ТИХИЙ САМОДОВОЛЬНЫЙ ТИП

Старый казначей Франц Ксавер Вурцнер провел часть своей жизни в постоянных маниакальных и депрессивных колебаниях настроения, временами также в состоянии психоза. Во многом Вурцнер в здоровые периоды походил на своего отца, который постоянно был доволен и работал с утра до ночи, чтобы дать хорошее воспитание своим детям. По вечерам он ложился на свою софу, укладывая с собой кошку и ставя рядом кружку вина. Он говорил немного, был самодоволен, миролюбив и всеми любим. Он хорошо играл на органе, имел много книг, писал иногда стихи, которые однако оставлял при себе. Он занимался также пчеловодством. Мать пациента была хорошей женщиной, бодрой и полной жизни, хотя она и не отличалась здоровьем и всегда носила на голове повязку. Дом был полон гостей. Никто ее не видел недовольной. Она была мила со всеми и делала много добра. Нищие устремлялись к ней со всей местности. Она пела уже рано утром, когда готовила кофе.

Вурцнер должен был в 45 лет уйти на покой, так как больше не мог служить. В это время он был, “как дикий бык, перед которым держат красный платок”. Он сразу становился бешеным. Позже он неоднократно страдал тяжелой меланхолией и писал при этом день и ночь пятитомную героическую поэму о войне семидесятого года.

Теперь все это давно позади. На свои небольшие деньги он купил себе место в окружной больнице и живет там как пансионер маленькой собственной комнатке среди стариков и инвалидов. Он чувствует себя хорошо и бодро, обладает представительной внешностью, великолепной характерной головой. Движения его

[114]

скупы, но глаза подвижны и блестящи. Зимой и летом он носит шерстяной шарф. Он не может переносить открытых окон. Утром он сам чистит, подметает и убирает свою комнату, и не нуждается в прислуге. “Если я этого не стану делать, то знайте: теперь скоро погибнет старый Вурцнер”.

Перед обедом он час гуляет, после обеда часок поспит, как хорек, идет часа на два на три гулять, пьет после ужина бутылку пива в хорошем, но недорогом ресторане и затем спит почти всю ночь. Бутылка пива стоит ему 45 пфеннигов, больше ему ничего не надо. Он так воспитан, его отец был таков же. Он охотно делает подарки; если кто-нибудь ему делает одолжение, он не забывает этого.

Его нельзя “вывести из равновесия”, он и с злыми сестрами госпиталя ладит. Зачем ему волноваться. Он давно уже ни с кем не ссорился. Он озлобляется лишь тогда, когда в соседней комнате храпят и кашляют. Тогда он обращается с жалобами к администрации госпиталя.

С юношеских лет ему каждый говорил: “Если бы был у меня ваш юмор”. Он был всегда прекрасным музыкантом. На органе и рояле он еще и теперь играет, охотнее всего Бетховена и Моцарта. “Приходите опять к нам и доставьте нам удовольствие”, так говорят его односельчане, когда он бывает у них в церкви и играет.

Он прочитал “почти всю литературу”. Особенно он любит Жана Поля. Раньше он писал юридические статьи, которые не издал, занимался физиологией, психологией и философией. Его жизненная мудрость очень примитивна. Во время войны написал небольшую брошюру, которую на собственные средства рассылал на фронт: он собрал 50 правил жизни. Они начинаются первой сентенцией: “Счастлив остается тот, кто не обжора, не пьяница, не развратник и не бродяга”. “Без моральной основы нельзя создать никакого государства”, — таков его лозунг.

Когда он еще был студентом, он ровно в десять часов возвращался домой. “Достаточно пить до десяти”. Он никогда не ходил на обед, где подавалось больше одного блюда. “Больше не требуется. В противном случае можно впасть в распутство”. Пирог с ягодами для него выше всяких деликатесов. Суп утоляет жажду. У него не было никаких связей и в течение шести семестров он блестяще сдал юридический экзамен. Но приятное общество у него всегда было; когда он появлялся, становилось весело и живо. Когда он появился в шахматном клубе, его хотели сразу сделать председателем.

Когда он был гимназистом, у него была своя “возлюбленная”. Вообще он не питал особенных чувств к девушкам; он опасался, что они хотят выйти за него замуж. Он был “также слишком страстным любителем музыки” и членом общества любителей пения. Он отличался своеобразной боязливостью, опасался, что у него будет больная жена и больные дети, или кто-нибудь из них может умереть. Это для него было бы страшно больно. Он простодушно рассказывал грубые истории в острых выражениях.

Теперь он стар и без должности, но работать он должен. Он не может быть бездеятельным. Если ему нечего делать, он берет свой карандаш и работает умственно. В последнюю зиму он прочитал научно-популярную энциклопедию в 12 томов. Для длинных зимних вечеров он покупает что-нибудь из литературы, имеет иллюстрированный журнал и любит красивые картины. Для ближайшей зимы он покупает себе речи Цицерона; он еще недавно читал греческих классиков, Антигону и трагедии. Для своих 65 лет он ведет живую умственную жизнь.

С тех пор как он постарел и нет его старых друзей, он ведет больше замкнутый образ жизни. Он охотно беседует с людьми, но особенно не домогается их. Он начинает беседу с знакомыми, которых встречает во время прогулки, вступает в

[115]

разговор со старыми женщинами. Все в округе его знают. Ведь нельзя совершенно терять юмора. Каждый весенний цветочек доставляет ему радость. При встрече с красивыми мальчиками и девочками он делает какое-нибудь замечание. Тогда они хихикают и говорят: “Наш старый ворчун сегодня в хорошем настроении”.

Он совершенно не боится смерти. Он твердо держится своей религии. “Но я не монах и не ханжа”. С юных лет он каждое воскресенье ходит в церковь как “верующий в бога человек”. Но внешним формам он не придает значения. Он не любит подстрекательств: “К чему это горячие головы нападают друг на друга”. Если кто-нибудь не верит, он ничего не имеет против этого. Это — дело каждого. Нельзя еще знать, кто прав.

Сам он стоит на следующей точке зрения. “Если бог есть, то я счастлив на этом пути, если же его нет, мне это не может повредить”.

Уклон в оппортунизм, который так сказать лежит в плоскости циклотимических темпераментов, ярко выявляется в последнем изречении Вурцнера. И у этого довольного, веселого старого господина мы можем в характерной боязни неприятных переживаний (по его мнению в связи с браком) ясно распознать в глубине души депрессивный остаток. С циклотимической стороны темпераменты вроде Вурцнера составляют ближайшую переходную стадию к типу художника жизни(8). Радостная детская веселость и психическая разносторонность Вурцнера идет от гипоманиакальной стороны, но уже в комбинации с известной созерцательной флегматичностью, а в более пожилом возрасте и с тяжеловесностью; кроме того у него замечается усиленная отзывчивость на печальные стороны жизни, что составляет переход в депрессивную сторону. В своей общительности он выявляет тип обходительного отшельника, который не ищет людей, но рад, когда они к нему приходят. Легкую склонность к ипохондрическому чудачеству нужно вероятно рассматривать у него как известное наслоение (Ledierung).

Опишем теперь темперамент с депрессивной окраской.