АНДРОНИК II СТАРШИЙ
Несмотря на энергию, опыт и способности Михаила VIII, Византийская империя за все его долговременное царствование лишь старалась вернуть себе прежние пределы, лишь защищала свое существование против сильных врагов, не раз находясь на краю гибели. Возвращение древней столицы, воскрешение традиций Комнинов с задачами и тяготами их мировой политики ухудшили народное благосостояние, особенно в Малой Азии, где, казалось, суждено было развиться цветущему центру эллинизма, богатому и сильному национальному государству, основанному на новых началах не бюрократического, но царского хозяйства. Если даровитому и энергичному Михаилу, унаследовавшему от Ласкарей национальное войско, богатую казну и неразоренную страну, пришлось растратить накопленное золото, разорить и крестьян и служилый класс, расстроить оборону восточного рубежа, опираться на полуитальянский флот и на турецкую конницу, то что ожидало империю впереди?
Правда, пало могущество Карла Анжу и рушились планы латинского нашествия. С этой стороны опасность более не угрожала. Греческие патриоты и константинопольское правительство могли вздохнуть свободно и обратиться к устройству внутренних дел. Но не греки сломили Карла; южноитальянская держава была разрушена борьбою сил внутри Италии. Если Византии XIV в. не по плечу было наследие империи Комнинов, то каждое молодое национальное государство, возникшее по соседству с Византией, могло рассчитывать на ее богатые земли. Такие новые силы появились: на Балканах — южное славянство под скипетром наследников Уроша Сербского, за Бруссой и Никеей — тюркские племена, объединенные родом Османа.
Продлить существование Византии при этих условиях могли выдающиеся, гениальные монархи, но их не было, хотя Палеологам нельзя отказать в дарованиях. Спасти Византию могли лишь коренные реформы социального, государственного и церковного строя, но таковых не было и прежде, когда государство было сильнее. Тяжелое наследие бурного времени Михаила было кое-как ликвидировано, церковные раздоры сглажены, но Византия беднела, хирела, блеск империи полинял в возвращенной столице весьма быстро. Несмотря на относительную безопасность Константинополя в XIV в., несмотря на несомненную духовную работу, о чем речь впереди, процесс упадка Византии развивался неудержимо. Важнее всего было обеднение государства и страны, немедленно отразившееся на состоянии вооруженных сил. С переездом двора в Константинополь, с разорением долины Меандра турками погибло громадное хозяйство никейских царей, покрывавшее чисто государственные расходы. Политические договоры с генуэзцами и венецианцами отдали вывоз и ввоз, отчасти и розничную торговлю, в итальянские руки. Покровительство туземной торговле и местной промышленности было забыто.
Непосредственные торговые сношения итальянцев с Трапезунтом, генуэзскою Кафою в Крыму, с Сирией, Кипром и Египтом погубили былое значение Константинополя как складочного и распределительного центра, регулятора цен на Леванте. Потомки богатого, именитого греческого купечества обратились в мелочных торговцев-бакалов и не могли подняться: перед личной инициативой вставала стена итальянского засилья и оскудения местных рынков. Туземные ремесла и художества в XIV в. оживились в сравнении с XIII в., но многие производства замерли совсем (перегородчатая эмаль, отдельные категории мануфактур), и веками созданные навыки были утрачены.
Разорение малоазиатского крестьянства и служилого сословия началось после Ласкарей при Михаиле Палеологе и развивалось неуклонно благодаря турецким набегам и царским сборщикам податей. Об облегчении крестьянского и мелкого землевладения, о реформах социального строя не помышляли при новой династии, вышедшей из рядов служилых властелей. Несмотря на казни и ссылки за последние годы Михаила, при его преемниках и двор, и патриарший престол были едва ли не игрушкою в руках столичных аристократических партий. Столица заслонила собою провинцию, как было при Ангелах; вопросы Церкви и отвлеченной духовной жизни отодвинули на второй план интересы обороны и реальной жизни страны.
24-летний Андроник, еще при жизни отца носивший корону царя-соправителя, был приучен к делам правления, но, чувствуя над собою тяжелую руку отца, умел скрывать свои мысли. Первые его шаги — открытый разрыв с политикой Михаила, продолжать которую Андронику было не по плечу. Воином он не был, с походом против сельджуков у него связаны были горькие воспоминания. Реакция против унии и облегчение военных расходов обещали ему популярность. Как истый византиец, Андроник действовал весьма осторожно внутри столицы, которой он боялся, и весьма опрометчиво и резко — на рубежах страны, которыми он недостаточно дорожил. Он распустил победоносный флот, созданный тяжкими усилиями Михаила, наемников-турок он послал грабить в Сербию, чтобы не тратиться на их содержание.
Столичного населения Андроник опасался настолько, что даже не повез в Константинополь тело отца; смерть его скрывал от матери до своего приезда. Патриарх Векк рассчитывал даже на благоволение нового монарха, не раз писавшего папе, при жизни отца, о своей преданности Римскому престолу. Он горько ошибался. Уния перестала быть политически нужной с крушением могущества Карла Анжуйского. Против нее было громадное большинство населения: и многочисленные среди масс сторонники еще при Михаиле скончавшегося патриарха Арсения, враждебные не только латинству, но отчасти и Палеологам; и сильная среди духовенства, более умеренная партия патриарха Иосифа, вытесненного Векком с патриаршего престола.
Близко знакомый с делами историк Пахимер рисует неискренность, даже фальшь первых шагов Андроника, но в них видна слабость сына сильного отца, игрушка в руках общей реакции против ненавистной народу политики Михаила VIII. Руководителями Андроника оказались тетка Евлогия — та самая властолюбивая сестра Михаила, которая хотела быть на первых порах нимфою Эгерией своего брата, но стала во главе его внутренних врагов, эмигрантка, призывавшая египетского султана против брата и на помощь православию; и рядом с Евлогией — логофет Феодор Музалон из той знаменитой семьи, которая была вознесена на высоту могущества Феодором Ласкарем и жестоко пострадала от М [ихаила] Палеолога, и лично этот представитель аристократической оппозиции подвергся истязанию при Михаиле за отказ ехать к папе[22].
При таких советниках резкая реакция не замедлила сказаться и при дворе, несмотря на всю осторожность Андроника. О Михаиле говорили как об еретике. Евлогия запретила молиться о нем его вдове, царице Феодоре, и та обратилась за разрешением к патриарху, притом не к Век-ку, но к прежнему, Иосифу, жившему пока на покое. Двор игнорировал Векка. На Рождество отменили богослужения во дворце и в [св. ] Софии, чтобы не поминать Векка. Духовенство открыто требовало заменить Векка Иосифом, проклясть унию, наложить запрещение на униатский клир св. Софии, освятить вновь храмы, оскверненные униатами. Выдвинулись изувеченные Михаилом защитники православия, монахи Галактион и Лазарь, назвавший Михаила в лицо вторым Юлианом. Андроник не решился насильственно удалить Векка и под рукой советовал ему уйти. Прямодушный Векк не стал дожидаться и удалился в столичный монастырь Панахранты. Полумертвого от болезни Иосифа с торжеством возвратили на патриарший престол. Слепой Галактион окропил св. водою все углы и самые иконы в Софии среди ликования народа. Начались преследования униатов, но в мягких формах. Так, архидиаконам Мелитиниоту и Метохиту, ездившим к папе, запретили служение навсегда, а клиру св. Софии — на несколько недель.
Созвали Собор для суда над Векком. Он подписал отречение от патриаршества и был сослан в Бруссу. За смертью Иосифа был поставлен в патриархи ученый Григорий Кипрский (1283), посвященный заведомо православными архиереями, прибывшими из Западной Греции. В нем надеялись найти противовес Векку и ученым униатам, но Григорий не оправдал надежд. Церковные раздоры при нем не улеглись. Арсениты продолжали волноваться, несмотря на смерть Арсения (1273), и лишь отчасти были удовлетворены торжественным перенесением останков Арсения в столицу, после того как церковный Собор в Адрамиттии под председательством царя постановил сжечь полемические сочинения арсенитов и иосифлян, чтобы примирить эти православные партии. Еще труднее была борьба с униатами. Патриарх Григорий сам не был свободен от унии в прошлом, уступал Векку в полемическом таланте и в обличительном «томе» против последнего, написанном по поручению царя и синода, допустил и личные выпады против Векка, и изложение учения Дамаскина по Векку. Тот не остался в долгу и изобличил «прожорливого кита, восставшего от Кипра», в том, что он лишь перефразировал Векково изложение Дамаскина. Кто кого отлучает от Церкви? — писал Векк в своей «энциклике». «Кровных ее детей отлучает незаконнорожденный пришлец, едва ли не латинского происхождения». Хотя «том» был прочтен в церкви и подписан царем, оказалось нужным его переделать. Авторитет Григория упал. Положение стало невозможным, и он удалился в монастырь (1289). Неудачи ученых вызвали реакцию против ученого духовенства, возвращение к аскетическим заветам Арсения. На патриарший престол был вызван провинциальный монах Афанасий, встреченный ученым духовенством враждебно и со страхом. Афанасий и в столице вел жизнь аскета, спал на голой земле. Ученым клирикам пришлось плохо. Многих Афанасий изгнал из столицы за распущенную жизнь. Провинциальных архиереев, проживавших в столице, патриарх отправил в их епархии, оставшиеся без призора. Афанасий отзывался о них как об умеющих лишь доить свою паству. Монахов, особенно ходивших по богатым домам, Афанасий заставил вести строгую жизнь. Законопреступников всякого ранга он обличал резко; даже царские сыновья боялись патриарха более, чем отца. Храмы он очистил от «приходящих на хоры и помышлявших не о молитве, но о распутстве». Афанасий для всех стал слишком тяжел, поднялся общий ропот. Тогда Афанасий написал отлучение от Церкви царской семьи, духовенства и всей своей паствы, спрятал эту грамоту в св. Софии и, таким образом отведя свою душу, удалился в монастырь. Его место занял простой священник из г. Созополя, принявший имя Иоанна, отличавшийся ревностью о вере и кротостью; но и он должен был идти по тому же пути, как Афанасий, на него жаловались и белое духовенство, и архиереи за пристрастие к монахам и за самовластие, наконец он раздражил и царя, не благословив политического брака его малолетней дочери с престарелым сербским королем. После девяти лет патриаршества Иоанн уступил престол призванному вторично Афанасию (1303). Последний нисколько не смягчился и поступал еще круче. У клира св. Софии он отнял доходы, замучил их службами, повсюду назначал монахов. По его настоянию царь издал указ о соблюдении праздничных дней в отдыхе и молитве, без пиршеств и пьянства; кабаки и бани должны закрываться с субботы и вообще с заходом солнца; монахов, не соблюдавших устава, сажать на хлеб и на воду. Веселые константинопольцы не мирились с этим, а из монахов многие убежали даже к латинским «фрерам» в Галате, где жилось лучше. Требовал Афанасий и «уничтожить» в христианских городах всех евреев, магометан и армян. Пришлось Афанасию и вторично уйти на покой. Для Константинопольской Церкви настали безотрадные времена. Два года не было патриарха; первый преемник Афанасия, почти неграмотный «негодный» Нифонт, был занят умножением доходов, предпочитал блеск, пышный стол, лошадей, женщин и даже женские рукоделья, был злым сплетником и сдирал с икон оклады из корыстолюбия; он был свергнут с позором. Иоанн Глика (1316—1320), сановник и писатель, мудро и усердно решал канонические вопросы, но был неизлечимо болен. Герасим и особенно Исайя (1323—1334) замечательны лишь тем, что изменили дряхлеющему Андронику, приняв участие в политических интригах.
Внешняя политика Андроника в отношении к Западу была бледна и лишена того размаха, который отличал политику его отца Михаила. Притом восстановление латинской, католической империи Константинополю не угрожало, и сам Карл, теперь бессильный, умер (1285). Это позволило Андронику осуществлять крутую реакцию против унии, не считаться с папской курией и в то же время поддерживать с латинскими государствами скорее миролюбивые отношения, достигнув Адриатического моря со взятием Дураццо (1291). На первых порах продолжались столкновения в Западной Греции, так сказать по инерции, и с греческими и с латинскими правителями; но, даже имея перевес в силах, Андроник скорее защищал наследие отца, не продолжал его неустанной воинственной политики, имевшей постоянною целью изгнание латинян и славян из империи в ее прежних былых пределах. Не стало планомерности в действиях византийского правительства, постоянным было лишь стремление затратить на внешнюю политику минимум сил и средств. Дело Михаила могло быть завершено при самых благоприятных условиях, однако оно было заброшено, и тяжкие жертвы предшествующего поколения, восстановившего греческую империю в Константинополе, не принесли плодов. Напрасно было бы винить в этом одного Андроника лично. Он не располагал авторитетом отца, основателя династии. Правил, по-видимому, не он, а его двор. Вернее сказать, политические цели Михаила VIII оказались не по плечу империи XIV в., снова, как при Ангелах, попавшей в руки аристократических партий, бюрократии и столичного населения. Благоприятный момент был упущен, уступающий всегда теряет, и последствием отказа от агрессивной политики явилось наступление молодых национальных государств — сербов на Балканах и османов в Малой Азии.
Смена императоров и политики сказалась прежде всего в Западной Греции. Старый деспот Иоанн Фессалийский, главный враг Палеологов, поднял голову и послал сына Михаила добывать Салоники. Стоявшая в Македонии византийская армия под начальством Тарханиота должна была отразить нападение, но Тарханиот умер, и турки разбежались. Пришло на помощь Андронику старое соперничество эпирского деспота Никифора, зазвавшего Михаила к себе на свадьбу и предательски выдавшего его Андронику. Деспот Иоанн отомстил за сына, прогнав Никифора в Италию. Чтобы закрепить Салоники за собою, Андроник женился на дочери монферратского маркиза Иоланте, по смерти первой жены Анны Венгерской, оставившей Андронику двух сыновей, Михаила и Константина. Иоланта принесла в приданое фамильные права на Салоники и получила взамен огромные земли в Македонии. Борьба из-за Западной Греции затихла на время. Брат и преемник Карла Анжуйского Карл II Салернский лишь в 1288 г. вырвался из арагонского плена — и то Сицилии не получил. Ненавидевшее французов население острова призвало сына Петра Арагонского, Фредерика, с грозной дружиной арагонских или каталанских наемников. При таких обстоятельствах Карл думал лишь о том, как закрепить за собою свои владения в Греции. Он выдал Изабеллу, дочь последнего Вилльгардуэна, за Флорентия Авен (вторым браком) и назначил его правителем Ахейского княжества. Флорентий немедленно заключил мир со стратигом Мистры, и Андроник поспешил утвердить этот мир (1289). Для многострадального Пелопонниса настало время мирногр преуспеяния, хотя временами случались столкновения, например, уцелевшие в ущельях Тайгета славяне передались Андронику, тяготясь феодальным гнетом баронов (1293).
В намерения Андроника входило, вообще, переменить отношение к дому Анжу, перенесшему свою державу из Сицилии в Неаполь. С 1288 г. Андроник хлопочет о браке своего старшего сына Михаила с Екатериною Куртенэ, наследницею прав Балдуина II и носившей титул императрицы Константинополя. Этот брак должен был закрепить «вечный мир» между Палеологами и Анжуйским домом. Переговоры тянулись 8 лет и, несмотря на сочувствие папы Николая IV, не привели к благополучному концу. Нельзя было сломить французскую гордость дворов Валуа и Анжу. Для них этот брак означал отказ от возрождения «Новой Франции» на Востоке. Филипп Красивый вызвал Екатерину к себе в Париж. Все крупные планы того времени разрабатывались годами и не приводили ни к чему. Пропасть между сторонами была глубока, и ни решимости, ни сил не хватало.
Сближение с Западом не удалось. И сам Андроник настолько был связан в своих действиях, что не решался писать папе по поводу брака, так как пришлось бы титуловать его святейшим, а это означало бы измену православию. Почва была не для мира, но для вражды. Положение оставалось то же, что при Михаиле, но опасность была менее велика, и в унии не было никакой нужды. Началась — или, вернее, продолжалась — полоса французских проектов против греческого Константинополя на протяжении всего многолетнего царствования Андроника. Ни один из этих планов не перешел в реальную опасность, и ни разу Андронику не пришлось дрожать за свой трон, как его более энергичному отцу.
Новый папа Бонифаций VIII был предан идее восстановления латинской империи в Константинополе. Он и составил план выдать Екатерину за Фредерика Арагонского, правителя Сицилии. Фредерик должен был выступить претендентом на Константинополь при поддержке арагонских и анжуйских сил; помощь Карла Неаполитанского покупалась уступкою Сицилии. Этот план разбился о сопротивление сицилийцев и самого Фредерика, который предпочел короноваться короною Сицилии. И французский король предпочитал закрепить права на Константинополь за своим домом.
Появился другой политический проект. Французский двор, уже тогда самый блестящий и гордый в Европе, носился с планами подчинить себе не только Италию и Сицилию, но и всю Европу. Придворный писатель Дюбуа разрабатывал планы французской империи в Европе с вассальной, французской же, империей в Константинополе. Брат короля Филиппа Карл Валуа должен был повести большое войско в Италию, завоевать Сицилию и, получив руку Екатерины Куртенэ, «императрицы константинопольской», добывать себе державу Палеолога. Накопившиеся во Франции силы искали себе исхода, и начиналось время бурных вторжений французов в Италию. Папа Бонифаций VIII стал жарким сторонником этого плана вразрез с традициями курии, не допускавшими рядом с собою сильной светской власти. Брак Карла с Екатериной состоялся (1301). Валуа был признан в качестве законного претендента на Константинополь. Но Карл Валуа, будучи лишен предприимчивости, ничего не сделал в Италии и даже после неуспешной войны заключил с Фредериком, против которого он был послан, мирный договор, признав за ним Сицилию и выдав за него дочь, и вернулся к французскому двору (1302).
Политические силы романской Европы, которые могли бы организовать поход на Константинополь, впредь уже не могли столковаться между собою. Папа Бонифаций умер, как известно, в жестокой ссоре с французским двором, и его преемники, переселенные в Авиньон, стали орудиями Франции в вопросах восточной политики. Рядом с Анжуйским домом в Неаполе утвердился в Сицилии Арагонский дом, оба королевства враждовали между собою и задавались самостоятельными планами в отношении к Византии.
Годами тянулись подготовления к походу Карла Валуа на Константинополь. Сама Франция почти не помогала. Папа Климент V подтвердил отлучение Андроника от Церкви (1307), призывал к новому крестовому походу, изыскивал денежные средства. Явились новые союзники: Венеция (договор 1306 г.) и сербский король Милутин (союз 1308 г.), но они преследовали собственные цели. Сильный и более или менее однородный блок романских стран не был достигнут. К несчастью для французского претендента, Неаполитанское королевство выставило собственного кандидата в лице Филиппа Тарентского. Его брат, король Карл II Неаполитанский, переуступил Филиппу все свои права на Ахейское княжество, на Эпир, на союзеренитет над всей латинской Рома-нией, и в 1205 г. Филипп утвердился на побережье Этолии через брак с Тамарой, дочерью эпирского деспота Никифора. Эпирский двор напрасно искал сближения с Константинополем, напрасно предал сына фессалийского деспота и сватал красивую Тамару; занятие войсками Андроника Дураццо в 1291 г. заставило деспота Никифора и его умную и энергичную жену Анну сблизиться с домом Анжу. Ближайшей целью Филиппа было Дураццо, отнятое в 1296 г. сербами у византийцев, и в 1305 г. католики албанцы предали Филиппу этот главный порт Албании. Деятельный Филипп воевал со своей тещей Анной, деспиной эпирской, вмешивался в дела Ахейского княжества и рассчитывал на денежную субсидию от папы как компенсацию за сочувствие Карлу Валуа. Но в Эпире его постигла неудача.
Таким образом, дом Анжу вел на Востоке собственную политику. Карлу Валуа нужно было искать иных союзников. Он и папа обратились к королю Сицилии, который, по договору 1302 г., обязался помогать Карлу Валуа. С него теперь требовали, чтобы он привлек на службу Карла действовавшую на Востоке каталанскую дружину. Но Арагонский дом как в Сицилии, так и в Испании хотел использовать дружину для себя, надеясь при ее помощи захватить Константинополь. Сицилийский король Фредерик не скрывал этих планов от папы, покровителя французского претендента. Посланный им инфант Фердинанд не только не смог убедить каталанскую дружину стать на службу их королевского дома, но и сам попал в плен к французскому адмиралу, который командовал союзной венецианской эскадрой, и был отослан в Неаполь. Сепуа убедил дружину стать под знамена французского претендента (1308).
Казалось, Карл Валуа был близок к цели. С ним были папа, Венеция, Сербия, каталанская дружина; он являлся французским кандидатом на германский императорский престол и мог рассчитывать на Венгрию, которой правил король из его родни.
Среди греков Македонии и Малой Азии началось брожение в пользу французского претендента, который мог бы защитить и от сербов и особенно от турок. Об этом сохранились документальные свидетельства в западных архивах. В 1306 г. к Валуа явился брат салоникского губернатора Иоанна Мономаха от имени греков, готовых признать его власть; в 1308 г. ему писал из Малой Азии губернатор Сард Константин Дука Лимпидари, ручаясь за помощь всех живущих в Константинополе малоазиатских греков, недовольных Палеологом. Карл рассылал щедрые дары византийским архонтам. В 1309 г. в Париже проживал Адрианопольский митрополит Феоктист. При французском дворе носились более чем когда-либо с греческим проектом и рекомендовали изучать греческий язык.
Но широко задуманный французский проект — плод дипломатических придворных канцелярий — не имел под собою достаточной реальной почвы. По крайней мере он вскоре рушился, как мыльный пузырь. Ни немецкие князья, ни даже авиньонский папа не согласились возвести Валуа на германский трон, и каталаны оказались авантюристами-грабителями, не способными на великое дело. Адмирал Сепуа бросил их и вернулся во Францию. Венеция, убедившись в слабости и нерешительности французского претендента, предпочла заключить с Византией перемирие на 12 лет (1310) и навсегда уже отказалась от планов восстановить в Константинополе Латинскую империю. Они принесли ей только крупные потери.
Франция от них не отказалась, но перенесла свою поддержку, вместо Карла Валуа, на вышеупомянутого Филиппа Тарентского из дома Анжу. Он знал греков и умел действовать на свой страх. Сам Карл Валуа передал Филиппу вместе с рукою дочери свои права на Константинополь, основанные на браке с Екатериной Куртенэ. Французский король передал Филиппу особой грамотой все «negotium Constantinopolitanum» (1313), обещал отряд войска и обязал своего вассала Людовика Бургундского, ставшего князем Ахеи, оказать Филиппу помощь людьми. Папа предоставил Филиппу церковную десятину с Неаполя, Сардинии, Корсики и латинской Греции, солдатам Филиппа папа даровал отпущение грехов. Цели у Филиппа были не туманные и пышные, но определенные и реальные — оборона интересов Анжуйского дома и всего латинства от греков византийских и эпирских, от разбойников каталанов, захвативших Афины и вступивших в союз с турками. От Дураццо до конца Морей наступали враги латинства.
Но поход Филиппа также долгие годы не мог осуществиться, хотя и сербский король Стефан Урош, сын Милутина, предлагал помощь и сватался за дочь Филиппа. Только в 1325 г. состоялся поход Иоанна Гравинского, брата Филиппа, и направлен был на Эпир. Часть Эпира была завоевана у греков. В 1331 г. Вальтер Бриень с анжуйскими войсками занял Арту, и деспот Иоанн принес ленную присягу. Тем и закончилось анжуйское вторжение на греческую землю, хотя и Филипп носился с «константинопольским делом» и даже пообещал хиосскому князю Мартину Цаккариа сделать его деспотом Малой Азии и ближних островов. Филипп использовал для утверждения своей личной власти в Западной Греции, для реальных целей Анжуйского дома поддержку Франции и папы, данную во имя освобождения Св. Земли, которой последняя пядь, крепость Акра, попала в руки неверных в 1291 г.; Константинополь по-прежнему рассматривался как база, необходимая для достижения этой идеальной цели. Никогда, кажется, не говорили о ней так много и откровенно, как на рубеже XIV в., когда ее достигнуть было слишком поздно. Парижский двор и авиньонская курия не могли отказаться от некоторых задач западного христианства. Идея крестового похода чрезвычайно волновала просвещенную Европу. Ряд докладных записок, проектов и мемуаров о завоевании Св. Земли был оставлен за эти годы монархами, политическими деятелями, муниципалитетами, миссионерами и частными людьми (1). Рассматривая свой тезис с политической, коммерческой и особенно религиозной точек зрения, авторы сходились в том, что завоевание Константинополя является необходимым преддверием к великому «раззадшт» в Св. Землю. Преемники Филиппа Красивого, Филипп V и Карл, снаряжали даже небольшие эскадры для похода на Константинополь (1318 и 1323); знатный граф клермонский получил на это предприятие королевскую привилегию. Эскадры эти в поход не двинулись, но трон старого Андроника колебался вследствие междоусобиц внутри империи. Повторилась приблизительно та политическая обстановка, то западное давление, с которыми всю жизнь должен был считаться Михаил VIII.
И Андроник, свыше 30 лет не считавшийся с папством, теперь пошел по следам отца. Он отправил в Авиньон и в Париж для переговоров об унии миссию, состоявшую, однако, не из православных, но из католических монахов во главе с епископом крымской Кафы. Шаги Андроника встретили сочувствие близких к Леванту деятелей. Политический писатель, венецианец Санудо, состоявший в переписке с греческим двором, развил успешную агитацию в пользу соглашения с Греческой империей. Французский двор потребовал от Андроника участия в крестовом походе и территориальных компенсаций в пользу претендента Карла Валуа. Санудо советовал уступить, и Андроник писал королю Франции о своем желании жить с ним в мире (1326). Сомнительно, впрочем, чтобы Андроник серьезно был готов принять унию. Карл IV послал в Константинополь доминиканца Бенедикта, который должен был внушить Андронику, что ему необходимо осуществить церковный и политический мир с Западом и удовлетворить земельными уступками различных латинских претендентов. Как широко понимались претензии последних, можно судить по тому, что граф клермонский покушался на Солоники. Французский король не договаривался, но требовал, а византийским сановникам прямо приказывал в своих письмах; и не только французская надменность, но и слабость византийского двора готовили грекам тяжкое унижение. Папа поручил Бенедикту привести схизматиков к вере Римской Церкви; неаполитанскому королю и Филиппу Тарентскому было предоставлено дать Бенедикту политические детальные инструкции, в которых определить свои требования именем папы и Франции.
Сама крайняя слабость Андроника выручила на этот раз империю. Гражданская война с внуком Андроником Младшим настолько потрясла его трон, что он не мог дать против себя оружие православному народу, в чем и сознался французскому королю и папе (Иоанну XXII). Переговоры были прерваны, и к счастью для Византии, так как ни папа, ни Франция не смогли осуществить похода на Восток.
Широкие планы европейской политики гибли безрезультатно; в них была замешана Венеция, политика которой за время Андроника утратила и постоянство, и ясное понимание реальных выгод. Она была выбита из колеи планомерной деятельностью генуэзцев; представитель Венеции в Константинополе носил лишь титул ЬаИо и был поставлен гораздо ниже представителя Генуи; их купцы и ремесленники терпели всякие притеснения. Последние опирались на привилегии, дарованные им правительством первого Палеолога, и, оставаясь верными новой греческой династии, оказывая ей существенные услуги, извлекали все выгоды и упрочили свое положение. Примером является генуэзская фамилия Цаккариа, нажившая громадные богатства на квасцовых рудниках в Старой Фокее, у входа в Смирнский залив, предоставленных ей Михаилом VIII в исключительное пользование; эта фамилия выставила несколько дипломатов, работавших на пользу Палеологов при дворе арагонского короля. Богатства принесли с собою политическую власть, один из Цаккариа захватил Хиос, его преемник Мартин получил от Филиппа Тарентского титул «короля и деспота Малой Азии», и с ним пришлось считаться третьему Палеологу. Генуэзцы захватили всю торговлю с Черным морем, где центром их была богатая Кафа в Крыму, с малоазиатскими островами, наиболее богатыми, наконец, с Салониками и Южной Македонией. На этих рынках греческого Востока они вытеснили венецианцев, которые, наоборот, подчинили своей торговле Евбею и Морею. Пиратские столкновения между венецианцами и генуэзцами не прекращались; о них дошли протоколы в венецианских архивах; торговля страдала, тем более что благодаря соперничеству европейских морских держав у прибрежных турок вырос свой пиратский флот и эмиры Ментеше и Айдина оказались в состоянии выставлять целые эскадры с экипажами из покоренных ими туземцев. Взятие Акры египтянами и утрата сирийских рынков латинянами обострили соперничество Генуи и Венеции в Константинополе и на греческих водах. Последняя, заключив договор с Византией (1285), начала с Генуей продолжительную войну (1294—1299). Генуэзцы, усилившись благодаря демократическим реформам и богатой торговле с Черноморьем, разбили венецианский флот при Лайаццо, взяли Канею на Крите, напали на Модон в Мо-рее. Венецианский адмирал Морозини отомстил, ворвавшись в Босфор и сжегши генуэзскую Галату, еще не укрепленную. Греки приютили генуэзцев во Влахернском квартале и схватили венецианских купцов, причем подеста Венеции был сброшен генуэзцами с башни. Отступивший Морозини сжег рудники Цаккариа в Фокее. Андроник секвестровал венецианские имущества в столице и потребовал от Венеции возмещения убытков за сожженную Галату. Генуэзцы перенесли войну в самое Адриатическое море и разбили венецианский флот. Республика св. Марка предпочла заключить с Генуэей сепаратный мир на условиях status quo, но ее колонии в Византийской империи понесли непоправимый ущерб. С Византией Венеция продолжала войну, и в 1301 г. венецианский флот разграбил окрестности Константинополя, особенно Принцевы острова, захватил Сан-торин и несколько других островов Архипелага. У Андроника не было флота, и он был вынужден заключить мир, по которому обещал вознаградить убытки венецианских купцов в Константинополе. Все-таки Венеция не вернула себе положения, которое она занимала в Константинополе до Палеологов и поэтому упорно поддерживала все планы Валуа и Анжу о восстановлении Латинской империи. Генуэзцы, наоборот, оставались верными Палеологам, богатели, упрочили свои привилегии и на глазах столичного населения выросли в местную политическую силу. С начала XIV в. они добились разрешения укрепить Галату (тогда называвшуюся Перой, или Другой Стороной), их квартал на северной стороне Золотого Рога, куда они были переселены Михаилом Палеологом. Стены существовали и в прежних итальянских кварталах внутри столицы, но никогда еще не вырастал рядом с греческим Константинополем и за его стенами укрепленный иностранный город со вполне итальянским обличьем. И он имел свою богатую историю в XIV—XVI вв., отчасти уцелел до сих пор. После сожжения генуэзской Перы венецианским флотом Морозини (1296) цветущая и богатая колония генуэзцев за несколько лет вновь покрыла свой участок богатыми многоэтажными каменными домами с толстыми стенами, узкими окнами, перекрытыми круглыми арками, с железными дверьми и решетками на окнах, с крытыми балконами, выдающимися на улицу; у подошвы холма стоял (отчасти сохранившийся) дворец генуэзского подеста, крепкое здание из тесаного камня; берег вновь покрылся амбарами и тавернами. Узкие улицы карабкались на крутую скалу. В 1303 г. Андроник подтвердил за генуэзцами и увеличил их город, разрешив укрепить его крутом сплошною стеною с башнями, бойницами и рвом, перед которым была оставлена незастроенная полоса. Остатки генуэзских стен Галаты, бывшие значительными еще в середине XIX в., ныне открыты взору лишь в квартале Араб-джами (ворота и кусок стены). Нынешняя Галатская башня, которую посещают путешественники, была отстроена позднее, незадолго до взятия города турками. Около нее спускались в обе стороны стены, на месте нын[ешних] улиц Большого и Малого Рва (Хендек); спуск был короткий и крутой к Золотому Рогу, у Старого Арсенала, и более длинный, с изломом к морю, у нынешнего главного моста, не доходя на 70 шагов до Греческой башни с цепью, заграждавшей в военное время Золотой Рог. Приморская стена Галаты, самая длинная, имела всего 339 шагов. За стеною на холме, в нынешней Пере, виднелись пашни и виноградники, монастырские подворья; на месте одного из них, в овраге Фундукли, расположены теперь старейшие посольства, австрийское и французское.
Внутри стен жило почти исключительно итальянское население и действовало генуэзское законодательство; с некоторыми добавлениями местного значения оно сохранилось в генуэзских архивах под именем «Большого кодекса Перы». Во главе колонии стоял подеста, или губернатор, назначаемый из Генуи. Его власть распространялась на всех генуэзцев и их колонии в Романии; крымская Кафа имела самостоятельного консула. Подеста присягал греческому императору и был занесен в официальные списки среди первых сановников империи. Он соединял в своих руках административную власть с судебною. Греческие власти не судили генуэзцев, кроме дел об увечьях и убийствах, если потерпел грек и подеста сам не наказал виновного генуэзца; но генуэзцам было предоставлено предъявлять к грекам гражданские иски в греческих судах. При подеста состояли большой и малый советы из 24 и 6 лиц, наполовину из низшего сословия, и, кроме того, народный представитель (abate del popolo), как было в Генуе, и, наконец, особая коммерческая палата, стоявшая на страже как беспошлинной генуэзской торговли, так и императорских запретов вывозить из империи золото, серебро, а с 1304 г. и хлеб; это учреждение было особенно важно, так как в области таможенных пошлин и коммерческих злоупотреблений рождалось большинство столкновений между греками и генуэзцами. В этих установлениях, охранявших генуэзцев Перы, видны зародыши европейских капитуляций в Турции. Генуэзская Галата, тогдашняя Пера (ныне Перой называется верхний район за стенами Галаты), была католическим городом на территории Константинополя. Лишь три старые греческие церкви оставлены были за православным патриархом. Настоятель католического собора во имя арх. Михаила считался викарием архиепископа Генуи. Наиболее известны приходские церкви: Павла, сохранившаяся до сих пор, и св. Франциска, обращенная турками в мечеть; при ее ремонте после пожара были обнаружены фрески, и романские рельефы из нее хранятся в Оттоманском музее. Католических церквей и монастырей было много в генуэзской Пере; она стала центром католической пропаганды на Востоке, приютом западных миссионеров, из коих многие, находясь в общении с греками, приобрели среди них репутацию учености. Роль генуэзской Галаты в истории Восточной Церкви еще ждет своего исследователя с православной стороны.
Из всех латинян лишь генуэзцы достигли на Востоке реальных успехов, отожествляя свои выгоды с интересами империи Палеологов.
Таков был в общих чертах европейский фон для внешней политики Андроника II. Он был скорее благоприятен для Византии: без исключительных энергии и жертв, каковых требовало трудное время Михаила, крестоносные проекты при Андронике замирали, не доходя до осуществления, несмотря на вялую и пассивную политику его правления.
Но именно благодаря нежеланию нести жертвы империя Андроника не избежала ужасов нашествия западного воинства, и при меньшей организованности европейских держав разыгрались события, обагрившие кровью греческие земли, чего Михаилу удалось избежать как политикой, так громадными жертвами на флот и армию.
В нашествии дезорганизованных латинских банд правительство Андроника было само виновато. Мысль об избавлении от неверных посредством латинского оружия не заглохла в старой Византии. Никея пользовалась западными наемниками, но рассчитывала на национальное войско, которое она сумела организовать. Михаил имел еще это войско, но чем дальше, тем больше стало в нем турецких отрядов: он создал флот, но наполовину латинский. Андроник запустил и то и другое. Теперь, когда турки захватили владения Византии в М. Азии на тридцать дней пути (см. след, главу), когда корабли эмира Караси доходили до Геллеспонта, правительство Андроника прибегло к традиционному пагубному вызову наемников с Запада, притом из среды, враждебной, или, по крайней мере независимой по отношению к Франции, папству и Анжуйскому дому. Неясно, насколько помогли в этом деле латинские советники, но они были. Генуэзцы дали на это дело деньги и свои наемные корабли, а в Константинополе уже в 1290 г. были каталанские консул и купеческая колония; каталанский флаг развевался по Средиземному морю, и в это время был редактирован знаменитый морской устав «Кодекс Барцелоны».
Готовые служить на Востоке воинские силы, независимые от папы и Франции, но втайне и отчасти явно направляемые энергичным Фредериком Сицилийским, были в лице каталанских дружин, приобретших уже громкую известность. В 1292 г. каталанская дружина под начальством де Лория ограбила побережье Морей, Ионические и Малоазиатские острова. По объединении Каталонии с Арагонией, по изгнании мавров из Валенсии и Балеарских островов в Испании оказалось многочисленное рыцарство и пехота, выросшие в боях и не находившие себе дела на родине. Долголетние морские войны между Венецией и Генуей на всем пространстве Леванта и Италии развили в неслыханных размерах пиратство, при Михаиле VIII сдерживаемое греческим флотом, который, впрочем, грабил сам и состоял наполовину из западных пиратов и полугреческих «гасмулов». Купеческие караваны на путях в Египет и Сирию питали пиратов своею кровью. Из испанских искателей славы и добычи и из морских пиратов составились каталанские дружины наемников, служивших первоначально Арагонскому дому в его предприятиях в Сицилии, привыкших жить жалованьем и грабежом. Среди них были знатные и богатые вожди, мелкое рыцарство; далее, основное ядро — алмогавары, или испанская пехота, сражавшаяся в сомкнутом сгрою и не знавшая себе равной в Европе; легкая пехота — адалилы («проводники»); наконец, их флот, экипажи которого возили с собою жен и детей. К испанскому ядру примкнули международные искатели славы и добычи, разбойники и пираты. Среди вождей этого испанского казачества выдавался «брат Рожер», сын немецкого выходца, служившего Гогенштауфенам; свою фамилию Блюм он перевел по-испански де Флор. Бессердечный пират с ранней юности, воспитанник тамплиеров, крайне честолюбивый и предприимчивый, Рожер составил себе большую дружину, имел свои корабли и оказал Фредерику Арагонскому большие услуги против французов. Папа требовал его выдачи; но при сицилийском дворе он стал своим человеком. Сподвижник и поклонник Рожера Мунтанер оставил историю его сказочных успехов. Ему Мунтанер приписывает инициативу похода на Рома-нию, на греческий Восток.
Рожер де Флор, видя, что в Сицилии, за примирением с Карлом Валуа, ему делать нечего, но каждый из его людей «хочет пить и есть», послал с ведома Фредерика Арагонского посольство к императору Андронику, извещая о желании перейти к нему на службу против турок. Рожер был известен греческому двору, оказал некогда услуги греческому флоту и бегло говорил по-гречески. Кир Андро- ник и его сын, соправитель кир Иихаил, были рады и соглашались на условия Рожера: рука племянницы императора, дочери Иоанна Асеня III Болгарского, звание мегаду-ка, или командира флота, большое жалованье рыцарям, пехоте и экипажам кораблей (1302). У византийского правительства не было иного выхода. В 1302 г. храбрый, но неопытный царь Михаил выступил в Магнисию против турок. Лучшую часть его большой армии составляли 1б 000 аланов, перешедших на царскую службу из Болгарии, прежде служивших Ногаю. Поход окончился малодушным отступлением, и сам Михаил бежал в Пергам, оставив свое войско. Авторитет константинопольского правительства упал совершенно. Орды эмиров Караси, Сарухана, Айдина бродили по стране, и греки отсиживались в крепостях. Не только побережье, но и острова от Родоса и Карнафа до Хиоса и самого Тенедоса у Дарданелл увидели турецкие корабли. Греки отказывались идти под царские знамена и утратили воинскую доблесть, «обабились», по выражению Пахимера. Турки же не только грабили, но и оседали прочно в селах, покинутых греками. Одновременно (1302) Осман разбил греков под Никомидией и захватил область по Сангарию; жители азиатских пригородов спасались на фракийский берег, и в столицу прекратился подвоз жизненных припасов.
Собралось и выехало с Рожером 1500 рыцарей и конных, 4000 алмогаваров и 1000 легкой пехоты, не считая флота и семейств. Часть людей и судов составляли личную дружину Рожера, но большинство имело своих вождей, притом знатных испанцев, между ними выдавался Кеименес; дружины Эстенца и Рокафорте выехали позже. Несомненно, король Сицилии Фредерик Арагонский имел свои виды на Востоке, снабжая экспедицию кораблями и припасами из последних средств, как некогда скандинавские герцоги и короли снаряжали дружины варягов. Экспедиция была национальным испанским делом, ее нельзя считать чисто разбойничьей авантюрой. В бою алмогавары кричали «Арагон!» и развертывали знамена с гербами арагонского короля и короля Сицилии из Арагонского дома.
Императоры Андроник и Михаил, особенно второй, были испуганы численностью каталанов, угрожавшей безопасности империи, лишенной своего флота, и особенно царской казне. Андроник поспешил выдать каталанам жалованье вперед и торжественно справил свадьбу нового великого луки Рожера. Генуэзцы опасались за свои привилегии, требовали с каталанов уплаты долга, и немедленно начались на улицах столицы кровавые столкновения между генуэзцами и каталанами. Под стенами Влахернского дворца имело место большое кровопролитие, императору с трудом удалось удержать каталанов от разгрома генуэзской Галаты. Андроник поспешил послать алмогаваров против турок, подступивших к Кизикскому полуострову. Каталаны высадились в Артаки и показали себя, перебив пятитысячную турецкую орду с женами и детьми свыше 10-летнего возраста. Гордые испанцы принесли добычу в дар членам императорской семьи; но царь Михаил не мог, по словам Мунтанера, забыть, что он сам дважды отступил перед этими самыми турками, несмотря на свое большое войско.
«Кир Михаил был одним из храбрых рыцарей на свете, но Бог покарал греков так, что их может смутить всякий. У них два определенных греха: во-первых, они самые надменные люди в свете и всех считают ни во что, хотя сами не стоят ровно ничего. Во-вторых, они менее кого-либо в свете имеют жалость к ближнему. В бытность нашу в Константинополе греческие беглецы из Азии валялись на навозе и вопили от голода, однако не нашлось никого из греков, кто дал бы им что-либо Бога ради, хотя в городе было изобилие всяких припасов. Только алмогавары, тронутые большою жалостью, делились с беглецами своею пищею. Потому больше двух тысяч нищих греков, ограбленных турками, следовали за алмогаварами повсюду... Ясно, что Бог отнял у греков всякий рассудок».
Перезимовали в Артаки, а флот отправили на Хиос. Алмогавары жили роскошно и населению за все платили по счетам, к чему Рожер принял меры. Так передает историк Мунтанер; а, по Пахимеру, алмогавары, как древние авары, нещадно грабили население, поощряемые Рожером; даже их вождь Кеименес не стгрпел насилий и уехал на родину. Часть алмогаваров отправилась на службу к афинскому герцогу. Царь же Андроник им жалованье выдавал и выдавал, опустошая свою казну. За одну зиму содержание алмогаваров стоило 100 000 унций золота, а Рожер, щедрый на счет царской казны, выдал им еще за четыре месяца: получил деньги и для наемников-аланов и обсчитал их, обогащая своих; сына вождя аланов каталаны убили в ссоре. Царь Андроник, получая известия о грабежах каталанов, лишь молился с патриархом целыми ночами. В мае Рожер наконец выступил в поход против турок, осаждавших Филадельфию, имея под своим начальством катала-нов, аланов и греков. Он бил турок при каждой встрече: под Гермой, при Авлаке, где из 20 000 турок Алисура спаслось лишь 1500, освободил Филадельфию; но вместо дальнейшего движения на Траллы и Триполи Рожер повернул на запад, на древнюю резиденцию Ласкарей Нимфей, Магнисию, Ефес (Ай-Феолог), в Анию, под которой разбил 18 000 турок племен Сарухан и Айдин; затем во главе своего флота Рожер отправился на острова Хиос, Митилену, Лимнос, разграбил венецианский Кеос.
Турки дрожали при одном имени каталанов; но недолго ликовали и греки. Хотя Рожер, по известию Мунтанера, поддерживал в войсках суровую дисциплину и вешал за ослушание и насилия, его рука была тяжела и для греков, из которых многие, среди анархии последних лет, поддались туркам. Константинопольское правительство Палеологов никогда не пользовалось симпатиями населения бывшего царства Ласкарей и не дало последнему ни защиты, ни хорошего управления. Рожер прощал народу, но казнил виновных архонтов и властелей, восстановив власть константинопольского правительства. Для содержания армии в походе, для создания складов и запасов он облагал тяжелыми поборами властелей и богатых, а также монастыри — элементы, уклонявшиеся от общественных тягот, и взыскивал с них, прибегая к мучениям и пыткам. Так было и на материке, и на богатых островах. В крепости Магнисии, где Рожер, по примеру никейских царей, хранил военную казну и припасы, греки с архонтом Атталиотой во главе перебили каталанский гарнизон, захватили казну и за крепкими стенами города отбились от подоспевшего Рожера. В Магнисии была жива память о Ласкарях, и горожанам являлось видение — царь Иоанн Милостивый (Ватаци), по ночам ходивший по стенам и охранявший свой любимый город.
«Великий дука» Рожер и каталанские дружины сделали свое дело. Если и преувеличено известие Григоры, будто турки не переступали границ Ромэйской империи, но они всюду были биты в открытом поле; богатая долина Меандра и прибрежные области были очищены от турок и получили каталанские гарнизоны. Дальнейшее пребывание Рожера в Малой Азии показалось опасным константинопольскому правительству. Рожер мог упрочиться в стране и захватить ее для себя во славу Арагонского дома. В отношении царства Ласкарей Палеологи были крайне подозрительны и имели на то основание. Под предлогом отражения болгар Рожер был отозван на полуостров Галлиполи, и это положило конец его службе константинопольскому двору, впрочем не сразу. Рожер требует от императора 300 000 золотых, недоданных его войскам. Положение царского казначейства было отчаянное. Пришлось не только сократить жалованье гвардии и войскам, защищавшим западные провинции, не только плавить на монету драгоценные сосуды, но понизить самую ценность монеты. Еще со времен Иоанна Дуки золотая номисма содержала лишь половину золота. При Михаиле Палеологе вследствие расходов на наемников и на субсидии иностранцам на 24 части общего веса клали лишь 9, потом 10 частей чистого золота. Теперь Андроник решил убавить процент золота наполовину, так что на 24 доли общего веса оказалось лишь 5 долей золота. Произошло потрясение всей экономической жизни, и никто не хотел брать обесцененную монету, и менее других каталаны ценили эти новые «винтильоны», не принимаемые их греческими поставщиками и населением. Алмогавары сочли себя обманутыми греческим правительством, которое они спасли от турок. Лето 1304 г. прошло вместо похода в пререканиях. Осенью прибыла новая дружина рыцарей и алмогаваров Беренгария д'Эстенцы. Рожер потребовал для него титула великого дуки во внимание к его знатному роду и жалованья для его дружины. Положение обострилось. Собрав придворных и синклит, Андроник жаловался на каталанов и оправдывал себя: он приглашал на службу лишь 1500 каталанов, как видно из его хрисовулов; тем не менее его царская щедрость к каталанам не имела границ, и он давал Рожеру деньги целыми мешками, вполне доверяя последнему; но каталаны лишь проживали в Кизи-ке, и об их грабежах вопило население громким голосом; особенно непростительно нападение каталанов на греков в Магнисии, хотя он, царь, не отрицает заслуг каталанов и освобождения ими Филадельфии. Истощив казну на содержание каталанов, он больше не нуждается в их службе, о чем Рожер обязан их предупредить. Генуэзцы предложили свою помощь против ненавистных им каталанов. Тем не менее обе стороны опасались открытого разрыва. Рожер понимал, что его положение среди каталанов основано на его связях с греческим двором; Андроник узнал, что Рожер укрепляет Галлиполи, собирает провиант и готов поднять против Константинополя свое страшное оружие. Был выработан компромисс.
Рожер умерил денежные требования и подтвердил готовность идти на болгар под знаменами молодого царя Михаила. За то Эстенца получил звание великого дуки, притом из рук Рожера в присутствии царя; церемония носила характер латинской инвеституры. Еще более раздражило греков, что Эстенца долго не съезжал со своего корабля, не доверяя царскому слову, и, присягая Андронику, заявил, что сохранит верность своему Фредерику Арагонскому. Знатный Эстенца не обладал гибкостью Рожера, бросил службу, отослал обратно полученные от царя драгоценные блюда и уехал в Галлиполи. Поведение Рожера было еще подозрительнее. Он упорно не хотел отправиться в Анатолию, хотя жители Филадельфии, вновь осажденные турками, уже ели падаль и трупы. Двор предлагал ему звание кесаря и полную власть на Востоке, кроме больших городов, но Рожер выше всего ставил верность своих дружин, с которыми мог добиться всего, и продолжал требовать денег. Узнав, что к Рожеру едет Фадрик, побочный сын Фредерика Арагонского, с сицилийским флотом, Андроник уступил Рожеру во всем, выслал Рожеру и крупные суммы, и громадные хлебные запасы, и знаки звания кесаря, с которым соединялись не только почетнейшее после царя положение — он подписывался «нашей империи кесарь», а царь писал ему «твоей империи самодержец», — но и громадная власть. Кесарь мог распоряжаться казенными суммами и доходами, жаловать казенные земли, собирать подати, казнить и конфисковать.
Возвышая на недосягаемую высоту Рожера лично, двор добивался сокращения реальных его сил до 3000 каталанов, с удалением прочих на родину; но Рожер, не уступая в хитрости, видел перед собою слабую империю, лишенную флота. Он занял каталанскими гарнизонами Тро-аду и Мизию, флот отослал на острова и забирал провиант, не давая отчета. В Галлиполи у Рожера составился целый двор, при котором жили его свояки, болгарские Асеневичи. У ворот в Константинополь выросла чужеземная власть, диктовавшая свою волю слабому правительству Андроника. Рожер заставил царя отдать ему всю Анатолию и острова с правом раздавать земли на феодальных началах и содержать войска на свой счет; впрочем, он брал и жалованье обесцененной монетой: теперь он мог заставить греков брать ее. В лучших областях империи создавалось каталано-греческое государство.
Одновременно разрасталось национальное греческое движение против каталанов, и его главою был молодой царь Михаил. Его войско состояло из греков, алан и тюркских выходцев туркопулов и было расположено в Адрианополе для отражения Святослава Болгарского. Почти рядом, в Галлиполи и в области Адрианополя, стояло два уже явно враждебных стана. Готовясь выступить в Азию для отражения турок и для устройства своих владений, новый кесарь Рожер желал обезопасить свой тыл и отправился к Михаилу со значительным отрядом. Он был принят с почестями, но его там ожидала смерть. На пороге шатра же- ны Михаила Рожер был зарезан вождем аланов, мстившим за убитого каталанами сына (апрель 1305 г.). Вслед за Ро-жером погиб его отряд, кроме троих. Михаил не только не наказал убийц или не мог этого сделать, но его легкая конница немедленно напала на каталанов врасплох, часть их перебила в деревнях и угнала пасшихся коней.
Убийство кесаря Рожера де Флор было катастрофой для империи. Погиб человек большого ума и энергии, умевший направлять разбойничьи дружины к достижению крупных целей, державший в своих руках и двор Андроника, подготовлявший в Малой Азии создание каталано-греческого государства, которое, может быть, спасло бы страну от турок, обеспечив населению мирный труд и благосостояние, подобно Вилльгардуэнам в Морее. Вместо несостоятельных планов французского двора о возрождении на Леванте «Новой Франции» казался близким к осуществлению с помощью Сицилии «Новый Арагон», с группой деятелей знатных и рядовых, знавших Восток и искусившихся в борьбе с неверными на испанской родине. Народная греческая реакция против новой, испанской, полосы латинского нашествия оставила лицом к лицу два непримиримых лагеря: для греков каталаны были лишь насильниками и грабителями, для испанцев греки и их правительство были коварными предателями. Первыми жертвами пали те, кто являлся мостом между греками и каталанами: кесарь Рожер, греческое, но издавна привыкшее к латинянам население полуострова Галлиполи, вырезанное каталанами; в Константинополе — адмирал из каталанов д'Онес, женившийся на дочери знатного архонта Рауля, и каталанская купеческая колония, перебитая чернью и беглецами из провинций.
Ярость и отчаянная решимость бушевали в лагере каталанов. Замещавший Рожера знатный Эстенца принял титул великого дуки империи Романии и государя Анатолии и островов. С испанской гордостью он шлет в Константинополь большое посольство для объявления войны Андронику по всем правилам рыцарских обычаев. Андроник, которого греки обвиняли за отсутствие национального флота и за предпочтение иностранцев, уверял в своей непричастности к убийству Рожера; но послы все же объявили войну на собрании каталанской колонии, в ее квартале, и после того последовала резня испанцев; сами послы были перерезаны на обратном пути в Родосто. Каталаны подсчитали своих, осталось всего 3307 с матросами, Фадрик уехал на родину; тем не менее было решено напасть на Константинополь, и Эстенца сел на корабли, оставив в Галлиполи Рокафорте и Мунтанера с 1500 каталанов, которые храбро отбивались за окопами от 40-тысячной армии Михаила. Эстенца был отражен в Кизике, но взял и сжег Ираклию, возле Родосто, — богатое фракийское прибрежье было опустошено беспощадно, пятна крови долго плавали в море, по словам Мунтанера. Толпы несчастных беглецов наводнили Константинополь, наводя ужас своими рассказами. Константинополь был спасен прибытием сильного генуэзского флота. Генуя получила от Андроника подтверждение всех привилегий ее в Византии за союз и помощь (1304). Под Ригием (недалеко от С.-Стефано) генуэзцы с помощью греческих лодок разбили Эстенцу, взяли его в плен вместе с кораблями и добычей, но не выдали его императору, а отвезли в Геную (1305). Положение каталанов было, однако, не безнадежно. У них были в руках богатые по природе, хотя и разоренные, области по Геллеспонту и большие награбленные богатства, позволившие нанимать турецкие конные отряды, которые перебегали к ним от греков при каждой победе каталанов. Избрав своим вождем Рокафорте, «франкское войско в Македонии» (как себя назвали каталанские дружины) решило не отступать, но, развернув свои знамена с изображением св. Георгия и Петра, нападать на презираемых ими греков. Алмогавары даже затопили свои корабли, чтобы отрезать малодушным путь к бегству. В рукопашных боях они разбили многочисленную армию царя Михаила, причем последний был ранен, и более не встречали сопротивления в открытом поле. Рокафорте взял Родосто. Население было перебито или продано в рабство на рынке в Галлиполи; на плодородных полях Южной Фракии не осталось ни земледельца, ни плодового дерева. С прибытием новых отрядов число алмогаваров возросло до шести тысяч; прибыл из плена и Эстенца; приехал с флотом инфант Фердинанд Майоркский, посланный Фредериком Сицилийским к «его войскам в Романии». Была подчеркнута связь между каталанскими дружинами и политикой Арагонского дома. Подготовлялось, на смену планам погибшего кесаря Рожера, основание Новой Арагонии в Дарданеллах, и греческий двор был бессилен перед нависшей опасностью: армия Михаила отказывалась сражаться с каталанами. Так прошло два года (1305—1307).
Но основание испано-греческого государства было ка-таланам не по плечу за смертью кесаря Рожера, умевшего держать в руках дружины и заставившего служить своим целям греческий двор. Теперь разоренная страна не могла прокормить воинство, лишенное греческого жалованья и провианта, и между вождями начались раздоры. Рокафорте объединил вокруг себя рядовых алмогаваров, не желавших служить политическим замыслам сицилийского короля, искавших лишь добычи и подвигов. Преданная королю и инфанту партия знатного рыцарства не имела вождя, равного Рокафорте по энергии и свирепой силе. Решено было идти в Македонию сухим путем, отправив добычу на кораблях под начальством Мунтанера. В походе раздоры дошли до большого кровопролития, в котором погибли Эстенца с 500 рыцарями и столько же алмогаваров. Инфант бежал к Мунтанеру на корабли, а Кеименес перешел на греческую службу. Рокафорте с остальными дружинами вторгся на Халкидику (1307) и опустошил страну до Афонской горы. Наиболее упорное сопротивление оказал каталанам сербский Хиландарский монастырь. Многочисленные прибрежные башни (пирги) на берегах Афона остались напоминанием о каталанских грабежах. Лишь по уходе каталанов афонские монастыри оправились, впрочем быстро, получив ряд жалованных грамот на земли и доходы, между прочим Руссик (1311); с той поры настал для Афона расцвет и время большого влияния на дела Константинопольской патриархии. Каталанская опасность и бессилие византийского правительства заставили правителя Салоник Иоанна Мономаха, царского свояка, завязать изменнические переговоры с французским претендентом на Романию Карлом Валуа. Посланный последним адмирал Сепуа вначале не сошелся с ка-таланами и при помощи венецианских кораблей захватил инфанта с Мунтанером, грабивших берега Евбеи и Фессалии; Мунтанер благодаря своей дипломатической ловкости вырвался из плена раньше, чем инфант.
Положение дел в Греции открывало каталанам широкие перспективы. Дипломатическая борьба между Неаполем и Византией, особенно стремление анжуйского королевства в Неаполе подчинить себе афинский двор мегас-киров де ла Рош, пустивший глубокие корни в стране и имевший самостоятельную силу, отразились, по обычаю эпохи, на брачных договорах наследниц Вилльгардуэнов, сюзеренов франкской Греции. Изабелла Вилльгардуэн предпочла для своей дочери не сына императора Андроника, но молодого Гюи II Афинского; сама же искала опору в браке с Филиппом Савойским, который недолго уживался в Греции и вернулся в Савойю, передав своему потомству титул князей ахейских. Франкская Морея не могла уже отстоять и тени прежней независимости. Сын короля неаполитанского Карла Филипп Тарентский является с флотом в Грецию (1306) и ставит своим наместником Гюи Афинского, единственного сильного французского государя в Греции. Гюи правил в Афинах и Фивах с блеском и с пользою для населения. Сам наполовину грек, по матери Ангел Комнин, Гюи распространил свою власть и на наследие знаменитого соперника Палеологов, фессалийского деспота Иоанна Ангела, в качестве опекуна его внука Иоанна II; он сумел защитить Фессалию от Анны Зпирской, заставив последнюю уплатить крупную контрибуцию; он подступил и к Салоникам, и лишь уговоры императрицы Ирины Монферратской, жены Андроника, заставили отступить войска Гюи. Между тем Анна Эпирская вошла в сношения с Константинополем; это вызвало поход Филиппа Тарентского с рыцарями Ахеи и Кефаллонии на столицу Анны Арту, но Анну поддержали против нападения Анжуйского дома Византия, Сербия и Венеция. Филипп не имел успеха под Артой, но отнял у сербов Дураццо и упрочил свою власть в Морее. Анжуйская политика становится непримиримой в отношении к грекам. Филипп с позором удалил свою жену гречанку Тамару, дочь Анны Эпирской, и, вступив в брак с наследницей Карла Валуа и Екатерины Куртенэ, выступил претендентом на всю Романию.
Оба греческих государства Греции, Эпир и Фессалия, находились во вражде; первому угрожал Анжуйский дом, утвердившийся в Албании и Морее; второе, наследие Иоанна Фессалийского, находилось фактически во власти Гюи Афинского, раздававшего земли и ставившего своих наместников в Фессалии. Анжуйский дом нес с собою иные начала, нежели ахейские Вилльгардуэны или афинские де-ла-Рош. Анжуйская политика преследовала завоевание и эксплуатацию в пользу заморской метрополии, а не слияние туземного населения с пришлым в новом государстве на греческой почве. Носителем традиций основателей франко-греческих государств оставался Гюи, сам по матери грек, но он вскоре умер. Фессалия осталась в слабых руках юного Иоанна II, которому были равно враждебны и греческий Эпир, и латинская Греция в руках преемника Гюи, Вальтера Бриеня. В этот момент на северном рубеже его владений, в предгорьях Олимпа, оказались прославленные каталанские дружины.
Разграбив Халкидику, каталаны напали на Салоники, но были отбиты. Они не умели брать крепостей. Положение их стало невыгодным: Святослав Болгарский уклонился от соглашения с ними и предпочел мир с Андроником, уступившим все, захваченное болгарами; впоследствии Святослав женился на внучке царя Андроника. Византийский стратиг Хандрин удачно действовал против каталанов, оградил от них цепью укреплений Южную Македонию. Каталанам пришлось покинуть опустошенную Халкидику и переправиться в горную Северную Грецию, окружавшую плодородную Фессалийскую равнину. Еще при жизни Гюи Рокафорте вошел в сношения с Афинами. Это угрожало венецианским владениям и интересам на Евбее. Усиление полугреческого государя Фив и Афин силами прославленного испанского воинства противоречило интересам Карла Валуа, французского претендента на всю Романию. Его агент, упомянутый Сепуа, и венецианцы сыпали золотом между вождями каталанов, чтобы низвергнуть Рокафорте, и им удалось вызвать мятеж против этого способнейшего наследника кесаря Рожера; свирепое самоуправство Рокафорте и неудача под Салониками послужили для интриги благодарной почвой. Рокафорте с братом были схвачены и отосланы в Неаполь, и их уморили голодом в темнице. Сепуа намеревался даже завладеть наследием Гюи в пользу Карла Валуа, опираясь на каталанов, но вскоре Карл Безземельный (Sennaterra, как его прозвали в Италии) отказался от претензий на императорскую корону Романии, и вслед за ним и Сепуа бросил каталанов и уехал во Францию. Каталаны, оставшись без вождя, жестоко расправились с зачинщиками мятежа против Рокафорте. Покшгули каталанов турецкие конные отряды Мелика и Халила: эти закаленные в боях наемники ранее служили в войсках царя Михаила. Мелик ушел в знакомую ему Сербию, где был убит, а крещеный Халил просил у византийского правительства пропуск в Азию; корыстолюбие данного Халилу греческого конвоя, польстившегося на богатую добычу турок, вызвало кровопролитие, и вся армия Михаила с крестьянским ополчением не могла справиться с Халилом, к которому подошли другие турецкие банды; потребовалась помощь сербов, чтобы загнать турок к Дарда-нелльскому проливу, где их остатки были вероломно перерезаны экипажами генуэзских судов.
Между тем каталаны грабили Фессалию, наследие деспота Иоанна Ангела. Слабое правительство Иоанна II, беспомощного, несмотря на брак с побочной дочерью Андроника, удовлетворяло все требования каталанов. Не в состоянии далее прокормить хищников, фессалийские греки указывали им на более богатую добычу — цветущую Среднюю Грецию с Фивами и Афинами. Преемник Гюи, Вальтер Бриень, сам нанял каталанов, намереваясь закрепить за собою Фессалию. Греческие гарнизоны в Южной Фессалии и византийские, присланные Андроником, не могли сопротивляться каталанам и силам Бриеня. В полгода Вальтер завоевал Фессалию (1310), и Андроник признал этот факт, заключив с ним мир. Теперь Вальтер пожелал отпустить ненужных ему каталанов, но вся дружина отказалась уйти, требуя не только недоданного жалованья, но, главное, земель. Старым воинам надоела бродячая жизнь, они желали устроиться прочно, своим домом. Новые пришельцы предлагали старым потесниться, и соратники превратились в заклятых врагов. Вся франко-греческая Эллада собралась под знаменами Бриеня: памятно было изгнание французов из Сицилии ненавистны
Дата добавления: 2016-07-09; просмотров: 580;