Д) Понимание и бессознательное

Итак, внесознательные механизмы мыслятся как нечто дополнительное по отношению к психической жизни. Они внесознательны в принципе и, значит, не поддаются верификации. Это чисто теоретические построения, используемые нами для проникновения во внесознательную сферу, — тогда как феноменология и понимающая психопатология имеют отношение к сознанию. Но ни с феноменологической точки зрения, ни с точки зрения понимающей психопатологии невозможно определить, где проходит граница сознания. В обеих областях постоянно осуществляется преодоление границ сознания, проникновение все дальше и дальше вглубь. Феноменология, среди прочего, занимается описанием не замеченных прежде видов психического наличного бытия, тогда как понимающая психология — выявлением в сфере психического все еще не обнаруженных взаимосвязей (к таким случаям относится, в частности, разработанная Ницше концепция моральных представлений как реакции на осознание людьми собственной слабости и ничтожества). Каждому психологу знакомо переживание того, как его собственная душевная жизнь постепенно наполняется светом, как он постепенно осознает в себе то, что прежде оставалось незамеченным, и как расширяются границы его «Я». Это осознаваемое благодаря феноменологии и понимающей психологии содержание не должно смешиваться с тем, что принадлежит собственно сфере бессознательного — то есть с тем, что, в принципе, относится к внесознательной сфере и не может быть замечено вообще. Бессознательное доступно нашим переживаниям только как прежде не замеченное, но не как внесознательное. Соответственно, в первом случае лучше говорить о незамеченном, тогда как во втором — о собственно внесознательном содержании.

(е)Ложное (фиктивное) понимание (Als-ob-Verstehen)

Одна из задач, традиционно принимаемых на себя психологией, обращать внимание сознания на то, что им обычно не замечается. Убедительность связанных с этим интуиции обусловливается тем, что при благоприятных обстоятельствах люди, когда-либо испытавшие одинаковые переживания и воспринявшие их как реальные, всегда смогут обратить на них внимание. Но некоторые события психической жизни не могут быть поняты на этом основании. Они не оставляют впечатления настоящих, неподдельных переживаний, замеченных сознанием post fac-tuni, — хотя мы верим, что в каком-то смысле они доступны пониманию. Например, Шарко и Мебиус обращают внимание на то обстоятельство, что сенсорные и моторные признаки истерии соответствуют представлениям больных об анатомии и физиологии (как правило, грубым и ошибочным); в результате признаки приобретают определенный понятный смысл. Но пока не удалось доказать, что эти представления сами по себе вызывают психические расстройства, — за исключением случаев, когда имеет место прямое внушение. В итоге признаки оказываются понятными только как результат воздействия какого-то события, происшедшего в сфере сознания. Неясно, является ли такое событие — оставшееся незамеченным и поэтому недоступное верификации — действительным источником расстройства, или оно служит лишь внешне подходящей, но по существу фиктивной характеристикой определенных симптомов. Фрейд описывает эти «как бы понятые» феномены («als ob verstandene» Phдnomene) в достаточно большом количестве, сравнивая при этом свою работу с работой археолога, интерпретирующего творения прошлого исходя из сохранившихся фрагментов. Единственное различие состоит в том, что если объект интерпретации археолога действительно некогда существовал, то в случае «как бы понимания» совершенно неясно, в какой мере о его объекте можно судить как о чем-то реальном.

Таким образом, сфера понимающей психологии расширяется по мере осознания незамеченного прежде материала. Неизвестно, способно ли «как бы понимание» проникнуть в область внесознательного. В общем случае мы не можем сказать ничего определенного о том, насколько полезно такое «как бы понимание» феноменов психической жизни; любые решения должны приниматься только для индивидуальных случаев.

(ж) Способы понимания в целом (духовное понимание, экзистенциальное понимание, метафизическое понимание)

Еще раз напомним о том, как выглядит осуществленная нами дифференциация:

1- Феноменологическое понимание и понимание экспрессивных проявлений. Первое — это наше внутреннее представление о переживаниях больного, вырабатываемое на основе того, что он нам сообщает. Второе — это наше прямое Неприятие психического смысла движений, жестов, мимики и общего физического облика больного. 2. Статическое и генетическое понимание. Первое охватывает отдельные психические качества и состояния (феноменологию), тогда «К второе — возникновение одних событий психической жизни из других, их Динамику в контексте мотивации, контрастного эффекта, диалектического столкновения (область понимающей психологии). 3. Генетическое понимание и объяснение. Первое — это субъективный, непосредственный охват психических взаимосвязей изнутри (в той мере, в какой подобный охват вообще возможен); второе — это объективная демонстрация взаимосвязей, следствий и Управляющих принципов, которые недоступны пониманию с помощью эмпатии и могут быть объяснены только в терминах причинности. 4. Рациональное и эмпатическое понимание. Первое по существу не является психологическим пониманием; это чисто интеллектуальное понимание рационального содержания психического мира человека (мы можем понять, например, логическую структуру той системы бредового мира, в рамках которой протекает жизнь данного больного). Второе — это собственно психологическое понимание душевного мира. 5. Понимание и истолкование. Мы говорим о понимании в собственном смысле в тех случаях, когда понятое находит свое полноценное выражение в жестах и мимике (экспрессивных движениях), высказываниях или поступках. Мы говорим об истолковании, когда в нашем распоряжении оказываются лишь немногочисленные отправные точки, позволяющие с достаточно высокой долей вероятности экстраполировать на данный случай те или иные взаимосвязи, уже известные нам и понятые нами на другом материале.

Эта дифференциация вполне достаточна для решения нашей непосредственной задачи — по возможности ясного понимания эмпирических фактов. На практике, однако, понимание то и дело соприкасается с чем-то более обширным, охватывающим собой все перечисленные разновидности. Поэтому нам необходимо указать на те более широкие сферы, в которых осуществляется процесс понимания.

(а) Духовное понимание. В объективном (не психологическом) смысле должно пониматься не только рациональное (логическое), но и любое другое содержание сферы психического, как-то: представления, образы, символы, потребности, идеалы. Для понимания человека недостаточно одного только выделения и репрезентации этих разрозненных элементов содержания; но пределы и условия психологического понимания прямо зависят от того, в какой степени психологу удалось с ними освоиться. Понимание перечисленных элементов имеет не психологическую, а духовную природу: это понимание той среды, в которой живет душа, того содержания, которое она постоянно имеет перед собой, которое она принимает, которому позволяет влиять на себя; только такое понимание открывает путь к постижению души как таковой.

(б) Экзистенциальное понимание. В акте понимания психических взаимосвязей мы наталкиваемся на границы, за которыми начинается то, что понять невозможно. Это непонятное для нас содержание мы, с одной стороны, можем рассматривать как внесознательное содержание психической жизни: как соматический субстрат (который мы должны принимать во всей совокупности его причинно-следственных связей); как материал исследования (то, чему мы сообщаем определенную форму); как возможность наличного бытия (которую мы либо пытаемся постичь, либо переживаем как неудачу познания). С другой стороны, недоступное пониманию является источником того, что может быть понято, и в этом смысле оказывается чем-то большим, нежели понимаемое, — «самопроясняющимся становящимся» (sich-erhellende Werdende), извлекаемым из безусловности экзистенции. Таким образом, если недоступное пониманию рассматривать как ограничивающий фактор, который подлежит каузальному исследованию, психологическое понимание превращается в эмпирическую психологию. Если же рассматривать недоступное пониманию как проявление возможной экзистенции, психологическое понимание становится не чем иным, как философским экзистенциальным озарением. Эмпирическая психология устанавливает, каким образом нечто существует и происходит; что касается экзистенциального озарения, то оно при посредстве возможного апеллирует к человеку как таковому. Смысл эмпирической психологии и экзистенциального озарения радикально различен, но психологическое понимание включает в себя как первую, так и второе в их неразрывной связи. Отсюда проистекает почти непреодолимое противоречие. В обоих случаях акт понимания предполагает и подразумевает присутствие чего-то такого, что недоступно пониманию; этот недоступный пониманию элемент, однако, имеет амбивалентную и гетерогенную природу. Без одного из двух аспектов (причинной «данности») доступное пониманию не обладало бы наличным бытием, тогда как без другого аспекта (самодовлеющей и безусловной экзистенции) оно утратило бы всякое содержание.

Когда мы говорим об анализе в терминах причинности, недоступное нашему пониманию содержание раскрывается в форме инстинктивных побуждений, фактов биологического (соматического) свойства и предполагаемых специфических внесознательных механизмов. Недоступное пониманию в одинаковой степени присутствует как в нормальной жизни, так и — принимая необычные, отклоняющиеся формы — в болезненных состояниях и процессах. В экзистенциальном же аспекте недоступное нашему пониманию содержание представляет собой свободу; последняя обнаруживает себя в принятии решений, не обусловленных навязанной извне волей, в постижении абсолютного смысла и в том фундаментальном переживании, которое относится к возникновению из эмпирической ситуации граничной ситуации — то есть той самой критической точки, в которой наше наличное бытие (Dasein) возвышается до «бытия самости» (возможности быть самим собой, Selbstsein).

Экзистенциальное озарение дает жизнь понятиям, которые полностью утрачивают свой смысл, как только мнимое психологическое знание начинает трактовать их как доступные — и поэтому относительные — типы наличного бытия. Но в сфере эмпирического исследования не существует ни свободы, ни той апелляции к свободе, которую дает нам философское экзистенциальное озарение: здесь нет серьезности абсолютного сознания граничных ситуаций, «последних» вопросов, ответственности, первоисточника (Ursprung). При посредстве понимающей психологии экзистенциальное озарение вступает в соприкосновение с тем, что превыше всякого понимания, с той исконной реальностью, которая кроется в возможности бытия самости и проявляет себя Через процессы памяти, внимания и обнаружения потаенного. Если мы будем трактовать это озарение как одну из более или менее обычных разновидностей психологии, это неизбежно приведет нас к ложным, неадекватным представлениям о его природе; то же произойдет, если мы Станем подводить под психологическое понятие экзистенциального озарения конкретные действия, типы поведения, инстинктивные побуждения и самих людей и в связи с этим рассматривать их в качестве фактов, аналогичных природным явлениям.

(в) Метафизическое понимание. Психологическое понимание набавлено на эмпирически переживаемое или экзистенциально свершенное. Метафизическое понимание направлено на смысл, выходящий за пределы переживаемого и свободно содеянного нами, на смысловую связь, в которую, по идее, включен и в которой хранится всякий ограниченный смысл. И факты, и свобода истолковываются метафизическим пониманием как язык некоего абсолютного бытия.

Это истолкование представляет собой не просто рациональное умозаключение — в этом случае оно было бы лишь пустой игрой, — а прояснение фундаментальных переживаний с помощью символов и идей. Созерцая неодушевленный мир, космос, пейзаж, мы на собственном опыте переживаем нечто, именуемое нами «душой». Сталкиваясь с живым, мы начинаем постигать множество целесообразных связей, а затем переходим к смутному ощущению всеобъемлющей жизни, посредством ряда свойственных ей форм реализующей себя как бездонный смысл. С человеком дело обстоит так же, как с природой: мы сталкиваемся с ним во всей полноте его эмпирических свойств и свободы. Для нас он представляет собой не просто некую эмпирическую действительность; в метафизическом понимании он, подобно любой иной действительности, обретает недоступный верификации смысл. Он не просто наполняется смыслом (как, скажем, дерево, тигр и т. п.); он обретает особый смысл как неповторимое в своем роде существо. Этот метафизический опыт постижения человека не является предметом психопатологической науки, но последняя может принести пользу в разъяснении фактической стороны процесса и тем самым — в очищении самого метафизического опыта. Например, в крайних проявлениях психозов можно усмотреть нечто символическое для человека в целом и понять их как искаженные и извращенные попытки осуществления и развития граничных экзистенциальных ситуаций, общих для всех нас; в больных обнаруживаются глубины, принадлежащие не столько их болезням как эмпирическим объектам исследования, сколько им самим как личностям, наделенным собственной историей. Кроме того, в психотической действительности мы сплошь и рядом сталкиваемся с содержанием, представляющим фундаментальные проблемы философии — такие, как пустота, тотальное разрушение, бесформенность, смерть. В рамках этой действительности крайние формы проявления человеческих возможностей сметают границы нашего укромного, спокойного, упорядоченного и ровного существования. Философ в нас не может не быть заворожен этой экстраординарной действительностью и не почувствовать, что в ней кроется источник все новых и новых вопросов.

Экскурс в область понимания и оценки. Все доступное пониманию предполагает существование неразрешенного напряжения. В сфере духовной это напряжение между правдой и ложью, в сфере экзистенциальной — между эмпирическим событием и свободой, в сфере метафизической — между тем, что внушает веру, и тем, что порождает страх (между любовью и гневом Божьим). В процессе понимания (в том числе психологического понимания) мы постоянно переживаем это напряжение: ведь наше понимание — это одновременно и оценка. Осмысленная человеческая деятельность сама по себе есть оценочная деятельность, и все то, что доступно непосредственному пониманию, окрашено для нас в позитивные или негативные цвета: иначе говоря, все доступное пониманию содержит в себе потенциал для оценочных суждений. С другой стороны, все то, что недоступно пониманию, мы оцениваем не как таковое, но только как средство и условие нашего понимания. Так, например, расстройство памяти, понимаемое нами как целенаправленное вытеснение, мы оцениваем негативно, тогда как физиологические механизмы памяти мы воспринимаем просто как инструмент.

Научный подход предполагает необходимость абстрагироваться от любых оценочных суждений ради достижения истины. Но такая беспристрастность возможна для эмпатического понимания не в том же смысле, что и для причинного объяснения. Познание понятого также требует беспристрастного подхода. О беспристрастности имеет смысл говорить в том случае, если нам удалось показать, что наше понимание характеризуется адекватностью, многосторонностью, открытостью и критическим осознанием собственных границ. Оценки, даваемые любовью и ненавистью, подгоняют процесс понимания, но только отвлекаясь от них мы приходим к той ясности понимания, которая равнозначна знанию.

Пытаясь понять конкретный случай, мы неизбежно используем оценочные суждения и тем самым затрудняем себе путь к научному пониманию: ведь когда имеешь дело с людьми, любая отдельно взятая понятная связь сразу же оценивается положительно или отрицательно. Это происходит потому, что доступное пониманию непременно предполагает какую-то оценку. Правильно понять — значит оценить; правильно оценить — значит, в конечном счете, понять. Соответственно, любой акт понимания содержит в себе, с одной стороны, обнаружение факта, потенциально свободного от оценок, и, с другой стороны, апелляцию к нашим оценочным суждениям. Корректного понимания достичь трудно, оно встречается редко; поэтому наша оценка других людей обычно бывает неверна и зависит от случайных обстоятельств и эмоциональных импульсов. Каждому нравится, когда его оценивают благожелательно; соответственно, благожелательная оценка побуждает его чувствовать себя правильно понятым. В обыденной речи понимание и положительная оценка стали синонимами. Когда людей оценивают отрицательно — особенно при разоблачающих обстоятельствах, — они почти всегда считают себя жертвами непонимания и считают, что как раз их понять особенно сложно.

Правда, существует идея объективной оценки, то есть такого понимания, которое находится в непреложной связи с корректной оценкой. В этом случае констатация понимания была бы идентична осуществлению окончательной адекватной оценки. Но это всего лишь теоретически возможное совпадение. Понимание с одинаковым успехом может связываться со взаимно противоположными оценочными суждениями (так, Ницше всегда понимал Сократа одинаково, но оценивал его то положительно, то отрицательно). Чем больше мы углубляемся в то, что доступно нашему пониманию (при условии, что мы ограничиваемся одним только пониманием), тем больше в нем обнаруживается внутренней противоречивости, двусмысленности, тем менее однозначным становится наше отношение.