Подлинное и откровенное общение

Это естественное следствие принципа присутствия. Откро­венность и искренность не подразумевают того, что все, что при­шло в голову терапевту, будет непременно сказано клиенту. Сло­ва, которые сказаны импульсивно и не соответствуют терапев­тической задаче, могут послужить препятствием к подлинному диалогу. Необходимость быть откровенным не означает лицен­зии на импульсивность – терапевтическое общение релевант­но задачам терапии. Откровенность терапевта селективна – он действительно искренне верит в то, что говорит пациенту, но говорит ему лишь то, что, по его мнению, соответствует тера­певтической задаче, а также актуальной терапевтической ситу­ации. Откровенная и подлинная коммуникация – это не обяза­тельно только слова, такой коммуникацией может быть и мол­чание (не основанное на защите себя от чьего-либо искреннего самовыражения). Таким образом, подлинное общение происхо­дит из аутентичного терапевтического присутствия и подчине­но задачам терапии.

Так, Лаура Перлз (приведено по Jacobs, 1989) пишет, что те­рапевт может разделить с пациентом столько своего личного опыта и проблем, сколько тот может принять, чтобы перейти на следующую ступень в осознавании себя, а также в реализации своей позиции и потенциала. Другая позиция отражена Кемплером (приведено по Jacobs, 1989), который обращается к пациен­ту с прямой реакцией, базирующейся на том, как он чувствует себя с пациентом в данный момент. Он говорит о необходимос­ти быть спонтанным и непосредственным, но тоже в контексте терапевтической задачи, и это требует от терапевта внутренне­го осмысления. Самораскрытие может касаться прошлого лич­ного опыта терапевта или актуального личного опыта в обще­нии с пациентом (аспекты терапевтических отношений). Терапевт говорит о том, что считает ценным для терапии и то, без чего его способность к участию в диалоге уменьшится. Естественно, что терапевты не могут заранее знать, позволит ли их самовыражение пациенту сделать следующий шаг, но он искрен­но на это надеется. И, главное, терапевт может знать, в чем он нуждается сам, чтобы оставаться доступным для контакта. Это и есть ответственность участника диалога, ответственность рассматривать другого как «Ты».

Стратегически терапевт ориентируется на потребности рос­та пациента, одновременно удерживая в фокусе внимания по­требности выживания и текущие потребности пациента.

Интересный пример присутствия терапевта приводит Тобин (1982). Он описывает клиента, который ушел от него после пер­вой и единственной сессии, в конце которой терапевт сказал ему, что не чувствует с ним контакта. Клиент ушел и через три года снова пришел – уже на групповую терапию. Он рассказал те­рапевту, что чувствовал сильную боль от этого комментария и одновременно правоту терапевта. Позиция терапевта не была конфлуэнтной. Тобин спрашивает: «Не было ли это ошибкой терапевта?». Возможно, можно было дождаться, когда клиент будет готов к такому комментарию. С другой стороны, клиент вернулся «в состоянии отчаянной готовности к работе»... Была бы его жизнь лучше, если бы он оставался с эмпатически на­строенным пациентом все три года? На этот вопрос гештальт-терапевт Петер Филиппсон отвечает так: «Мы не знаем и не дол­жны действовать исходя из того, как если бы мы знали» (1996).

Включенность

Бубер определил включенность как характеристику терапии следующим образом: «Терапевт должен чувствовать другую сто­рону — сторону пациента — во взаимоотношениях как телесное прикосновение, для того чтобы знать, как пациент себя чувству­ет». Имеется в виду конкретное представление образа реаль­ности другого человека при сохранении self-идентичности те­рапевта. Терапевт, практикующий включенность, видит мир глазами другого человека настолько полно, насколько это воз­можно. Это высшая форма осознавания себя и другого (Yontef, 1993). Это сензитивный настрой на другого человека (и на его «инаковость»), но терапевт должен осознавать эффект своих собственных действий. Гештальт-терапевты говорят о контакте и о включенности в одном ключе – изменения происходят че­рез контакт и через включенность.

Включенность – это понимание клиента, стремящееся к сво­ей полноте. В терапевтических отношениях терапевт поддержи­вает два полюса одновременно: полюс клиента (видеть то, что происходит из перспективы клиента) и свой полюс – полюс те­рапевта (рассмотрение того, что происходит в отношениях из перспективы терапевта). Такое профессиональное поведение – основной инструмент терапевта, называемый односторонней включенностью. Терапевт принимает на себя некоторые обяза­тельства (быть присутствующим, откровенным, отдающимся течению диалога), но при этом не ждет взаимности от пациента. Клиенты чаще всего и не в состоянии практиковать включен­ность в начале терапии, а когда они оказываются способными это делать, терапия, по мнению Бубера, может заканчиваться. Именно односторонняя включенность терапевта делает отноше­ния терапевтическими.

По мнению Йонтефа (2001), включенность «состоит в полном погружении, настолько, насколько это возможно, в пережива­ния другого человека без стремления осудить, проанализировать или истолковать его поведение – и одновременно в сохране­нии чувства своего отдельного, автономного присутствия... С помощью включенности обеспечивается безопасность окру­жающей среды, необходимая для феноменологической работы, а общение и понимание переживаний пациента помогает сде­лать самосознание пациента более отчетливым».

Достижение «Я-Ты» момента – диалогический путь интер­персонального контакта – самый большой потенциал челове­ческого развития. Если терапевт находится в контакте с клиен­том через существование в настоящем и включенность, он бу­дет изменяться, и пациент, оказывающийся в контакте с тера­певтом, будет изменяться тоже. Контакт равен изменениям, по­скольку при идентификации с настоящим изменения происхо­дят автоматически, ведь только борьба против существующего в настоящем прерывает контакт.

Для достижения включенности терапевт должен быть терпе­ливым к тому, с чем встретится в контакте. Это может быть тре­вога и масса других чувств, относящихся к опыту клиента и опы­ту терапевта, которые будут возникать при встрече с трудностя­ми и возвращать терапевта к факту потери или ограничения вклю­ченности. Подобные ограничения проявляются в потере способ­ности конфронтировать склиентом, в защищенности и саркас­тичности — избегании чего-то, чего терапевт не хочет видеть, не­желании соприкасаться каким-то болезненным для себя опытом или тем, что опыт отношений клиента с терапевтом совсем не та­кой, каким бы его хотелось видеть, или что он неправильный.

Итак, одна сторона включенности состоит в том, что терапевт стремится понять, что делает и что предпочитает делать клиент в отношениях с терапевтом и в своей жизни. Вторая сторона – отслеживание его (терапевта) собственных реакций на это. Присутствие и включенность находятся в диалектических отноше­ниях друг с другом. Через практику включенности терапевт по­нимает, как его присутствие воспринимается пациентом, а так­же то, какой вид «инаковости» ищет пациент в отношениях с ним. Понимая это, он может адаптировать свое присутствие так, чтобы соответствовать потребностям роста пациента. Постоян­ное колебание между присутствием и включенностью, а также гибкая адаптация терапевтического присутствия — все эти па­раметры «выходят из игры» в определенный момент терапии. Это «Я-Ты» момент, в котором происходит потеря ролевой позиции терапевта

Признание

В теории диалога есть специфические представления о так называемом признании-подтверждении'. Близкими по смыслу английскому Confirmation в русском языке являют­ся два термина — «подтверждение» и «признание», характеризующие одновре­менно подтверждение существования личности и признание личности в ее целос­тности, какой она является в данный момент, а также в потенциале ее развития.

Признание означает, что индивидуум является воспринятым (акт подтверждения су­ществования) и признанным в его целостном существовании (Бубер). Акт признания требует, чтобы участник диалога всту­пал в феноменологический мир другого человека без рассужде­ния или предубеждения в тот момент, когда познает чье-то бы­тие. Кульминация «Я-Ты» отношений представлена моментом, когда другой (пациент) знает, что он представлен терапевту в его самости, без тенденции к интерпретации или какому-либо спе­циальному влиянию. Такой пиковый момент отношений харак­теризуется взаимностью – это соприкосновение и подтверж­дение-признание существования одновременно, без потери чьей-либо личности или сепаратности.

Некоторые гештальт-терапевты выделяют различия между принятием и признанием (Friedman, 1985), состоящие в том, что признание (подтверждение), в отличие от принятия, является динамическим понятием. Терапевт встречает пациента, прини­мает и признает его таким, «какой он сейчас есть». Но это толь­ко первый шаг. Признание не означает, что терапевт хочет под­тверждать только то, что есть, он принимает личность в ее дина­мическом существовании, в ее потенциальности, в том настоящем, в котором пока еще скрыто ее будущее. Таким образом, пациент должен быть признан в том, кем и каким он станет, даже если в настоящем он демонстрирует саморазрушительное по­ведение и миллион защит*. В то же время К. Роджерс не признавал разницу между принятием и при­знанием, поскольку считал, что если пациент чувствует себя принятым, то это по­могает ему преодолеть защитные барьеры и его способность быть живым возрас­тает. Поэтому нет необходимости апеллировать к не наступившему еще будущему пациента; если тот встречается с кем-то по-настоящему, то он встречается с тем, кто живет и меняется.

Важен также вопрос о реакции терапевта на манипулятивное поведение пациента. Термин «манипуляция» возникает тог­да, когда терапевт фокусируется на терапевтических отноше­ниях, в частности, на пути, которым поведение пациента влияет на него. К подобному поведению пациенты прибегают тогда, когда не доверяют процессам своей self-регуляции, а само ма-нипулятивное поведение отражает попытку пациента удовлет­ворить свою потребность. Когда терапевт начинает видеть мир из перспективы пациента, последний делает не так уж много манипулятивных попыток достичь желаемого, как при конфлик­те между страхом и желанием, и, соответственно, требуется меньше попыток конфронтации с его поведением (Jacobs, 1989). Конечно, временами терапевту может очень не нравиться то, что делает пациент, и это требует терпения от терапевта. Такие чувства должны быть осознаны и сохраняться в фоне для под­держания диалогической позиции, которая иногда не проговари­вается на словах. Это способность быть с пациентом, например, испытывая гнев или отвращение, способность оставаться откры­тым и чувствительным, насильно не «улучшая» свои чувства.

ЛИТЕРАТУРА

1. Антропова Н. К. Становление диалогических позиций М. М. Бахтина и С. Л. Франка. - http://virlib.eunet.net/sofia/01-2000/text/0101.html.

2. БахтинМ. М. Эстетика словесного творчества. — М., 1979.

3. Гюйссер А. Парадоксальная теория изменений // Гештальт 2001. Сб. материалов Московского гештальт-института. — М.,2001. — С. 6—14.

4. Бубер М. Я и Ты // Два образа веры. — М., 1995. — http://www.ph.ilo-sophy.ru/library/bub/O.html.

5. Йонтеф Г. Гештальт-терапия: введение // Гештальт 2001. Сб. матери­алов Московского гештальт-института. — М., 2001. — С. 15 — 24.

6. Лифинцева Т. П. Философия диалога Мартина Бубера. — http:// www.philosophy.ru/liphras/library/lifinceva.htm.

7. Мартин Бубер — Карл Роджерс: диалог // Московский психотера­певтический журнал, 1994, № 4. — С. 67 — 96.

8. Перлз Ф., Гудмен П. Теория гештальт-терапии. — М.: Институт обще­гуманитарных исследований, 2001.

9. Филатов Р. Отношения «Я-Другой» в свете поздних сочинений Юнга // Московский психотерапевтический журнал, 2001, № 1. — С. 24 —41.

10. Шон С. Я-Ты и перенос // Гештальт-94, Сб. материалов Московского гештальт-института. — М., 1994. — С. 30 — 36.