Неожиданная развязка

На следующее утро мы присутствовали при допросе Жака Рено. Несмотря на то, что времени прошло немного, молодой узник страшно изменился. Я был поражен его видом. Осунувшийся, с темными кругами вокруг глаз, он выглядел измученным и подавленным, как человек, который тщетно пытался уснуть в течение нескольких ночей.

Арестованный и его адвокат мэтр Гросье сели. Устрашающего вида страж с роскошной саблей встал у двери. Стенографист занял свое место. Допрос начался.

— Рено, — начал следователь, — отрицаете ли вы, что находились в Мерлинвиле в ночь, когда было совершено преступление?

Жак ответил не сразу, а когда заговорил, то его нерешительность было больно видеть:

— Я.., я.., говорил вам, что был в Шербуре.

Мэтр Гросье нахмурился и вздохнул. Я сразу понял, что Жак Рено упрямо гнул свою линию, приводя адвоката в отчаяние.

Следователь резко повернулся.

— Введите свидетелей с вокзала.

Через одну‑две минуты дверь отворилась и вошел мужчина, в котором я сразу узнал служащего Мерлинвильской станции.

— Вы дежурили в ночь на седьмое июня?

— Да месье.

— Вы присутствовали при прибытии поезда в 11.40?

— Да, месье.

— Посмотрите на арестованного. Признаете ли вы в нем одного из пассажиров, сошедших с этого поезда?

— Да, месье следователь.

— Вы не ошибаетесь?

— Нет, месье. Я хорошо знаю месье Жака Рено.

— Вы не могли спутать дату?

— Нет, месье, потому что как раз на следующее утро, восьмого июня, мы услыхали об убийстве.

Ввели еще одного железнодорожного служащего, который подтвердил показания предыдущего. Следователь взглянул на Жака Рено.

— Эти люди моментально вас опознали. Что вы можете сказать?

— Ничего.

Оте переглянулся со стенографистом, когда тот записал ответ.

— Рено, — продолжал следователь, — узнаете ли вы это?

Он взял какой‑то предмет со стола и протянул его арестованному.

Я с содроганием узнал нож из авиационного металла.

— Простите! — воскликнул мэтр Гросье. — Я должен переговорить со своим клиентом, прежде чем он ответит на этот вопрос.

Но Жак Рено совершенно не считался с чувствами несчастного Гросье. Он отстранил его и спокойно ответил:

— Конечно, узнаю. Это сувенир, который я подарил матери.

— А есть ли дубликат у этого ножа?

Мэтр Гросье снова попробовал вмешаться, но Жак перебил его.

— Насколько я знаю, нет. Я сам изготовил его. Даже следователь открыл рот от изумления, услышав такой смелый ответ. Казалось, что Жак торопится навстречу своей судьбе. Я понимал, конечно, как важно было для него скрыть ради Беллы то, что есть еще один нож, дубликат первого. До тех пор, пока речь шла об одном ноже, подозрение вряд ли могло пасть на Беллу, у которой находился второй нож. Жак благородно скрывал девушку, которую когда‑то любил, но какой ценой! Мне стало ясно, сколь тяжелую задачу я возложил на Пуаро. Не так‑то легко будет добиться помилования Жака Рено, не сказав всей правды. Оте снова заговорил:

— Мадам Рено сказала нам, что в ночь преступления нож лежал на ее туалетном столике. Но мадам Рено — мать. Безусловно, вы будете поражены, Рено, но я считаю весьма вероятным, что ваша мать ошиблась, и что вы, возможно, по неосторожности, взяли его с собой в Париж. Без сомнения, вы мне будете возражать.

Я увидел, как напряглись руки юноши, скованные наручниками. Пот выступил у него на лбу, когда с большим усилием он прервал Оте хриплым голосом:

— Я не буду вам противоречить. Это возможно. Момент был ошеломляющим. Мэтр Гросье вскочил протестуя:

— Мой клиент перенес значительное нервное потрясение. Я прошу записать, что его нельзя считать ответственным за то, что он говорит.

Следователь сердито прервал его. На мгновение показалось, что он сам усомнился в словах обвиняемого. Жак Рено явно переигрывал. Следователь подался вперед и пытливо посмотрел на арестованного.

— Вполне ли вы понимаете, Рено, что на основании ваших ответов мне ничего не остается, как предать вас суду?

Бледное лицо Жака вспыхнуло. Но он не отвел взгляда.

— Месье Оте, клянусь, что я не убивал своего отца.

Но краткое мгновение, когда следователь сомневался, прошло. Он засмеялся коротким, неприятным смешком.

— Без сомнения, без сомнения.., они всегда невиновны, наши арестанты. Вы сами себя осудили. Вы не предлагаете никакой линии защиты, у вас нет алиби.., одни заверения, которые не обманут и ребенка. Вы убили вашего отца, Рено, жестоко и подло, ради денег, которые, как вы думали, перейдут к вам после его смерти. Ваша мать стала соучастницей после преступления. Без сомнения, ввиду того, что ее поступок был продиктован материнским сердцем, суд может оказать ей снисхождение, чего нельзя ожидать в вашем случае. И совершенно справедливо! Ваше преступление ужасно, оно вызывает отвращение у бога и людей! — Оте наслаждался своим красноречием. — Вы убили, и вы должны понести кару за содеянное. Я обращаюсь к вам не как человек, а как правосудие, извечное Правосудие, которое…

Речь Оте, к большой его досаде, была прервана шумом в коридоре. Дверь распахнулась.

— Господин следователь, господин следователь, — служитель заикался от волнения, — там дама, которая заявляет.., которая говорит…

— Кто там и что говорит?! — воскликнул следователь. — Это абсолютно недопустимо. Я запрещаю, я запрещаю входить сюда посторонним! — Но маленькая стройная фигурка оттолкнула полицейского от двери. В комнату ворвалась женщина, одетая во все черное, с длинной вуалью, скрывавшей лицо.

Я ощутил острую боль в сердце. Она все‑таки пришла! Все мои усилия оказались напрасными. И все же я не мог не восхищаться храбростью, которая заставила ее сделать этот шаг так решительно.

Женщина подняла вуаль, и я чуть не задохнулся. Несмотря на то, что сестры были похожи друг на друга как две горошины, это была не Синдерелла. Сейчас, когда я увидел эту девушку без светлого парика, в котором она выступала на сцене, я узнал в ней ту, что была на фотографии, взятой у Жака Рено.

— Вы месье Оте? Вы ведете расследование? — спросила она запыхавшись.

— Да, и я запрещаю…

— Меня зовут Белла Дювин. Я признаюсь в убийстве месье Рено.