Младшая тирания

С Пелопоннесской войной мир греческих полисов вступил в полосу длительного и тяжелого кризиса, из которого ему уже не суждено было выйти собственными силами. Конечно, война не была причиной этого кризиса, но она решающим образом ускорила его наступление, развязав действие тех разрушительных сил, энергия которых давно уже накапливалась в недрах древнегреческого общества. В IV в. до н. э. кризис полисной системы стал уже несомненным фактом. Термин стасис («смута», «восстание») часто встречается в позднеклассический период – от Пелопоннесской войны и до временного объединения Греции под властью македонских царей.

Однако содержание исторического процесса не ограничивалось тогда одним лишь разрушением старого полисного строя. Одновременно шли поиски выхода из создавшегося тяжелого положения, опробовались различные варианты дальнейшего развития, и в этих поисках и опытах устанавливались новые истины, которые могли стать исходными моментами в формировании новой общественной системы.

Важное место в ряду этих исторических опытов принадлежит позднеклассической тирании; ее называют поздней, или младшей, тиранией, чтобы отличить от тирании архаического времени, сопутствовавшей рождению греческого полиса. Своеобразный характер и значение этой поздней тирании всецело определяются теми особенными историческими условиями, которые ее породили. Младшая тирания была вызвана к жизни кризисом полиса – это положение признается теперь бесспорным. Однако чтобы осознать по-настоящему эту истину, надо отчетливо представлять себе логику тех социальных процессов, которые обусловили и общий кризис полисной системы, и рождение младшей тирании.

Кризис полиса был прежде всего кризисом гражданского общества. Исходный момент разложения последнего следует искать в сфере социально-экономической. Прогрессирующее развитие крупнособственнического рабовладельческого хозяйства неуклонно вело к концентрации собственности в руках немногих и к разорению и обнищанию масс свободных граждан. Рост социального неравенства в свою очередь вызывал обострение общественных отношений даже в передовых демократических полисах, где прилагались особенные усилия для поддержания видимого равенства между гражданами. Бьющая в глаза роскошь богачей вызывала зависть и недоброжелательство низов. Растущее раздражение народной массы находило выход в скорых судебных расправах над отдельными богачами, а иногда и в массовых погромах, как было, например, в Аргосе в 370 г. до н. э., когда городская беднота, подстрекаемая демагогами, забила насмерть дубинами до 1200 богатых граждан (Диодор Сицилийский. Историческая библиотека, XV, 58).

В этих условиях обнаружилось банкротство полисного государства, чьи возможности были весьма ограничены, а между тем как граждане предъявляли к нему все более повышенные требования, настаивая: бедные – на дальнейшем расширении системы государственного вспомоществования, а богатые – на обеспечении своей собственности и жизни ог посягательств со стороны этой бедноты, на наведении в стране твердого порядка. Не будучи в состоянии удовлетворить эти требования, а следовательно, и обеспечить единство и согласие граждан, полисное государство утрачивало исторический смысл. На практике было важно и то, что один и тот же социальный процесс – обнищание народных масс – приводил не только к подрыву традиционной опоры полиса – гражданского ополчения, но и к созданию новой политической силы – наемной армии, которую при случае можно было использовать для ниспровержения существующего строя. И действительно, упадок полисного государства, его неспособность справиться с растущими трудностями и обусловленная этим практика чрезвычайных назначений поощряют инициативу отдельных честолюбцев, которые, опираясь на личных друзей и наемников, начинают все чаще домогаться единоличной власти.

Наметившаяся тенденция к преодолению полиса изнутри дополнялась не менее отчетливой тенденцией к его преодолению и извне. Растущие экономические и политические связи подрывали полисный партикуляризм, и повсюду обнаруживается тяга к объединению, в особенности в рамках отдельных исторических областей (Халкидикский, Фессалийский, Беотийский, Аркадский и другие союзы). Однако развитие это наталкивалось на серьезные препятствия: помимо традиций полисной автономии обнаружилось стремление полисов-гегемонов превращать союзы в собственные державы, а с другой стороны, продолжалось соперничество этих сверхполисов из-за гегемонии в Греции. Все это вело к непрекращающимся междоусобным войнам, которые ослабляли греков и поощряли вмешательство в их дела соседних «варварских» государств – Персии на Востоке и Карфагена на Западе.

Социальный и политический кризис полиса естественно дополнялся кризисом идеологии. Характерной чертой времени была растущая аполитичность, т. е. равнодушие граждан к судьбам своего государства. Рационалистическая критика существующего порядка, начало которой положили софисты и Сократ, не оставила камня на камне от полисного патриотизма, на смену которому теперь пришли новые настроения и новые идеи. В то время как народная масса все чаще предавалась воспоминаниям или, скорее, мечтам о примитивном уравнительстве, верхушка общества все более пропитывалась индивидуалистическими и космополитическими настроениями. Традиционные политические доктрины, демократические и олигархические в равной степени, оказывались несостоятельными перед лицом новых задач, и, по мере того, как кризис принимал все более затяжную и острую форму, в обществе среди людей различного социального и культурного уровня крепло убеждение, что лишь сильная личность, авторитетный вождь или диктатор, стоящий над гражданским коллективом, сможет найти выход из того тупика, в который зашло полисное государство. В политической литературе, выражавшей запросы полисной элиты, популярными становятся тема и образ сильного правителя (в трактатах Антисфена, Платона и Аристотеля, в речах Исократа, в исторических или мнимоисторических произведениях Ксенофонта).

Поскольку, однако, внутреннее переустройство не мыслилось без переустройства внешнего, наведение порядка внутри отдельных городов – без установления общего мира в Греции и победоносного отражения «варваров», образ сильного правителя приобретал одновременно черты борца за объединение Эллады, руководителя общеэллинской войны против «варваров», черты царя-завоевателя (в особенности у Исократа в речах «Евагор» и «Филипп» и у Ксенофонта в романе «Киропедия»). Так мечты о социальном и политическом переустройстве общества оказались связаны с монархической идеей, а последняя в свою очередь – с идеей панэллинской.

Естественным следствием социального, политического и идеологического кризиса греческого общества в позднеклассический период явилось возрождение тирании. Разложение полисной системы создавало благоприятные условия для действий отдельных честолюбцев, для их выступления против традиционных республиканских порядков и создания режимов личной власти.

Недостатка в таких попытках не было. Характерное для того времени развитие крайнего индивидуализма порождало у сильных и заносчивых людей стремление выйти из-под контроля общества, сбросить подчас действительно тягостную опеку гражданского коллектива и подчинить этот коллектив своей воле. Не человек – обществу, а общество – сильному человеку – такова была здесь исходная аксиома, теоретическое основание которой положили софисты своим учением об относительности закона в сравнении с природою и конечным выводом о безусловном праве сильного от природы человека на первенство и власть над другими.

Это убеждение сильной личности в своем праве на власть не было чем-то сугубо субъективным – оно опиралось на осознание реально существующих возможностей. Ситуация была благоприятна для осуществления самых дерзких замыслов не только потому, что старый порядок был поколеблен непрерывной смутой; важным условием успеха было также наличие необходимых сил, на которые инициатор переворота мог опереться. Обычно подобный авантюрист действовал в согласии с группой влиятельных друзей, возлагавших на него тайные надежды. Затем такой честолюбец старался демагогическими заверениями привлечь на свою сторону массу простого народа, что при легкой возбудимости демоса сделать было не так уж трудно. Наконец, в его распоряжении всегда могло быть достаточное число вооруженных наемников.

Распространение наемничества вообще было одним из важнейших факторов, подготовивших рождение младшей тирании. Именно наемники, которым в отличие от воинов гражданского ополчения менее было свойственно чувство долга перед государством и больше – сознание связи с непосредственным командиром, оказывались чаще всего тем средством, с помощью которого честолюбивый и не слишком лояльно настроенный полководец мог свергнуть свое правительство. При этом очевидно, что так могли поступать не только местные политические деятели, занимавшие высокий военный пост по воле сограждан, но и обычные начальники наемных отрядов, чужаки-профессионалы, пришедшие на службу – часто вместе со своими отрядами – со стороны, так что наемничество и тирания могли быть в этот период взаимосвязанными явлениями.

Обычно рождение тирании свершалось в обстановке острой внутренней борьбы, стимулированной или осложненной внешними угрозами. В такой момент полисное государство, чувствуя свое бессилие справиться с одновременно обрушившимися на него внутренними и внешними трудностями, нередко прибегало к помощи какого-либо авторитетного политика или полководца и предоставлением ему чрезвычайных полномочий (например, назначение единоличным стратегом-автократором) создавало необходимую легальную предпосылку, подавало повод к установлению режима личной власти.

Острые кризисные ситуации в это бурное время возникали во многих греческих городах, и нередко они разрешались именно установлением тирании. Дионисии – отец и сын – в Сиракузах, Ликофрон, Ясон и Александр в Фессалии, Филомел, Ономарх, Фаилл и Фалек в Фокиде, Евфрон в Сикионе, Спартокиды на Боспоре, Клеарх и его преемники в Гераклее Понтийской, Евагор и Никокл на Кипре – вот имена лишь наиболее известных представителей тирании в позднеклассический период. Однако и этого перечня достаточно, чтобы убедиться в том, насколько распространенным явлением оказалась поздняя тирания.

Фролов Э. Д. Младшая тирания // Античная Греция. Ч. 2. Кризис полиса. С. 121–124.