Герменевтический круг и проблема предрассудка
Как же сам Гадамер понимает задачи исторической науки и что представляет, по его мнению, герменевтика? Историческое познание всегда протекает в круге, говорит он. Этот круг носит онтологический характер, и от него поэтому невозможно и не нужно освобождаться. Круг этот возникает потому, что бытие есть время, а потому ученый не имеет в себе никакой «внеисторической» точки, встав на которую он мог бы занять вневременную позицию. Стало быть, всякий исследователь не только анализирует историю, но он и есть история. Изучая традицию, он не выходит за ее пределы, а, так сказать, движется в ее круге. «В начале всей исторической герменевтики должно стоять разрушение абстрактной противоположности между традицией и историей, между историей и знанием о ней. Действие живой традиции и действие исторического исследования образуют деятельное единство» (20, 267).
Подходя к любому историческому тексту, историк, согласно Гадамеру, уже всегда имеет некоторое его «предварительное понимание», которое задано ему той традицией, в рамках которой он живет и мыслит; он может корректировать это «предварительное понимание» (Vorverstandnis), исправлять его, работая над текстом, но никогда не может полностью освободиться от этой предпосылки своего мышления, – беспредпосылочного мышления, подчеркивает Гадамер, не существует вообще, коль скоро признано, что бытие – это время. Беспредпосылочное мышление – фикция рационализма, и она отбрасывается вместе с освобождением от всякого следа «вечности» в индивиде.
Что же представляет собой предварительное понимание? Гадамер считает, что в языке существует слово, которое как нельзя лучше передает смысл этой категории герменевтической философии: слово это – «предрассудок» (Vorurteil). Это слово, говорит Гадамер, стало бранным со времен Просвещения, но по своему смыслу оно не содержит в себе ничего отрицательного: предрассудок означает нечто, предшествующее рассуждению и размышлению, некоторую дорефлексивную направленность, установку сознания. «Исторический анализ понятия показывает, что только благодаря Просвещению понятие предрассудка получило привычное для нас отрицательное значение. Сам по себе предрассудок означает суждение (Urteil), которое выносится до окончательной проверки всех предметно определяющих моментов. В методике юриспруденции предрассудок означает справедливое предварительное решение до вынесения подлинного окончательного приговора... Таким образом, предрассудок не означает ложного суждения, он может быть оценен и положительно, и отрицательно» (20, 255).
Герменевтическая философия, как видим, пересматривает отношение к предрассудку, видя в нем неотъемлемую характеристику сознания, коль скоро оно понимается исторически, а стало быть, герменевтически. Точно так же переосмысляет Гадамер и отношение к авторитету, который всегда есть авторитет традиции. Неправильное понимание авторитета, говорит Гадамер, установилось в европейском мышлении опять-таки со времен Просвещения. «Утверждаемая Просвещением противоположность веры в авторитет употреблению собственного разума сама по себе справедлива. Если авторитет занимает место собственного суждения, то он действительно является источником предрассудков. Однако это не исключает того, что он может быть и источником истины, и это как раз забыто Просвещением» (20, 263).
Авторитет, продолжает Гадамер, не следует противопоставлять разуму в качестве неразумия или противоразумия. Всякий авторитет, говорит он, в свое время был приобретен путем познания, и потому «с простым подчинением команде правильно понятый авторитет не имеет ничего общего» (20, 264). Правда, авторитету свойственно приказывать, но это уже следствие, а не сущность авторитета. Пересмотр содержания таких понятий, как «авторитет» и «предрассудок», имеет целью осмыслить по-новому значение традиции, если угодно, реабилитировать традицию, оттесненную сегодня на периферию индустриальной цивилизации.
Итак, восстановить авторитет традиции – одна из главных задач философской герменевтики Гадамера. Здесь мы можем обнаружить серьезный мотив, один из тех, что вызвал к жизни то направление современной западной философии, которое называют герменевтикой. Стремление реабилитировать и сохранить традицию – это один из основных пунктов, по которым представители герменевтики ведут полемику со своими оппонентами. В кругу самих герменевтиков такая задача никем не оспаривается, вопрос стоит лишь о том, каким путем и на каких условиях традиция может быть сохранена.
Обращение к традиции имеет несколько разных, хотя и связанных друг с другом, причин. Во-первых, индустриальное общество, заинтересованное прежде всего в развитии научно-технического образования, отводит весьма незначительное место гуманитарным наукам. Что касается последних, то в их структуре тоже происходят изменения: возрастает роль социологии, поскольку последняя тоже может выступать как техническая наука (социальная техника, социальная инженерия), и падает удельный вес исторических наук истории политической и гражданской, истории искусства, литературы, религии, языка и т.д. Особенно нетерпимо относится индустриальная цивилизация к так называемому классическому образованию; характерно, что очень многие из современных герменевтиков, в том числе и Гадамер, – это филологи-классики. Классическое образование, базирующееся на изучении древних языков, древней истории и литературы, испытывает ныне такой кризис, какого оно не знало никогда прежде, хотя борьба за «реальное» обучение против классического ведется во всех европейских странах уже давно. Слово в защиту традиции – это слово в защиту теснимых историко-гуманитарных наук.
Другой причиной, побудившей герменевтиков встать на защиту традиции, являются события 60-х гг., прежде всего молодежное движение, революционно-нигилистический дух которого имеет резко выраженный антитрадиционалистский характер. Традиционализм герменевтики противостоит здесь принципам отрицания, лежащим в основе революционно-ниспровергательских устремлений бунтующей молодежи. Бунт, который должен «здесь и теперь» «немедленно» осуществить надежды бунтующих, не знает и не хочет знать времени, для него время – это не реальность, а фикция. И в этом смысле бунт и традиция – понятия-антиподы. Утопический революционаризм Маркузе и Адорно – вот один из объектов критики традиционалиста Гадамера.
Наконец, есть тут и третий момент. Идеи традиционализма становятся привлекательными еще и потому, что индустриализм, разрушающий все традиционное, разрушает и природу, исходное условие существования человека на земле. Природа, таким образом, невольно попадает в ранг «традиционных ценностей», и, хотя герменевтика, как правило, не обращается к природе (а у Дильтея она, как мы знаем, вообще противопоставлялась как метод исторических наук наукам о природе), тем не менее историческая ситуация сегодняшнего дня ставит новые акценты, и сегодня герменевтика в своем стремлении спасти традицию приобретает и дополнительное звучание: ее воспринимают как защитницу природы. Правда, у Гадамера непосредственно мы не найдем этих мотивов, но на симпозиуме по герменевтике они отчетливо прозвучали в одном из интересных выступлений – докладе Эриха Хайнтеля «Понимание и объяснение» (24).
Таким образом, защита традиции – один из основных мотивов философской герменевтики Гадамера и помогает понять как то, почему возникло это направление в современной западной философии, так и то, почему оно получило в последние десятилетия столь широкий резонанс. Хельмут Кун, один из докладчиков на симпозиуме по герменевтике, происходившем в 1970 г. в Зальцбурге, склонен объяснять сближение немецкой герменевтической философии (Хайдеггер, Гадамер и др.) с Оксфордской школой лингвистического анализа (это сближение подчеркивает и сам Гадамер) общим для той и для другой духом традиционализма (35, 52).
Посмотрим теперь, каким образом Гадамер осуществляет свою задачу – отстаивание значения и важности традиции. Мы уже знаем, что условием, при котором только и может быть правильно понята сущность традиции, является, по Гадамеру, понимание бытия как времени. Соответственно герменевтическим определением человеческого существования становится его конечность. Конечность человека – это и есть онтологическая предпосылка укорененности его в традиции. В силу конечности человека всякий человеческий опыт является, говорит Гадамер, с необходимостью историчным опытом. Эсхил, по Гадамеру, нашел формулу, которая выражает внутреннюю историчность опыта: учиться через страдание. Через страдание человек получает не те или иные эмпирические сведения – то, что принято называть эмпирическим опытом, – а обретает понимание границ человеческого бытия. Именно из такого знания, из такого опыта конечности, согласно Гадамеру, произошла греческая трагедия.
Таким образом, герменевтический опыт – это опыт человеческой конечности. «Опыт этот есть у того, кто знает, что время и будущее ему не подвластны» (20, 339). Только при наличии такого опыта возможно отрешиться от того субъективизма, который побуждает индивида высказывать некоторые абсолютные оценки исторических событий. Именно конечность человеческого опыта делает невозможным беспредпосылочное мышление, которого искал традиционный рационализм; мышление всегда начинается с предпосылки, и такая предпосылка – это и есть предварительное понимание, или, что по Гадамеру то же самое, истинный предрассудок. От него невозможно отрешиться полностью, но можно, как говорит Гадамер, привести его во взвешенное состояние – и это как раз составляет задачу историка. Обращаясь к истории, последний совсем не должен стремиться преодолеть временные расстояния, ибо именно эти расстояния, как мы уже отмечали, служат условием возможности понимания, исключающего субъективные привнесения исследователя. «Отстояние во времени, – пишет Гадамер, – позволяет разрешить подлинно критический вопрос герменевтики, а именно отделить истинные предрассудки, благодаря которым мы понимаем, от ложных, искажающих наше понимание» (20, 345). Только когда мы встречаемся с традицией, наши предрассудки могут прийти во взвешенное состояние. А что такое это «взвешенное состояние предрассудка»? Когда предрассудки приходят в это состояние? – Когда мы задаем вопрос. Спрашивать о чем-нибудь – значит быть открытым именно в том направлении, в каком задается вопрос. Подлинное историческое исследование – это вопрошание традиции, диалог с ней.
Нужно сказать, что гадамеровская концепция исторической науки как диалога с традицией представляет собой один из наиболее интересных и плодотворных разделов его книги.
Один из тезисов предшественника Гадамера, английского философа Р. Коллингвуда (тезис этот, собственно, восходит к Гегелю), состоит в том, что исторический текст может быть понят лишь в том случае, если исследователю удается правильно понять вопрос, на который этот текст является ответом. «Мы можем сказать вместе с Коллингвудом, – пишет Гадамер, – что мы понимаем нечто только в том случае, если нам понятен вопрос, на который это нечто является ответом» (20, 356).
Гадамер отмечает, что понимание вопроса, ответом на который является исторический текст или другое событие, означает сплавление «горизонтов» интерпретатора и интерпретируемого, а сплавление горизонтов, т.е. попросту взаимопонимание, в свою очередь, есть обретение общего языка. «Найти общий язык» – это выражение, смысл которого может быть раскрыт по-разному. Но Гадамер берет это выражение, не уточняя его, в качестве ответа на поставленный выше вопрос. Ответ гласит: «Сплавление горизонтов, происходящее при понимании, есть собственно действие языка. Язык лежит в основе вопроса... Всякий разговор предполагает общий язык...» (20, 359).
В таком общем виде ответ вполне справедлив, однако не очень содержателен. Эта общая постановка вопроса не может вызвать возражения, потому что она слишком абстрактна. Несомненно, взаимопонимание предполагает наличие общего языка. Но в самом широком смысле слова общий язык с историческим текстом находит как историк науки, так и историк литературы, как искусствовед, так и историк техники. А делают они это по-разному. Гадамера же как раз не интересуют эти конкретно-методологические вопросы, его внимание направлено на общефилософское осмысление языка как медиума герменевтического опыта. В этом смысле он последователь Хайдеггера. Но, предлагая свою философию языка, Гадамер вступает в полемику с определенной традицией интерпретации исторического текста, в частности с традицией неокантианской[1], что дает возможность конкретизировать точку зрения Гадамера.
Не мы говорим языком, но он нами, утверждает Гадамер. «Подлинный разговор никогда не есть то, что мы собирались вести. Собеседники в разговоре – не столько ведущие, сколько ведомые. Никто из них не знает заранее, что «получится» из разговора» (20, 361).
Язык имеет самостоятельное бытие по отношению к индивиду, и благодаря языку впервые конституируется то, что называют «миром»[2]. Язык, по Гадамеру, составляет как раз содержание того понятия, которое у Гуссерля названо «жизненным миром». Гадамер хочет освободить это понятие Гуссерля от его связи с трансцендентальной субъективностью и связать с языковой реальностью.
Язык, как его понимает Гадамер, это и есть время, обретшее свою плоть, это стихия историчности в ее непосредственном виде. Стало быть, язык у Гадамера выполняет роль того «третьего», о котором шла речь выше; язык, историчность, время, бытие – это для Гадамера в известном смысле понятия-синонимы.
В такой роли выступает, конечно, только естественный язык. Создавая любой искусственный язык, берут только один аспект живого языка и потому утрачивают связь с бытием[3].
Знаковая теория языка представляет собой теоретическое осмысление практики образования искусственных языков (в том числе прежде всего языка естественных наук) и совершенно искажает поэтому природу языка в собственном смысле слова. «Везде, где слово берет на себя только функцию знака, изначальная связь речи и мышления... превращается в инструментальное отношение... Это превращенное отношение слова и знака лежит в основе образования понятий всей науки и стало для нас чем-то само собой разумеющимся» (20, 410). В результате утрачивается понимание подлинной природы языка, говорит Гадамер. «Только грамматика, ориентированная на логику, отличает собственное значение слова от переносного. То, что изначально образует основу языка и составляет его логическую продуктивность, а именно гениально изобретательное выявление общностей, посредством которых упорядочиваются вещи, – это в качестве метафоры оттеснено теперь на периферию и инструментализировано в некоторую риторическую фигуру» (20, 409). Гадамер видит заслугу Гумбольдта в том, что последний попытался понять язык в его целостности, не разрывая в слове его «собственное» значение и значение «переносное». Важная роль Гумбольдта в разработке герменевтики состоит, по Гадамеру, в том, что он раскрыл сущность языкового понимания как миропонимания (Spracheinsicht als Welteinsicht) (20, 419), тем самым положив начало рассмотрению мира не просто как окружающего мира эмпирических вещей.
Итак, слово – это не знак, а скорее зеркало, в котором видна вещь (20, 402). Рассматривая язык, Гадамер в основном, как видим, следует Хайдеггеру. Однако в одном важном пункте он корректирует позицию Хайдеггера, подчеркивая внутреннюю связь слова и разума. Язык, по Гадамеру, предметен, потому слово и есть зеркало вещи. Но его предметность не надо путать с объективностью науки. Объективность научного знания, поясняет Гадамер, состоит в том, что если ученый познал закономерность какого-либо природного процесса, то тем самым он уже получил его в свои руки, он может распорядиться полученным знанием как своим владением (20, 428). Ничего подобного не может иметь места применительно к предметности языка. «Говорение отнюдь не означает возможность распоряжения и исчисления» (20, 429). Язык – это бытие, а бытие невозможно «иметь в своем распоряжении». Это означает также, что в противоположность науке, которая опредмечивает все, что попадает в сферу ее действия, язык ничего не опредмечивает. Гадамер различает науку нового времени и античное знание. Если наука нового времени стремится преодолеть ту установку по отношению к миру, которая характерна для естественного языка, тем самым создавая объективное знание – овладение предметным миром, то античная наука, как ее понимали Платон и Аристотель, мыслит еще в духе языка, в ней не создается тот специфически искусственный язык, который характерен для науки нового времени. Античное знание носит поэтому герменевтический характер, оно не предполагает овладения предметом. В этом основное различие между греческой «теорией» и современной наукой. Из него вытекают и остальные различия между ними.
Вот поэтому Гадамер считает возможным обратиться к античной философии с целью опереться на нее (особенно на Аристотеля) в разработке герменевтики. Надо сказать, что оживление интереса к Аристотелю, имеющее место в современной западной философии, обязано в большой мере именно разработкам герменевтической проблематики, причем не только у одного Гадамера. Что же касается последнего, то рассмотрению Аристотеля он посвящает специальный раздел в книге «Истина и метод» под названием «Герменевтическая актуальность Аристотеля». Особое внимание уделяет Гадамер этическим работам Аристотеля, в которых, по его мнению, исследуется возможность знания, не тождественного с собственно научным, а именно «нравственного знания» (20, 297). Особенность последнего состоит в том, что «знающий» не противостоит здесь предмету как чему-то другому, а «вовлечен» в этот «предмет». Такого рода знание, по Гадамеру, носит герменевтический характер.
Дата добавления: 2019-07-26; просмотров: 1180;