найти в себе благородство и не выдать зло, причин„нное вам т„ткой, - то не внес„те в жизнь собственную того огромного капитала чести и сострадания, которые помогут вам создать себе и близким радостную жизнь. Не судите т„тку так, как это сделал бы судья. Подумайте о скрытых в вас самой страстях. Вспомните, как часто вы горели ненавистью к ней и е„ сынишке, хотя он-то уж никак неповинен ни в вашем горе, ни в ваших отношениях с т„тушкой. Проверьте, сколько раз вы платили т„тке ещ„ большей грубостью, как постоянно искали случая публично е„ осрамить, мысленно "посадить на место". Но ни разу не мелькнуло в вас доброе чувство, хотя к прочим вы добры, и очень добры. Молодость чутка. Представить себе весь сложный ход вещей, всю силу человеческих страстей, расставляющих на каждом шагу капканы, - вы ещ„ не в состоянии. Но понять, что сила человека не в злобе, а в доброте, в том благородстве, которое он с собой нес„т, - вы способны, потому что сердце ваше чисто и широко. Вы играете на скрипке и понимаете, ибо вы талантливы, что звуки, - как и доброта, - очаровывают и единят людей в красоте. Играя людям, чтобы звать их к прекрасному, - вы не ведаете страха. Так же точно возвращайтесь сейчас к себе без страха и сомнений. Когда сердце истинно открыто красоте, оно не знает страха и по„т дивную песнь - песнь торжествующей любви. Вы так юны и чисты, что никакой другой песни петь не может ваше сердце. Не думайте о прошлом, проживайте это сейчас со всею полнотой ваших лучших чувств, - и вы построите вокруг себя прекрасную жизнь. Но ваше "завтра" будет засорено остатками ж„лчи и горечи, которые вы вплет„те в него, если сегодня не найд„те сил раскрыть сердце в полной цельной любви, честно, без компромиссов. Ваша т„тя покинет вас, как только довез„т до дома. Она нашла себе место и будет жить с сыном в Москве. А вы ведь собираетесь переехать в Петербург... Вам уже стало лучше. Левушка довед„т вас до купе и даст вот эту микстуру, от которой вы отлично усн„те и завтра будете хороши, как роза - прибавил он, улыбаясь.

Лиза была очень удивлена. В голове е„, - и это было ясно всем, - происходила сумбурная работа; но слова И. не были брошены впустую.

- Я вас отлично понимаю. Как это ни странно, но мама часто говорит мне вещи, очень похожие на то, что говорите вы сейчас. Так что ваши слова поразили меня больше тем, что совпали с мыслями мамы, хотя и совсем иначе выраженными. Я не могу сказать, что я в восторге от этих идей. Ведь я действительно ненавижу свою т„тку и не верю ни одному е„ слову. Вы и представить себе не можете, как она умеет лгать.

- А вы разве так безупречно правдивы? - тихо спросил И.

- Нет, - ответила Лиза, покраснев до корней волос. - Нет, я далеко не правдива. Но... хотя, зачем вдаваться в дал„кое прошлое? Если вы говорите, - она сделала сильное ударение на "вы", - что она уедет, я вам верю. Это вс„, что нам нужно.

- Нет, - снова сказал И. - Это далеко не вс„, что вам нужно, чтобы быть счастливой. Вы так привыкли иметь подле живой предлог, чтобы жаловаться на свои несчастья, что создали себе привычку - вместо того, чтобы следить за собой, - следить за т„ткой, выискивая в ней причины своих бед. И не замечали, что не только она, а и вы, Лиза, были мучительницей и матери, и отцу, и т„тке... и самой себе.

При последних словах И. Лиза опустила голову.

- Это правда, - сказала она, подняв глаза на И.

И. помог ей встать, подал мне большой стакан с примочкой и маленький с каплями и предложил Лизе, опираясь на мою руку, идти спать, чтобы утро встретить вес„лой и свежей.

Было уже за полночь. С помощью т„тки я дов„л Лизу до места, подал ей капли, которые она тут же выпила, а т„тке - большой стакан с примочкой, пожелал им покойной ночи, раскланялся и вернулся к И.

Я застал его в коридоре, так как проводник стелил нам постели. Я подош„л к нему, и он сказал мне по-английски, чтобы я сейчас же ложился спать, поскольку завтра понадобятся силы, а вид у меня очень утомл„нный. Ему же надо написать два письма, и он ляжет потом.

Уже по короткому опыту я знал, что говорить о последних событиях он не станет, а утомл„н я был ужасно. Не возражая, кивнул согласно головой, залез на верхний диван и едва успел раздеться, как заснул м„ртвым сном.

Проснулся я от стука в дверь и голоса И., отвечавшего проводнику, что мы уже проснулись, благодарим за то, что он нас разбудил, и тотчас вста„м. Но когда я спустился вниз, то увидел, что постель И. была даже не примята и три письма лежали наготове, запечатанные в конверты, а сам он уже переоделся в л„гкий серый костюм.

И. попросил собрать все наши вещи, сказав, что пройд„т к Лизе, которую навещал два раза ночью. Он прибавил, что организм девушки крепок, но нервная система так слаба, что ей необходим бдительный и постоянный уход. И потому он написал матери Лизы, графине Е., письмо с подробными указаниями, как заняться лечением и воспитанием дочери.

С этими словами он вышел, я же так и остался посреди купе с открытым ртом. Много чудес перевидал я за эти дни, но чтобы И. и в самом деле оказался доктором и решился писать письмо совершенно неизвестной ему графине Е. о е„ - тоже ему мало известной - дочери, - этого уж я никак не мог взять в толк. "Где же тут такт?" - мысленно спрашивал я себя, припоминая, что говорил Флорентиец о такте и предельном внимании к людям.

Долго ли, со свойственными мне рассеянностью и способностью мигом забывать вс„ окружающее, стоял я посреди купе, - не знаю. Только внезапно дверь открылась, и я услышал вес„лый голос И.

- Да ты угробишь нас, Левушка. Надо скорее вс„ сложить, мы подъезжаем.

Я сконфузился, принялся быстро складывать вещи, но И. делал вс„ лучше и быстрее, - мне оставалось только подавать вещи. Не успели мы уложить и закрыть чемоданы, как подкатили к перрону.

В коридоре я увидел Лизу и т„тку в нарядных белых платьях и элегантных шляпках. Лиза действительно была свежа, как роза, и в глазах е„ светилась радость. Т„тка же е„ была бледна, на лице е„ разлилась скорбь, на лбу залегла поперечная морщина, тогда как вчера он был совершенно гладок; губы плотно сжаты: но, странно, - сейчас она нравилась мне гораздо больше; от е„ вчерашней плотоядности ничего не осталось. То было лицо стареющей женщины, преображенное страданием.

Я поздоровался с ними издали; у меня не было желания заглядывать ещ„ глубже в драму этих жизней. Севастополь сразу напомнил, что здесь мы сядем на пароход и снова отправимся на Восток; и я погрузился в мысли о брате и его судьбе в эту минуту.

Нарядная публика выходила из нашего вагона, и не менее нарядные люди встречали прибывших на перроне. Вес„лые возгласы, смех, объятия. И снова резанула мысль, что меня встречать некому и некого мне прижать к груди во вс„м мире, хотя в н„м миллионы людей.

И. взял меня под руку, взглянув, как мне показалось, не без укора. Через минуту мы вышли, вслед за носильщиком, на перрон, где ждала нас Лиза рядом со стариком высокого роста с небольшой седой эспаньолкой, очень красивым, гордым и элегантным.

Лиза подвела его к И. и сказала, что в вагоне упала так неловко, что разбила всю левую щ„ку и висок. И вот доктор помог ей какой-то микстурой так хорошо, что и следа от ушиба почти не осталось.

Старик, - дедушка Лизы, - перепуганный внезапной болезнью внучки, высказал признательность. Он спросил, куда мы едем, сказав, что у него есть запасной экипаж и он может довезти нас до Гурзуфа. И. поблагодарил, говоря, что мы останемся в Севастополе.

- В таком случае, разрешите моему кучеру довезти вас до лучшей гостиницы, - сказал он, снимая шляпу.

Я видел, что И. очень этого не хотелось, но делать было нечего, - он тоже снял шляпу, поклонился и принял предложение.